Текст книги "Исповедь Стража"

Автор книги: Наталья Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 44 страниц)

Он начал на ощупь исследовать каземат, в котором оказался, видимо, когда был без сознания. Вопреки ожиданиям, здесь было сухо и не слишком холодно. У вороха сена, на котором он лежал, эльф обнаружил кувшин с водой и еду. Попробовал с опаской. Вода была чистой и холодной, пища – вполне сносной. Плохо было одно: в каземат не проникал ни один луч света. Полная темнота.

И потянулись часы – а быть может, дни и недели. Раз в день появлялся какой-то человек, приносивший воду и еду. Ожидание было страшнее всего; Элион, кажется, был бы даже рад, если бы его повели на допрос: легче умереть, чем бесконечно терзаться неизвестностью и ожиданием. Но время шло, и ничего не происходило. Он уже с нетерпением ждал прихода своего тюремщика, несколько раз пытался заговорить с ним, но не добился ни слова.

Он начал разговаривать сам с собой – но здесь, где, казалось, умерли все звуки, голос его звучал слишком громко, пугающе. Он чувствовал, что сходит с ума. Тьма и беззвучие. Безвременье. Беспамятство…

…Солнце. Свет. Элион плакал, как ребенок, протягивая руки к бледному светилу. Он смеялся, и слезы текли по его лицу; он нес какую-то несусветную чушь и снова плакал и смеялся… Если б знать, кто вывел его из вечного мрака – сюда, к свету, – благословлял бы имя его, будь то хоть сам Враг. Быстро начали болеть отвыкшие от света глаза, но когда кто-то поднял его за плечи – беспомощного, слабого, – он взмолился:

– Лучше убей меня… я не могу, не хочу снова – туда… я не могу…

Он опять потерял сознание.

Вообще я замечаю, что милосердие Мелькора какое-то странное. Сначала надо засадить эльфа в каземат, чтобы тот чуть не погиб, а затем вывести его на солнце, чтобы тот осознал, какой Мелькор добрый. По мне, так это утонченное издевательство и лицемерие. Впрочем, Борондир не раз уже мне говорил, что я не способен понять. Ну, не способен. И что? Он-то как стал все это понимать так, как понимает сейчас? Кто ему, так скажем, помог? Растолковал?

Первое, что осознал, придя в себя, – лежит на постели. На настоящей постели, не на ворохе сена. Осторожно, боясь снова увидеть мрак каземата, Элион открыл глаза.

Небольшая комната с высокими сводами была освещена бледным светом, падавшим из узкого стрельчатого окна. Элион приподнялся и огляделся.

У стены – стол, заваленный книгами и свитками, невысокое кресло с резной спинкой, еще одно – у постели, на нем аккуратно сложена одежда; камин… Ничего лишнего, почти аскетически строго; только на стене – какой-то гобелен. Эльф поднялся, оделся, набросил тяжелый темный плащ – огонь в камине, похоже, погас давно, и в комнате было довольно прохладно.

Гобелен поразил его. Он никак не мог понять, как вещь, исполненная с таким мастерством, могла оказаться здесь, в Ангамандо? Правда, изображение было странным: в ночном звездном небе парила огромная сова, раскинув серебристо-серые крылья. Сияющие золотые глаза ее, казалось, внимательно и настороженно изучают эльфа. В лапах птица сжимала меч с витой рукоятью и непонятным заклятием, начертанным на светлом клинке.

«Может, похищено из какого-нибудь разграбленного эльфийского поселения? Вряд ли… Странная картина; прекрасная, но слишком мрачная. Ночная птица… Что-то зловещее. Нет, это не работа Элдар», – размышлял Элион.

С трудом оторвавшись от гобелена, эльф подошел к окну. У него теплилась еще безумная надежда, что каким-то чудом его вырвали из вражьих лап и теперь он у друзей. Одного взгляда в окно было достаточно, чтобы развеять все сомнения. Черные горы, вырастающие из скал сумрачные башни… Тангородрим. Ангамандо. Твердыня Моргота.

«Кто знает мысли Врага? Может, все это – ловушка, слишком искусно расставленная, чтобы я мог понять сразу?.. Может, он просто решил поиграть со мной, как хищный зверь с подранком, зная, что я в его власти?»

