Текст книги "Исповедь Стража"

Автор книги: Наталья Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)

– Вспомни – я ли начал войну? Не эльфы ли телами Людей выстлали себе дорогу к вратам Ангбанда? Не ты ли виной гибели этих людей? Скажи, сын Галдора, какое зло причинил тебе я? За что ты погубил свой народ? Ты оставил на милость врага свою жену и сына. Что теперь будет с ними? В руке моей их жизнь. И лишь жалость моя им защитой.

Ах, как милосердно не убивать детей и женщин, оставив их без защиты отцов и мужей! Оставив их на волю орков и пришельцев с Востока. А из отрубленных голов мужчин твои орки сложили огромный курган… И не говори, что не знал, – ты идешь сейчас по полю боя, ты видишь это. Почему же ты, такой справедливый, не покарал орков? А сам ты – не ты ли виной гибели Эллери Ахэ? Не ты ли виной гибели тысяч пошедших за тобой людей? Не ты ли погубил свой народ? За что? Какое зло причинили тебе те, кто выбрал не твой путь? И кто первым начал войну? Первая битва в Эндорэ в Первую Эпоху была та, в которой твои твари, твои орки истребили народ Денетора! И ты говоришь – не ты начал войну? О, почему это не я с ним говорю? Почему Хурин, почему не я?!

– Ее нет у тебя, – глухо ответил Хурин. Сейчас вся уверенность покинула его. Если раньше он думал – Тургон помнит его, жалеет о нем, то сейчас его покинула и эта уверенность. Он ощутил странную пустоту и одиночество… – Но о Тургоне ты от них не узнаешь. Они ничего не ведают о нем! – Он почти крикнул это в безотчетном страхе за родных.

– Я знаю. Но почему ты думаешь, что мне так нужен Гондолин? Если он нужен Людям – пусть остается. Надо же о чем-то мечтать… И дорого ты и весь твой род платит за эту мечту!

– Я понял тебя, – яростным шепотом выдохнул Хурин. – Ты хочешь так сломать мою волю и все выведать. Но ты ничего не добьешься!

– Пожелай я этого, то, будь ты хоть из стали, моя воля сломала бы твою – как я ломаю этот меч, – спокойно ответил Вала. Он поднял с земли один из валявшихся там после битвы мечей и легко, как щепку, переломил его. – Но мне, Хурин, не нужно это. Я хочу, чтобы ты действительно понял мои мысли и дела. И, главное, осознал бы сам себя. Чтобы не вели тебя Элдар за руку, как слепого, как ребенка, говоря, что хорошо и что дурно. Неужели ты не можешь мыслить сам? Послушай, я не угрожаю ни тебе, ни твоей семье. Твои родные не будут оставлены на волю судьбы – я позабочусь о них. Думай. Решай.

– Ты искусен в обмане. Ни видеть, ни управлять волей моих родных не можешь ты. Хотя и мнишь себя Владыкой Мира! Что можешь ты, жалкий урод? Даже от этого облика избавиться не можешь, а осмеливаешься величаться Королем Арды!

Лицо Валы передернулось. Затем невеселая усмешка тронула его губы.

– Итак, я ничтожен для тебя… великого и могучего. Конечно, ты же видел самих Валар, изведал силу Манвэ и Варды… И, конечно, – Вала окинул взглядом поле, – они очень заботятся о Людях, и, конечно, они, великие и благие, спасут их от ничтожного Моргота. Оглянись вокруг, Хурин! Ты ведь не слеп!

– Да! И я вижу и знаю – будет на то воля Великих, и они уничтожат тебя! Верховный Король останется королем, пока существует Арда!

– Ты сказал: лишь Высший Король в силах нести всю тяжесть мира – и ныне она на моих плечах. Первым из Валар я пришел в Арту, и я дал ей жизнь. На всем отблеск мысли моей, во всем отзвук песни моей, движение всему дала сила моя. Даже в тех и в том, что тебе дороже всего.

– Ты забыл, кто перед тобой? Ты лгал нашим отцам, но дети избежали твоего обмана. Мы видели лица узревших Свет, мы слышали речи говоривших с Великими! Не ты один был в изначальные времена, и не ты создал Арду, и ты не могущественней всех…

– Разве я это сказал?

Хурин не слушал и не слышал.

