Текст книги "Исповедь Стража"

Автор книги: Наталья Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 44 страниц)

ГЛАВА 18

Месяц гваэрон, день 4-й

Это было написано на синдарине. Стало быть, опять, вероятно, Нуменор или колонии.

ТЕРГОН – ПОСЛАННИК

…Я ухожу.

Если это твой выбор – я буду ждать тебя, Суула.

Он не знал, что делать. Не было ему места больше нигде – ни в Обители Мандос, ни в Садах Лориэн. Ни в самом Валиноре. Не сразу он решился шагнуть в неизвестное.

А решившись, распахнул крылья.

Крылатый Вала, теперь еще и крылатый майя. Суула – но почему Гортхауэр, любимый сын Мелькора, не крылат? Что мешает ему летать?

Незнакомое, удивительное, непривычное чувство: полет. Серебряный ветер в лицо – ветер, несущий ледяные соленые брызги моря. Потом – сухой горький запах незнакомых трав. Чужой земли.

Она неласково встретила его, эта земля. Скомкала, смяла крылья, бросила вниз, в кипящий снежной пеной прибой, на острые клыки скал. Он закрыл глаза…

Чьи-то руки подхватили его, огромные крыла рассекли воздух, и – мгновенья, показалось, не прошло – майя ощутил, что лежит в жесткой высокой траве.

Иди, нерожденный, – почудилось, что проговорил знакомый голос. – Иди сам по этой земле. Ты будешь узнавать ее, а она – тебя. Иди. Я жду тебя. Иди…

…он шел.

По прибрежному песку среди сухих стеблей поседевших от соли трав; по серебряному и бархатно-зеленому мху среди медных колонн сосен; под высоким сводом неба, то прозрачно-светлого, то затянутого низкими серыми тучами, то глядящего на него бессчетными ясными глазами звезд; под дождем, под водопадом золотых солнечных лучей, встречая грудью горький непокойный ветер незнакомой земли.

Он шел.

У обрывистого берега реки он видел стремительных ласточек, которых задержала на севере теплая осень; возню тоненько тявкающих золото-рыжих лисят в высокой шелковистой траве; видел тонконогих пугливых ланей и гордых королевских оленей, чья шкура отливала огнем заката; притаившись в кустах, беззвучно смеялся, глядя на забавный полосатый выводок диких поросят, видел лося в тяжкой короне рогов – глаза у лося были большие, бархатно-темные, почти по-человечески грустные…

Земля щедро одаривала его поздними ягодами – тело майя не требовало пищи, но густо-багряная перезрелая клюква, горьковато-кислые коралловые грозди рябины и розово-алые брусничины казались удивительно приятными на вкус.

Не думаю, чтобы в Валиноре не было прекрасных зверей, цветов и растений. И что майя впервые видел тех животных – меня учили, что в Валиноре тоже живут звери Средиземья. А если вспомнить хроники Нуменора, то привезенные с Тол-Эрессэа птицы и деревья поражали людей своей красотой, а Тол-Эрессэа даже не Валинор. Да и само Белое Древо – разве не прекрасно? А легендарные маллорны? Их уже, почитай, совсем не осталось. Наверное, когда последний эльф покинет Средиземье, дерев этих не будет уже совсем… Как не стало ойолайрэ…

Он шел, узнавая Арту. И она узнавала его, принимала – еще чуть настороженно, уже без неприязни. Он не знал, что значит – причинять зло или боль, потому не боялся этого мира и принимал его в себя, словно испивая без остатка.

Разве? И это после всего, что увидел в Валиноре, после расправы с Эллери? Сам-то он вряд ли мог кому причинить зло, но вот ему – могли. И совсем уж дитятей наивным надо быть, чтобы этого не понимать. После всего, что случилось.

…В одеждах цвета запекшейся крови, в темно-лиловом плаще стоял он у врат черной крепости, выраставшей прямо из гор, не решаясь войти. Его охватило сомнение: он-то был уверен, что верно сделал выбор, но слушать беседы Черного Валы с Владыкой Судеб – одно, а делать выбор, причем такой, когда уже не будет пути обратно, – совсем другое…

Нельзя сказать, что замок ошеломил его – в Валиноре он видел не менее величественное и куда более прекрасное. Просто эти чертоги были другими. Не чужими, не чуждыми, но – непохожими. Майя не торопился войти – стоял, запрокинув голову, и смотрел на вонзающиеся в небо три черных скальных зубца – три островерхих башни. Наконец, вздохнув тихо, пошел вперед – в груди что-то билось и замирало в тревожном и светлом предчувствии обретения -

– и с порога шагнул в поющую звездную ночь.