Он шагнул к столу. Судя по количеству рукописей, он был в обители какого-то книжника. Один лист был, похоже, написан совсем недавно. «Может, в этом я найду разгадку?..» Элион присел в кресло и принялся за чтение.

Письмена были чем-то знакомы, но в то же время какие-то иные. Однако Элион был Нолдо, да и немного понимал речь тех, у кого ныне был в плену. Сначала с трудом, потом все легче разбирая такие похожие и непохожие письмена и слова, он погрузился в чтение – где-то читая, где-то угадывая и домысливая. Хотя писал явно враг, все-таки было немного неловко…

«Звезда моя, королева Севера!

Каждый час, проведенный вдали от тебя, кажется вечностью. И лишь то, что ты не забыла меня, согревает душу. Глупо, конечно, но я почему-то боялся, что не смогу вспомнить твое лицо…»

Там были еще стихи – непривычные, странные и прекрасные; эльфу казалось – от строк веет музыкой, ласковой и почему-то печальной. Он и не знал, что Люди способны на такое.

«…Я обещал тебе, любовь моя, рассказать об Учителе. Я стоял на страже, когда он подошел ко мне. Он назвал меня по имени – до сих пор удивляюсь, как он помнит всех нас, – и спросил, что меня тревожит. Я не хотел отвечать – подумал, какое ему дело до таких пустяков? Но он посмотрел мне в глаза – показалось, он читает в моем сердце, и я рассказал ему все о нас. Все, от начала до конца. И когда я окончил рассказ, то увидел, что он улыбается. Чуть заметно, уголком губ. Он сказал: «Я хотел бы побывать на вашей свадьбе. Услышать, как поет Илха, твоя госпожа. – А потом остановился и закончил уже совсем другим голосом. – А впрочем, не стоит». И, знаешь, что-то было в его голосе такое, отчего у меня сжалось сердце. Я понял – ведь его лицо изуродовано, и он не любит появляться на людях, особенно в час их радости. Знаешь, когда он улыбается, в ранах выступает кровь… Я не знаю, почему они никак не заживают – так долго… Я даже слышал однажды, как его называли – «Тот, кто не улыбается»…

Я что-то говорил ему, сам не понимая, что говорю, что-то доказывал, убеждал… А он вдруг сказал так грустно: «У тебя доброе сердце, мальчик». И ушел. Я смотрел ему вслед и внезапно понял, как невероятно одинок этот мудрый и сильный человек. Как беззащитен – при всей своей силе. То бремя, что легло на его плечи, не по силам простому смертному. А он – один. Судьба слишком жестока; разве он менее заслужил счастье, чем мы?..»

Ниже была приписка – неровным торопливым почерком:

«Я перечел письмо. Не знаю, можно ли писать такое, не кощунство ли – даже думать так. И неожиданно поймал себя на том, что совершенно забыл: ведь он…»

Здесь запись обрывалась.

…Вскоре он познакомился и с хозяином этой обители – светловолосым золотоглазым северянином лет двадцати двух. Звали северянина Хонахтом, и оказался он вовсе не книжником, как полагал Элион, а воином. Зачем ему столько книг – он, конечно, объяснял, но Элион до конца так и не понял; для него это мало вязалось с обликом воителя.

Говорить с человеком было странно, иногда тяжело; Элион зачастую не понимал его. Но человек не был ему ни ненавистен, ни неприятен: не враг, просто – другой. Однажды Элион решился высказать ему одну неотвязную мысль:

– Послушай, на что тебе Тьма? Я же вижу – в тебе зла нет. Все еще можно исправить. Ты умен, ты способен понять ошибку… Принеси покаяние, пади на колени перед Великими – ты будешь прощен, верь мне! Ведь ты просто обманулся, запутался…

Человек помолчал немного, потом сказал:

– Знаешь, почему я останусь здесь?

Заглянул эльфу в глаза и продолжил тихо и очень серьезно:

– Учитель никого не заставляет становиться перед ним на колени.

Не заставляет. Только то и дело кто-нибудь да падает перед ним на колени – и он по большей части принимает… Впрочем, спишу на автора этих строк. Когда чересчур кого-то возвеличиваешь, начинаешь перегибать палку. Только вот тот, кто читает, начинает не доверять повести… Да ладно, хватит язвить. Ведь и у нас немало выспренних повестей. Тут хоть видно, что они своего Учителя искренне любят. Даже боготворят, сколько бы он ни утверждал, что он – не бог…

«…Ты знаешь, что равным воинскому искусству почитаю я искусство исцеления, потому и призвали меня к этому пленнику. То был эльф из племени Нолдор, и, увидев его, я ужаснулся: я понял, что он сходит с ума. Может, по недомыслию, может, по какой другой причине его заточили в подземелье».

