Текст книги "Исповедь Стража"

Автор книги: Наталья Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 44 страниц)

– А имя твое – Ортхэннэр. – Вала улыбнулся светло и спокойно. – Тебе многое предстоит узнать, ученик…

Слова для Народа Валар – то же, что одежды плоти для Изначальных; они не нужны – можно просто соприкоснуться мыслью. Потому майя недоумевал немного – почему Ступающий-во-Тьме выбрал говорить словами? Но теперь это казалось ему правильным; то, что в Земле-без-Тьмы было игрой с сочетаниями новых звуков, здесь обретало какой-то особенный смысл, и он уже не мог понять, как прежде обходился без слов.

Он учился словам: гэлли – это серебряная россыпь поющих бубенцов в бархатно-черной торжественной вышине ночи – орэ; а одна – гэлэ – искра света, она может лечь в ладонь и нашептывать видения… Сай-эрэ – это высокое и ясное пламя в прозрачно-синем, звонком – айантэ; ласковое, золотисто-зеленое, с шорохом набегающее на песчаный берег, соленая глубина, колышущиеся блики – тэлле. Водяная кисея, сплетение тончайших прохладных нитей – тилле…

– Откуда берутся имена сущему, Тано?

Вала улыбнулся – и в душе Ортхэннэра поднялась теплая солнечная волна:

– Разве ты сам не слышишь?..

Шепот осыпающегося песка – тхэсс. Дыхание ветра в сломанном стебле тростника – суул. Глубокая чаша долины, наполненная туманом, – лаан. Легкий вздох в сумраке – хэа. Свобода и полет, душа, распахнутая ветрам, – раэнэ…

– Почему тогда у тебя и у других Изначальных разные имена сущему?

– Разве все ветра поют одним голосом?

Вала помолчал; его глаза в тени длинных ресниц казались сейчас почти черными:

– А я давно один…

Ортхэннэр помолчал, не сразу решившись задать вопрос.

– Ты сказал странно: фаэрни. Почему?

Неуловимая ускользающая улыбка, золотые искры в зеленых озерах глаз:

– Потому что – не майя. Не рука моя, не орудие в руке. Иной, чем я. Новый. Идущий своим путем. Фаэрни.

– …И чему ты думаешь научиться?

– Всему. Всему, что не знает Ауле.

– Зачем тебе это?

– Чтобы создавать новое. Чтобы знать. Почему ты спрашиваешь?

– Я не хочу, чтобы ты торопился. Сначала разберись в себе. Убедись, что не употребишь знания во зло.

– Но разве знание может быть злом?

– Конечно. Вот, смотри.

Вала поднял руку, и Ортхэннэр увидел на его запястье странный черно-золотой браслет. Нет, не браслет – гибкое, прекрасное существо обвивало руку Учителя.

– Что это?

– Ллисс.

– Я не знал, что такое бывает…

– Рукоять твоего клинка – помнишь?

– Да… Но мне казалось – я просто услышал. Как видение Ткущего Туманы. А тут – живое…

– Протяни руку.

Ортхэннэр повиновался, и чешуйчатое холодное тело змеи обвилось вокруг его запястья.

– Красивая… Твоя песня?

– Да… Ты говоришь – красивая? И все же она опасна.

– Разве такое может быть опасным?

– Да. Ее яд – энгэ.

Слово отозвалось в душе тяжелым звоном, глухим и темным.

– Что это, Тано?

– Ты знаешь, что такое одиночество?

Фаэрни сдвинул брови и глуховато ответил:

– Да.

– А страх? Забвение?

– Я видел страх… Забвение – меня пытались заставить забыть…

– Представь себе, что ты – одинок. Ты – душа без защиты тела, обнаженная и беспомощная. И ты знаешь, что можешь утратить память обо всем, что пережил, что знал и умел, что видел, кем был; ты – один на один с собой, со страхом перед забвением, страхом потерять себя… мне тяжело это объяснить, таирни. Ведь я сам – Бессмертный…

– Но и я бессмертен! Значит, я никогда не забуду тебя…

Смутился, опустил глаза. Мелькор положил руку ему на плечо.

