Текст книги "Исповедь Стража"

Автор книги: Наталья Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц)

«Что ты молчишь? Кричи, проклинай – но хоть сейчас-то, сейчас не молчи! Что – презираешь меня? Знаю, я всегда был безразличен тебе – Артано был тебе дороже, и те, из долины, – тоже, а ты и их не любил – ты вообще любить не умеешь, они умерли из-за тебя…»

Оттого, что этот, распластанный на наковальне, – молчит, становится невыносимо жутко. Он чувствует боль: это видно потому, как мучительно напряглось, выгнулось его тело, потому, что Оромэ с заметным усилием удерживает его скованные руки.

Но он не кричит.

«…и Артано ты предал, как предал меня, и поделом тебе – теперь никто больше не сможет тебя любить, слышишь – никто! И не будет у тебя больше учеников, никогда… больше… не будет!.. Тебя не будет – и я буду свободен! Никто о тебе не вспомнит, а если и вспомнят – будут проклинать тебя, само имя твое забудут – так и останешься навсегда Морготом! Что ты молчишь? Или тебе ответить нечего? Ну?!»

Он прокусил насквозь губу, и струйка крови вязко стекает из угла рта: не закричать, только не закричать, только бы…

– …Но, конечно, твой недостойный раб будет прощен, если ты замолвишь за него хоть слово. Что же ты молчишь? О, понимаю, понимаю, гордость твоя не позволяет заговорить с нами, ничтожными. Ты же, как-никак, Владыка Всего Сущего! Ну, скажи же хоть слово! Что же ты молчишь, проклятый!!!

Младший брат Гортхауэра наклонился к лицу Черного Валы, словно хотел полюбоваться своей работой:

– Учитель, снизойдешь ли ты до того, чтобы взглянуть на своего недостойного ученика?

Внезапно Курумо отшатнулся с безумным воплем ужаса. Смотревшие на него страшные пустые глазницы – провалы в окровавленную тьму – зрячие.

…Отворились Врата Ночи, и Вечность дохнула в лицо…

…Оставался один шаг. Один-единственный шаг. И он сделал его.

…Звезды завертелись бешеным хороводом, и вместе с этой коловертью в тело начала ввинчиваться боль. Наручники словно вгрызались раскаленными клыками в плоть все глубже, пустые глазницы будто залил расплавленный металл. Боль была нескончаемой, неутихающей, к ней нельзя было притерпеться, привыкнуть. Так мучительно рвалась связь с Ардой, и он висел в нигде, растянутый на дыбе смерти и жизни, изорвав в клочья губы – чтобы не кричать, чтобы те, кто видит его муки, не могли торжествовать. Он превратился в сплошную боль, не в силах уйти от нее в смерть, не в силах вырваться из ее медленно впивающихся в тело когтей. Он не мог даже сойти с ума, и ужас захлестнул его, когда он понял, что обречен вечно терпеть эту пытку в полном сознании, безо всякой надежды на избавление, и никогда, никогда не кончится это…

…В ту ночь на землю обрушился звездопад…

Одинок.

Одинокий волк.

Где твой Учитель, Ученик?

Ветви деревьев хлестали его по лицу, как плети, но он не чувствовал этого.

Шипы терновника впивались в его кожу, но он не ощущал этого.

Звезда горела нестерпимо ярко, и разрывалось, не выдерживало сердце.

Он шел и шел, не видя дороги пустыми от отчаянья глазами.

Не успеть – даже быть рядом.

Не сумел – защитить. Не сумел даже – разделить муку.

«Будь я проклят!..»

…Эонвэ предстал перед ним, снизойдя до разговора с Черным Майя, слугой Врага: Эонвэ блистательный, в лазурных – золотых – белоснежных одеждах, Эонвэ громогласный – «уста Манвэ», Эонвэ великий, глашатай Короля Мира.

– Зачем пришел ты, раб Моргота? – с презрительной надменностью победителя бросил он.

Тяжелая золотая гривна, осыпанная бриллиантами и сапфирами, охватывала шею Эонвэ, как ошейник.

Ошейник…

Гортхауэр стиснул зубы.

Глашатай Манвэ казался сгустком слепящего света рядом с Черным Майя. Алмазная пыль Валинора покрывала его золотые волосы; это казалось слишком неуместным в окровавленном сумраке Средиземья.