– Ты растратил себя в алчности и злобе своей. И ныне ты пуст, ты – ничто, ты – беглый раб Валар, и цепь их ждет тебя!

– Ты хорошо вызубрил урок. Но это – не знание. Разве ты сам – не раб своей слепой веры? Я понимаю, ныне ты покинут всеми и цепляешься за свою детскую веру, как за соломинку. Но кому ты веришь? Кто из них поможет тебе? Где они ныне? Хурин, думай сам, открой же глаза!

– Последнее, что отвечу я тебе, раб Моргот, – это не чужое знание, это идет из моего сердца! Ты – не король Людей, и не будешь ты им, даже если покоришь Арду, даже если земля и небо будут под властью твоей! За Гранью Мира не сможешь ты преследовать их!

– Как не преследую и здесь. И Арта живет сама по себе. И за пределами мира – свои пути у всех, и неведомы они никому. Даже Единому. Даже мне – мой собственный путь…

– Ты лжешь! Лжец всегда, лжец во всем!

Мелькор на секунду потерял невозмутимость. Он схватил человека за плечо. Рука Валы была страшна – обожженная, из трещин в почерневшей коже выступила кровь. Лицо его на миг стало жутким.

– Слушай, ты, сын Галдора! Мне жаль тебя даже сейчас. И я не отступлю от своего, тем более после твоих слов, пусть даже это будет жестоко. Я заставлю тебя. Ты научишься думать сам – не верить слепо, видеть – своими глазами! Тогда увидишь, лгу ли я! Теперь я не отпущу тебя. Иди за мной!

Так и тянет добавить – я укажу тебе Путь!

«…Когда-то здесь страдал Маэдрос. Теперь – мой черед. Но, хвала Единому, Люди смертны. Я вынесу все… Ради чего… О чем, о чем я? Или, воистину, даже в мою душу проникли мысли Врага?»

– Ныне ты сам равен королям Арты. Вот твой трон, Хурин, сын Галдора. Будешь ныне ты всеведущ и всевидящ, как бог. Моими глазами тебе отныне смотреть, мой слух – твой слух. Вся боль Арты будет ведома тебе, как и мне. Ныне отступаю я от тех, кто близок тебе, и нет им защиты. Смотри же, помогут ли им эльфы и Валар. Смотри на деяния всех. Смотри и суди, Человек, и да не будет ничто скрыто от тебя…

– Почему? Зачем тебе нужен этот человек, Учитель? Он же враг тебе.

– Он слеп. Я хочу, чтобы он видел.

– Зачем? Что изменится от этого?

Вала несколько мгновений сидел молча.

– Хурин – величайший из людских владык. Он не только был в чести у Фингона и его отца, – мягкий голос слегка дрогнул на этом слове, – его с лаской принимал Тургон. Он слишком хорошо знает Элдар, их мысли – его мысли. Я же хочу, чтобы он узнал Элдар еще лучше – глядя глазами богов. Может; тогда он сумеет наконец увидеть Путь Людей. А там – пусть выберет сам. Величайший из Людей – Люди поверят ему… Не мне же, Врагу, верить…

– Если он захочет быть тем, кем ты ожидаешь.

– Я не жду, что он станет действовать по моему желанию, Эннот.

– Более того, прозрение может и сломать.

– Не надо, не говори так, я сам тысячу раз об этом думал! Если будет так, то проклятье падет на меня. Вы же сами и проклянете. Знаешь, было бы кому мне молиться – молил бы, чтобы он оказался настолько тверд сердцем, как говорят о нем.

– Может, пусть лучше уходит… да о чем я, уже поздно, Учитель.

– Да. Уже поздно, Эннот…

А зачем же тогда его мучить? Желал посмотреть, как этот человек не будет или будет ломаться под тяжестью той пытки, что ты измыслил ему? Он и оказался тверд. И не предал.

«И все видно, все – как на ладони. Даже Гондолин. Так что же – он все знает? Но почему не разит? Почему не уничтожит? Ведь у него хватит сил. Или – не хочет? Не хочет?! Или – замысел… Боги… Смертному не понять. Я не понимаю, я бы ударил. Значит, я не стал им, и Тургон мне дорог… Но почему так?.. Дориат в радужном тумане… Турин, сын мой, хоть ты не во власти Врага…»

Человек склонился перед черным троном.