Невольно стараясь ступать тише, майя пошел вперед, заворожено разглядывая светильники из темного металла и резного камня, осторожно касаясь прохладных стен, – и потому только в последний миг, почти миновав, заметил темную фигуру под высокой стрельчатой аркой: кажется, сперва просто принял ее за статую.

– Ортхэннэр!

Фаэрни вышел на свет.

– Ты – Суула, – сказал коротко, уверенно. – Он говорил о тебе.

Майя кивнул, улыбаясь – но улыбка застыла на его лице, когда он пригляделся.

Он помнил Артано. Ортхэннэр был другим. Совсем. И не в черных одеждах было дело, не в лице, ставшем жестче и взрослее.

Глаза.

Глаза Ортхэннэра были ледяными. Обжигающе-холодными.

– Идем. Он ждет тебя, – тихо сказал Ортхэннэр.

…Ему было любопытно все: как, зачем, почему. Он с детским удивлением смотрел на этот новый, огромный мир за пределами замкнутого мирка Валинора. Но было в этом мире одно, чего он не мог и не хотел понимать, – оружие. Скорее даже не желал понимать.

– Скажи, о Вала, неужели войны неизбежны? Ты ведь Творец, Учитель, – скажи, зачем тебе меч?

– А ты не думал, что будет, если я сложу оружие? Творец… Все мои деяния объявлены злом изначально и ничем иным быть не могут.

– Но ведь это не так.

– Да? – горько усмехнулся Черный Вала и вдруг с неожиданной яростью выдохнул: – И вот награда от моего младшего брата, Короля Мира, – смотри!

Он резко поднял к лицу майя изуродованные руки, и тот невольно отвел глаза.

– Я не верю, – глухо молвил ученик Намо после минутного молчания. – Не верю, что они не могут понять. Прости, но, может, ты просто не умел объяснить? Может, то, чего не смогли великие, смогут малые?

– Нолдор вернутся в Средиземье. А здесь Люди. Я думал, эльфы станут учителями им. Теперь вижу, чему первому они научат Людей. Что я – враг. Что Тьма – зло. И – убивать. – Мелькор отвернулся.

– Но ведь ты… – начал ученик Намо, – ты сам учил их делать оружие… И разве не ты убил Финве?

Посеявший ветер – пожнет бурю. Больше ничего не скажу.

– Это так, – настолько ровно произнес Мелькор, что майя внутренне вздрогнул. Повисло молчание. Только ветер вдруг прошелестел за окном – словно кто-то вздохнул в тишине.

– Того, кто умел рассказывать сказки – странные мудрые сказки, – убили на моих глазах. Его легко было убить. Он не умел сражаться. Он только и успел спросить – за что?.. Тот, кто умел слагать песни, умер на моих руках, и я сам закрыл ему глаза. А тот, кто нанизывал руны, как жемчужины ожерелья, умирал долго. Там, на вершине Таникветил. А потом псы Оромэ рвали его тело. И книги его сожгли. Дурную траву рвут с корнем! – Мелькор сухо, страшно рассмеялся. – Имен не осталось. Приказано забыть. И некому сложить песни о них… – Он замолчал на минуту, потом жестко продолжил: – А что кровь на моих руках – правда: кровь моих учеников. И не только их. И вины моей мне не искупить – я не сумел защитить одних и удержать своей руки, убивая других. Я заплачу сполна и за то, что проклял весь род Финве – и тех, кто еще не родились: я не был справедлив. Но я не хочу еще крови. Не хочу.

Наконец-то осознал. Не слишком ли поздно? Или все же лучше покончить с враждой? Ну, если Валар настолько тупы, так что же ты, мудрый Учитель, не поступишь так, как надлежит мудрому? Ты жертвовал одними ради других – так пожертвуй своими желаниями и собой ради Арды! Или слишком высокая цена для тебя?

…Он еще успел увидеть зиму – холодный невесомый пух, одевающий землю, и ломкую черноту ветвей. Он еще успел узнать Смертных-фааэй – первых учеников Крылатого… Но что-то не давало покоя, и однажды он решился сказать.