Эонвэ счел молчание Гортхауэра растерянностью и покорностью и возвысил голос.

– Твой хозяин уже получил свое за все зло, причиненное Средиземью. Твоя участь не будет столь тяжела – ты всего лишь исполнял приказ… Принеси покаяние, склонись перед величием Валар – и они простят тебя, как был прощен бунтовщик Оссе: Великие милостивы. Ты верно понял: сила и правда – на нашей стороне. Воля Единого…

Он говорил и говорил – громко, высокомерно, кажется, наслаждаясь звучанием собственного голоса.

А Гортхауэр не слушал его.

Не слышал. Он видел…

Эльфы – Дети Илуватара. Майяр – Народ Валар. Если первые могли заблуждаться, если их судили эльфы, то этих – могучих, почти равных, надо было наказать примерно. Или заставить раскаяться. Как Оссе. Чтобы не осталось в Арде, тем более в Валиноре, и следа мысли Проклятого.

Я видел… Я был…

…Я был золотооким певцом, я стоял перед лицом Великих, и сердце мое сжималось от смертной тоски, но я не хотел променять то, чего уже не будет никогда, на то, от чего отрекся уже давно. И я был распят на ослепительно белой скале, и орлы рвали мое тело. И я умер…

…Я был охотником, и меня травили псами. Но звери любили меня – и не хотели меня убивать. А вот те, кто некогда был сотоварищами моими, не сомневались ни мгновения, когда Оромэ приказал стрелять в меня из луков. И я умер…

…Я был бешеным Махаром, и сестра моя Мэассэ прикрывала мне спину, когда мы, двое, противостояли прекрасным и безликим в красоте своей ущербным порождениям Тулкаса. Я сражался долго и страшно, пока Мэассэ не упала мертвой, и тогда некому уже было прикрыть мне спину. И я умер…

…Я был Айо, и стоял, рыдая от нестерпимого горя утраты, в чертогах Владыки Судеб, а рядом стоял учитель мой Ирмо. Я хотел смерти. Я казнил себя за то, что мои друзья умирают, ая – я пощажен. «За что караешь жизнью меня!» – воскликнул я, ибо то, что предстояло мне здесь, в Валиноре, уже не назовешь жизнью после того, что я видел и пережил там, в Серых Землях. И я покорно лег на ложе сна, и мой учитель закрыл мне глаза, и Владыка Судеб произнес мой приговор Вечного Сна. И я умер, так же как прежде умерла Весенний Лист…

…Гортхауэр стискивал руки, вгонял ногти в ладони, но лицо его было неподвижно – застывшая маска.

«Они даже не были твоими учениками… а я…»

Он словно погружался в омут глухой тоски, и тяжелая, как ртуть, серо-зеленая вода смыкалась над ним – медленно и равнодушно. Казалось, он утратил способность видеть и слышать: только густой слоистый туман перед глазами да пронизывающая, высокая, на пределе слышимости, нота, впивающаяся в измученный мозг, и равнодушная жестокая рука сжимает саднящий комок сердца, пульсирующий бесконечной болью.

Когда наконец он вырвался из цепких лап безнадежности и безысходного отчаянья, его оглушил голос Эонвэ, обжигающе-душной мукой отдающийся в висках:

– …И Враг был предан в руки Единого – да свершится воля Его, как суровая, но справедливая кара господина настигает непокорного злобного раба…

Гнев и ярость жгуче-багровой волной поднялись в душе Черного Майя.

«Будьте прокляты! Ненавижу!»

Кажется, Эонвэ ощутил это; он отстранился, в глазах его метнулся дрожащей мышью ужас.

Теперь Эонвэ почти кричал:

– Запомни: Валар не предлагают дважды! Ступай, пади к ногам Валар – да судят они тебя по справедливости, как прочих! Покайся – ты будешь прощен!

Странно кружилась голова.

«Учитель… Что они сделали с тобой?!.»