Кстати, как объяснить наличие темниц в Ангбанде, твердыне доброго Учителя? Снова я читаю Книгу между строк – и истина опять пробивается сквозь нагромождение восхвалений. Темницы без цели не строят. Мелькор был добр для одних – для других жесток и беспощаден.

«Вечное безмолвие и мрак могут свести с ума человека; для эльфа же это поистине подобно смерти. Вид его был страшен; он бредил, он плакал и проклинал в бреду, он молился, он говорил что-то о звездах и свете… И тогда я вывел его к свету. Он немного пришел в себя, и, знаешь, что-то перевернулось у меня в душе, когда я увидел, как он тянется к солнцу. Словно беспомощный ребенок, ищущий защиты. Тогда-то я и понял, почему Учитель называет Элдар бессмертными детьми… Я понимал, что вернуть его во мрак означает убить его. И я просил милости для него у Учителя. Я просто не мог по-другому.

Так случилось, что теперь он живет у меня. Его имя Элион, Сын Звезд. Он убежден в том, что все мы – враги, но, как ни странно, кажется мне, что он способен понять нас. Сам не заметив того, я привязался к нему; да и он, хотя почти не покидает покоев и все еще смотрит на меня с опаской, думаю, начинает мне доверять. Он – словно ребенок, и я все время забываю о том, что, быть может, ему сотни лет. Он напуган, он не имеет смелости поверить нам – ему внушили, что мы злобные чудовища, прислужники Врага, во всем он видит хитрость, ловушки, коварство… Он не может забыть того, чему его учили. А насучили по-другому…

Он думает, что и меня тоже обманули. Мне трудно объяснить ему, что это не так. Странно думать, что, при всех дарах, которыми наделены Элдар, люди зачастую оказываются мудрее их. Старше – мы, столь недолговечные по сравнению с ними, бессмертными. Может быть, потому, что мы способны меняться. Я хочу понять их. Но захочет ли Элион понять нас, людей? – не знаю…»

Человек в черном остановился.

– Хонахт!

Северянин почтительно склонился перед ним:

– Приветствую тебя, Властелин…

Эльф отступил в тень, пристально разглядывая того, кого назвали Властелином. Это тонкое лицо было бы, наверное, самым прекрасным из тех, что доводилось видеть Элиону, если бы не несколько свежих шрамов… А глаза – светлые, ярче эльфийских. Казалось, он излучает силу и какое-то ласковое сочувствие. Элион почувствовал, что невольно начинает поддаваться непонятному обаянию этого человека. Его душа – душа умеющего ценить красоту – была переполнена горечью. Словно кто-то изуродовал великолепное произведение искусства – наверно, это сравнение пришло потому, что человек пытался сохранять неподвижность лица; Элион вспомнил о строках письма – кровь выступает, когда он улыбается. Какая-то смутная тревога зашевелилась в сердце Нолдо.

– Что же отец госпожи Илхи?

– Он не дает согласия, – скупо ответил воин.

– Но почему? Ты умен, отважен и благороден; даже верховному вождю не зазорно иметь такого зятя.

Хонахт смущенно опустил глаза и заметно покраснел:

– Он говорит – я слишком молод, Учитель.

– Как ты думаешь, Хонахт, если я попрошу его – может быть, он согласится?

– Ты, Учитель?.. – Хонахт был растерян и явно не знал, что говорить.

– Да. Почему бы и нет?

– Но… ведь это такая мелочь…

– Ты и Илха – вы любите друг друга. Разве счастье двух людей может быть «мелочью»? Как ты думаешь, тогда отец даст согласие?

– Конечно! Но…

– Значит, решено. Через два дня на Север отправляется гонец. Он повезет еще одно письмо. Я сегодня же напишу его.

Хонахт преклонил колено:

– Учитель! Как мне благодарить тебя?

Человек в черном положил ему руку на плечо:

– Не стоит благодарности, Хонахт. Встань.

