Текст книги "Город убийц (СИ)"

Автор книги: Наталья Точильникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Глава 9

– Привет ребята! – бросил я реабилитантам. – К Кастальскому сюда?

Они закивали.

– Спасибо, – сказал я.

Не торопясь, прошел мимо, поднялся на второй этаж и связался по кольцу с Кастальским.

– Дмитрий, я на месте.

Он открыл дверь кабинета.

– Заходите, Анри.

Кастальский указал мне на место за столом, напротив экрана. И сел рядом. Не напротив, а рядом. Как адвокат. Психологи вообще не очень любят положение напротив. Евгений Львович тоже предпочитал сесть рядом, особенно если хотел вызвать меня на разговор «по душам». Значит, предполагается разговор по душам.

– Анри, мы начнем с не очень приятных вещей, – сказал Кастальский. – Зато быстро с ними покончим. Мы поговорим о вашей вине.

– Она безмерна, – ответил я.

– Это искренне?

– Да, конечно.

– Анри, я понимаю, что разговор неприятный. Но мне нужно подробнее. Это важно для нашей совместной дальнейшей работы. Я знаю естественно канву событий. Но мне необходимо знать, как вы сейчас это воспринимаете. Именно сейчас, после психокоррекции.

– Я странно это воспринимаю, – вздохнул я. – Я тоже знаю канву событий. Более того, я ее помню. Но я не понимаю, как я мог. Что-то ускользает все время. По-моему, я воспринимал это как партизаны древних войн: пустить под откос вражеский поезд. При этом не думаешь о том, что в поезде кто-то есть. Или как осаду города. Не думаешь, что там, кроме солдат, умирают от голода женщины и дети. Я воспринимал это просто как эпизод войны. По крайней мере, именно так я излагал это Евгению Львовичу в самом начале психокоррекции. Вот это я помню. Под БПшником излагал, я далеко не сразу начал ему исповедоваться. Это сейчас меня вышколили, как правильно общаться с психологами. Так что мне уже кажется глупым терять время на молчание.

– И правильно, – улыбнулся Кастальский.

– Дмитрий, может быть, если бы я тогда знал больше о пассажирах корабля, куда приказал заложить взрывчатку, я бы не смог это сделать. Не знаю. Думаю, мне что-то стирали в этой части памяти.

– Стирали, конечно, – кивнул Дмитрий.

– Вот я и не могу поверить в то, что это сделал я. Нет, я не оправдываюсь, конечно. Я знаю, что это я. Но я не помню, что я при этом чувствовал, помню, что рассказывал Ройтману. При этом я прекрасно помню, что я чувствовал, когда начал войну против Кратоса.

Я понимаю, почему я ее начал. Я теперь понимаю, насколько это было излишне эмоционально, глупо и ненужно. Знаю, что Анастасия Павловна была далеко не худшим вариантом для империи. Да и для Тессы тоже, не только для Кратоса. Она меня помиловала. Я об этом не просил тогда, но я благодарен. Последние одиннадцать с лишним лет моей жизни – это ее подарок. Не заслуженный.

Причем, у меня такое ощущение, что войну против Кратоса мне простили. Это нелогично. Жертв войны было больше, чем того проклятого взрыва, но здоровых парней, которые гибли в сражениях мне простили, а женщин и детей нет. Хотя, может быть, я ошибаюсь. Нет же никакого официального решения.

– Думаю, это действительно так, – сказал Кастальский.

– Наверное. Все крутится вокруг того взрыва. Почти не упоминают войну. Словно я был террористом, который вынырнул неизвестно откуда, взорвал пассажирский корабль и тут же был пойман. Но я пять лет воевал до этого и почти год потом.

Сожалею ли? Да сожалею, конечно. Все было бессмысленно. Бессмысленные жертвы, горе, кровь. Теперь империей правит тессианец. Нельзя сказать, что я совсем к этому непричастен, но моя роль далеко не главная. И самое смешное, что я поспособствовал этому как защитник Кратоса, а не как его противник. И даже этот тессианец, которого я поддерживал, а потом спас ему жизнь, отказался меня простить.

– Леонид Аркадьевич очень четко изложил свою позицию, – сказал Дмитрий. – Он не считает себя вправе вас простить, пока вас не простили родственники погибших.