– Владыка, будь милостив к рабам твоим! Разве мы не помогли тебе в битве, обратившись против врагов твоих? Мы разили их в спину, и враги бежали в страхе!

– И чего же хочешь ты? – холодно молвил Вала, глядя на угодливо согнувшегося в поклоне человека. Не столько он сам был ему противен, сколько воспоминание о другом, столь же угодливом… Только тот не был человеком. О брате Гортхауэра.

Ну, если уж так, то, почитай, все остальные – причем, им принятые – перед ним так на колени и падают, однако он же не думает о них с гадливостью… Видать, уже хватает рабов, с этими можно не особенно церемониться.

– Отдай нам земли альвов! Позволь – мы сами вырежем оставшихся!

– Не слишком ли высокую цену просишь за предательство? Нет, не жди. Только Дор-Ломин, где вы уже поселились, твой. Но знай: хоть ногой ступишь за пределы этой земли – тебе конец. Ты сам определил свою награду. Вон!

«Почему он его карает? Или и Врагу доступна справедливость? Нет, это все ложь, ложь! Конечно, как всегда, Враг взял плату и наградил – смертью… Турин, сын мой, помнишь ли обо мне…»

Ну не мог так думать Хурин! Дураку же понятно – хороша справедливость: отдать на разграбление земли, в которых только дети да женщины остались! Беззащитный народ Хурина! Хороша справедливость по отношению к этим, обреченным на смерть и рабство!

Воистину – Враг одной рукой дает дары, другой – отбирает свободу…

Зал кажется темно-золотым. Тени колеблются, отчего все вокруг кажется неуловимо-зыбким, прекрасно-изменчивым. И – два лица, застывших среди этой изменчивости, словно высеченные из белого камня. Чаша катится по полу. Почему не слышно звона? Обреченное, но непокорное лицо Турина – и окаменевший, полный скрытой муки лик владыки Дориата. Звездное сияние глаз Тингола словно заволокло туманом…

«Что же это, за что? Неужели проклятие Врага ослепило их обоих? Элве, ты же видишь – Турин не хочет унижения, Человек горд. Так пойми же Смертного, тесть Берена!.. Воистину, недаром имя Дориата всегда ложилось тенью на сердце мне… Турин, нет, не слушай, не унижайся. Пусть они увидят Человека. Пусть поймут. Пусть признают его достоинство… Или?.. Чему же верить, если даже меня, чтимого двумя королями, считали низшим существом… Неужели Враг не лжет… Ненавижу! Если это правда – будь он трижды проклят за такую правду!»

А перед всезрячими глазами – кровь. Слишком много крови. И снова – лицо сына. Уже не юное, лицо отчаявшегося. Почему-то всплыло в памяти – одинокий волк. Тот, кто верит лишь себе. Тот, кто бьется лишь за себя…

«Сын мой, уходи. Дориат изгнал тебя – уходи в Гондолин, уходи к Тургону. Он должен помнить, должен принять тебя, Турин, сын мой!..»

Да не изгонял его никто! Турин ушел сам, влекомый гордыней и самоуверенностью. И зачем к Тургону, почему не в Дор-Ломин, к своему народу? К тем, кто нуждается в защите? В нашей «Повести о детях Хурина» Турин как раз и стремится в Дор-Ломин, даже и не думает о Гондолине. Пытается собрать войско, чтобы освободить свой край… И этой повести я верю больше – ее писал человек, который жил ненамного позже этих событий, и создавал ее, опираясь на свидетельства очевидцев.

…Четверо воинов стоят перед троном. Предводитель опирается обеими руками на рукоять длинного меча. Он высок ростом, почти как люди Дор-Ломина. Только волосы черны как вороново крыло, и кожа смуглая, да глаза раскосы. Говорит коротко и скупо.

– Мы не успели, Властелин. Прозрение убило его. Турин, сын Хурина, – мертв.

– Расскажи мне все. Все.

– Он избегал всех, верил только себе.

– Это тоже путь.

– Он привел его к гибели. Все были ему врагами. Он верил эльфам – они отвергли его. Он был слишком горд, чтобы слушать их. Он был воспитан эльфами – оттого был высокомерен с Людьми. Он был чужд всем – и вот лишь бездумному, беспамятному существу смог он ответить любовью. Чья вина, что это оказалась его сестра? Чья вина, что все его начинания обернулись злом? Он погиб, мы не успели. Эльфы тоже.