«Учитель никого не заставляет становиться перед ним на колени».

Кому я должен верить?

Когда Элион увидел эту руку – обожженную, охваченную в запястье тяжелым наручником, – он отшатнулся, вжимаясь в стену. Он понял, кем был… этот. «Враг. Моргот. Невозможно… Я схожу с ума!..»

Он закрыл лицо руками и опрометью бросился прочь – куда угодно, только вон, вон отсюда, как можно дальше!..

Вала смотрел ему вслед.

– Кто это?

– Элион, – вздохнул юноша.

– Тот Нолдо, что живет у тебя?

– Да, Учитель…

– Иди за ним. Скорее. Иди. – Голос Валы стал жестким, – Иди.

– Что с ним, Учитель? – обеспокоенно спросил Хонахт.

– Он понял, кто я. Он перестал понимать все остальное. Перестал понимать себя. Помоги ему. Торопись.

Хонахт быстро догнал Элиона, взял его за плечи:

– Что с тобой?

Эльф попытался сбросить руку человека:

– Отпусти меня… оставь… не надо… – с трудом выдавил он.

– Я не могу тебя оставить. Тебе плохо. Почему, объясни?

– Уходи… Я не могу здесь… Он – Враг, Враг! – отчаянно вскрикнул эльф. – Я не хочу!.. Я не верю!.. Все – ложь, ложь! Ложь…

Вряд ли он понимал, что говорит сейчас, кто перед ним, иначе никогда не простил бы себе, что человек видит его слабость и смятение.

– Идем со мной. Посидишь у меня, успокоишься… Если хочешь, потом я уйду. Пойдем.

Эльф повиновался, не сознавая, что делает. Он только стискивал руки и шептал: «Этого не может быть… Моргот, Враг, Зло… Этого не может быть…»

Он пришел в себя только в комнате Хонахта, когда северянин подал ему тяжелый серебряный кубок:

– Пей… Тебе станет легче, пей…

– Этого не может быть, – глухо сказал Элион, подняв глаза на Хонахта.

«Не может быть… Я не мог не понять, что это – он, Проклятый… но ведь не понял! Должен быть почувствовать – и не почувствовал… не может быть, чтобы он был настолько другим… Я ничего не понимаю, ничего… Уйти…» Человек долго молчал, потом сказал тихо:

– Тебе тяжело будет оставаться здесь. Если хочешь – можешь уйти. Он отпустит тебя. Я попрошу. – Он коротко усмехнулся. – Все возьму на себя. Хочешь?

Эльф молча кивнул. «Как он угадал? Смог понять… он, человек, Смертный, – меня, Нолдо? Что же может быть дано ему, что не дано мне? Вражье наваждение… нет, слова могут лгать, но обмануть чувства – невозможно… неужели он просто другой, а мы не поняли? Не может быть… А орки? А Финве? Сильмариллы? А войны?.. Неужели правда то, что говорят эти Смертные? Не может быть. Не может быть! Бежать, бежать отсюда… может, разберусь… Или – это ловушка?..»

Элион подозрительно взглянул на Хонахта, но в лице молодого человека не читалось ничего, кроме сочувствия.

– Когда? – отрывисто спросил эльф.

– Хоть сейчас.

Элион ничего не ответил. Слишком многое теснилось в душе. Сейчас он просто не смог бы идти…

«Вот и случилось это, госпожа моя. Элион сам все понял, и не мне довелось открыть ему имя Учителя. Я не успел его подготовить. Он считал Учителя кем-то из Забытых Богов, и я не решался назвать ему имя – то имя, которое они проклинают. Да он, наверно, и не поверил бы мне, стал бы говорить, что я лгу… Как тогда, когда я рассказывал ему об Эльфах Тьмы. Он плакал, а потом словно очнулся. У него были страшные, отчаянные глаза. Он закричал: «Я не верю! Этого не могло быть! Этого не было, не было! Не было! Это ложь!..» Все это словно душу его разорвало надвое, а теперь уже ничем не помочь… Как мне объяснить ему, если он не поверил бы даже Книге? Я не могу оставить его. Не может быть, чтобы мы не могли понять друг друга! И если я сумею убедить его – тогда у нас появится надежда… Если бы он смог говорить с Учителем!., но нет, он не захочет этого. И я догадываюсь почему. Он боится понять: тогда весь его мир рухнет. Элдар невыносимо терять веру в свою правоту, потому они страшатся сомнений, страшатся всего, что может изменить их взгляд. Так и с Элионом. Прав Учитель: самое страшное – непонимание. Оно рождает вражду…»

Вообще-то эльфы не настолько тупы были, чтобы не понять того, что им говорят. Финрод до разговора с Андрет был полностью уверен в том, что старение и смерть свойственны природе людей и они спокойно принимают это. Когда же узнал истину – его взгляды переменились полностью. За один-единственный разговор.