– Тано, – не поднимая глаз, говорил Суула. – Я хочу посмотреть… хочу пойти туда, где они жили. Позволь.

Они не смотрели друг на друга.

– Иди, – тяжело вымолвил Вала.

…Как добрался назад, Суула не знал тогда и не мог вспомнить потом. Шел как слепой, и под аркой замка, шатнувшись, рухнул ничком – не вскрикнув.

Не ощутил, как подняли его, но от прикосновения узких пальцев к виску – дернулся, как от ожога, и распахнул глаза. Он не стал говорить, что встало перед ним в том видении, в шепоте ветра, в колыхании мертвой травы…

– Я, – проговорил запекшимися губами, не слыша себя, – пойду… к ним. Я скажу… Они должны… понять… никогда… никогда.

Больше он не видел и не помнил ничего.

– Тано… вы, вы все… они тоже… все пришли в этот мир из любви к нему. Они должны увидеть то, что видел я. Я могу. Я сделаю это. Я покажу им. Расскажу. Они поймут.

…Они говорили долго. Трое постигших, что значит – терять. Знающих, что значит – непонимание. Видевших, что значит – война. Суула выслушал их. Молча. Не перебивая, не споря, не возражая.

На рассвете он исчез.

– Я принес слово айну Мелькора Могучим Арды. Я прошу Изначальных выслушать меня…

В тронном зале на вершине Таникветил Суула стоял – как в Круге Судей, щурил глаза от сияния бессчетных драгоценных камней, от золото-лазурного блеска изысканно-сложной мозаики, от вечного света Валинора: успел отвыкнуть. Изначальные смотрели на него – все четырнадцать; он поклонился Феантури, после – всем прочим (почему-то совершенные лики Изначальных больше не казались красивыми, а облик не будил в душе благоговейного почтения) – и заговорил.

…о лесах в золоте осени, о дорогах и замке в горах – о Смертных, об Учителе и Гортхауэре; ткал видения, задыхаясь от нахлынувшего щемяще-светлого чувства – так рассказывают о доме; о ласковом свете и горчащей красоте Лаан Гэлломэ, о том, что – не может, не могло это, прекрасное, быть неугодным Всеотцу, и что Великие ошиблись…

Он говорил.

…об обожженных руках и о золе Лаан Ниэн, о Трех Камнях, о том, что гнев и боль бывают сильнее живущих, о яростных Нолдор – и снова о Тано; мешая слова Валинора и ах'энн – он говорил о войне, о боли, о мудрости, о том, что Света нет без Тьмы, и о любви…

…он говорил.

…с яростной верой – о том, что возлюбившие мир не могут не понять друг друга, и о том, что Изначальные превратили Аман в золотую клетку для Старших Детей, и о свободе; о справедливости и милосердии – и снова о любви…

…он говорил.

…он просил Великих остановить войну, пока это еще возможно, – все яснее понимая бесполезность своих слов, ощущая неверие, непонимание, гнев Изначальных как свинцовую тяжесть, давящую на плечи, сжимающую виски жарким тугим обручем.

– Да поймите же!… – отчаянно крикнул в искристое душное сияние. – Смотрите сами! Своими глазами – не так, как вам повелел…

…словно гигантская рука швырнула его прочь, вниз с ледяной алмазной вершины – тело дернулось нелепо, ища опоры, и еще миг он верил, что знакомые руки подхватят, не дадут упасть, – ждал, что хлестнет в лицо соленый воздух, рассеченный сильным взмахом черных крыльев…

Потом был удар.

И острые осколки, шипами впившиеся в скулу.

…Он – посланник!..

Не посланник – отступник, предавшийся Врагу.

…Мне тяжело видеть это деяние; справедливо ли поступили мы?

…Дурную траву рвут с корнем.

…он – прислужник вора и убийцы.

Это – угодно Единому.

…Он открыл глаза и близко увидел, как в сверкающей пыли медленно течет, расплывается густая темная влага. Вишневое вино…

Потом раскаленные стальные когти боли рванули его тело, ночные глаза распахнулись в беспомощном непонимании, шевельнулись уже непослушные губы:

Тано… больно…

Лазурная эмаль неба лопнула со звоном – в шорохе битого стекла обрушился мир.

