Текст книги "Город убийц (СИ)"

Автор книги: Наталья Точильникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Глава 6

– Анри, ценю твой юмор, – сказал Ройтман, – но все устали, больница это или тюрьма. Ты сейчас что больше хочешь: есть или спать?

– Спать.

– Все равно. Здесь сейчас все закрыто, поэтому закажи себе что-нибудь по кольцу в магазине или кафе. Тебе принесут. Завтра, то есть уже сегодня утром, поешь. Завтрак все равно проспишь.

– Как в лучших отелях Версай-нуво, – сказал я. – А завтрак можно проспать?

– Один раз можно. Обед не проспи. Столовая на первом этаже, разберешься. Большая часть меню бесплатно, некоторые вещи можно дополнительно оплатить с кольца. Либо в кредит, либо можешь перекинуть деньги со своего банковского счета, до тысячи гео в месяц, больше нельзя.

– За глаза хватит, – сказал я. – В Чистом у меня в половину меньше выходило.

– Я тоже так думаю, но есть на «А» отдельные личности, которым этогокатастрофически мало: в день привыкли по столько тратить.

Пару месяцев назад, когда поступления от продаж «Истории» составили на удивление круглую сумму, я в первый раз в жизни почувствовал себя богатым человеком. Но стать богатым так и не смог, все равно мои траты были жестко ограничены маленьким домом, который я не имел право сменить, и спецификой глухой провинции, где тратить по большому счету не на что.

Так что от умеренного бюджета так и не отвык.

– А после обеда я проведу психологический опрос, – сказал Ройтман. – Ты должен быть в своей комнате.

Я кивнул.

– И еще, – продолжил он. – Здесь есть местная одежда, – он кивнул на шкаф. – В принципе, для тебя это не обязательно, так как ты невиновен по закону, но у тебя же другой нет – так что, если ничего не имеешь против, пользуйся.

– Спасибо, – вполне искренне сказал я.

Переодеться в чистую, хотя и тюремную одежду все-таки приятнее, чем ходить в той, что таскал с утра.

Когда они ушли, я еще смог сделать над собой усилие и залезть под душ. Обстановка ванной комнаты была казенной, но вполне приличной. Белая плитка без взяких украшений, но новая и не разбитая. И вода в душе нормальная: не лед и не кипяток. Главное, я мог ее регулировать сам. В блоке «F» такой роскоши не было – все включали и выключали тюремщики и так, как им хотелось.

Здесь было даже зеркало. Конечно, вделанное в стену и наверняка небьющееся. И высотой в полметра, но на «F» и оно отсутствовало.

– Бывало и похуже, – сказал я своему отражению.

Переоделся в местное белье и заказал в ближайшем магазине какую-то съедобную ерунду: вроде минералку и бутерброды.

И завалился спать. Свет здесь, слава богу, выключался, в отличие от блока «F», зато на улице было уже совсем светло. Уже засыпая, я подумал, что здесь, наверное, инфракрасные видеокамеры, и им, поэтому все равно выключается свет или нет.

Меня разбудило полуденное солнце, бившее в окно. Я подумал, что у решения из соображений гуманизма заменить нормальным окном древние многослойные решетки, есть свои недостатки.

И перевернулся на другой бок.

Не помогло. К тому же я зверски хотел есть.

Завтрак ждал меня на столе, упакованный в бумажный пакет. Минералка и три бутерброда с ветчиной в пластиковой коробочке.

Ничего, жить можно.

Зато в шкафу были неожиданности: ни моей одежды, ни сапог. Зато полный комплект тюремного обмундирования, упакованного в полиэтилен. Синяя хлопчатобумажная куртка с красной светящейся надписью «Е-1» на спине, такие же брюки на резинке и мягкие парусиновые туфли с аналогичной надписью сбоку.

Значит, я спал совершенно без задних ног, если не проснулся, когда уносили мою одежду.