А эльф, описанный в этой повести, – я даже не знаю, что и сказать. Как будто нарочно придумали, дабы подтвердить то, что эльф – не способен ни понять, ни сделать ничего, ни увидеть Свет истинный (только Не-Свет, видать). Ведь повествование ведется, почитай, от лица того самого Элиона. И кому ж он так исповедовался, дураком таким себя выставляя? Стало быть, выдуман он, Элион. Или взял кто-то некую истинную историю и набил ее, как кишку для колбасы, своим собственным вымыслом. И скармливает теперь легковерным… Только вот меня с такой кормежки тошнит что-то.

А я ведь тоже не верю Книге. И понимаю, почему не верил Элион. Он – не видел этого. Он видел другие смерти, не менее жестокие – именем Учителя. Чему поверишь прежде всего? Тому, что услышал, или тому, что увидел?

Да, веру в свою правоту страшно терять. Но если этот самый Элион родился позже тех ужасов, которым я, кстати, тоже не верю, то он-то чем виноват? Война идет с самого его рождения. Он не знает иного. И чем виноват я? Да ничем, даже если все было так, как написано в Книге.

А вот представь, Борондир, а вдруг прав я, а не ты? Каково будет терять веру тебе, проповедник? Каково узнать, что ты искренне проповедовал – ложь?

Одно могу сказать – если и тогда было стремление понять друг друга, то сейчас оно еще более оправданно. Сейчас нет вражды. Сейчас нет крови на счету каждого из нас.

И надежда – есть. Как и у этого юноши, Хонахта. Чтоб мне провалиться, он мне нравится. Чем-то похож на того, из моего видения… Мне так кажется.

«Госпожа моя, ты просишь рассказать тебе о судьбе твоего брата. Прости, что снова причиняю тебе боль; я знаю, как вы любили его, но знаю и то, что правда для тебя дороже и что красивая ложь не утешит тебя. Ахто принял меч Аст Ахэ всего год назад. Он был отважен и горд, твой брат, как и должно сыну вождя и рыцарю Твердыни; быть может, слишком горд. Он не вынес оскорблений, которые бросил ему в лицо пленник. Он ударил…

Тогда старший сказал ему: это против чести. Закон Аст Ахэ гласит – пленный неприкосновенен.

Брат твой пришел к Учителю и сказал: «Я предал тебя, Властелин. Я достоин самой тяжкой кары. Верши свой суд». Учитель ответил: «Боль и гнев иногда бывают сильнее нас». – «Твой ученик не может быть бесчестным. Я знаю, ты простишь меня, Властелин, но я сам не смогу простить себя», – ответил Ахто.

Долго говорил с ним Учитель, но не сумел убедить его. «Честь дороже жизни», – сказал ему Ахто.

Мы не знаем, как случилось это. Твой брат убил себя: он не смог перенести позора. И когда принесли Учителю весть, он сказал: я хочу видеть его. Мы слышали его слова: «Ты был благороден и честен. Кара оказалась тяжелее вины… Суров же твой суд, о воин… Пусть же никто не посмеет помянуть тебя недобрым словом». И Учитель коснулся губами лба Ахто, а потом он ушел, и видели мы – боль переполняет его сердце. И приказал Учитель проводить Ахто как павшего вождя. Никто из нас не забудет, и цветы-память на могиле Ахто. Учитель же помнит все…»

Говорят, Ар-Фаразон тоже любил красивые жесты. Доведет человека до полного отчаяния, до животного страха – а потом прилюдно красиво простит. Чуть ли не сам стремя придержит, провожая из дворца, – а ночью пришлет своих стражников… И нет человека…

«Прошу тебя, звезда моя, не говори об этом отцу. Он, двадцать лет бывший рыцарем Аст Ахэ, сочтет поступок сына бесчестьем для всего рода. Скажи ему, что Ахто погиб в бою; правда убьет его. Ахто был его надеждой, и я никогда не смогу заменить ему сына…

Элион потрясен происшедшим. Прости, сердце мое, что в такой час я думаю о нем. Он дорог мне…»

– Прощай, – коротко бросил эльф.