Вайре, покровительница хронистов и книгочеев! Я же знаю эту легенду! Есть множество разрозненных и неразрозненных сказаний о Начальных Временах, о Первой Эпохе, которые как бы… ну, считаются чуть ли не сказками. В свое время был составлен свод под названием «Книга Утраченных Преданий». Валар там, я бы сказал, не Валар, а дикарские божки. Дерутся, гадят друг другу, напиваются пьяными, женятся, рождают детей… Я читал в университетской библиотеке хороший список – просто для ознакомления. Меня это позабавило, да и только. Это что-то вроде той знаменитой сказки о Морготе Бессмертном и Берене-разбойнике! И теперь я снова встречаюсь с этой легендой об убитом посланнике. Понятно, что посланников убивать – последнее дело, но почему он посланник-то? Мелькор вроде бы ему поручения не давал. Суула чистой воды самозванец. Хотя его убийство от этого выглядит не намного красивее. Если оно, конечно, было.

А ведь могло быть, раз и у нас об этом предания есть…

Это ужасно. Меня мотает, как корабль в бурю. То я полон надежды на то, что мы с Борондиром поймем друг друга, то я падаю в бездну полного отчаяния и нежелания что-либо делать. Господин Линхир посматривает на меня очень внимательно, но ничего не говорит. Пусть. Так лучше.

А сегодня меня поразила совершенно кощунственная мысль. Точнее, даже не мысль, а мгновенное видение: мы с Борондиром – два посла, которые ведут переговоры, а за каждым из нас – люди, люди, люди. И не только люди. И что они стремятся друг к другу – но боятся. И все зависит только от нас…

Я схожу с ума?

ГЛАВА 19

Месяц гваэрон, день 6-й

Вообще, странная это вещь – беспричинная приязнь. Почему Мелькор так сразу привлекает всех… ну, так скажем, не то чтобы слабых, но еще не осознавших, что есть что? Почему даже не Гортхауэр, не Намо? Какое-то странное обаяние. Наверное, тут дело в личности. Сколько раз приходилось встречать людей, которых вроде бы особо не за что пламенно любить – люди как люди, а все так и тянутся к ним. Может, и здесь так? Мрачное обаяние страдающего творца, справедливого мстителя…

Я уже привык к текстам на синдарине. Это еще больше укрепляло меня в мысли, что все-таки Книга создана нуменорцами.

ХИН АРТА – ДЕТИ АРТЫ

…Когда они проснулись, им в глаза светило восходящее солнце, и они смеялись, увидев Великий Огонь и Великий Свет. И потому эльфы назвали их племенем Солнца. Они не боялись Света, они не боялись Тьмы, ибо умели смотреть и могли видеть. Не думали о них в Валиноре, ибо чуждыми Валар были они – непонятные, свободные, дерзкие, любознательные. Слишком похожие на Проклятого. И никто не пришел к ним из Валинора. Тот, кто встретил их, носил черные одежды и прятал руки в складках крылатого черного одеяния. И они, увидев его, смеялись, как дети, да они и были детьми. И впервые со дня истребления Эльфов Тьмы Проклятый улыбнулся. Но улыбка покинула его точеное суровое лицо, когда он увидел – майяр. Их было четверо. Он не спросил – кто они, он сразу это понял. Он не спросил о том, зачем они здесь, – он и это понял. Он спросил одно:

– Куда вы хотите их вести? Чего вы хотите от них?

Нет, все же мы, люди, самое великое племя. Всем сразу хочется нас куда-то вести, чему-то учить! И что в нас такого… таинственного?

Не сразу он получил ответ – они робели. Айо выступил вперед и, поклонившись, ответил за всех:

– Великий Вала, мы не думали об этом. Они непонятны нам, но почему-то они нам дороги… Наверное, мы хотели бы просто быть рядом… Охранять… Просто любить их. В них есть что-то непонятное, одновременно высокое и печальное…

– Все истинно высокое печально, – негромко сказал Проклятый.

– Да, так… Они странны и притягательны. Валар учили эльфов, но чему их научим мы? Я боюсь их учить и в то же время хочу этого.

– Незачем учить. Вернее, учить так, как учили эльфов. Они все поймут сами. Они – Люди, и их знание выше, ибо оно будет не дано, а найдено. Они – выше эльфов, ибо свободны и у них есть выбор.