Надо у Ройтмана спросить, какой рациональный смысл в светящихся наспинных надписях, если это не наказание. Он, конечно, что-нибудь придумает. Например, что смысл в том, чтобы помочь «клиентам» даже не думать о несанкционированном оставлении сего места с целью уклонения от психокоррекции, потому как уклоняться от психокоррекции нехорошо.

Одежда все равно с секретом и передает сигнал на сервер Центра, также как кольцо и браслет. Я почти девять лет проходил почти в такой же, только темно фиолетовой и с надписью «F-5», так что хорошо знаю все ее тайные свойства. Желающему сбежать надо не только выбросить местное кольцо, неведомым способом распилить браслет, но и раздеться догола. Или договориться с кем-нибудь из персонала о незаконной выдаче нормальной одежды и нормального устройства связи. Теоретически возможно, но на практике получается, что куда менее хлопотно досидеть срок, тем более, когда он меньше года.

Евгений Львович положительно меня баловал. По сравнению с «F-5», здесь следовала поблажка за поблажкой. Например, в прошлый раз переодеваться в тюремную одежду меня заставили прямо в комнате для полного обыска. И в присутствии нескольких человек.

Или это либерализация от Хазаровского? Или специфика легкого блока «Е-1»?

Все равно не верилось, что на «F-5» сейчас такой же курорт.

На стене над кроватью небольшой экранчик, как у планшета. Сейчас он темный. Но если Ройтман надумает меня лечить, там высветится план психокоррекции. Старая штука, на «F» уже была. И у меня там два года горела красная надпись: «Глубокая коррекция». Первый этап, второй этап, третий этап… Ее еще несколько раз откладывали. Нет, лучше не вспоминать. Это слишком.

Я надел парусиновые туфли – не босиком же ходить.

И куртку с надписью. Все-таки на улице еще прохладно.

И пошел гулять по корпусу.

Воспоминания ждали меня на каждом шагу. Планировка блока такая же, как на «F-5», двери камер такие же, только синие. На первый этаж, правда, лифт. На «F-5» – лестница. Хотя сейчас, может быть, тоже лифт сделали.

А за стеной, где лифт, если я что-то понимаю в планировке этого заведения, – блок «F».

Там меня шесть лет водили по такому же коридору в ножных браслетах, наручниках, застегнутых за спиной, и под конвоем из шести человек. Казалось бы, что страшного? Вполне мирный коридор: чисто, плитка на полу, синие стены, двери с литерами и номерами, но я словно чувствовал наручники на руках, сложенных за спиной и слышал короткие команды конвоя: «Стоять! К стене!»

Я спустился на лифте на первый этаж. Холл с диваном и креслами. Прямо напротив лифта – прозрачные двери столовой. Сейчас закрыты. Направо – дверь во двор. Активная.

Тот факт, что в блоке «F» тоже есть столовая стал мне известен за пару лет до освобождения, когда меня перевели в другую часть блока под названием «F+» и разрешили ходить без конвоя. Конечно, до этого меня тоже водили на прогулку мимо прозрачных дверей, но что за ними, я не знал, а еду приносили в камеру.

Я вышел на воздух в совершенно невменяемом состоянии.

Прогулочный двор площадью метров сорок был залит солнцем. В углу у стены цвела форзиция и несколько крокусов. На «F» был такой же двор, только меньше и без форзиции. И солнца я почти не видел. Гулять выводили во второй половине дня, когда оно сюда не попадало, так что там царила вечная тень.

Я прислонился к стене и попытался взять себя в руки. «Это просто двор, просто стена, просто форзиция», – заставлял себя думать я.

Но ничего не помогало, было откровенно хреново. Уж не знаю, какой биохимический процесс эта картинка запускала у меня в голове, но бороться с этим я не мог.

Ожило кольцо.

– Анри, с тобой все в порядке? – спросил Ройтман.

– Все совершенно замечательно, – сказал я.

– Не ври мне, пожалуйста, у тебя адреналин скачет.

– Внутреннее кольцо тоже мониторит гормональный фон?

– Ну, естественно.