– Прощай… – Человек ответил не сразу.

Он отвернулся и медленно пошел прочь. Внутри все застыло.

Он был спокоен, входя к Мелькору. «Учитель. Я отпустил его. Я не должен был делать этого. Суди меня…»

Несколько мгновений Вала смотрел на склонившегося перед ним Хонахта.

– Что произошло?

– Учитель, – Хонахт не поднимал глаз. – Он сказал, что хочет уйти. И я отпустил его. Я сам вывел его из Твердыни. Если я виновен – покарай меня. Я в твоей власти.

Да что же это такое? Все время говорится – свободу людям дал, свобода, свобода, а тут – я в твоей власти! Кто их к этому приучил? Опять между строк видать, что там были за порядки! Сначала – приручил, а потом надел ошейник и держал на поводке.

Кстати, ведь парнишка действительно в его власти. Вот напишет отцу его невесты, что недостоин, – и конец.

И еще одна любопытная вещь – говорилось, и не раз, что посылать служить и учиться в Ангбанд своих сыновей было почетным… А может, это было замаскированным заложничеством? И все несчастные северные племена именно так оказались у него в союзниках? Хотя если соответствующим образом людей обучать, так задурить им мозги очень даже можно…

– О чем ты? Подойди ко мне. Подними голову. Теперь говори. Хонахт почувствовал, как комок подкатывает к горлу:

– Учитель… Мне показалось – я оскорбил его чем-то… обидел… Вот он и ушел… Я привязался к нему… Если бы ты знал, как он дорог мне, Учитель! И я сам, сам сказал ему – если хочешь, уходи… Он даже не обернулся… А я… Больно мне, Учитель, как же мне больно… Учитель…

Хонахт опустился на колени и склонил голову.

Опять! Опять на колени!

Вала осторожно провел рукой по его волосам:

– Как кусок живой плоти вырвали, и рана кровоточит… Руки опускаются, и кажется, что легче умереть. И кажется – заплакал бы, если бы смог… Я знаю такое.

– Да, да…

– Ты прав, мужчины не плачут. Но ты не стыдись слез. Тяжело терять друзей. Сейчас можно. Плачь.

– Учитель… Ты говорил – мы должны быть сильными…

– Это не слабость. Поверь мне. Сейчас никто больше тебя не видит, только я. Плачь, мальчик мой, это ничего, иногда так нужно.

Он плакал – тяжело, неумело – и говорил что-то сквозь стиснутые зубы. Когда, немного успокоившись, снова начал воспринимать окружающее, понял, что Учитель – на коленях рядом с ним, а он сидит на полу, уткнувшись в грудь Мелькору, и руки Учителя осторожно касаются его лба, висков, сердца, и становится глуше боль.

– Надо же… как мальчишка… – криво улыбнулся Хонахт. – Что я нес?

– Ничего.

– Прости, Учитель. Я пойду. Я должен…

– Иди к себе. Тебя заменят. Собирайся в дорогу: поедешь домой.

– Не надо, Учитель! Я виноват, но только не это! Лучше прикажи казнить меня!

Вот и доказательство. Если он так говорит, то в Ангбанде вполне могли и казнить за ослушание доброму Учителю. Причем даже за ерунду. И недаром парня так трясет – раз выгнали, значит, род опозорен, значит, ослушался бога, должен умереть.

– Посланником, Хонахт, посланником.

Усмехнулся уголком губ:

– Я жду тебя назад. Но – не раньше чем через месяц. После свадьбы.

– Учитель!..

– Подожди меня здесь.

Вала поднялся и вышел. Хонахт остался сидеть, нелепо улыбаясь. Если ночь в дороге, то через два дня…

Учитель вскоре вернулся. Заговорил властно – только глаза улыбаются еле заметно:

– Рыцарь Хонахт, эти послания должны быть доставлены вождю клана Совы не позднее чем через три дня.

– Повинуюсь, Учитель!

Юноша вскочил было, но Вала остановил его:

– Постой; еще одно. Вот, возьми: это свадебный дар твоей госпоже.