– Ты говорил, Тано…

– Да. Этот же яд может продлить жизнь – если знать, как использовать его; нам это не нужно – но пригодится Детям… Двойственность. Потому во многих мирах существа, подобные этому, – знак знания: оно равно может нести и жизнь, и смерть. И так же опасно оно в неопытных руках, ибо может обернуться злом. Первым твоим творением был клинок. Потому я и спросил.

– Но и у тебя – меч, Тано…

– И меч не всегда служит смерти.

Я не помню случая, когда меч служил чему-нибудь еще. Разве что могилу другу вырыть, когда больше нечем. Но ведь и это – служба смерти…

А о Творении – очень, очень любопытно…

Они остановились.

– Прислушайся. Что слышишь?

– Ветер поет скалам. Трава растет – слышу…

– Слушай душой, таирни.

Ортхэннэр молчал долго. Потом сказал, словно сам удивляясь своим словам:

– Мне кажется: что-то бьется – живое, хочет вырваться… и почему-то не может…

– Ты умеешь слышать. Смотри.

Вала мечом очертил в воздухе странный знак, на мгновение вспыхнувший, но почти в тот же миг рассыпавшийся голубоватыми искрами, и коснулся клинком земли. И тихо дрогнула земля: там, где коснулся ее черный меч, забил родник. Опустившись на колени, Ученик зачерпнул ладонью ледяную воду и поднял сияющие глаза на Учителя:

– Как ты сделал это?

– Узнаешь. – Мелькор улыбнулся в ответ.

Вообще-то это и проще можно – лозой, к примеру, да лопатой. И выйдет куда легче, чем мечом землю ковырять. Впрочем, кто поймет замыслы Валар! Но это я придираюсь. Ну что поделаешь, таков уж я.

– Тано… иногда мне кажется – мир так хрупок…

– Потому я и хочу, чтобы ты был осторожен, таирни. В тебе – сила; одно неверное движение, шаг с пути – и ты начнешь разрушать.

– Я понимаю. – Фаэрни обернулся к Мелькору – и замер.

«Крылья?!»

Вала смотрел на ночное небо, тихо улыбаясь – то ли своим мыслям, то ли чему-то неслышимому пока для Ортхэннэра.

Огромные черные крылья за спиной.

«Конечно… если Валар могут принимать любой облик, кому же и быть крылатым, как не ему?..»

– Почему… – тихо, почти шепотом, боясь спугнуть видение, – почему в твоейпесне нет крылатых?

Вала улыбнулся тихо каким-то своим мыслям, задумчиво ответил:

– Это не только мой мир. Я жду…

Помолчал.

– Иди. Теперь иди – смотри на мир сам. Своими глазами. Потом возвращайся. Я… буду ждать, таирни.

Итак, они нашли друг друга. Не Предатель, искавший покровительства еще большего Предателя и Врага, а непокорный ученик, не переживший пресмыкательства учителя, и гордый непонятый Творец. Что ж…

Понимаю – все можно истолковать как угодно, особенно если дело касается тех времен, когда еще не было людей. Все знания о той поре мы получили через десятые руки, причем не от своего народа. Так что тут не поймешь, что истина, а что нет. Но ведь мы дойдем и до тех времен, которым наши предки были свидетелями. Что тогда?

Или это правда, или настолько огромная ложь, что в нее даже хочется поверить. Если бы я не был таким, каков я есть – а именно сомневающимся, если бы я настолько не верил в то, что тысячи лет вело моих отцов, – я, может, и уверовал бы. Уж очень привлекателен этот бунтарь Вала, и порывистый, как подросток, и такой же непокорный майя.

Привлекательный своей неудержимостью в поисках знания и творении. Конечно, мы всегда стремимся к знаниям, какие бы они ни были. Знание – за ним идет творение. Но творение всегда содержит в себе опасность. И кто может сказать, сумеешь ли ты не переступить ту грань, за которой может начаться нечто необратимое? Потому все это – вещь обоюдоострая.

Все время думаешь – ну мне-то можно, я ничего дурного совершить не могу, я взрослый человек… А как рассчитаешь последствия? Даже последствия самого обычного, ничем не примечательного поступка могут быть гибельны, даже самое простое слово может отозваться потрясением… А уж если ты творишь что-то новое – то тем более. И я вполне могу понять Эру, который и знает, и видит, и предвидит куда больше всех Валар, вместе взятых, когда он не даровал им сразу Неугасимое Пламя, Потаенное Пламя. Наверное, предвидел, что, дав ребенку огниво, можно дождаться пожара.