– Правда, ничего. Просто, очень похоже на блок «F».

– Понятно. Ты где?

– Гуляю.

– Хорошо. Через полчаса обед, сходи поешь, успокойся немножко, и к двум в своей комнате. Договорились?

– Да, конечно.

Столовая имела вид менее казенный, чем на «F», даже какие-то абстрактные мозаичные панно на стенах, тоже синего оттенка. Зато базовое меню совпадало полностью. Я помнил эти котлеты, макароны, рис. Я помнил их вкус, точнее отсутствие вкуса. Я помнил процесс еды как медицинскую процедуру, не приносящую удовольствия. И так девять с половиной лет.

Интересно, здесь действительно готовят еду по какому-то особому рецепту или все это чистая психология, и если те же котлеты вынести на свободу у них будет вкус?

Я старательно набрал только то, что было за дополнительные деньги, благо с этим проблем не было. В результате мой обед состоял из блинов с провернутым мясом, взбитой сметаны, джема и кофе. Это помогло, но не столь радикально. Комок в горло все равно не лез. Медицинская процедура! Чтобы не умереть с голоду.

В столовой был, кажется, какой-то народ, но я воспринимал его где-то на периферии сознания, как под БП. И был рад, что и ко мне никто не полез общаться.

В два я дисциплинированно сидел на кровати в своей камере и ждал Ройтмана.

– Анри, очень плохо? – с порога спросил он.

– Да, – честно сказал я.

– Ну, ничего. Сейчас посмотрим, возможно, вечером домой поедешь. Я не обнадеживаю, но, по моему опыту, по тому, как ты себя ведешь, как на все реагируешь, процентов восемьдесят ничего делать не надо.

– Домой это в Чистое? – спросил я.

– Ты сегодня новости смотрел?

– Нет. Я как-то даже забыл об этом.

– Тебя Чистое не хочет обратно принимать.

– Ну, я же не виноват! Им об этом сказали?

– Сказали. Но они считают, что убийца приезжал к тебе и не хотят больше рисковать.

– Понятно. Значит в Лагранж?

Я одновременно жутко обрадовался и расстроился потому, что не закончу свою северную ботанику.

– Хорошо бы в Лагранж, – сказал Ройтман. – По крайней мере, ты не сможешь больше заниматься своей экстремальной флорой там, где водится экстремальная фауна. Там же никто из местных из дома без оружия не выходит. А ты по сопкам гулял за цветочками, без ножа даже!

– Я не имею права носить оружие, – заметил я.

– Ну, хоть бы сопровождающего брал! Не нищий.

– Это преувеличение. Да спокойно там все. Кстати, а может быть, Машу и не человек вовсе… она за мной тоже без оружия бегала.

– Может быть. Я не знаю результатов экспертизы. Но в любом случае для Лагранжа должно быть специальное разрешение императора, тебя же Народное Собрание в Чистое отправило. Так что только император может изменить ситуацию.

– Вы Хазаровскому напишите?

– Я, конечно, напишу, но говорить об этом рано. Может быть, тебе еще у нас придется погостить пару недель. Так что все ложись и расслабься. Аппаратура у меня не такая модерновая, как у Даурова, так что полного отсутствия неприятных ощущений не гарантирую, но, с другой стороны, я и восьмерку выставлять не собираюсь.

– Кольцо снимать?

– Нет, оно просто будет работать в другом режиме, – сказал Ройтман.

И Сеть пропала. И в меню пропала комната вместе с дверью, шкафом, холодильником, душем и кондиционером, и пропала само меню. Словно кольцо отключили совсем.

Зато у меня резко закружилась голова.

– Это и есть блокировка кольца? – спросил я.

– Угу! Анри, ложись. Упадешь сейчас.

Я лег, и Ройтман начал задавать вопросы.

Одиннадцать лет назад я впервые испытал на своей шкуре, что есть психологический опрос. Я тогда не понимал, чем это вообще от допроса отличается. Ройтман с Литвиновым затащили меня под БП так же, как сегодня, на следующий день, после того, как меня привезли в Центр.