Словно горячая тяжелая ладонь легла на затылок, мелкие острые иглы кололи лицо… Широко открытые глаза не видят почти ничего – завеса пылающей тьмы, расчерченная сеткой огненных линий… Не хватает воздуха, частое прерывистое дыхание кажется слишком громким, и биение сердца – лихорадочное, захлебывающееся – мучительно отдается в каждой клеточке тела; кровь в кончиках пальцев пульсирует в такт этому безумному стуку, все звуки слышатся как сквозь вату – он снова оглох, он перестал ощущать собственное тело, в сгустившейся черноте глашатай Короля Мира кажется кровавым – темно-огненным силуэтом… Он терял сознание – он терял себя; и только эта безнадежная, страшная радость осознания: пощады не будет…

А потом он услышал – голос:

«Ученик мой, Хранитель Арты… прости меня, прости, если сможешь, прости за эту боль… Арта не должна остаться беззащитной, понимаешь? Только ты можешь сделать это, только ты – Ученик мой, единственный… Иди. Я виноват перед тобой – я оставляю тебя одного… Прости меня, Ученик, у меня больше нет сил… Прощай».

Густо-фиолетовая тяжесть медленно покидала тело.

«Он оставил меня – жить. Собой заплатил он за мою свободу. За мою жизнь. И как смею я – нарушить его волю?..»

И Гортхауэр устыдился – того, что желал себе смерти. Умереть – легче, чем жить.

Раскаянье жгло его – но это не было тем раскаяньем, которого так ждали Валар.

Эонвэ все еще говорил что-то, но Гортхауэр не слышал его слов.

Иди.

Учитель!

– Что с вами? Галдор, да что же с вами, очнитесь, ну, давайте! – Меня трясут за плечи. Я поднимаю голову. За окном бледнеет небо. Дышать трудно – сердце неровно скачет в груди. Ощущение, как после похорон любимого друга – горе и надежда. Жизнь продолжается. Ветер согнал с неба тучи, и оно, омытое грозой, стократ прекраснее…

Так вот почему Хранитель – ты, Борондир… В тебе таится странная сила. Ты заражаешь своей верой. Вот в чем твоя сила… Та же, что и в Советнике. Только в тебе искренность, пусть и нелепая на взгляд таких приземленных людей, как я. А в нем – что-то паучье. Опасное. Кто он? Зачем это ему? Чего он добивается?

– Борондир… – не узнаю собственного голоса. – Я что – уснул?

– Вы были в обмороке. Ну, хвала небу, все кончилось!

– А вы что, еще и небу поклоняетесь?

– Да заткнитесь вы! Вы же сейчас не то что бледный, вы ж зеленый! Прозрачный!

– Развоплотился, – хмыкнул я. Голова не на месте, это точно. Но я был уже спокоен. – Борондир…

– Да?

– Почему вы не сбежали, пока я тут… валялся? Стража ночью дрыхнет, время спокойное. Возможность была.

Он недоуменно воззрился на меня.

– Вам же было плохо. Да еще и из-за меня. Нет, я не про чтение. Вы же, как я понимаю, уже много ночей не спите толком. Я не могу оставить человека без помощи.

Я сел, подперев рукой щеку, и уставился на него. И что мне теперь делать?

Я не знаю, кто таков Советник. Я не знаю в точности, чего он ищет, но по его вопросам могу догадаться, что ему нужна именно Книга. Он о ней знает. Для чего она ему – ну, вот и еще один повод изучить ее как следует. Опасная игра. Что ж, я люблю опасность.

И я не отдам тебя, бедный мой проповедник, никому. Чтоб я провалился, ты нравишься мне, Борондир. Хотя бы тем, что испугался за меня…

Надо выспаться. У меня еще слишком много дел до завтрашнего – то есть уже нынешнего вечера.

Скоро рассветет. Борондир прикорнул в моем закутке. Оно и лучше. Теперь я спокойно почитаю, без этого чародейства. Надо же, как это на меня повлияло! Наверняка кто-то вот так же некогда обратил и Борондира.

Нет, это просто невозможно. Я ВИДЕЛ все это, я переживал чужие страдания как свои, мне просто страшно было! Если бы я был более возвышенным, мечтательным, менее приземленным человеком – Борондир обрел бы нового соратника по вере…

Когда же я перечитывал эту повесть… Тут все оказалось не так. То видение, которое соткал передо мной Борондир, совершенно не вязалось со словами. А если их читать внимательно, отринув ту высокую трагическую картину, что вставала тогда передо мной, то получалась совершенная нелепица.

…Я представляю свой разговор с Борондиром. Наяву я его просто не выдержу. Я и так чуть не по стенкам бегаю.

– Борондир, вы понимаете, что такого просто не могло быть?

– Это писал очевидец.