Наверное, потому и должны были изначально Манвэ и Мелькор быть вместе. Один – неудержимое творение, второй – сохранение и устойчивость сотворенного. И каким бы получился наш мир, если бы не был искажен Замысел?

А может, и это ко благу? И Искажение – тоже в Замысле?

Этот вопрос мы долго в свое время терзали, но так к окончательному мнению и не пришли. Ученые мужи и доныне копья ломают в многомудрых словесных баталиях…

А нас, просто людей, всегда влечет необузданность бури и ветра, грозы и битвы. Необузданность творения – и разрушения. Необузданность нрава.

Когда смотришь со стороны.

Но не тогда, когда все это тебя настигает…

Меня это тоже помимо воли и доводов разума влечет. Хотя я уже не юноша. Смешно…

ГЛАВА 4

Месяц нарвайн, день 10-й

Новый лист был уже обычным пергаментом.

Насколько я понял, здесь рассказывалось о Весне Арды – как они это себе представляли. То есть о том времени, когда созданные Мелькором майяр пребывали во власти его собратьев, а он сам был изгнан.

Это было написано уже на хорошем синдарине. Начертание букв указывало на Вторую Эпоху – так писали в скрипториях Пеларгира во дни его расцвета, когда он перестал быть форпостом, постепенно становясь столицей колонии.

Но почему не сохранилось ничего подобного в наших библиотеках?

И вообще, как попал мне в руки оригинал Книги? Это великая ценность, ее нужно было хранить как зеницу ока и в лучшем случае распространять ее списки. Впрочем, начало копии – вот, передо мной. В основном – твердый, четкий почерк Борондира, хороший перевод. Как все это случилось?

И кто писал вот эти отрывки – которые на синдарине?

Или это было потаенное знание, или все копии, да и сам оригинал, были изъяты? Кем? Когда? Зачем? Борондир не стал мне отвечать. Сказал только, что да, в старину существовала истинная Книга, от которой ныне мало что осталось. А я подумал – это учение и вправду уходит корнями в глубокую старину и его хранители всегда были среди нас…

Тень всегда была рядом. Я знал это. Но никогда не думал, что она была так близко…

Мне стало страшно.

ЭКУИР АРДО – ВЕСНА АРДЫ

…За гранью мира ныне пребывал он, и на время братья и сестры его получили власть над Ардой.

И была ночь, но они не увидели ни Луны, ни звезд.

И был день, но они не увидели Солнца.

Казалось им – темнота окружает их; ибо до времени волей Единого были удержаны глаза их.

Тогда-то Ауле, Великий Кузнец, создал то, что назвали Валар Столпами Света.Золотые чаши поместили на них, и Не-Тьмой наполнила их Варда, и Манвэ благословил их. И поместили Валар Столпы Света: Иллуин – на севере и Ормал – на юге. Созданные из Пустоты и He-Тьмы, в скорлупу Пустоты замкнули оничастицу Эа – Арду.

В то время дали ростки все те семена, что посадила в Средиземье Валиэ Йаванна, и поднялось множество растений, великих и малых: мхи и лишайники, и травы, и огромные папоротники, и деревья – словно живые горы, чьи вершины достигали облаков, чье подножие окутывал зеленый сумрак; и яркие сочные цветы-сладким тягучим соком напоены были их мясистые лепестки.

И явились звери, и бродили они по долинам, заросшим травами, и населили реки и озера, и сумрак лесов.

И нигде не было такого множества растений и цветения столь бурного, как вземлях, находившихся там, где встречался и смешивался свет Великих Светильников. И там, на острове Алмарен, что в Великом Озере, была первая обитель Валар – в те времена, когда мир был юным и молодая зелень еще была отрадой для глаз творцов. И долгое время были весьма довольны они. Радостно было Валар видеть плоды трудов своих; и назвали они время это – Весной Арды; и, дабы ничто не нарушило покой мира, не всилах повелевать пламенем Арды, попытались они усмирить его, и под землей заключили его.