Не понимаю – тут явное противоречие с самим собой. Разве сам он пришел не затем, чтобы еще и этим указать Путь? Разве не затем, чтобы учить их и направить так, чтобы выбор – тот самый выбор был сделан именно так, как нужно ему? Я почти уверен, что именно так и окажется. Но – не будем делать преждевременных выводов.

Вот еще что мне все же хотелось бы узнать. Выбор, Путь, Учение – все это красивые слова, которые не раз уже здесь повторялись. Но что же все-таки стоит за ними? Ведь ничего определенного не говорится… А было ли что-нибудь за ними вообще? Или это так, для красоты?

– Выбор? Между чем и чем? – спросил, очнувшись от немоты, Золотоокий.

Черный Вала внимательно посмотрел на Четверых, и что-то странное промелькнуло в его глазах.

– Поймете сами. Хотя и не Люди… – Он говорил словно сам с собою. – Арта меняет всех, даже Бессмертных. Выбор будет и у вас…

Он усмехнулся.

– Странные вы все-таки. Вы – не со мной, но и не против меня. Вы – не со мной, а идете моим путем. Вернее, не моим. Мы просто идем рядом… Не боитесь?

– Чего мы должны бояться? – встрепенулся Охотник.

– Например, меня. Или – тех. Ведь они могут принять вас за моих союзников. А за это карают жестоко. – Это слово показалось ударом меча о щит.

– Великий Вала, мы ведь здесь давно и видели твои деяния, – мягко молвила Весенний Лист или, как называл ее на непонятном языке Золотоокий, Ити. Он говорил, что это означает все, что только что проросло, выглянуло из семени. – Ты создаешь прекрасное, а это не может напугать. Это верно, что мы не с тобой, но мы не против тебя, скорее наоборот. Не беспокойся, мы не сделаем тебе зла.

Вала тихо рассмеялся.

– Благодарю тебя, прекрасная госпожа, ты прямо-таки успокоила меня. Теперь мне некого бояться. А то я очень вас испугался.

Он недолго говорил с ними. Вскоре покинул он их. И почему-то спокойно стало на душе у Четверых.

…И рассказывали Люди странные и смутные легенды о добрых непонятных богах. Они не знали их имен, ибо те не называли себя; они плохо помнили их, ибо те нечасто попадались им на глаза. Они говорили мыслями, и мысли возникали в сердцах у Людей, и странные образы и слова… Люди думали – они сами догадались о чем-то, и никто не разубеждал их. И все же Люди умели видеть, и потому смутно видели Четверых, дорисовывая в воображении их образы, и разные давали им имена, и помнили о добрых богах даже тогда, когда Эдайн стали союзниками эльфов…

Не все ли равно, кто чей союзник? Судить-то все равно по делам. Думаю, когда мои предки-нуменорцы, тогда еще вполне союзники эльфов, явились силой просвещать темные народы, то вряд ли это можно было назвать таким уж добром. Но вот эти слова – «не со мной, но рядом», пожалуй, самое здесь важное. Плевать, какие ты носишь одежды, – главное, что ты делаешь. Так и мы с Борондиром. Два взрослых дурака, которые вместо того, чтобы заботиться о собственном благополучии, занимаются мудрыми разговорами о том, что не накормит и не напоит… Но, может, наше благополучие именно в этом и заключается? В том, что мы найдем истину? Я и сытый, и голодный думать не перестану. Кому что, как говорится. Борондир наверняка тоже так думает…

Вот читаю я – а в мыслях путаница и в душе смятение. Непокой. А почему? Трудно понять до конца. И кажется мне, что весь наш мир – сплошная ошибка. И наши, и эти предания говорят, что он задуман был иным и что все беды от того, что он не таков, каким был задуман… И что же теперь? Я люблю этот мир таким, каков он есть, пусть он стократ хуже того, что замышляли и Мелькор, и Единый. Нет, я не скажу, что хуже. Он просто не такой. Но он – мой. Кто знает, может, тот мир, который должен был быть, больше понравился бы мне, но – будь мир иным, был бы в нем я? И был бы я таков, как я есть, – со всеми моими сомнениями, с моей жаждой знаний? И был бы в нем этот вечер, это распахнутое окно, этот шум реки и эта Книга, которую я сейчас читаю?