– Он издевается, – хмыкнул я.

– Почему?

– Теперь вы издеваетесь. Дмитрий, это нельзя простить. Я бы сам не простил.

– Есть человек, который вас простил.

– Хельга Серхейм, у которой погиб муж и двое сыновей, и которая попыталась меня убить. Я прекрасно помню. Просто она прошла через Центр, хотя и Открытый, и поняла, что это такое. Я не могу всех прогнать через Центр.

– Вы потом общались с госпожой Серхейм?

– Дмитрий, ну, вы же знаете, это наверняка есть в деле.

– Анри, – строго оборвал Кастальский, – давайте не будем ссылаться на дело. Я от вас хочу услышать.

– Ладно, ладно. Да, общались. Я написал ей через Ройтмана, у меня не было естественно ее адреса. Я благодарил ее за великодушие, прощение и выступление в Народном Собрании, когда решалась моя судьба. Она мне не ответила. Может быть, просто все уже было сказано.

– А Евгений Львович не советовал написать всем родственникам письма с извинениями?

– Советовал. Я отказался.

– Почему?

– Потому что глупо.

– Почему глупо?

– Ну, потому что я бы сам на их месте тут же бросил такое послание в корзину. В лучшем случае.

– Анри, мы договорились не закрываться.

– Да? Хорошо. Для меня каждое такое письмо написать – это как содрать с себя кожу. А потом по этому обнаженному мясу меня могут с полным правом выпороть вместо прощения.

– Анри, вы боитесь.

– Да, я боюсь.

– А может быть стоит это вытерпеть? Заслужили же. Честно заработали. Пусть. От вас требуется только немного смирения. Зато каждое прощение будет праздником, даже если это будет только каждое сотое письмо. Никакой явной корысти в этом нет, это никак не изменит ни вашего положения, ни вашего юридического статуса. Все равно максимум через десять лет вы будете практически свободны.

Жить в Озерном, думаю, сможете гораздо раньше. По крайней мере, вы очень хорошо начали. Ни у кого больше из моих подопечных нет ни адмиральского звания, ни заслуги спасения императора, ни десяти выплаченных миллионов. А, между прочим, люди гораздо слабее вас, находили в себе силы написать покаянные письма родственникам жертв. Да, на большинство из них не было ответов, меньшая часть отвечали так, что это было как ножом по мышцам без кожи. Но это единственный способ избавиться от того груза безмерной вины, который на вас. Даже если вы расплатитесь по искам, он никуда не денется. Расплатившись, вы вернете себе гражданские права, это очень хорошо, но душевного комфорта вы себе не вернете. Анри, давайте договоримся так: письмо в неделю.

– Хорошо, – вздохнул я. – За шесть лет справлюсь.

– Это меньше, чем десять.

– Дмитрий, а кому-нибудь из ваших реаблитантов удалось вернуть гражданские права?

– Конечно. Мы же работаем над этим. Одна из наших основных целей – чтобы человек смог это сделать.

– У них тоже были миллиардные иски?

– Миллионные. Если было убийство, меньше миллиона гео ни один судья не назначит.

– Знаю. Несколько миллионов все-таки легче выплатить, чем миллиард.

– Ничего подобного. Уверяю вас, Анри, вам выплатить ваш миллиард гораздо легче, чем им их миллионы. У вас очень высокий старт. А теперь давайте запишем то, что мы решили.

Вспыхнул экран, а вверху красная надпись: «Долговременные цели».

– Дмитрий, у меня красный цвет четко ассоциируется с надписью: «Глубокая психокоррекция».

– Хорошо, – кивнул Кастальский.

И заглавие сменило цвет на зеленый.

Под ним возникла черная надпись: «Расплатиться по искам и вернуть гражданские права».

– Согласны? – спросил Дмитрий.

– Ну, ладно, – сказал я. – Хотя это и невозможно.

Внизу страницы, на большом расстоянии от предыдущей надписи, возник еще один зеленый заголовок: «Ближайшие планы». И под ним черная надпись: «письмо в неделю».

– Все правильно? – спросил Кастальский.

– В общем, да.

– Истфак университета Кратоса пишем?

– Да.