Но неведомо было им, что не-Свет отворил Врата в Арду Пустоте, и твари ее проникли в мир. Поселились они в непроходимых лесных чащах и в глубоких пещерах. Временами покидали они свои убежища, и в ужасе бежали от них звери, иувядали растения там, где проходили они, – как клубится ползучий серый туман. Так Пустота вошла в мир.

Все же я не понимаю. Как Пустота может быть населена? Если в ней кто-то обитает – то она уже не Пустота. Или Пустота здесь означает нечто иное? Надо будет спросить Борондира.

Очень любопытно здесь излагается Творение. Впрочем, я и не такое слыхивал и читывал. Вот, к примеру, за морем Рун обитает народ, который все сущее считает лишь сном Великого Дракона, который и есть мир.

…А вдруг этот дракон проснется и скажет – «Эа»? А? И будем мы жить в бреде дракона…

Если начало этого листа напоминало все же хронику или канон, то потом снова пошло как в дневнике или как запись живого рассказа. Все-таки жаль, что не указано, кто рассказывает. Кто говорит о Мелькоре, кто так переживает за него?

Или – вместо него?

Не думаю, что это Гортаур, – все же даже оправдатели Моргота вряд ли станут отрицать, что его любимый ученик в конце концов предал его…

…Он задыхался; каждый вздох причинял ему боль – острые мелкие горячие иглы кололи легкие изнутри. На лбу и висках его бисеринками выступил пот. Ему казалось – он дышит раскаленным, душным, влажным сладковатым туманом…

Что это?

Незачем было спрашивать. Он знал: Арта. Жизнь Арты была его жизнью, боль Арты – его болью.

Он снова вступил в Арту. Это было нелегко: словно какая-то упругая, пружинящая невидимая стена не пускала его; словно огромная ладонь упиралась ему в грудь, отталкивала настойчиво и тяжело. Он с трудом преодолел сопротивление.

И страшен был мир, встретивший его, ибо мир умирал; но даже в мучительной агонии своей был он прекрасен.

Вечный неизменный день пробудил к жизни семена и споры тысяч и тысяч растений. Огромные деревья тянулись к раскаленному куполу неба, и поднимались травы в человеческий рост на холмах. Но в лесах плющи и вьюны медленно, ноупорно ползливверх, впиваясь в бугристую шершавую кору, и ни один луч света не пробивался сквозь тяжелую листву. И под сенью исполинских деревьев кустарники, травы и побеги душили друг друга, рождались и умирали, едва успев расцвести. В душномжарком воздухеумершие травы, увядшие цветы, опавшие листья быстро начинали гнить, и запах тления смешивался с запахом раскрывающихся цветов. Пыльца – золотистое марево – была повсюду; все было покрыто ее мягким теплым налетом, и медовый приторный привкус не сходил с языка, и губы были липкими и сладкими, и отгустого тяжелого аромата цветовкружилась голова. Влажный теплый воздух наполнял легкие. Растения давили и пожирали друг друга и в агонии распада цеплялись за жизнь; и хищные плющи высасывали жизнь из деревьев, и деревья упорно тянулись вверх, стремясьопередить друг друга…

Равновеликий мир, где царит вечная Не-Тьма.

Равновеликий мир, где нет ни гор, ни впадин.

Совершенный в своем мертвом равновесии. Мертвом – но не живом.

Здесь некуда течь рекам, и озера становятся болотами, затянутыми тиной и ряской, и буйным цветом цветут они, и в них копошатся странные скользкие мелкие твари, и тяжелый золото-зеленый туман ползет с болот, стелется по земле:удушливый запахгниения и густой, почти физически ощутимый аромат болотных трав…

Растения сплетаются, движутся, ползут, стискивают друг друга в смертных объятиях; и в сумеречных чащах темные мхи разъедают стволы деревьев, какпроказа; ипятна ядовито-желтой плесени на их скрюченных корнях похожи на золотые язвы, и деревья гниют заживо, становясь пищей для других, и животные сходят с ума…

Такой была Весна Арды.

Такой увидел Арту Мелькор.