А читаю я снова эти непривычные повести, смотрю на эти листы тонкого, прекрасно выделанного пергамента, исписанные легкими, изгибистыми, похожими на след жучка-древоточца письменами на синдарине, словно червь Времени выгрыз эти строки на вечных листах Истории…

А вот даты – пусть их всего две-три на всю Книгу – приведены так, чтобы было понятно читателю нынешнему и здешнему. Стало быть, писалось с определенной целью – для кого-то, кто должен был понять и соотнести по времени… да не тот ли мой светловолосый из видения? Я усмехнулся самому себе – вот и я стал видениям верить. Впрочем, мое – только мое, я ему значения не придаю, просто легче, когда сказание припишешь какому-нибудь более-менее определенному человеку, а не оставишь его безличным. Итак…

ЭЛЕНДОР – ЗЕМЛЯ ЗВЕЗДЫ

Это было красивое предание. О погибшей земле, погибшей, как некогда моя прародина, Нуменор. О том, как люди этой странной земли вернулись на берега Средиземья – как и мои предки. О том, что назвали они свою новообретенную землю Землей-у-Моря. Та ли это самая Земля-у-Моря, о которой намекнул мне Борондир? Читая, я не думал о том, о какой земле тут говорится, не задумывался о черном-белом, о добре и зле – я просто читал. Я понимал этих людей. Наверное, она у нас в крови – эта память о земле, погрузившейся в волны. Эта тоска о том, чего больше не будет никогда. А каково было тем, кто родился на этой земле и пережил ее гибель, тем, кто до конца дней своих именовал себя Изгнанниками и верил в то, что однажды все вернется? Верил в то, чего заведомо не могло быть… Если не задумываться – это просто красивое предание. Может, мне все так и читать? Не задумываясь? Просто верить – или просто воспринимать как сказку? Иногда в детстве у меня разные истории почему-то окрашивались в определенный цвет. Эта была туманно-аквамариновой. Я даже сам себя застыдился – взрослый мужчина, а попал под это странное очарование… Смешно. Или – нет?

Почему в Книге так много повестей об этой земле? Я понял бы, если бы тут были истории Харада – ну как же, самый верный союзник Мордора в свое время, но почему – Земля-у-Моря? Или те, кто писал эту Книгу, были оттуда родом? Похоже. Но ведь и еще что-то должно быть.

Что?

Рукопись была помечена руной Къот – знаком одного из Девяти, Наурэ.

НИЭН – ПЕЧАЛЬ

…Здесь все было знакомо ему, хотя те деревья, что когда-то создал он для этих лесов, теперь упирались вершинами в небо – а он помнил их юными робкими ростками, едва доходившими ему до колена.

Он шел медленно и осторожно, вдыхая терпкий запах можжевельника, бережно раздвигая ветви молодой поросли. Листья были влажными от росы, и седые волосы его были осыпаны мелкими сверкающими каплями. Он собирал прохладные кисловатые розово-красные ягоды брусники: они приятно холодили ладони, и он чувствовал, как утихает боль…

Звери выходили ему навстречу из лесной чащи: странные, невиданные в Средиземье молчаливые звери, похожие на неясные чудесные видения, на призрачные колдовские фигуры, сотканные из лучей луны и тумана. Они не боялись его, и он улыбался им.

А потом появился Белый Единорог – первый из этого древнего рода, чьи глаза были похожи на зеленый луч, странный дар моря и заходящего солнца, по преданиям, делавший людей счастливыми. Единорог помнил его и, подойдя, положил голову ему на плечо. Зажмурил огромные удлиненные глаза, когда осторожная рука провела по его гордой шее.

«Ты помнишь?..»

«Да. Только ты был другим, Крылатый».

«Я изменился».

«У тебя печальные глаза, а волосы совсем белые… Что с твоими руками?»

«Не надо, малыш». – Длинные пальцы перебирали шелковистые пряди гривы Единорога.

«Куда ушли твои ученики, Крылатый? Я давно не видел их…»

«Не надо».

«Люди, пришедшие сюда, похожи на них. Они умеют говорить с нами».

«Я знаю».

«Ты мудр, Крылатый. Ты останешься?»

«Нет. Я должен вернуться».

«Зачем? Ведь тебе больно…»

«Я должен».

Единорог вздохнул. Его дыхание было похоже на прохладный ветер, несущий аромат горьких трав.