– А юридический? Если вы намерены и дальше заниматься сочинением законопроектов, не стоит полагаться только на помощь Камиллы де Вилетт и Станислава Руткевича, лучше самому быть компитентным.

– Согласен. Пишем.

– Анри, вы меня радуете. Кстати, я всегда к вашим услугам, если что-то надо будет выложить на Народное Собрание.

– Спасибо.

– Так, у нас половина одиннадцатого. Анри, все очень хорошо. Я доволен нашей беседой. Домашнее задание. Я вам сейчас кидаю наш файл с наброском плана. К долговременным целям вы должны добавить не менее десяти. И не менее десяти к ближайшим планам. Потом будем дорабатывать. Я понял, в какую группу вас определить. У меня есть группа новичков, но там ребята молодые, вам будет не интересно. К тому же группа более слабая, они вам не конкуренты, это будет избиение младенцев. Есть группа посильнее и постарше. Правда, там ребята не меньше года в РЦ. Но у вас тоже было два года свободы после психокоррекции и год ссылки. Так что как раз то, что надо. И относительно наших правил и обычаев они вас проконсультируют. Причем, надеюсь, не так односторонне, как Миша. Кстати, я рад, что вы уже познакомились. Вы в одной группе.

– Вы знаете?

– Анри, здесь на каждом шагу видеокамеры и регистраторы, которые фиксируют сигналы с браслетов. Я в каждый момент времени знаю ваше расположение с точностью до десяти сантиметров.

– Хуже, чем в ПЦ, – заметил я.

– Не хуже. Но психологам нужно знать все о поведении реабилитантов, увы. Потерпите. Просто забудьте об этом. Если никаких дурных намерений у вас нет, видеокамеры и регистраторы не играют никакой роли. Все равно, что их нет. Кстати, о браслетах… хотя, ладно. Не все сразу. Мы и так много сделали. Первое занятие у нас в пятницу. Тоже в семь. Здесь же. Я вас жду.

С вылазками в Озерное дела обстояли не так просто. Еще на первой встрече с моими одногруппниками я заметил, что ни у кого нет браслетов. После занятий поинтересовался у Мишеля, в чем дело.

– У всех импланты, – сказал он.

Я посмотрел вопросительно.

– Ну, делают тебе укол в плечо, вводят эту штуку, – сказал он, – работает как браслет. Браслеты снимают.

В тот же вечер я попросил объяснений у Кастальского.

– Да, да, – сказал он, – я давно собираюсь вам рассказать. Пойдемте, поужинаем.

Половина десятого вечера, в столовой почти никого нет. За окном горят круглые фонари. Мы взяли чай, сыр и яблочный пирог.

– Браслеты можно снять, – сказал Кастальский. – Более того, браслеты нужно снять. Наша задача вернуть вас в общество, а это значит, что демонстрирование всем некоторых особенностей вашего прошлого будет вредить делу. Браслеты плохи тем, что видны. Можно конечно носить рубашки с длинными рукавами, но не очень удобно. Тем более, что почти лето. Перед Психологическим Центром и в Центре вас воспитывали, и потому такое клеймо было полезно. Сейчас у нас другая задача. Я в Озерное в браслетах не выпускаю. Вас запомнят, город маленький. Что это за браслеты здесь каждая собака знает, так что это лишнее. Ставим имплант – через три дня летите в Озерное.

– Почему через три дня?

– Два дня имплант приживается. Поболит немного. Потом мы его тестируем, и можно ехать.

– Словосочетание «немного больно» у меня четко ассоциируется с действием кондактина, – заметил я.

– Действительно немного, – успокоил Дмитрий. – Если бы было как от кодактина вам бы уже десять раз успели описать это самыми черными красками. Было такое?

– Нет.

– Значит, все в порядке.

– На сколько его ставят? До конца курса реабилитации?

– Навсегда.

– Понятно. Его вообще можно удалить?

– Можно. Но это сложная операция. Надо удалять нановолокна. Он же врастает под кожу. Под наркозом можно вырезать, насколько я понимаю. Но, честно говоря, мне неизвестно о таких операциях. Анри, у вас шестой уровень контроля. И будет он всегда, и при посткоррекционном наблюдении тоже, до конца жизни, даже императорское помилование контроля не отменяет. Ну, будете до конца жизни с браслетами ходить?