Может быть, в этом и есть вся суть? Такой – увидел? А верно ли увидел? Недаром все время упоминается, что он видел все как-то не так. Или он разучился понимать – все и всех, кроме самого себя и того, что он сам задумал?

Как это назвать? Что-то вроде слепоты… да. Тогда я понимаю, почему Илуватар говорит – «слишком много ты видишь».

Несуществующего.

Как странно получается – он видит все – В СЕБЕ. Видит лишь то, что в его мыслях. Лишь настолько, насколько способен понять, – но считает это окончательной истиной? Да это на самом деле ценнейшая книга! История падения того, кто хотел лучшего, но в своей гордыне счел, что знает, как надо. А что не по его замыслу, что вне пределов его понимания, – уничтожить, ибо это разрушает ЕГО замысел.

О, тогда я понимаю, откуда такая обида, такие страдания из-за того, что его собственный замысел не приняли!

И все же… все же я могу понять его страдания и разочарования. Пусть он и не понимает – но он творец.

…Он стиснул виски руками.

Мир кричал: первый крик новорожденного переходил в яростный вопль – и в предсмертный хрип. Арта глухо стонала от боли, словно женщина, что не может разрешиться от бремени; огонь, ее жизнь, жег ее изнутри.

Крик бился в его мозгу в такт вместе с биением крови в висках, не умолкая, не умолкая, не умолкая ни на минуту.

Боль стиснула его сердце, словно чья-то равнодушная рука.

He-Тьма враждебнее Тьме, чем Свет.

He-Тьма царствовала в мире.

На мгновение Властелину Тьмы показалось – все кончено.

Ему показалось – это гибель.

Для Арты.

Для него.

И тогда он поднял руку.

И дрогнула земля под ногами Валар.

И рухнули Столпы Света: Тьма поглотила не-Тьму.

В трещинах земли показался огонь – словно пылающая кровь в открывшихся ранах.

По склонам вулканов ползла лава, выжигая язвы, оставленные не-Тьмой на теле Арты, и с оглушительным грохотом столбы огня поднимались в небо.

Из глубин моря поднимались новые земли, рожденные из огня и воды, и белый пар клубился над неостывшей их поверхностью.

И была ночь.

…И над ночной пылающей землей на крыльях черного ветра летел он и смеялся свободно и радостно.

И чем же тогда так дурен Илуватар? Он всего лишь Песнь прервал – еще не воплощенную. А здесь – уже существующее уничтожается.

А остальным Валар разве гибель сотворенного ими не причинила боли?

Конечно, я мыслю не как Вала, а как человек, но если ты наносишь удар, то будь готов к ответному.

Кто знает – может, каждое упавшее дерево было как раскаленная игла в сердце Йаванны, а каждый провал среди равнины такой же болью взламывал виски Ауле…

…А Мелькору – радостно…

…С грохотом рушились горы – и восставали вновь, выше прежних. И кто-то словно шепнул: оставь свой след…

Он спустился вниз и ступил на землю. Он вдавил ладонь в незастывшую лаву, и огонь Арты не обжег руку его, ибо он был одно с этим миром.

И на черной ладье из остывшей лавы плыл он по пылающей реке, и огненным смехом смеялась Арта, освобождаясь от оков, и счастливым смехом вторил ей Мелькор, запрокинув лицо к небу, радуясь своей свободе и осознанной наконец силе.

…И был день. И в клубах раскаленного пара, в облаках медленно оседающего наземлю черного пепла встало Солнце, и свет его был алым, багровым, кровавым.

И было затмение Солнца. Оно обратилось в огненный, нестерпимо сияющийсерп, а потом стало черным диском – пылающая тьма, и корона огненных косм окружала его, и в их биении, в танце медленных хлопьев пепла слышался отголосок темной, мятежной и грозной музыки, в нее вплетался печальный льдистый шорох и тихийзвон звезд какмучительная, болезненно нежная мелодия флейты, и стремительный ветер, ледяной и огненный, звучал как низкие голоса струнных, и приглушенный хор горныхвершин – пение черного органа…

…Теперь он стоял на вершине горы. Он протянул руки к раскаленному черному диску, и темный меч с черной рукоятью из обсидиана лег на его ладони, и огненная вязь знаков змеиным узором текла по клинку: Меч Затменного Солнца.