– Какой очевидец? Который видел все своими глазами? Или «видящий»? Если первое – то я вынужден сказать, что Мелькор был полнейшей бездарностью в военном смысле.

– Он неумел воевать. И не желал.

– Положим. Но ведь его воины были, как говорит ваша Книга, прекрасно вооружены и обучены. И уж драться в строю-то наверняка умели. А то, что описано здесь, смеха достойно, сударь мой.

Если же это узрел «видящий», то я позволю себе сильно усомниться в том, что их видения показывают им истинные события. Красивое описание боя не заслоняет его очевидной нелепости. Так что я могу только вот что предположить: если это истинное описание событий, то с уходом Гортхауэра все с немыслимой быстротой развалилось. Воины просто разучились сражаться. Это заставляет меня предположить, что они и вправду не обладали собственной волей, а находились под полной властью Мелькора, который воевать не умел. А что Гортхауэр гениальный полководец – верю. Охотно верю. Даже по нашим хроникам это видно. А уж нолдор, которых он в конце концов раздавил, воевать умели. Второе мое предположение – все это чистая выдумка, которую вам пытаются навязать как истинное событие.

Хорошо же. Разберемся, насколько это может быть истинно. Но я буду в своем разборе ссылаться и на наши хроники. Не все в них лживо, как вы сами можете заметить.

Итак. Ангбанд – сильнейшая крепость, встроенная в горную гряду, отсекающую изрядный кусок севера. Был бы я Мелькором, я бы до упора держал этот рубеж. И был бы мир поделен на две части: что на севере – мое, что за горами на юге – ваше. И никто ни к кому бы не лез. Тем более что такую крепость можно держать малыми силами. Я не знаю, были ли там горные проходы. Даже если были – их тоже можно охранять или, в случае чего, перекрыть. И тогда север – мой. И там могут укрыться все мои союзники. Поскольку Валар уже не придут в Средиземье – впрочем, вы тут не согласитесь со мной, – то мне бояться нечего. Ладно. Как бы то ни было,

Ангбанд пал. Но по нашим хроникам, его взяли с огромным трудом и потерями. По вашим – Мелькор сдался сам, чтобы не проливать лишней крови. Ну, будь я Мелькором, я сдался бы куда раньше. И не позволил бы никому умирать за меня.

– Он должен был увериться в том, что все его люди ушли.

Он прикрывал их.

Войско из Валинора, по разным источникам, шло до Ангбанда лет семь-десять. С боями. За это время только дурак не успеет уйти. Если бы Мелькор на самом деле заботился о том, чтобы все обошлось без крови, ему хватило бы ума незаметно исчезнуть из Аст Ахэ и пойти в Валинор сдаваться. Тогда вообще никакого нашествия не было бы. Но, насколько я понимаю, ему почему-то всегда необходимо было, чтобы все узнали о его страданиях и сомнениях и вовремя остановили его, чтобы потом радостно пролить за него кровь. Которую он оплакал бы.

Поймите, не может прекрасно обученный воин – будь то воин Знания или как там еще, все равно же их учили сражаться – действовать так нелепо! Какого назгула они вылезли за ворота? Красиво умирать? Знаете ли, меня учил мой сотник, что смерть должна быть не красивой, а полезной. Потом – если уж щитовой строй, так во втором ряду копейщики стоят, а иначе эта стена щитов долго не продержится. Ее прекрасно пробьют клином. Это же азы, понимаете, азы! А ваши отборные воины, гордость Твердыни, их просто не знают! Кстати, у них за спиной ворота были заперты, что ли? Или нет? Если второе – то я еще раз скажу: дурость, дурость и дурость. По вашему описанию не поймешь, правда. Вроде бы воины Твердыни отступали по коридорам – стало быть, врата были все же открыты. Бред. Затем – «лучники выпустили два залпа и взялись за копья». А где они эти копья держали до сих пор? А? Нельзя одновременно стрелять из лука и держать копье. Хотя бы даже под мышкой. А этот воин Аст Ахэ, которому отрубили ногу? Вроде бы везде говорится об их латном доспехе… Любой дурак знает, что для того, чтобы ногу не отрубили, надо поножи надевать, и уж отборные воины Твердыни наверняка это знали. Так что же этот с голыми ногами в бой полез? Все забыл?