На ладони Валы лежала серебряная фибула – крылатая змея с сияющими глазами. Хонахт вспыхнул:

– Но, Учитель…

– Бери, воин. И будьте счастливы.

Юноша выбежал из зала. Вала смотрел ему вслед:

– Мальчишка!

«Вы еще встретитесь. Ты – и Элион. Ты не забудешь. Он – тоже. Эльдар не умеют забывать… Даже если приказано. Я знаю, как это – терять. Ты еще можешь плакать. Боль уйдет – останется память. Память…»

…Его не принял Свет, он не обратился к Тьме. Его отвергли родичи – ведь он вернулся из плена, а на таких смотрели с подозрением. А он был горд и не желал выслуживать доверие. И еще – сознавал, что никогда уже не станет прежним. Воистину, с горечью думал он иногда, мысли мои отравлены Тьмой… Иначе как объяснить эту странную тягу к Людям, чуть ли не зависть… Но гордость Нолдо не позволяла ему идти к Смертным. И Элион стал изгоем, как и многие в те времена – люди ли, эльфы… Со временем он стал предводителем изгнанников, стоящих вне закона.

А Финроду, королю причем, а не какому-то простому нолдо, гордость не помешала прийти к людям. Странный какой-то получается эльф. Не орк, но уже что-то непонятное.

А вот любопытно, если бы Мелькор как следует поработал над ним, вышло бы у него из Элиона подобие Эллеро Ахэ?

Бесприютная жизнь в лесах и презрение Нолдор изменили его; теперь он мстил за то, что случилось с ним, всем: и Нолдор, и Людям, и слугам Врага. Он ожесточил свое сердце, и никто не знал пощады от него. О Хонахте он старался не вспоминать. Усердно, зло вытравляя из сердца и память, и тоску по другу – теперь он не боялся этого слова. Но Элдар не умеют забывать. Даже когда приказано забыть.

Он шел по лесу – без какой-либо особой цели, когда услышал стук копыт. Он отпрыгнул с тропы и затаился. Из-за поворота показался всадник – статный юноша в черном на вороном коне; остановился, огляделся, словно ощущая чье-то присутствие, – и в это время, приглядевшись, Элион узнал его.

– Хонахт!

Юноша резко обернулся на голос, внимательно вглядываясь в появившегося перед ним на тропе эльфа.

– Хонахт… ты? Откуда?..

– Ты знаешь имя моего отца, эльф? – растерянно и в то же время настороженно спросил всадник, спешиваясь.

Элион забыл, что для людей время идет, что северянин не мог не измениться за двадцать лет. Да, лицо другое… и все-таки – как похож…

– Ты – сын Хонахта? Как твое имя?

– Элион. – Юноша гордо выпрямился – почти вровень с Нолдо.

– Как?!

– Может быть, ты хотя бы назовешь свое имя, эльф, прежде чем требовать ответа от меня?

Эльф не обратил на вопрос никакого внимания:

– Ты действительно сын Хонахта? И имя твоей матери – Илха?

– Да…

– Почему – Элион? – допытывался эльф.

Юноша растерялся окончательно:

– Отец говорил – так звали его друга.

Друг. Никто так не называл его. Никогда.

– Когда он… служил в Ангамандо?

– Он и сейчас воин Твердыни. Почему ты…

– Я – Элион.

– Ты? – Юноша неожиданно улыбнулся. – Вот отец обрадуется! Он так хотел встретить тебя… Едем со мной!

– Куда?

– В Аст Ахэ!

– Не сейчас, – после минутного колебания ответил эльф. – Но я подумаю, обещаю тебе. Я подумаю…

Те, кому суждено встретиться, встречаются. И дорого дал бы Элион, чтобы этой встречи не было никогда.

Человек стоял у дерева, отчаянно обороняясь. Изгои окружили его, точно волки, готовые броситься на добычу всей стаей; будь их воля – изрубили бы в куски, но человек защищался умело, и меч с Заклятьем Ночи на клинке разил без промаха.

– Хонахт! – хрипло крикнул Элион.

Человек обернулся на голос, открывшись всего на мгновение – но и этого было достаточно: два удара – в грудь и в живот – настигли его. Сдавленно вскрикнув, Элион рванулся к человеку, поддержал – остальные смотрели на него с недобрым недоумением.