– Не хотелось бы, – вздохнул я.

– Тогда давайте поставим. Можно хоть завтра зайти на коррекционное отделение. Операция две минуты.

– Я посоветуюсь с адвокатом.

– Хорошо.

Камилла прилетела через два дня. У нее были какие-то дела на Кратосе.

Тепло, градусов двадцать, солнце, и я повел ее гулять по острову.

У подножий сосен крокусы: крупные, фиолетовые с желтой серединкой, вдоль тропы первая трава, и на кустах подлеска мелкие листочки цвета тессианского лайма.

– Похоже, тебе здесь нравится, – заметила Камилла.

– Клетка просторная, – сказал я. – И даже довольно приятная на вид. Этакий вольер для медведя, построенный с учетом замечаний защитников животных. Но все равно зоопарк.

– Так мы подаем протест?

– Нет. Мы не подаем протест. Понимаешь, Камилла, здесь, конечно, меньше свободы, чем в Чистом. Это напрягает, но не особенно сильно. Зато как-то больше смысла. И больше общения. В Чистом местные жители вообще не хотели со мной разговаривать, да и мне было с ними не интересно. Здесь Кастальский руку жмет и готов трепаться. А он образованный человек. Да и мои одногруппники, хоть и не интеллектуальная элита, но и не идиоты. Совершенно нормально общаемся. Бандиты, конечно. Но кое-кого из них я бы даже взял в мое ополчение.

Лицо Камиллы выразило одновременно беспокойство, удивление и осуждение.

– Тессианское ополчение я собирал три года назад для защиты Кратоса, а не для войны против него, я только это имею в виду, – успокоил я.

– А, – вздохнула Камилла. – У тебя нет с ними конфликтов?

– Нет, абсолютно. Все учатся. Так что общие интересы. Я тут поступил сразу на два факультета университета Кириополя, и хотел бы его окончить. Я же знаю себя. На свободе, даже в ссылке, я гарантированно найду занятие поинтереснее, чем получение систематического образования. Для того, чтобы занудно осваивать программу, мне нужно, чтобы надо мной стоял Кастальский и грозил коррекционкой в случае отлынивания. Ну, пусть стоит.

– Может, ты и прав. Значит, не подаем протест.

– Да. И зверя этого будить не хочется. Мы опротестуем императорский указ, и НС пихнет меня в такое место, что я буду жалеть о Сосновом, как о потерянном рае.

– Очень возможно, – кивнула она.

– Камилла, а что такое шестой уровень контроля? – спросил я.

– Имплант предлагали ставить?

– Угу.

– Ставь. Это лучше, чем браслеты. Правда, он не только отслеживает все твои перемещения и уровень гормонов, но и записывает. Все хранится на нем, в Управлении посткоррекционного наблюдения и копии у Ройтмана и Кастальского. Но, если ничего не случится, этот архив никто и не будет поднимать. Ну, может быть, Ройтман посмотрит перед плановым обследованием. Ну и полицейские тебя видят на своих картах: зеленый огонек, если тебе можно находиться в данном месте, красный – если нельзя. С другой стороны, это для тебя защита от чрезмерного рвения некоторых правоохранителей, не верящих в эффективность психокоррекции. Если имплант докладывает, что тебя не было на месте преступления – это железное алиби.

Я проводил Камиллу и в тот же вечер сказал Кастальскому, что согласен на имплант.

Его ставил коррекционный психолог по имени Андрей в присутствии Дмитрия. Укол действительно оказался вполне терпимым. Правда, по субьективному впечатлению, имплант мне загнали не под кожу, а в мышцу, сантиметра, по крайней мере, на два.

– Не очень глубоко, – ответил Андрей. – Но он защищен. Случайно повредить практически невозможно. Специально тоже надо постараться.

Место укола и вживления импланта действительно слегка ныло пару дней. Потом боль ослабла и пропала вовсе. Кастальский попросил меня остаться после занятий в конце недели, когда я уже начал забывать о существовании сего прибора.

– Все в порядке, Анри, – сказал он. – Все работает. Руки на стол положите, пожалуйста.

Я подчинился и почувствовал, как ослабели браслеты и отошли от кожи.