Наверное, как и тот, кто это писал, забыл о том, что не было среди валинорского войска майяр. Только Эонвэ – да и тот не вступал в бой. Валар не вступали на землю Средиземья, ибо знали, что, если вступят в бой они, – Арде конец. Не Мелькор заботился о ней – они. И потому эльфы Валинора пришли умирать за Средиземье, за ту самую Арду, которой они, в общем-то, и не знали, разве что из рассказов предков. Они пришли по зову долга. Умирать за чужое благо. Писавший это забыл, что у эльфов не было драконов, что не было у них ничего подобного балрогам. Забыл о том, что эльфы своей кровью оплатили путь к победе.

Нет, это не видение. Не картина того, что было. Это написал некто, кто хочет меня уверить в том, что было именно так, но вот только настоящего боя он в жизни не видел. Да и драться скорее всего не умел.

Но я очень отчетливо вижу то, что проступало сквозь скупые строки эльфийских хроник. Я видел эти тяжелые бои с орками, медленное продвижение на север, видел страшную схватку у врат Ангбанда, видел изрыгающих огонь драконов и горы трупов, видел, как рассекали доспехи воинов балроги, как уже почти исчезла надежда – и тут в небесах вспыхнула звезда на челе Эарендила…

Нет, я не могу поверить. То красивое видение, которое создал предо мной Борондир, рассыпалось в прах при спокойном прочтении. Нельзя слепо полагаться на чувства.

Вообще, если читать Книгу пристально, в ней находится столько очевидных несоответствий, что перестаешь верить…

Единый, как же я устал… Эта Книга вконец измучила меня. В ней слишком много того, чего не могло быть, и того, что быть могло. После беседы с господином Айанной я в этом убедился. Но сейчас не это для меня главное. Не Книга. А то, что надвигается на всех нас. И меня беспокоит одно – как легко будет управлять людскими душами, поймав их на приманку вот такой Книги? Люди умеют жалеть. Люди стремятся к справедливости – это чистые, добрые устремления, но как легко направить их в иное русло! И вот уже в праведном гневе они обрушивают кары на тех, кого считают виновными в страданиях своего божества… А кто-то смеется и потирает руки, истинный владыка слепых душ…

…Синдарин, пергамент. Хотя сам заголовок написан на ах'энн. Все оттуда же. Нуменор. Может, это предупреждение, предсказание? Как некогда Тень незаметно окутала Эленну, так и ныне она медленно наползает на Королевство?

ЭЛМЭ-ИННИ – КОРОЛЕВА ИРИСОВ

…Когда-то давно – так давно, что она сама уже забыла об этом, – ей казалось, что она все время сравнивает Его лицо с другим, похороненным в глубинах памяти. Но эти черты были мягче, эти глаза излучали покой; эти волосы ниспадали на плечи волной золотого света, этот голос струился нежной убаюкивающей музыкой… И руки – о, эти прекрасные, утонченно-нежные руки, по сравнению с которыми даже ее собственные иногда казались жесткими и загрубевшими, и счастье, от которого почти останавливается сердце, – когда Он позволяет ей коснуться их, ощутить губами благоуханное тепло кожи и холодок драгоценных перстней – стократ более драгоценных, почти священных реликвий, ибо эти перстни украшают Его руки…

«Учитель. Возлюбленный Господин и Учитель мой…»

Сколько она помнила себя – с той поры, когда очнулась от бесконечного колдовского сна, – всегда была рядом с Ним, и первым, что увидела, было – Его лицо, окруженное мягким золотым сиянием, прекрасное, мудрое и кроткое лицо… И Он всегда был неизменно нежен и ласков с ней, одну среди всех называл ее – своей ученицей, и не существовало для нее никого, кроме Него – единственного, боготворимого…

Воистину, и в Благословенной Земле кто может поспорить красотой, величием и мудростью с Ним, Королем Мира? Что уж и говорить о Сирых Землях… Правда, она никогда не видела их.

Амариэ Прекрасная рождена в Валиноре.

Амариэ. Имя – предвечный свет Благословенной Земли, звон драгоценных капель, падающих с листвы Золотого Древа, цветом схожей с ее волосами.