И начали спрашивать какую-то хренотень. Тогда я именно так и воспринял. Зачем им вместо фактов знать, что я об этом думаю да как я это оцениваю и считаю ли, что можно умереть за идею. А убить за идею можно? По-моему, тогда я считал, что за идею можно все. «Плохо, конечно, – сказал тогда Литвинов. – Но не безнадежно. Совсем не безнадежно».

На этот раз вопросы были не менее философские. Зачем я тянул время? Как оцениваю свой поступок? Сообщил бы я немедленно, если бы знал точное место и дату теракта? Считаю ли я своими членов РАТ? Надо ли их спасать прежде других?

Кажется, ничего нового я не сказал.

Но теперь это не казалось мне хренотенью. Напротив, я очень хорошо понимал, что для чего нужно и зачем. Например, совершенно четко отследил, когда Ройтман начал проверять меня на депрессию. Даже вспомнил название теста. Похоже, по психологии мне тоже пора присваивать квалификационную категорию.

– Замечательно, – сказал Ройтман, когда я пришел в себя. – Даже депрессии нет.

Честно говоря, с этим я готов был поспорить.

– Нет, – повторил Ройтман. – Депрессия – затяжное состояние. У тебя просто спад настроения. Почему понятно. За три дня пройдет. Само. Особенно дома. Даже лекарствами пичкать не буду.

– Так домой?

– Анри, давай я тебя не буду радовать раньше времени. К вечеру будет ПЗ, я тебе его скину.

ПЗ пришло часов в шесть. Я сходил на полдник и гулял между крокусами и форзицией в погруженном в тень дворе. Кажется, я уже спокойнее воспринимал обстановку.

В ПЗ я пропустил наукообразное начало с графиками, схемами и таблицами и сразу заглянул в раздел «выводы, рекомендации, схема лечения». Вывод собственно был один: «Необходимости в психокоррекции нет».

Кольцо ожило, и я услышал веселый голос Ройтмана.

– Прыгаешь? – спросил Евгений Львович.

– Почти.

– Честно говоря, в какой-то момент я опасался, что статистику ты нам все-таки испортил. Но нет. Все нормально. Никаких скидок тебе не делал. Так и есть.

– Как Дауров? Не пойдет с этим в суд?

– С отрицательным ПЗ? Да что он сумасшедший? С этим не в суд, с этим извиняться надо. Я Хазаровскому написал, но он вряд ли быстро решит. В лучшем случае завтра. Так что еще ночь у нас переночуешь. Просто не накручивай себя. Анри, это не блок «F». И казнить тебя никто не собирается.

– Мне уже лучше, – сказал я.

– Ну, и хорошо. Одежду твою постирали, так что можешь переодеться в свое, если тебя очень достает местная мода. Только сапоги нельзя. Там металлический супинатор. Я, конечно, не думаю, что ты сделаешь из него заточку. Но кто-то может украсть и сделать.

– На «Е»? Кто здесь сейчас? Чиновники-взяточники?

– В основном, да, так что вряд ли, конечно. Но нам так спокойнее. Заговорщики еще есть из тех, что вывел на чистую воду Артур с Нагорным. Не основная когорта, конечно. Мелкие пособники. Не познакомились?

– Не стремился. Вряд ли мы найдем общий язык. Слишком разные взгляды.

– Зато возможна увлекательная политическая дискуссия.

– Если делать нечего. Все равно все останутся при своем мнении.

– Главное, чтобы до драки не дошло.

– Ну, да! В древнем английском парламенте расстояние между креслами правых и левых равнялось удвоенной длине шпаги. Чтобы не достали.