Не эльфы отвергли Турина, а он – их. Поначалу, по крайней мере. Черный Меч был правой рукой Ородрета, почти что военным правителем Нарготронда… И разве можно назвать высокомерным человека, отвратившего от разбоя полсотни отчаявшихся изгоев, заставившего их вспомнить, что они не безродные бродяги, что у них есть честь и долг?

Чья вина? Разве не понятно? Ох, не меня он спрашивал, этот воин…

– Эльфы-то могли успеть, если действительно желали его найти! – Вала резко встал. – А вина – на мне. Я должен был предвидеть…

Вина-то точно на нем. Нет, я не понимаю – сначала сознательно наделать зла, чтобы потом страдать о своей вине? Не проще ли не совершать такого, чтобы потом не каяться?

Вала ничего не сказал Человеку – мысли Хурина были как на ладони.

«Бессмертные и Смертные идут разными путями. Нет дела до нас эльфам. На волю Врага оставили они нас… Но не радуйся – я не сломлен. Ты виной смерти моих детей. И ты еще получишь свое…»

– Ступай своей дорогой, сын Галдора. Я не прошу прощения – не во всем моя вина, да и ты не простишь. Иди, ты свободен. Теперь пора судить тебе – тебе самому. Судить всех и все.

Воины Аст Ахэ провожали его до границ эльфийских земель с великим почетом. Но ни слова не сказал Хурин.

Долгим был путь. Долгим и тяжелым. Он стоял у горных стен – ограды Гондолина. Потаенного пути он не знал, но здесь была крепость Тургона, он помнил это. Он еще верил, что тот примет его. Последняя ниточка, последняя надежда на то, что все, что он видел, все, что он узнал об эльфах, – ложь, наваждение Врага. И он звал. Он умолял судьбу – пусть отзовется. Неужели все былое для эльфов – ничто? Ведь они все помнят. Или это «все» разное для Смертных и Бессмертных? Неужели все, что Люди сделали для эльфов, все их горе, их потери – ничтожны в глазах Элдар? И Люди – лишь пешки в их непонятной игре? И неужели нет богам дела до Людей, как и говорил Враг?

«Что проку в верности, жаждущей наград?» Хурин сам сделал свой выбор и не просил за это никаких благ.

Значит, это не ложь… Но он – Враг. И где же правда? Неужели Люди – одни, беззащитны, беспомощны? Чужие слова зазвучали в памяти: «Ищи свой путь сам. Смотри своими глазами». Он ужаснулся их чудовищной истине и, чтобы избавиться от страшного наваждения, снова закричал:

– Тургон! Вспомни свои слова! Ответь мне! Где ты?

Но ответа не было ему.

И сказал Хурин:

– Горе тебе, Гондолин! Горе тебе, негодному пастуху, оставляющему стадо! Горе тому, кто закрыл уши и глаза свои от страданий тех, кто слаб, тех, кто молит о помощи! Среди блеска золота и камней не видно крови, за песнями и шумом пиров не слышно стонов падающих под ударами мечей. Горе тебе, отвратившемуся от мира! Ты – как крона, презревшая корни. Ныне погибнут они, затем твой черед. Да будет так! Я не верил словам Врага, ныне же вижу – он не лгал. Будь же проклят, жестокий город, ибо слава и краса твоя куплены чужой кровью, и придет тебе пора платить виру…

Когда солнце село за горы, заполнив долины непроглядной

тьмой, а небо – пурпуром, он наконец повернулся спиной к Потаенным Горам.

«Что же. Теперь осталось расплатиться с другим королем.

И больше ничто не связывает меня с Бессмертными».

Глаза Тингола были такими же горькими, как в том видении, когда он видел – все. Все видел и все знал, как Владыка Мира… Но ему не было жаль эльфийского короля. Что-то оборвалось в душе непокорного смертного.

Пустота. Только пустота. И нет надежды.

– Вот, получи плату, король. Ты ведь не впервые получаешь плату от Людей, верно? От Берена – камень за свою дочь. Теперь прими же это ожерелье Наугламир из сокровищницы Финрода. Помнишь владыку Нарготронда? Почему же лучшим суждено гибнуть, а ничтожные существа вроде тебя живут? Прими же плату – ты хорошо воспитал моего сына. Хорошо охранял его. Хорошо искал его. Хорошо берег мою жену и дочь. Мы в расчете!