– Можете снять, – сказал он.

Браслеты почти соскользнули с запястий, оставив на коже белые полосы.

Так просто!

Я подумал, что так просто убрать имплант из моего плеча уже не удастся.

– Вы волшебник, – улыбнулся я, потирая запястья. – Я же проходил в этих штуках двенадцать с лишним лет. Можно в Озерное?

– Пока нет, – вздохнул Кастальский.

– Почему?

– Во-первых, посмотрите на свои руки. Здесь каждая собака знает, откуда берутся такие следы. Загорите немного.

– Сколько мне загорать?

– Потерпите еще пару недель.

– Понятно. Вы не держите слово.

– Да я бы вас отпустил. Подождать – это только рекомендация. Но есть еще один момент, от меня не зависящий. Вас хотели видеть следователи СБК.

– Когда?

– Завтра. Думаю, утром, часов в десять.

– Здесь?

– Да. Здесь есть, где поговорить.

Глава 10

Утром Кастальский привел меня на коррекционку в совсем маленькое помещение со столом, тремя стульями и окошечком под потолком. Следователи уже ждали и были мне незнакомы. Один постарше, лет шестидесяти, другой – в моем возрасте.

Меня посадили в угол прямо под окошечком и сели напротив. Дмитрий встал у двери. Пожилой выложил на стол передо мной кольцо темного металла, похожее на устройство связи. Детектор, конечно. Это лучше, чем БП. Впрочем, оба прибора хорошо дополняют друг друга.

– Наденьте, – сказал пожилой.

– Без проблем, – кивнул я.

Снял кольцо связи и надел детектор на его место.

– А господин Кастальский, думаю, нас покинет, – сказал пожилой.

Психолог, было, собрался уходить, но я вмешался.

– Дмитрий, прошу вас, подождите немного.

Он остановился.

– Господа, – сказал я, – по закону, я имею право на допрос в присутствии психолога.

– Господин Вальдо, это просто беседа, – заметил пожилой.

– Беседа, говорите? Отлично, – кивнул я.

Снял детектор, положил на стол и надел устройство связи.

– Тогда пойдемте по лесу погуляем, – предложил я. – Погода хорошая.

Пожилой поморщился.

– Я думал, у нас сложится разговор. А вы отказываетесь нам помогать.

– Отказываюсь? Ни в коей мере. Просто хочу, чтобы все было по закону. Если вы что-то имеете против господина Кастальского, у меня есть альтернативное предложение. Я связываюсь с адвокатом, и мы ждем Камиллу де Вилетт. Не уверен, что она свободна. Но здесь есть гостевой дом. Ночевать на улице не оставят. Ну, подождете дня три.

– Господин Вальдо, мы не собирались вас ни в чем обвинять, – сказал пожилой, – но ваше отношение наводит на некоторые подозрения. Жаль, что вы не хотите пойти нам навстречу.

– Я и так иду вам навстречу. Даже согласен на допрос только в присутствии психолога, без адвоката.

– Для господина Кастальского даже стула нет, – заметил молодой.

– Я постою, – сказал Дмитрий.

И я посмотрел на него с благодарностью.

– Мы можем пригласить государственного адвоката, – сказал пожилой.

– Конечно, – кивнул я, – но вряд ли вас устроит немой допрос.

Пожилой вздохнул.

– У господина Кастальского нет допуска, а дело секретное.

– Не думаю, что у господина Кастальского к чему-либо нет допуска, если ему разрешили со мной работать, – сказал я. – Ваши же коллеги наверняка проверяли его десять раз до десятого колена. Дмитрий, у вас есть допуск?

– Смотря какой.

– Четвертого уровня, – сказал пожилой.

– Есть, – беспощадно ответил Кастальский.

– Ладно, мы посоветуемся, – сказал пожилой, и они вышли из комнаты, оставив меня наедине с Кастальским.

– С начальством пошли созваниваться, – предположил я.

– Наверное, – кивнул Кастальский.

– Дмитрий, я вам благодарен. Спасибо за поддержку. Так что буду торчать здесь и не летать в Озерное столько, сколько скажете. Если только эти господа не увезут меня куда-нибудь подальше против и моего, и вашего желания.