Красиво.

Да, ужасная разрушающая стихия в своем гневе может быть прекрасна. Я помню, как в отрочестве часами стоял на берегу – там, в Арноре, в Новой Гавани, и смотрел на бурю. Хотя это был всего лишь залив Лун, но и там буря была страшна – и притягательна. Мне все казалось – я что-то слышу в реве волн, я что-то сейчас узнаю…

Да, это красиво. Но пусть это и обновление, оно же есть гибель. И в радостном реве бури – отчаянный вопль умирающего живого.

Мне не казались прекрасными дикие визгливые вопли смертельно раненных лошадей и вой того харадца, которому я в бою отрубил руку. Это была первая пролитая мною кровь. Мне было радостно и страшно – до боя. Потом мне было просто худо. А теперь – что ж, привык…

Но зачем Мелькору – меч? Или именно тогда он решил начать войну? Больше – нет примирения? Значит, это было еще тогда…

…Он шел по земле, вслушиваясь в прерывистое дыхание Арты. Он говорил, и музыкой были его слова. И произносил он заклятия, исцеляющие и изгоняющие боль, – тогда ровно и уверенно стало биться огненное сердце Арты и спокойным стало дыхание ее. Настала тишина в мире, и услышал Крылатый тихий шепотнерожденных растений, скрытых слоем пепла. И произносил он заклятия, обращающие смерть в сон, дабы в должный час пробудились в новом мире деревья и травы. Слова его были Музыкой, что дарит жизнь, что творит живое из неживого. Но пока говорил он, вновь рванулось в небо пламя вулкана, и расступилось, и вышли из него новые неведомыесущества, пугающепрекрасные. Пылающая тьма была плотью их, и глаза их – как озера огня. С изумлением смотрел на них Крылатый; и понял он, что, не желая того, сам пробудил их к жизни, ибо были они рождены из пламени земли силой заклятий его. И увидел он, что живут онисвоей жизнью и пришли они в мир, чтобы остаться в нем. Тогда подумал Крылатый: «Не по моей воле, но благодаря мне явились они, и я в ответе за них и не могу оставить их». И стали новые существа свитой его и войском его. Имя он нарек им – Ахэрэ, Пламя Тьмы.Были они иной природы, чем майяр; огонь был их сущностью, и ни смирить, ни укротить их до конца не мог никто. Дети Илуватара, Перворожденные, назвали их Валараукар, или балрогами – Могущественными Демонами. Жизнь их могладлиться вечно, но, еслиудавалось убить их, обращались они в пламя и растворялись в огне земли, ибо не было им дано бессмертной души, но были они воплощением стихии огня, и огонь был сущностью их.

Да, этого следовало ожидать…

Снова – случайно получилось живое. Странно, что творец так плохо умеет управляться со своею силой… Что еще раз подтверждает правоту Илуватара, когда он не стал давать Потаенное Пламя кому попало.

Ну, положим, он еще только учился творить. И сохранил случайно сотворенному бытие – хотя извел творения своих братьев и сестер…

Но разве балрог не приносит живому еще более страшной смерти, чем та смертоносная Весна, которую ТАК увидел Мелькор?

Однако любопытно будет посмотреть, как он поступил со своими новыми творениями. К чему-то ведь приспособил, как и орков потом. А именно – к войне. К истреблению всего, что было «не от мысли его».

Сейчас мне легче было все воспринимать. Все мысли и чувства, которые вызывал у меня этот отрывок, были сходны с теми, которые я испытывал прежде, читая «Хронику Сильмариллов». Пусть другими словами – но суть та же.

Или я не так понимаю?

Да нет, так. Радость разрушения. Разрушить все, а потом создать – свое. Но будет ли лучше то, созданное после Разрушения?

И заслужило ли смерть все то, что было уничтожено?

Как хорошо было здесь видно начало Падения…

Любопытно, что скажет мне Борондир? Неужели он все же почитает своего бога правым во всем? Не знающим ошибок? Безгрешным? Ведь мы – по крайней мере, нынешнее поколение – видим и ошибки, и страдания, и труды Валар. И тем выше почитаем их за то, что этим они близки к нам, за то, что они умеют познавать и преодолевать себя…

Конечно. Поклонники Тьмы просто ОБЯЗАНЫ признавать слабости и ошибки своего Валы. Не ошибающийся, не знающий слабостей, не страдающий бог – такого трудно полюбить.