Хурин швырнул под ноги Тинголу ожерелье. Король сидел молча, застыв как каменное изваяние. Мелиан встала.

– О Хурин! Сдержи свой гнев. Это горе говорит – не ты. Это Враг затуманил взор твой…

Хурин с усмешкой выслушал слова Мелиан.

– Мелиан, благодарю – ты жалеешь меня. Странно. Это людское чувство. Впрочем, Враг говорил – Арда меняет всех. Мне кажется, он прав. Ну что ж, мы в расчете. Ты скоро забудешь обо мне, король, хотя Бессмертные, говорят, не умеют забывать. Боюсь, что умеют – то, чего не хотят помнить… Никогда не думал… Может, даже после смерти своей дочери ты не долго будешь печалиться… Прощай. Пути Смертных и Бессмертных, увы, разошлись. Кто тому виной? Свет и Тьма не столь различны, как мы. Но мы могли меняться, и сами виной своим несчастьям… Прощай. Я ухожу своей дорогой.

Никто не знает, где окончил дни свои сын Галдора. Он не был с Врагом. Он не был среди рыцарей Света. Одинокий, не верящий никому, он прошел по земле, и у Великого Моря потеряны его следы. Люди говорили – море поглотило и его самого, и память о том, кто никому не верил…

Я не могу описать всего, что творилось со мной в тот день. Не могу описать обуревавших меня чувств. Ненависть? Злоба? Гнев?

Вся эта повесть исподволь внушала – ты никто. Сам по себе ты ничего не значишь, вся твоя доблесть и верность – пустой звук. И только тот союзник ценен, который может всегда помочь тебе, а если не сможет – он не нужен. И за самопожертвование тоже требуй награды…

Да нет, не злоба, не гнев. Возмущение – вот, наверное, самое близкое. И – обида. Жестокая, несправедливая обида. Меня возмущала каждая строка Книги. Я просто не мог воспринимать этого. Не мог! Принять – означало предать все, что мне было дорого. Включая верность, честь и любовь. И как такая Книга может подействовать на обычного человека? Как? Как вообще во все ЭТО можно поверить?

Чушь какая-то. Я не понимаю!

Не могу.

Мне захотелось взять эту Книгу, швырнуть об стенку, разорвать по листочкам, спалить, спалить!

И спалить на глазах у Борондира, у этого мерзавца, который посмел хранить такое вранье, да еще и считать его священной книгой! Пусть бы мучился, как я! Пусть!

Я стукнул кулаком по столу. Затем плотоядно захлопнул Книгу и стукнул еще и по ней, изо всей силы, словно фолиант мог почувствовать боль. Раз, другой, еще! Пока не заныла рука. Только тогда я опомнился и, переведя дух, сел за стол. Точнее, рухнул.

Мне хотелось плакать. Злыми, жгучими слезами, как несправедливо выпоротому подростку, который стр-р-рашно, уж-ж-жасно всем отомстит!

На грохот из коридора сунулся было стражник, но я так на него рявкнул, что тот исчез с поразительной скоростью.

Я чувствовал себя полнейшим дураком. Я должен был доказать. Доказать!

Что? И зачем?

Я немного посидел, обхватив голову руками. Сумбур в голове потихоньку улегся. Я заставил себя разобраться в своих мыслях.

Почему я так возмущен?

Потому, что оскорбили то, что для меня свято. Я могу понять, когда с другой стороны все воспринимается по-иному, но когда моим любимым героям приписываются подлые мысли или поступки – я не могу и не хочу этого ни понять, ни принять. И все это только для того, чтобы доказать – ты ничто и никто, пока не уверовали не отдал себя на волю Учителя.

Почему и что я хочу доказать Борондиру?

Что я вообще хочу от него?

И я понял, что я хочу… оправдаться. Оправдать перед ним свою веру и своих героев. Чтобы он понял, что все было не так, что они были честны и благородны, что я не тупой дурак, который не желает ничего видеть, что я разумный, понимающий человек! Но я не стану оправдывать их и свои поступки так, как делали те, кто ЭТО писал. Я не стану изображать подонками своих врагов.

Великие Валар, как же давно это было, как это все далеко от наших времен! Но почему же это так ранит меня? Почему? Почему я так и не научился быть… нет, не равнодушным. Спокойным. А я-то думал, что все мне уже нипочем… так гордился собой…

Не могу.