– Анри, о чем они с вами собираются беседовать? За вами что-нибудь есть?

– Нет, конечно. Мне последние двенадцать лет скрывать нечего.

– Тогда зачем создавать конфликтиную ситуацию?

– Не люблю, когда врут. И при этом пытаются обойти закон, который призваны защищать. Пусть помучаются.

Следователи вернулись.

– Дмитрий Константинович, вы можете остаться, – сказал пожилой.

Так я впервые услышал отчество Кастальского.

– Анри, наденьте детектор, – сказал следователь мне.

– Конечно, конечно, – кивнул я. – Но, так как «беседа», насколько я понял, носит официальный характер, перешлите мне, пожалуйста постановление о допросе и представьтесь.

– Да, теперь она носит официальный характер, – буркнул пожилой, – вы очень упорно этого добивались. Меня зовут Макеев Виктор Максимович. Моего коллегу – Берг Яков Тихонович. Постановление уже у вас, там подробно, с вашим процессуальным статусом и нашими должностями.

Мой процессуальный статус, слава богу, назывался «свидетель». Впрочем, сей статус имеет привычку меняться, причем не в лучшую сторону. Оба моих собеседника оказались следователями СБК по особо важным делам. Макеев – старшим следователем, а Берг – просто следователем. Я переслал постановление Кастальскому, Камилле и Ройтману.

И надел детектор.

– Господа, я готов. Что за особо важное дело привело вас ко мне?

Макеев отчетливо вздохнул.

– Речь пойдет об убийстве, совершенном в поселке Чистое десять дней назад.

– О Господи! – сказал я. – Меня сам Дауров допрашивал по этому поводу. Лично! Под БП. А потом еще был психологический опрос у Ройтмана. Да если бы я имел к этому хоть малейшее отношение, все бы было уже известно.

– Вас никто не обвиняет, – сказал Берг. – Но нас интересуют некоторые детали.

Я, молча, ждал продолжения.

– Почему вы решили, что к убийству причастен агент РАТ?

Я пожал плечами.

– Просто я видел там агента РАТ. Ничего больше. Если не преумножать сущностей, очевидно, что это либо Филипп, либо кто-то из местных. Если только не животное.

– Не животное, – усмехнулся Берг. – Это точно.

– Как был вооружен ваш Филипп? – спросил Макеев.

– Я не видел у него оружия.

– Что было обычным оружием бойцов РАТ?

– Боевые корабли в полном вооружении.

– Господин Вальдо! Вы прекрасно поняли вопрос. У вас была база?

– Да. В районе Махди, например. Я не помню точного места. Мне, видимо, стерли координаты. Они у Ройтмана наверняка есть.

– Неважно. Ну, так, боевые корабли на орбите, а вы с чем? Иглы Тракля с собой таскали?

– А бывало, – усмехнулся я, – Махдийцы нас неплохо финансировали, но игла Тракля – это жирновато, конечно. Одна на роту. Ручной деструктор был, куда более частым явлением.

– А что-то попроще? Охотничьи ружья?

– Ну, какое это боевое оружие? Я не говорю, что совсем не держали, но это для любителей охоты. Девушку застрелили из охотничьего ружья?

– Это закрытая информация, – сказал Берг.

– Если из ружья, это местные, – заметил я. – Далеко ходить не надо. В Чистом ищите.

– У вас было ружье?

– Нет, конечно. Я не имею права носить оружие.

– И вы гуляли в одиночестве по опасным сопкам?

– Да, я гулял в одиночестве по опасным сопкам. Ройтман убеждал меня нанять охрану, но я так и не собрался.

– Переговоры вели с кем-то об охране?

– Нет.

– Как обычно были вооружены агенты РАТ? – спросил Макеев.

– Да так же, – ответил я.

– У них могли быть арбалеты?

Я затормозил. Да, были у них арбалеты. И, наверное, детектор уже отобразил у следователей это мое «да».

– Какие у них были арбалеты? – тут же подтвердил мои страхи Берг.

Мне ничего не осталось, как ответить.

– Автоматические миниарбалеты с усилением. Дальность в два раза больше, чем у ружья, хорошо прятать в разобранном виде и трудно обнаружить детекторами оружия.