– Зачит, не зря сапоги отобрали. В общем, Даурову я ПЗ послал. Так что извиниться он обязан. Скорее всего, для этого вызовет тебя к себе. И будет пытаться уговорить на сотрудничество. Анри, будь человеком, согласись, а? Ну, сам же понимаешь, что это необходимо. С точки зрения закона тебя упрекнуть не в чем, и корректировать нечего. Но с точки зрения морали… Это все некриминальные особенности личности: гордость, уязвленное самолюбие, недоверие к СБК. Не можем корректировать. Не обязан ты СБК доверять. Но посмотри просто рационально. Подумай, чего ты на самом деле хочешь и как этого достичь.

Я покачал головой.

– У меня тоже есть моральные табу, Евгений Львович. Шпионом не был. Друзей не предавал. И не предам, даже если больше не с ними.

Дауров передо мной так и не извинился, только вывесили скупые извинения на портале СБК. К себе не вызывал, видимо, уверившись в бесполезности этого мероприятия.

Зато на следующий день, тоже часов в шесть, ко мне явился сияющий Ройтман.

Вежливо явился, позвонив в дверь. Меня выдрессировали за годы в Центре вставать навстречу психологам, и я встал.

– Анри, садись, – весело сказал он, – я только что от Хазаровского.

И, в общем-то, хорошо, что я сел.

Решение императора было совсем не тем, на которое я рассчитывал.

Глава 7

– Анри, то, что я скажу, тебе точно не понравится, – продолжил Ройтман, – но, на самом деле, это просто замечательно.

Я насторожился.

– Ты едешь на остров Сосновый, – закончил он.

Понятно. Реабилитационный Центр.

– Ваша идея? – угрюмо спросил я.

– Да. И очень хорошо, что Леонид Аркадьевич согласился.

– На сколько?

– Теоретически десять лет. Но Народное Собрание в любой момент может заменить ссылкой.

– Там сроков таких нет, – вздохнул я.

– Думаю, что и не будет. Три максимум.

– Евгений Львович, вы думаете, я вам спасибо скажу?

– Нет, я думаю, что ты меня проклянешь. А спасибо скажешь года через три, когда поймешь, насколько это для тебя полезно. Так что звони Артуру, если хочешь, чтобы он тебя проводил. Выезжаем завтра в десять. Пусть подходит на охрану.

С воздуха Реабилитационный Центр на острове Сосновый выглядел как поселок для бедных. Россыпь маленьких деревянных домиков, окруженных лесом.

– Гораздо ближе, чем до Чистого, – заметил Артур.

– И теплее, – сказал Ройтман.

И светлее, подумал я, глядя на искрящуюся на солнце гладь озера, похожую на стальное зеркало.

– Правда, тюрьма, – заключил вслух.

– Анри, не передергивай, – сказал Ройтман. – Ну, какая тюрьма!

Мы приземлились на стоянке минипланов. Машины присутствовали в больших количествах, чем в Чистом, и были приличнее. Стоянку окружала живая изгородь из можжевельника. Откуда-то оттуда из-за можжевельников появился парень моего возраста и направился к нам. Я рассмотрел его, когда он подошел поближе. Чуть ниже меня и уже в плечах, карие глаза, темные волосы. Чем-то похож на Ройтмана. Взглядом что ли?

Именно к Ройтману он сначала и обратился:

– Здравствуйте, Евгений Львович.

– Привет, Дима, – улыбнулся Ройтман и они пожали друг другу руки.

– Если не ошибаюсь, Артур Вальдо? – спросил он моего сына. – Дмитрий.

И состоялось второе рукопожатие.

– Анри Вальдо? – обратился он ко мне.

Я кивнул.

– Дмитрий Кастальский. Я ваш реабилитационный психолог.

И протянул мне руку.

Я был в некотором шоке, но неуверенно пожал ее.

– Простите, господин Кастальский, правильно ли я понимаю, что уходить отсюда нельзя? Извините за глупый вопрос, но рукопожатие предполагает равенство и потому несколько дезориентирует.

– Можно «Дмитрий», – сказал Кастальский. – И более того, лучше «Дмитрий». Вопрос не глупый, а совершенно уместный. Уходить нельзя первые две недели. Потом, если все будет нормально, можно. Но ночевать здесь. Евгений Львович пытался нас уговорить, сразу разрешить вам покидать остров, но у нас свои правила. И нам надо на вас посмотреть, и вам привыкнуть к нашим порядкам. Пойдемте, я покажу вам Центр.