Нет.

Позже, уже к ночи, я получил известие, что один из моих людей, которым я дал кое-какие поручения по поводу того самого дела с Советником, найден мертвым. Зарезан.

Что же такое творится?!

Единый, наставь меня…

ГЛАВА 23

Месяц гваэрон, день 11-й

Убийство – это дело городской стражи, даже если убит мой человек. Впрочем, незачем кому-либо это знать. Однако у меня там есть знакомые. Меня известят, ежели что.

Я заставил себя не поддаться порыву и не взяться за Борондира прямо в тот же день. Иначе – иначе я не знал, чем все может кончиться.

Ночь я провел ужасно. Сны были тяжелыми и мучительными. И лишь один, перед пробуждением, был светел. Но я не запомнил его. Он просто ускользнул, растаял, как снег на ладони. Осталось только щемяще-светлое чувство, от которого хотелось плакать. Я долго лежал, изо всех сил пытаясь вспомнить хоть что-нибудь, но так ничего и не вспомнил. Только ощущение…

Я швырнул Книгу на стол как мог пренебрежительнее. Я нарочно вел себя так. А почему нет? Сейчас я не мог полностью держать себя в руках. Борондир был для меня олицетворением того, что оскорбило меня. Так если я оскорблен – почему бы и мне не ответить оскорблением?

– И ЭТИМ вы хотите меня убедить? – с издевкой произнес я. – Оболгав все, что мне дорого, вы хотите, чтобы я умилился и уверовал в вашего доброго Учителя?

Борондир смотрел на меня, сначала совершенно ничего не понимая, затем в его глазах вспыхнула обида, затем лицо его стало холодным и отчужденным. Я злорадствовал – пусть и тебе будет плохо!

– Рыдания над кровавыми ранами вашего Учителя меня не убеждают. Я видел более страшные раны – но, простите, я же забыл! Это же не раны вашего любимого Учителя! Как я посмел ставить их в сравнение с той царапиной, которую он, получил от сломанного кинжала Берена! Только его страдания священны, и ради сострадания ему можно и Финве ославить трусом и убийцей, и Финрода – тупицей, и Финголфина – подлецом… Это все можно. Это разрешается. Разрешается усомниться в своей вере. Разрешается предать свою веру. Не разрешается только усомниться в правоте вашего любимого Учителя. «Учитель, ты велик. Ты прав во всем». И в мести всему роду Финве – даже если Финве и был виноват, во что я не верю. Всему роду! Надо же, как он милосерден! Я просто поражаюсь доброте и всепрощению вашего Учителя. Борондир, вы что, и правда думаете, что все это – истина? Ну, отвечайте? Откуда вы взяли, что это истина?

Он молчал, глядя на меня жестким холодным взглядом. Только ноздри раздувались да губы побелели.

– Мы – да, мы слепы, мы глупы. Валар своими речами закрыли глаза эльфам, те – нам, а вам кто закрыл глаза? Почему вы смеете заявлять, что вам ведома окончательная истина? Почему? А? Кто вам-то все это рассказал так, что вы – поверили? Скажете – не можете других выдавать? Хорошо. Не выдавайте их, но хотя бы объясните мне, как в это вообще можно верить? КАК?! Вы же не дурак, так почему вы в это верите?

Взгляд его прямо прожигал меня. Меня это даже радовало. Что ж, побудь в шкуре человека, которому наплевали в душу.

Я слишком упивался своим злорадством и потому не уловил его движения, едва успев перехватить кулак, который летел мне в челюсть. Однако успел – наш десятник не зря меня гонял. Борондир оказался человеком не слабым, и я понял, что, когда его брали, он много кому успел оставить на физиономии отметины.

– А ну, успокойтесь, – грозно произнес я. – Если я вас оскорбил, то извините. И не надо пытаться бить меня. Не выйдет.

Он сел на место, тяжело дыша.

Когда он заговорил, я не узнал его голоса. Хриплый, резкий, похожий на сдавленное карканье. Возмущение душило его. Вот и хорошо. Попробуй сам своей стряпни.