– Хорошо, господин Вальдо. Спасибо. Вы умеете таким пользоваться?

– Когда-то умел. Но давно не держал в руках. Сейчас не уверен. Надо у Ройтмана спрашивать: стирали они это умение или нет.

– То есть у вас не было арбалета в Чистом?

– Нет, конечно. После того, как я сбежал из Лагранжа, чтобы предложить помощь Данину, я больше не нарушил ни одного запрета. Арбалет – оружие.

– Ну-у, – протянул Берг, – спортивное же оружие.

– Все равно. У меня была такая мысль. Вы, наверное, какой-нибудь пик там увидели на слове арбалет. Была, но я ее не воплотил. Местные жители, кстати, арбалетами не пренебрегают. Арбалет эффективнее против крупного зверя, чем дробовик. Но у местных арбалеты покрупнее, чем были у РАТ. Зато почти без электроники.

– Маша ведь бегала за вами, да? – спросил Берг.

– Немного.

– Не мешала?

– Не очень. То есть мешала, конечно, но с другой стороны с ней можно было пообщаться. Местные жители меня не баловали.

– Отрывала от работы, от размышлений глупыми разговорами?

– Отрывала. Господин Берг, вы что считаете, что за это можно убить?

– Я нет. Но такое бывает.

– Я тоже нет. Знаете, для убийства мне нужны были, куда большие основания даже двенадцать лет назад, уж не говоря о сейчас.

Следователи убрались восвояси, и я так и не понял глубокий смысл их визита. Об оружии РАТ расспросить? А через неделю, раньше, чем обещал, Кастальский разрешил мне летать в Озерное. «Только пить нельзя, Анри, – напутствовал меня он, – а то сорветесь».

Городок и правда привел меня в состояние эйфории. Вроде бы только две недели разной степени несвободы, но до этого было Чистое: деревня, и этим все сказано. А Озерное – настоящий город, хотя и маленький. С лавочками и магазинчиками, речкой с набережной, с балюстрадой и уличными фонарями, со сквериками, открытыми кафе и миниатюрным парком.

В одном из таких кафе на набережной я заказал себе кофе, и проторчал там почти до десяти вечера, будучи совершенно счастлив, и поражаясь тому, как можно быть счастливым от такой ерунды.

Недели три все шло отлично. Я жил на Сосновом, один-два раза в неделю, обычно по выходным, летал в Озерное, учился, ходил на беседы к Кастальскому, читал новости в Сети.

Последняя привычка однажды здорово выбила меня из колеи.

Хазаровский прилежно выступал перед народом, стараясь заработать себе очки перед референдумом, но я все реже заглядывал в его интервью, во-первых, не надеясь увидеть что-то новое, и, во-вторых, не желая портить себе настроение очередным доказательством того, что он прочно забыл и обо мне, и о моей роли в его спасении.

Однако новость была в топе и имела такой заголовок, что я просто не мог ее проигнорировать: «Императора заставили вспомнить об Анри Вальдо».

Как выяснилось, его не захватили в заложники, и не приперли к стенке, просто один тессианский, естественно, журналист, поинтересовался моей судьбой.

– У господина Вальдо все в порядке, – успокоил Хазаровский. – Он в Реабилитационном Центре под наблюдением психологов.

– Леонид Аркадьевич, а вам не кажется это несправедливым, учитывая его заслуги и перед империей, и перед вами лично?

– Это не совсем мое решение. По приговору Народного Собрания он должен находиться в ссылке, и было бы неуважением к НС амнистировать господина Вальдо менее, чем через год после приговора. И так я не могу исполнить его в точности, из-за возражений жителей Чистого. Приговор практически был смягчен, и, видимо, Анри сам это понял, поскольку не стал подавать протест. И я рад, что прислушался к советам психологов и отправил его на Сосновый. Господин Вальдо двенадцать лет назад был самым опасным человеком империи, он и сейчас им остается. Да, психологи утверждают, что к террористической деятельности он никогда не вернется, и я склонен им верить. Но воевать он не разучился. И не утратил способности убивать на войне. И, если мы сохранили ему жизнь (а поступить иначе было бы подлостью по отношению к нему), его лучше иметь своим союзником. Было бы логично осыпать его милостями, чтобы заручиться его поддержкой, но это было бы кощунственно по отношению к его жертвам и, как ни странно, малоэффективно. Потому что Анри Вальдо не продается. Никакие милости для него не выше его собственных взглядов и убеждений. Реабилитационный Центр – это компромиссное решение, которое в какой-то степени устраивает и его противников, и сторонников, и его самого. Анри не тот человек, который откажется от борьбы, если ситуация для него неприемлема. Значит, приемлема.