Он сказал как-то – Мирэанна. Имя – искрящаяся россыпь бриллиантов. Назвал так – и не ошибся. Воистину – Драгоценный Дар, прекраснейшая среди Ванъяр, чьи глаза – яснее неба Валинора, чьи волосы – медленный водопад ясного золота…

Многие смотрят в восхищении на Амариэ Прекрасную: она – словно яркая искра, зажигающая сердца любовью, но для нее – существует ли счастье выше, чем сидеть у подножия трона в чертогах на вершине Таникветил и слагать песни во славу – Того, единственного… Пожалуй, только один удостаивается чести хотя бы иногда быть рядом с Амариэ Прекрасной: старший сын Финарфина Златокудрого и Эарвен из Алквалондэ, потомок Избранника Валар Финве – Финарато. Что? ее родня? – ей нет до этого дела: к чему родство даже с Королями Элдар той, что стала ученицей самого Короля Мира? Но Амариэ Прекрасной льстит преклонение Финарато, одного из искуснейших мастеров и певцов народа Нолдор.

О да, она прекрасна, и сам Куруфинве Феанаро когда-то заглядывался на нее, но ее пугали порывистость и неукротимость Огненной Души: она избегала его. Правда, то, что гордый Нолдо быстро утешился и даже предпочел ей Нэрданэл, огорчило Амариэ, но – ненадолго.

А потом – был освобожден из подземных казематов Мандоса Враг. Она так и не видела его ни разу – почему-то страшилась, да и Король Мира, кажется, не хотел этого.

…И угас свет Дерев, и мятежные Нолдор покинули берега Земли Бессмертных, и стыла кровь на камнях Алквалондэ… И уходил в неизведанные страшные Смертные Земли Финарато, унося в сердце тоску о несбывшемся счастье, ибо слишком ясно читал он в душе своей возлюбленной, и в беспечальной земле не было ему места…

– Учитель мой, я хочу посмотреть на него.

Манвэ ласково погладил золотые локоны Амариэ.

– Милое дитя, зачем это тебе? – Мягкий голос ничем не выдавал проснувшегося в душе полузабытого страха.

Девушка надула губки, как обиженный ребенок:

– Ну пожалуйста, Учитель, я хочу посмотреть!

– Это не доставит тебе удовольствия. Он… он некрасив.

«Но почему нет? Разве теперь она сможет его узнать? Да и не помнит его уже… и – что ей вспоминать?»

– Но я хочу этого!

Король Мира вздохнул:

– Ученица моя, я не стану препятствовать тебе. Я не хотел лишь, чтобы мое прекрасное милое дитя было опечалено подобным зрелищем. Обещай мне только, что не будешь испытывать твердость своего сердца, если тебе будет слишком тяжело.

– О, благодарю, благодарю, Учитель! – Лицо Амариэ радостно вспыхнуло, она опустилась на колени, схватила руку Короля Мира и припала к ней горящими губами.

…Не оступиться. Не упасть. Выдержать.

Сдавленный вскрик.

Он обернулся.

Это лицо. Эти глаза. Он помнил их всех, узнавал их – даже взрослыми, даже ставшими – эльфами Света.

Йолли, Королева Ирисов, тоненький стебелек… Йолли?..

Красивое нежное лицо искажено гримасой ужаса и отвращения.

Этот безглазый урод и есть тот, кто смел называть себя – братом Короля Мира?! Если бы не неодолимый – до тошноты – ужас, швырнула бы камнем в ненавистное омерзительное лицо, которое и лицом-то вряд ли можно назвать… Тварь, тварь, чудовище, порождение бреда…

Это отродье бездны повернулось к ней и смотрит жуткими черными провалами глазниц, смотрит прямо в глаза…

Она рванулась прочь, давясь беззвучным криком, слепо натыкаясь на кого-то, не видя ничего расширенными от страха глазами, – добежать, упасть к ногам, спрятать лицо в складках лазурно-золотых одежд… «Учитель, Господин мой, спаси меня, помоги мне!..»

Все верно. Нелепо надеяться, что она узнала бы его – таким: в нем ведь ничего прежнего уже не осталось, ничего, что может помнить Йолли. Безглазый урод. Все верно, девочка. Он горько усмехнулся про себя: сам Король Мира не придумал бы лучшей мести. Что боль в сравнении с этой встречей, с неузнающим, полным доводящей до безумия брезгливости и страха, взглядом той, что была – последней Королевой Ирисов…

Выдержать.

Не оступиться. Не упасть. Не закричать, только не закричать, только бы…

Они не должны увидеть этого.