– Чего вам надо? Чего вы хотите? Зачем вы меня тут держите столько времени? Чтобы все это мне выхаркнуть в лицо? Я поверил вам! Поверил в то, что вы хотите понять… – Он задыхался. – Я так хотел верить, что все не напрасно… да будьте вы прокляты! Мне все равно. Ну? Я что, ничего не понимаю? Я – полностью в ваших руках. Добрый допросчик… Что, теперь передадите меня злому, чтобы развязать мне язык? Да лучше бы вы сразу сожгли меня, зачем вы меня мучили столько времени? Зачем вы дали мне надежду? Да нет, я не возрыдаю и умолять не стану… Сам дурак, что поверил…

– Ага, а чего вы ожидали? Что вы тут скажете пару слов – мол, Мелькор хороший, и все сразу уверуют и к вам побегут? Вам что, всегда и везде все удавалось? Кто вам нужен? Порядочный противник или последователь, легко отрекающийся от своих убеждений? Вам ТАКОЙ нужен, а? Не думаю. Кстати, что у вас тут все костры да пытки? Отродясь в Гондоре такого не бывало. Это вам не Ар-Фаразоновы времена. Хорошо же вы обо мне думаете. Просто восхищаюсь. Разве я не пытался с вами говорить?

– Вы сейчас просто прелестно со мной разговариваете, – ядовито ответил Борондир, начиная брать себя в руки.

– Хорошо, – недобро протянул я. – Вот как вас мои слова задели… Я, значит, мерзавец потому, что привычен сомневаться во всем. Что я не могу поверить во все, что здесь, – я ткнул в Книгу, – написано. И потому я слепец, достойный в лучшем случае брезгливого сожаления. И наплевать, что я имею собственные убеждения, собственное мнение, собственное мировоззрение, – оно не имеет права на существование, потому что я не верю в вашего Учителя. Так? Ну, спросите сами себя! Разве не так? Вон как вас задели мои сомнения! А меня не задевает то, что в этой Книге мерзавцами называют тех, кого я с детства считаю героями? Кто мне дорог? Чьи страдания и подвиги для меня – истина? Дурной вы проповедник, если пытаетесь убедить в своей правоте ТАКИМ способом. А вы-то сами когда-нибудь сомневались в своих непреложных истинах? Или у вас не принято? Послушайте, Борондир, а вам не приходило в голову, что если бы ваши сторонники взяли власть, то на площадях уж точно запылали бы костры?

Он вскочил, вцепившись в край стола так, что костяшки побелели. Глаза сузились.

– Конечно, вы можете говорить что угодно, – процедил он. – Я – заключенный. Как я понимаю, вы все уже решили. Ну, и когда?

– Да, решил, – ответил я, глядя ему в глаза. – Я решил. Вас не сожгут на костре. Вас не распнут на скале. Вы будете жить. И спасет вам жизнь злобный приспешник ложного Света. Но не сейчас. Не сию минуту. Потому что ваша Книга оскорбила меня. И я, мерзкий прислужник злобных Валар, кое-что хочу заставить вас понять. Если вы до сих пор не поняли. Сядьте! – рявкнул я. Я уже успокоился, и мне было совестно.

Я и правда веду себя по-свински. Но молчать я не собирался. Пусть сейчас услышит все.

– Вы дурной проповедник. Вы не проповедник вообще, честно говоря. Так не убеждают. Я не вижу здесь истины. Я не понимаю, откуда вообще вы взяли свою веру, – так как вы можете заставить меня уверовать в вашу правду? Вы не сказали мне, как вы поверили сами. Как же я могу поверить вам? Как?! Вы слишком многого хотите, причем сами ничего не делаете! Почему я должен стараться понять вас, почему не вы – меня?

– Хорошо! – почти крикнул он. – Я скажу вам. Я вам расскажу… Но Книга – это не для тех, кто должен поверить. Это тем, кто уже поверил.

– Так какого же назгула вы от меня ждали?

Он зло рассмеялся.

– Вы мне показались куда умнее, чем вы есть.

– А я и так не дурак. Но Книга меня не убедила. Попробуйте другое.

– А почему я вообще должен стараться что-то вам доказать? Мне, честно говоря, сейчас хочется ударить вас.

– А разве проповедник не должен проповедовать? И будьте честны с собой, Борондир. Вы ХОТИТЕ меня убедить.

Он усмехнулся. Он уже совсем взял себя в руки.