Вместе они дошли до Долины Белых Ирисов. Крылатый долго стоял на берегу реки, склонив голову. Когда-то он создал эту колдовскую долину с мыслью, что его ученики будут приходить сюда, и не мог понять, почему здесь царит такая печаль… Единорог пошел вперед, но обернулся.

«Идем со мной».

Крылатый покачал головой.

«Идем. Долина исцелит от боли – ведь ты знаешь это, ты сам сделал так».

«Нет. Благодарю тебя. От этого не исцелить… Прощай».

«Прощай, Крылатый…»

Волны крупных цветов сошлись за ним, колыхаясь, словно от легкого ветра.

Дверь отворилась бесшумно – он скорее почувствовал, чем услышал это. Не оборачиваясь – как страшно обмануться!

– Учитель?

Ответа нет. Он резко обернулся, вскочил – и, ничего еще не успев понять, крепко обнял, уткнулся лицом в грудь:

– Учитель… Ты пришел… Я так ждал тебя…

– Наурэ, мальчик…

– Входи скорее, садись… Я знал, я чувствовал… Учитель…

Пришедший отпустил плечи Наурэ, мягко отстранил его и сел у стола, спрятав руки в складках плаща. Ученик опустился в кресло напротив.

– Светильник…

– Да, да! Ты сам научил меня – помнишь? – Наурэ улыбнулся, но вскоре ясная, почти мальчишеская радость исчезла с его лица:

– Зачем ты прячешь руки?

Подобие горькой улыбки:

– От тебя все равно не скроешь.

Вала положил руки на стол, еле заметно поморщившись от боли.

– Что это?.. – Хриплый до неузнаваемости голос. – Что это?

– Это ненависть, рожденная слепотой.

– Твои волосы… снег…

– Это боль.

– Твой венец…

– Это память и скорбь.

– Ты… все видел… до конца?

Молчание.

– Кто это сделал? Ведь ты знаешь, скажи – кто?

– Нет.

– Почему…

– Потому, что ты будешь искать его. И найдешь. Через сотни лет, но – найдешь. И сумеешь убить – если всем сердцем пожелаешь этого. Но тогда Круг Девяти не сомкнётся: ты отдашь всю силу ненависти.

Наурэ опустил голову, потом тихо сказал:

– Круг не замкнется. Нас только восемь. Одна…

– Молчи!

Вала резко поднялся, лицо его дернулось, как от удара.

– Она вернется.

– Но…

– Молчи, я прошу тебя! Неужели ты не понимаешь, неужели так и не понял – эта кровь на мне? На мне, слышишь? Она тогда спросила – можно ли вернуться, если… А я – я не догадался. Нужно быть слепым, чтобы…

– Прости меня, Учитель… если сможешь… – шепотом.

– Не говори больше об этом. И если… Я не вправе, но если она вернется, пока… – Оборвал фразу. Сквозь зубы, как клятву: – Больше никто не умрет за меня – так.

Стало быть, по-другому умрут? Все же умрут?

Снова долгое молчание.

– Больше… никого?

– Помнишь Гэлторна?

– Я помню…

– Он. И вы.

– Все восемь живы, не тревожься: я чувствую, – торопливо, горячо, словно в страхе – не успеть сказать.

– И черные маки, – непонятно сказал Вала, – целое поле. Только одного цветка нет.

Обернулся, взглянул в глаза Наурэ:

– Понимаешь… Гэлторн не помнит… как это было. Но ее там нет.

– Учитель, не надо… Ты сам просил…

– Помнишь, она однажды спросила о короне из молний? Сказала – наверно, Люди представляют богов такими… Только ведь, понимаешь, я был тогда один. И прежде никогда вам об этом не рассказывал. Она сказала – я помню.

Улыбнулся вдруг – углом губ, нелепо и беспомощно:

– Я так и не спросил – откуда…

Он вышел к ним и остановился – высокий седой странник в черных одеждах, прячущий руки в складках плаща. И те, что собрались на главной площади Дайнтар в этот день – а был то День Звезды, – смотрели на него в молчании; высокая скорбь и древняя мудрость были в лице странника, а глаза его были как звезды – скорбные звезды над погибшей землей, и плащ его похож был на изломанные крыла огромной птицы. И поклонился он людям, и склонились они перед ним, приветствуя его; странен был взгляд его – словно искал он в их лицах что-то, ведомое лишь ему одному. И спросили его:

– Как имя твое, о странник?