А тот, кто писал, – он любил Мелькора.

…И было имя первому из Ахэрэ – Нээрэ, Огонь; но под другим именем знали его Смертные и эльфы. Стал он предводителем воинства Демонов Темного Пламени, когда пришло время войны, и Готмог, Воин-Ненависть, нарекли его эльфы. Не знали бессмертные в земле Аман, как пришли в мир эти духи огня, и сочли их – майяр.

Они были могучи и прекрасны. Но они не были Людьми.

А почему бы им и не быть майяр? Раз уж Мелькор сумел создать майя Саурона и еще его братца Курумо, то что же ему не создать так же свободно майяр помельче? Тут бы я толковал по-иному.

…Когда утихла земля, и пепел укрыл ее, словно черный плащ, и развеялась тяжелая туманная мгла, Мелькор увидел новый мир.

Нарушено было равновеликое спокойствие вод и земель, и более не было в лике Арты сходства с застывшей маской. Горные цепи вставали на месте долин, море затопило холмы, и заливы остро врезались в сушу. Пенные бешеные неукрощенные реки, ревя на перекатах, несли воды к океану; и над водопадами в кисее мелких брызг из воды и лучей Солнца рождались радуги. Так мир познал смерть – и вместе с Артой на грани смерти был Возлюбивший Мир.

Как это – на грани смерти? Он ведь бессмертен, как и все Валар. Он не может умереть, покуда есть Арда, ибо он часть ее. И, уничтожая Арду, он уничтожает и часть себя. Видимо, отсюда и берет начало ослабление его силы.

Кстати, все Валар тоже – Возлюбившие Арду. Именно потому они и вступили в нее и добровольно связали судьбу свою с ее судьбой. Любопытно – тут об этом как-то ни разу не упоминается. Что заставляет сомневаться в честности рассказчика – а уж в пристрастности его я не сомневаюсь нимало.

Так мир возродился; и вместе с Артой обрел силы Возлюбивший Мир.

Мелькор глубоко, всей грудью вдохнул воздух обновленного мира. И улыбался он, но рука его лежала на рукояти меча.

Бой был еще не окончен…

С кем – бой? С Ардой?

Здесь листок был оборван и обожжен. Первая строка на следующем листе была без начала.

…и чтобы бороться с тварями из Пустоты, новые существа были созданы Мелькором. Драконы – было имя их среди Людей.

Из огня и льда силой Музыки Творения, силой заклятий Тьмы и Света были созданы они. Арта дала силу и мощь телам их, Ночь наделила их разумом и речью. Велика была мудрость их, и с той поры говорили люди, что тот, кто убьет Дракона и отведает от сердца его, станет мудрейшим из мудрых, и древние знания будут открыты ему, и будет он понимать речь всех живых существ, будь то даже зверь или птица, и речи богов будут внятны ему.

И Луна своими чарами наделила создания Властелина Тьмы, поэтому завораживал взгляд их.

Первыми явились в мир Драконы Земли. Тяжелой была поступь их, огненным было дыхание их, и глаза их горели яростным золотом, и гнев Мастера, создавшего их, пылал в их сердцах. Красной медью одело их восходящее Солнце, так что, когда шли они, казалось – пламя вырывается из-под пластин чешуи. Из рода Драконов Земли был Глаурунг, которого называют еще Отцом Драконов.

И был полдень, и создал Мастер Драконов Огня. Золотой броней гибкой чешуи одело их тела Солнце, и золотыми были огромные крылья их, и глаза их были цвета бледного сапфира, цвета неба пустыни. Веянье крыльев их – раскаленный ветер, и даже металл расплавится от жара дыхания их. Гибкие, изящные, стремительные, как крылатые стрелы, они прекрасны – и красота их смертоносна. Из рода Драконов Огня известно лишь имя одного из последних – Смауг, Золотой Дракон.