Мощеная плиткой дорожка вела со стоянки минипланов через просвет в живой изгороди с круглыми фонарями по левую и правую руку. Напоминало посткоррекционку в ПЦ.

– Как первое впечатление от Центра? – спросил Дмитрий.

– Вид вполне санаторный, – сказал я.

– Мне больше нравится сравнение с университетом, – заметил Кастальский, – все-таки большинство реабилитантов учатся. Можно, и работать. На материке, конечно. Здесь недалеко несколько поселков и городков: 10–15 минут лета. Но я считаю, что если нет крайней необходимости, лучше учиться. По крайней мере, в начале курса. Чтобы начать новую жизнь с более высокой позиции, чем та, с которой вы слетели перед ПЦ. Вы же Университет Версай-нуво не окончили, так?

– Вылетел со второго курса.

– Как насчет того, чтобы окончить?

– Я подумаю. А меня примут обратно?

– После «Истории»? Вы еще сомневаетесь? Только Версай-нуво не обещаю. Все-таки смотреть лекции по дальней связи – это слишком дорого. Программа реабилитации неплохо финансируется, но не настолько роскошно. Университет Кириополя – участник программы реабилитации. К нам от них профессора приезжают экзамены принимать. И мы отпустим, если надо будет что-то досдать, но не в начале курса, конечно. Только начинать придется все сначала, восстановиться не удастся.

– Мне и в Версай-нуво не восстановиться, двадцать лет прошло.

– Ну, тем более. Значит, все равно.

– Как сказать…

– В Версай-нуво можно заказать курсы. Они вышлют. Правда, смотреть в записи. И вопросы преподавателю можно задать только по переписке с отсроченным ответом. Если хотите, это можно устроить. Но, на мой взгляд, качество такого образования хуже.

– Университет Версай-нуво тоже участвует в программе реабилитации?

– Конечно. Еще один момент. Мы работаем с группами по четыре человека. Подбираем реабилитантов примерно одного уровня образования, психологически совместимых друг с другом и со схожими целями. Общие беседы два раза в неделю. Присутствие обязательно. Евгений Львович ваше дело прислал еще вчера, так что я его изучил, но пока бегло. У меня для вас два варианта: две группы, которые вам возможно подойдут. Вечером побеседуем подробнее, набросаем план курса реабилитации, и будет видно, в какую лучше. Надо, чтобы люди были примерно в одной весовой категории. С вами трудно играть в одной весовой категории, но мы постарались.

– А они здесь за что? – спросил я.

– Я не имею права рассказывать. Захотят – сами расскажут. Но у нас все, начиная с «С4».

– «Убийство при отягчающих обстоятельствах», – подсказал Артур.

– Знаю, – сказал я.

– Так что ничего хорошего там не было, – заключил Дмитрий.

В лесу по обе стороны дорожки еще лежал снег, а рядом с нами, на проталинах уже пробивалась весенняя трава, сквозь ветви сосен светило солнце, золотя стволы, пахло хвоей, и я почти успокоился, несмотря на обещание специфической компании. Ну, «С4», а у меня «F5».

– «F» много? – спросил я.

– «F» всегда немного. В вашей группе не будет.

Вдали показались маленькие деревянные домики поселка.

– Я покажу магазин, – сказал Дмитрий. – Заодно купите что-нибудь, у вас дома ничего нет.

И это «дома» не звучало насмешкой.

– Здесь есть столовая, – продолжил Кастальский, – но лучше, если реабилитант готовит у себя и привыкает к самостоятельности. Вся техника в вашем домике есть. Обстановка максимально приближена к жизни на свободе. А столовая – это клуб. Приходите общаться.

Магазин оказался таким же обшитым сайдингом деревянным домиком. Точнее сайдинг изображал дерево. Но я бы не удивился и использованию настоящего дерева: леса здесь много. По крайней мере, колонны крыльца явно деревянные.