Чуть помедлив, он назвал имя. И показалось оно – именем той Звезды, что когда-то вела Эллири через море. И спросили его тогда:

– Ты – Звезда? Ты – тот, кто зажег ее? Ты – тот, кого видел Эайир?

Но он лишь улыбнулся печально и не ответил ничего. И более никто не заговаривал с ним об этом.

Так пришел он к Эллири и остался с ними на долгие годы. И Астар, Учитель Мудрости, называли его люди Эс-Тэллиа; а он звал их – Астэллири, Народом Надежды, и учениками своими…

Ойе, это же предания о пребывании Мелькора в той самой неведомой Земле-у-Моря, может, даже оттуда и идущие! Надо перечитать прежние, упоминания об этой Земле, может, по описанию местности, по растительности, по расположению звезд удастся вычислить, где она… Сборник преданий! Я с ума сойду, сколько же в этой Книге неожиданных сокровищ!

А кстати, о Людях Надежды… где-то я уже встречал похожее название. Ну прямо на языке вертится, только сейчас припомнить не могу. Ладно, потом. Сейчас меня ждут предания, которые, кроме меня, почти никто не читал. Вайре, покровительница всех ученых мужей, да если это обнародовать, я же прославлюсь не хуже древнего государя Пармайтэ!

– Астар, ты спишь?

Он приподнялся и сел на ложе.

– Нет, Элли. Я не умею спать.

– Можно к тебе? Только я не одна, со мной друзья. Можно? Я зажгу свечу?..

– Не надо. – Он сказал это слишком поспешно. Девочка встревожилась:

– У тебя глаза болят?

– Да.

«Пусть лучше думают так».

– Мы ненадолго и совсем-совсем тихо…

Они расселись кружком у его кресла.

– Сказку рассказать? – улыбнулся он.

Элли усердно закивала:

– Расскажи еще про девочку и дракона…

«…Дракон был совсем маленьким – ростом чуть больше девочки. Девочка тоже была маленькой, и ей нравился дракон – такой красивый, крылатый, с сияющими глазами…

Так они подружились, и иногда дракон позволял девочке забираться ему на спину и подолгу летал с ней в ночном небе. Девочка смеялась, протягивая руки к небу, и звезды падали ей в ладони, как капли дождя, и дракон улыбался, а из его пасти вырывались маленькие язычки пламени…»

– А как его звали, Астар?

– Элдхэнн…

– Наш Ледяной Дракон?.. Но он не умеет дышать огнем, и чешуя у него черно-серебряная…

– Элли, сестренка, это все-таки сказка…

– Верно, Наис, но в любой сказке есть доля правды…

«…Вдвоем они часто бродили по лесам. Была у них любимая поляна: красивые там были цветы, а неподалеку росла земляника; девочка собирала ее, а горсть ягод всегда высыпала в драконью пасть. Дракону, конечно, это не было нужно – ему хватало солнечного света и лучей луны, – но маленькие прохладные ягоды казались такими вкусными – может, потому, что их собирала для дракона девочка.

Вечером она набирала сухих сучьев, и дракон помогал ей развести костер, а сам пристраивался рядом. Они смотрели на летящие ввысь алые искры, и девочка пела дракону песни, а он рассказывал ей чудесные истории, и танцевал для нее в небе, и приводил к костру лесных зверей – девочка разговаривала и играла с ними, и ночные бабочки кружились над поляной… А однажды пришел к костру Белый Единорог из Долины Ирисов и говорил с ними – мыслями, и это было как музыка – прекрасная, глубокая и немного печальная…»

– Это наша Долина Белого Ириса?

– Нет, Илтанир. Это было очень давно – не здесь…

«…Шло время, девочка подросла, а дракон стал таким большим, что, когда он спал, его можно было принять за холм, покрытый червонно-золотыми листьями осени. Нет, они остались друзьями; но дракон все чаще чувствовал себя слишком большим и неуклюжим, а девочка была такая тоненькая, такая хрупкая…

Больше он не мог бродить с девочкой по лесу, и, если бы он попытался разжечь костер, его дыхание пламенным смерчем опалило бы деревья. Дракон печалился, и девочка рассказывала ему смешные истории, чтобы развеселить его хоть немного, а он боялся даже рассмеяться: сожжет еще что-нибудь случайно…