Вечером последней луны осени, когда Льдистый шорох звезд только начинает вплетаться в медленную мелодию тумана, когда непрочное стекло первого льда сковывает воду и искристый иней покрывает тонкие ветви, явились в мир Драконы Воздуха. Таинственное мерцание болотных огней жило в глазах их; в сталь и черненое серебро были закованы они, и аспидными были крылья их, и когти их – тверже адаманта. Бесшумен и стремителен, быстрее ветра, был полет их; и дана была им холодная, беспощадная мудрость воинов. Немногим дано было видеть их медленный завораживающий танец в ночном небе, когда в темных бесчисленных зеркалах чешуи их отражались звезды и лунный свет омывал их. И так говорят люди: видевший этот танец становится слугой Ночи, и свет дня более не приносит ему радости. И говорят еще, что в час небесного танца Драконов Воздуха странные травы и цветы прорастают из зерен, что десятилетия спали в земле, и тянутся к бледной Луне. Кто соберет их в Ночь Драконьего Танца, познает великую мудрость и обретет неодолимую силу; он станет большим, чем человек, но никогда более не вернется к людям. Но если злоба и жажда власти будут в сердце его, он погибнет, и дух его станет болотным огнем; и лишь в Драконью Ночь будет обретать он призрачный облик, сходный с человеческим. Таковы были Драконы Воздуха. Из их рода происходил Анкалагон Черный, величайший из Драконов.

Порождением Ночи были Драконы Вод. Медленная красота была в движениях их, и черной бронзой были одеты они, и свет бледно-золотой Луны жил в их глазах. Древняя мудрость Тьмы влекла их больше, чем битвы; темной и прекрасной была музыка, творившая их. Тишину – спутницу раздумий – ценили они превыше всего; и постижение сокрытых тайн мира было высшим наслаждением для них. Потому избрали они жилища для себя в глубинах темных озер, отражающих звезды, и в бездонных впадинах восточных морей, неведомых и недоступных Ульмо. Мало кто видел их, потому в преданиях эльфов не говорится о них ничего; но легенды людей Востока часто рассказывают о мудрых Драконах, Повелителях Вод…

Ну, я уже говорил о Снах Великого Дракона, который есть Мир. Так что в этом есть частица истины, есть. По крайней мере, это любопытно и изящно. Правда, вряд ли сия наука о драконах пригодится – последнего дракона, а именно Смауга, прикончил Бард, предок нынешнего государя Бранда Бардинга, лет пятьсот назад. Если они еще где и сохранились, то уж не в Королевствах и не в Хараде.

…Мы с Борондиром беседовали уже часа два. И, надо сказать, был мой собеседник – мне не хочется называть его узником – решителен и боек. Он, видимо, не раз сталкивался с неверием – не просто с неверием и непониманием, а с полным неприятием. Мне нелегко было с ним. И в то же время – о, Единый, благодарю Тебя за умного человека! Как мало в последние годы доводилось мне встречать именно таких людей. И как нечасто выпадали мне такие беседы…

– И все же без разрушения нет обновления. Стало быть, смерть все же была необходима.

Я сложил руки на груди.

– Знаете, но я могу дать этому иное истолкование. Что, если эта самая чудовищная Весна Арды как раз и получилась после того, как Мелькор стал вмешиваться в Творение всех своих собратьев? Так что он получил то, что сам и создал. Да, теперь я могу согласиться, что смерть – это от Мелькора. Только вот великим даром ее – не назову.

– Любопытно, – усмехнулся он, – а как вы себе представляете движение жизни без смерти?

– Да никак, – устало ответил я. – Никак не представляю. Мы не можем этого представить, потому что теперь ход вещей именно таков. Но кто ведает, каково бы все было, если бы Мелькор не вмешался?

Он промолчал. Затем усмехнулся.

– Я не люблю слова «бы».

– Я тоже, – пожал я плечами. – Но все ваше писание так и пронизано этим «бы». Все время говорится о том, что Мелькора не понимали, что, если бы его поняли, отступились и дали бы творить то, что он задумал, вышел бы ну прямо наипрекраснейший мир… Но я вижу то, что вышло после его вмешательства. Так что не слишком верю в это «бы».

Он ничего не говорил, только сидел, задумчиво глядя на пляшущий огонек свечи.

Я тоже молчал.

Может, я все же заставил его усомниться?