– Твари! – прорычал эльф. – Носилки, живо! Ко мне!..

– Как же так, Хонахт…

– Не казни себя… друг… – Человек слабо улыбнулся. – Видно, мой час пришел. Глупо как… Он ведь говорил… Не нужно мне… на Пограничье… А я искал тебя… Жаль вот, меч… сыну передать… не успел…

– О чем ты? Я вылечу тебя, вот увидишь! Я все же Нолдо, мы умеем…

– Благодарю… друг…

И вдруг неожиданно остро Элион понял, осознал – ведь Хонахт может умереть, умереть прямо сейчас, и так и не узнать ничего… Ведь столько лет гордость Нолдо не позволяла ему быть честным даже с самим собой. «Нет, он не умрет. Он не может умереть, потому что я все, все расскажу ему, и тогда только и начнется жизнь… Он не сможет умереть!»

Элион заговорил – быстро, словно боясь не успеть:

– Знаешь, я только сейчас понял… Не во вражде дело: непонимание. Я ведь испугался тогда, когда осознал, что он… что он – Мелькор. Не разобрался, не почувствовал, значит – «мысли отравлены ложью Врага», ведь так говорят. Ты пойми, ведь нас всех так учили. С детства вбивали в голову: он – Враг. Я ведь его и не видел никогда прежде – я уже здесь родился… А тут – все по-другому. От него – как волны тепла и какой-то печальной доброты. И потом – он же Властелин, а ты – простой воин… разве я посмел бы говорить так с сыновьями Феанаро?

Да еще как посмел бы. У эльфов другое отношение к вождям и королям. Почитают не за род и титул, а за личные достоинства. Насколько я помню древнюю историю, дружина Маэдроса в конце концов подняла против него оружие. Они посмели сказать своему вождю: «Ты не прав. Правда не на твоей стороне».

– Странно… И, знаешь… теперь я хотел бы говорить – с ним. Мне почему-то кажется – он не прогнал бы меня, как… как мои соплеменники. От меня ведь даже брат отвернулся. А я сам? Разве же я знал, что все – так? Понимаешь, люди… вы – совсем другие. Мы все думали, Элдар – высшие, Нолдор – избранные из высших; а рядом с тобой я даже тогда себя мальчишкой чувствовал. Только признаться в этом не хотел. Даже себе.

Элион говорил так впервые в жизни – горячо, искренне; трудно давалось каждое слово, но на душе становилось легче – словно выплескивалось то, что годами копилось в душе.

– Понимаешь… не было у меня друзей. Никто меня не называл так. И я думал – мне никто не нужен, я сильный, у сильных есть враги, а друзья – зачем? И гнал от себя мысль, что привязался к тебе, что – успел полюбить тебя… Я тосковал по тебе… Словно часть души вырвали – как кусок живой плоти, и рана кровоточит… Никогда не было такого… А теперь – ранили тебя из-за меня, словно я проклят, и от меня – только горе. Не покидай меня, друг…

Точно, воля Моргота подавила его душу. Отрекаться от собственных добрых чувств, отрекаться от общения с себе подобными, какой-то извращенный взгляд на друзей и врагов…

Эльф бережно взял в ладони руку человека, и вдруг отчаянно вскрикнул:

– Хонахт!..

– Вот меч твоего отца, Элион.

– Что с ним? – Лицо юноши помертвело.

– Его убили. Он умер на моих руках.

– Говори, – отрывисто бросил юноша.

Эльф рассказал – жестко, подробно, не щадя себя, не тая ничего.

– Я повинен в этом. Я в твоей власти, человек. Хочешь – убей: я не боюсь смерти, я и так казню себя…

Юноша странно взглянул на него, и, выпрямившись, ответил спокойно и твердо, хотя в глазах стояли слезы:

– Отец так и хотел умереть. Пока он в силе, а не дряхлым стариком. В бою, как и подобает воину, а не в постели. От ран – не от болезней и старости. На руках у друга, а не под рыдания женщин. Это достойная смерть. Я благодарю тебя за то, что ты принес мне вести – и отцовский меч. Благодарю.

Лицо эльфа дернулось. Вряд ли он ждал такого от сына Хонахта.

Вполне достойный ответ порядочного человека. Странно, что эльф ждал от него чего-то другого. И разве он сам так же не ответил бы?