Выдержать.

Выдержать.

Выдержать.

– Учитель… Ох, Учитель… – Она горько всхлипывала, уткнувшись лицом в его колени.

– Ну что ты, дитя мое, успокойся…

– Этот… он… он посмотрел на меня… о-о…

Холодок пробежал по спине Короля Мира, но он взял себя в руки: бред, она не могла узнать. Не могла! Нечего ей уже узнавать!

– Я ведь предупреждал тебя, дитя мое: не нужно было тебе видеть его.

– Да, да, Ты прав, Господин мой, Ты прав…

Она подняла голову, невольно вспыхнув. В ее взгляде, устремленном снизу вверх в прекрасный лик Короля, не было привычного смирения – его место заняла жгучая ненависть.

– За одно то, что он посмел назваться Твоим… – поперхнулась словом «брат», – за одно это… если бы… я бы сама глаза вырвала!

Это заставило Манвэ вздрогнуть. И в первый раз благоговейная преданность его ученицы, выплеснувшаяся в этой неожиданно яростной вспышке, испугала его. Он не хотел, чтобы сейчас она оставалась рядом, он почти боялся ее в это мгновение.

Король Мира быстро встал. Прошелся по залу взад-вперед, глядя куда-то мимо нее. Остановился.

– Иди в Сады Ирмо, Амариэ. Пусть сон изгонит из твоей души это страшное воспоминание и вернет покой твоему сердцу.

Она застыла на коленях, глядя на него широко распахнутыми глазами, а через мгновение дрожащим комочком прижалась к его ногам и зашептала сквозь слезы:

– Учитель, не гони меня… Лучше убей… Господин мой, Повелитель мой, смилуйся, убей меня… Я ведь люблю Тебя… не гони…

Эта отчаянная мольба тронула Короля Мира. Он поднял ее за плечи – умоляющие, покрасневшие от слез глаза безмолвно кричат о пощаде, по-детски нежные губы дрожат, руки молитвенным жестом сложены на груди.

– Что ты, – как мог мягко ответил он, – как же я могу прогнать свою любимую ученицу…

Отчаянно-счастливое лицо:

– Правда? Ты не гневаешься на меня, Учитель?

Манвэ молча улыбнулся.

– Если Ты хочешь, я пойду к Ирмо… Я вернусь и принесу Тебе цветов, можно? Можно, да?..

Оставшись один, Король Мира начал мерить шагами зал, нервно сплетая и расплетая пальцы. Амариэ была не только и не столько его ученицей, сколь самым совершенным творением. Он создал ее, он сам; в ней нет ничего, не вложенного им самим в эту прекрасную совершенную оболочку, словно драгоценный камень в изящную оправу. И именно она сейчас пугала его. Почему?..

– Я отвечу тебе.

Король Мира обернулся, невольно вздрогнув.

– Целители являются без зова, иначе они могут опоздать, – объяснил Ирмо, глядя куда-то в сторону. – А я и так опоздал.

Он глубоко вздохнул:

– Так вот, Манвэ, я отвечу тебе. Скажу то, что должен был сказать мой брат, если бы ты спросил его.

– Намо?

– Нет, – как-то неожиданно недобро усмехнулся Ирмо и, словно для того, чтобы развеять малейшую тень сомнения, прибавил горько и отчетливо: – Мелькор.

Король Мира отступил на шаг – впрочем, Ирмо смотрел в сторону.

– Ты действительно вложил в нее все. Создал ее заново. Ее мысли, чувства, движения души. Ты создал зеркало – но даже и это не было бы бедой. Ты создал зеркало, отражающее только одно существо – тебя самого. Не ее испугался – себя, своего отражения: без этого она пуста. Больше в ней ничего нет.

Владыка Снов невесело рассмеялся:

– Ты, видишь ли, ошибся… Учитель. Не ученики тебе нужны, а слуги. Тени. Разве ты допустишь, чтобы кто-то стал равным тебе или превзошел тебя? А ученики… впрочем, ты этого не поймешь. Да это и неважно теперь. Ты тень свою попытался прогнать…

Задумался.

– Из этого вышла бы странная сказка: прогнать прочь свою тень. Но я не о том. Тебе, не ей – место в моих садах. И я бы принял тебя – если бы ты сам этого захотел. Просто потому, что целитель не вправе отказать в помощи. Но ты не захочешь. Бедная девочка. Думаешь, она любит тебя?