– Да, вы правы, – неторопливо, спокойно и немного разочарованно произнес он. Наверное, я оказался не слишком пригоден для проповеди. А на кого же тогда они рассчитывают? На совсем глупых или юных? На жизнью обиженных? Нашли себе паству, однако… – Что ж, хорошо. Я постараюсь вас убедить. Я постараюсь как можно более доходчиво рассказать вам, как к этому пришел я сам. Впрочем, я уже, кажется, говорил с вами об этом.

– Это было как-то между прочим. К тому же я сейчас, как вы понимаете, более подготовлен.

– Ну-ну, – покачал он головой. – Вижу, как вы подготовлены. Вы готовы меня прямо-таки в клочья разорвать. Что, не так? – Он ухмылялся мне в лицо.

– А вы уж постарайтесь, – таким же тоном ответил я. – Если уж вы проповедник. Итак? Откуда все это? – Я снова ткнул в Книгу. – Откуда взялось все это? Я должен вам сказать, что пытался сам сообразить, кто и о чем мог бы поведать. Кто был свидетелем тех или иных событий. К примеру, все, что творилось в Валиноре. О расправе над Эллери Ахэ. Ведь здесь только один верный источник – рассказ Мелькора. А я, как прямой потомок Эдайн, этому источнику не доверяю. Почему же поверили вы, тоже потомок Эдайн? Что вас убедило? Где подтверждения?

Он криво усмехнулся. Ноздри нервно раздувались – он готовился к бою. Я был его врагом. Ну, давай, Борондир. Я хочу знать. Начинай.

– Надо же – прямо Владыка Судеб и Владыка Тьмы, – хмыкнул он.

Я поднял брови. Ах, он еще и шутить способен?!

– Ну и гордыня!

– Разве вы сейчас – не владыка моей судьбы?

– Мне всегда казалось, что человек сам хозяин своей судьбы. И вы на Владыку Тьмы, простите, нимало не похожи. Однако я не ожидал, что вы способны так шутить.

– Да-да, конечно! Я, по-вашему, фанатик, который ничего понимать не хочет и по каждому поводу кидается противника душить, – усмехнулся он.

– Да нет. Это я в ваших глазах фанатик… Я жду вашего рассказа, Борондир. Или вы передумали?

– Не передумал, – отрезал он. В его голосе явно звучало – «Сейчас я тебе покажу. Ты у меня попляшешь, скотина». – Только давайте исходить из того, что есть сейчас и что было, а не из того, что было бы.

– Согласен. – Честно говоря, я не очень понимал, зачем ему это условие. Ведь большая часть того, что для него – было, для меня – не было. Я не видел этому подтверждения.

– Итак. Вы живете в этом мире, вы любите его, потому что в нем жить привыкли. Вы считаете, что он устроен так потому, что это лучшее для него устройство.

– Нет. Не лучшее. Но насчет того, что я люблю его таким, каков он есть, это верно. Неверно то, что я полностью доволен его устройством.

– Хорошо. Я тоже люблю этот мир и все, что в нем есть, пусть не все совершенно. И считаю, что даже то, что мне не нравится, тоже имеет право на существование, поскольку мир руководствуется в своем бытии отнюдь не моим мнением.

– Согласен.

– Стало быть, вы признаете, что может существовать другой взгляд на существующий порядок вещей, чем ваш?

– Ну разумеется.

– И что каждое событие может быть оценено с разных точек зрения?

– Конечно. Даже если я лично считаю ее неверной и неприемлемой для меня. Но – если я так отношусь к чужим взглядам, то я вправе ожидать, что и к моему мнению будут относиться с таким же уважением. Особенно в спорах. И не станут меня оскорблять. Я просто хочу, чтобы вы поняли, почему я встретил вас так… неласково.

– Прошу прощения заранее. Иногда ведь можно оскорбиться по-пустому, просто неверно поняв другого.

– Ну так постарайтесь, чтобы я понял верно.

– Постараюсь. Итак… на чем я остановился?

– На разных точках зрения. – Я встал, выглянул за дверь, кликнул стражника и велел принести чего-нибудь поесть да еще кувшин пива. Здесь, в Гондоре, предпочитают вино, и друзья подтрунивают над моей простонародной привязанностью к пиву, но я всегда отвечаю, что пиво весьма почитал сам государь Элессар Тэльконтар, причем пиво наше, арнорское. По-моему, на юге пиво варить не умеют.

– Разные точки зрения. Вы понимаете – то, что кажется добром одному, оборачивается подчас злом для другого?