Я отключился от Сети и пошел гулять по Сосновому. Не знаю, что я так взвился. В принципе, ничего нового и неожиданного он не сказал.

Кастальский естественно быстро оценил мое состояние и подловил меня на лесной дорожке.

– Анри, надо поговорить.

– Я в порядке.

– Состав вашей крови говорит об обратном.

Я пожал плечами.

– И стиль общения тоже, – сказал он. – Анри, давайте не терять времени. Выкладывайте, что случилось.

Я рассказал.

– Ну, и что? – сказал он. – По-моему, один сплошной комплимент.

– Двадцать лет назад я бы, наверное, счел комплиментом звание самого опасного человека империи, но сейчас, увы. Это пройденный этап. Я ему жизнь спас, а он говорит, что я опасен и меня нужно держать в Реабилитационном Центре под контролем.

– Он правильно говорит, судя по вашему поведению. Именно в РЦ и под наблюдением психологов. Вы неадекватно реагируете. Анри, я сейчас назначу лекарства. Принимать обязательно. Я проконтролирую.

– Да не пойду я его убивать, – сказал я.

– Не сомневаюсь. Но тратить энергию на бессмысленную обиду на пустом месте будете. А это незачем.

Лекарства оказались набором инъекторов, и Кастальский утверждал, что учебе они не помешают. Инъекции я должен был делать себе сам, что, впрочем, не составляло никаких трудностей. Инъектор представлял собой маленькую таблетку, которую надо было только приложить к плечу, и препарат сам совершенно безболезненно всасывался в кровь. «Утром и вечером, – сказал Кастальский, – как чистить зубы».

Я не спорил, в виду бесполезности этого мероприятия. Как-то я задержался с приемом на пару часов, и тут же нарвался на выговор от Дмитрия – состав моей крови выдавал меня с головой.

Прием «лекарств» имел неожиданные последствия. Нет, учебе он действительно не мешал, и о злосчастном интервью я забыл буквально на следующий день. Дело в другом.

На неделю Кастальский запретил мне летать в Озерное, так что в очередной раз я оказался там только в воскресенье.

Открытое кафе на берегу озера с видом на наш остров. Вечер. Близится закат. Я дисциплинированно пью кофе с круассаном. На веранду входит молодой человек моего возраста или чуть младше. Черты лица, манера держаться, походка – все в нем кажется мне смутно знакомым.

– У вас не занято? – спрашивает он.

И голос! Я узнаю его.

– Садись Симон, – говорю я. – Для тебя свободно.

– Я рад, что ты узнал меня. Следует ли минут через десять ждать полицию?

– Не факт.

Я сам удивился, насколько спокойно отреагировал, не то, что в Чистом на Филиппа. Так, призрак из прошлой жизни. Возможно, Кастальский ничего не заметит.

– Тогда выпьем за встречу, – говорит Симон.

– Не выпьем. Мне нельзя.

– И не надоел тебе этот детский сад?

– От него есть некоторая польза. И с этим запретом я совершенно солидарен. Если мой психолог обнаружит алкоголь в моей крови, он, скажем так, удивится, и вот тогда можно ждать полицию.

– Ладно, убедил, – сказал он и заказал кофе.

– На самом деле я очень рад, – шепнул я. – Спасибо, что навестил.

– Я не просто навестил.

– Догадываюсь. Но, если ты с тем же, что Филипп, можешь не начинать. Я не буду воевать против Кратоса.

– Ты на таблетках?

– На инъекциях, – усмехнулся я. – И если бы ни эти инъекции, тебя бы уже арестовали. Как говорит мой психолог Дима, «лекарства для душевного равновесия». Сглаживают эмоциональные реакции. Еще немного, и я достигну состояния будды. Интересно, он понимал последствия, когда их назначал?