Ирмо помолчал, глядя в лицо Короля Мира.

– А ты сам, ты, Манвэ: ты – умеешь любить?.. – вдруг тихо и участливо спросил Ирмо.

Еще как! «Если бы Варда покинула этот мир, я бы тоже не смог в нем оставаться». Впрочем, это НЕ ТОТ Манвэ.

Колдовские глаза Владыки Снов встретились с глазами Короля Мира. Всего на мгновение. Этот взгляд…

– Не бойся. Тебя я больше не потревожу. Целитель нужен только живым…

Тают отзвуки голоса, тает дымка тумана – и нет его уже в золотом зале.

…В этот уголок Садов Лориэна она не заходила никогда. Непонятно было: то ли воздух другой здесь, то ли деревья другие. Тихо и печально. Она было нахмурилась, но, увидев цветы, даже в ладоши тихонько захлопала – вот то, что ей нужно, таких нет, наверно, во всей Благословенной Земле!

Больше всего здесь было пурпурных цветов: темные стебли с красноватыми, похожими на клинки листьями, три причудливо изогнутых нежных лепестка цвета крови образуют венчик, три бархатистых красновато-коричневых спускаются вниз, а странный, почти неуловимый запах пробуждает неясные видения, печаль о чем-то потерянном навсегда.

Были и другие: белые, густо-лиловые… Но один понравился ей больше всего: золотисто-розовый, рассветный. Она протянула руку – сорвать: стебель сломался неожиданно легко, венчик качнулся – словно кивнул.

– Что ты здесь делаешь? – Вопрос прозвучал так резко, что она вздрогнула, чуть не выронив цветок.

Странное лицо было у Владыки Снов. Она отчего-то оробела и ответила нерешительно:

– Я… я ничего… Я хотела сорвать цветок – можно?

– Ты уже сделала это; зачем же спрашиваешь? И зачем тебе эти цветы – мало ли других в лесах Иаванны?

– Владыка Снов, – успокаиваясь, отвечала Амариэ, – никогда среди творений Валиэ Кементари не видела я такого, и нигде в Земле Аман не встречала этих цветов, хотя почему-то они…

Она замолчала. Ирмо внимательно посмотрел на нее:

– Они – что, дитя?

– Они показались мне знакомыми, словно я видела их когда-то… Как зовутся эти цветы, Владыка Снов? – Легкое облачко задумчивости, скользнувшее по лицу девушки, исчезло почти мгновенно.

Должно быть, Ирмо задумался, потому что оставил вопрос Амариэ без ответа, а вместо этого спросил сам:

– Ты для себя сорвала его?

Девушка смутилась; поняв причину ее замешательства, Ирмо снова грустно улыбнулся. Все же судьба – жестокая насмешница. Но ирис увянет раньше, чем его коснется Король Мира.

– Боюсь, эти цветы могут жить только в моих садах, – вслух сказал он.

– Но почему, Владыка Снов?

Ирмо не ответил.

Амариэ…

За долгие века – длинны годы Арды – золотой туман скрыл воспоминания о Благословенной Земле. Осталось – имя – песня – образ… Амариэ. Разделены – бескрайним морем, разлучены – проклятием Владыки Судеб. Амариэ – возлюбленная – колдовской цветок Валмара… Ее имя стыло кровью на губах того, кто умирал в смрадном мраке подземелий Тол-ин-Гаурхот. Ее имя было той первой звездой, что зажглась во мраке пробуждающегося сознания в покоях Мандоса. И вместе с этим именем – ибо обнаженная душа лишена защиты милосердного забвения – вернулась память, и была она – горечью.

В мрачных подземных залах одиноко бродит неприкаянная душа. Амариэ – избранница Манвэ, ученица Манвэ, прекраснейшая среди прекрасных Ванъяр. Он назвал ее – своей нареченной, и она улыбнулась в ответ – терпеливо и холодно, и взглянула ему в глаза. И то, что прочел он в этом взгляде, гнало его прочь – прочь из Благословенной Земли, за море, через льды Хэлкараксэ – холоднее льда глаза твои, – под жалящую плеть проклятия Мандоса – жгучий удар – взгляд твой, – в Сирые Земли, что под властью Врага, – тьма в душе моей…