Ассортимент был составлен под лозунгом: здоровая пища, но ничего лишнего. Несколько видов овощей, яблоки, чай, кофе, хлеб, сыр средней паршивости, несколько блюд из курицы. И даже просто разделанное куриное мясо для особых фанатов кулинарного искусства.

– Жены персонала покупают? – спросил я.

– Свежее мясо? Не только. Например, у нас есть один бывший ресторатор. Очень не хочет забыть свое призвание и надеется снова открыть кафе или хотя бы наняться куда-нибудь поваром. За что он здесь не скажу, у него спрашивайте.

– Я в неравном положении, – заметил я, набирая овощей и полуфабрикатов. – Все знают, за что.

– Что поделаешь, – пожал плечами Дмитрий.

От содержимого магазина в Чистом, местный набор отличался только полным отсутствием спиртного.

– Сухой закон, конечно? – на всякий случай спросил я.

– Конечно, – кивнул Кастальский. – Более того, мсье Вальдо, когда вам будет можно ездить на материк, там есть естественно вино в магазинах, но для вас все равно сухой закон.

– Понятно, – сказал я. – Да я равнодушен.

– Ну и хорошо.

Расплачиваясь у кассы, я заметил, что денег у меня на счету со вчерашнего дня стало на пятьсот гео больше. Сумма была странной, слишком маленькой для очередной порции гонорара за «Историю». И я посмотрел источник платежа: «Управление Реабилитационных центров Кратоса, стипендия».

– Дмитрий, а что за пятьсот гео?

– Сегодня пришли?

– Да, от Управления реабилитационных центров.

– Стипендия реабилитанта, очевидно. Она небольшая, но и цены здесь невысокие. Если не роскошествовать на месяц вполне хватит.

– Ее что всем платят?

– Всем, кто не бездельничает и ответственно выполняет реабилитационную программу. Будете бездельничать – останетесь без стипендии.

– А у меня гонорары есть.

– Будете бездельничать – ограничим доступ к счету сверх месячного минимума. Но я думаю, что это не ваша проблема, Анри. Просто объясняю на всякий случай.

Цены действительно были не высокими: три здоровых пакета с едой обошлись в пятьдесят гео. Я этого за неделю не съем. Таскаться с грузом по поселку не хотелось, и я оставил их у кассы рядом с десятком таких же.

– Когда здесь доставка? – спросил Дмитрия.

– К двум часам развезут, не беспокойтесь.

Мы вышли из магазина. Вскоре дорожка разветвилась на две, и мы свернули налево в лес, на ту, что поуже и поизвилистей.

– Мы сюда ненадолго, – сказал Дмитрий. – Думаю, Анри, если вам и придется здесь ходить то только для того, чтобы навестить кого-то из друзей.

– Что там?

– У нас есть небольшое коррекционное отделение.

Коррекционное отделение представляло собой цилиндрическое здание, облицованное полупрозрачными коричневыми панелями. За стеной угадывались перекрытия этажей, двери кабинетов и растения в кадках.

Мы поднялись по полукруглым ступеням, и стеклянные двери разъехались перед нами. В холле у входа стоял диван и имелась небольшая оранжерея.

– Давайте присядем, надо немного поговорить, – сказал Кастальский.

Мы сели на диван.

– Легко сюда загреметь? – спросил я.

– Не очень, – сказал Дмитрий. – Но возможно. Если у кого-то из наших подопечных явные проблемы с реабилитацией, мы обычно назначаем несколько посещений коррекционного психолога. Амбулаторно. Приходите сюда, но живете по-прежнему в поселке Центра. В стационар только если проблемы очень серьезные. И не больше, чем на месяц. Режим как в Открытом Центре: большой прогулочный парк, правда, отделенный от остальной территории, кольца у вас, свидания не ограничены, на выходные – домой, то есть в свой домик в поселке. Человек же не виноват, что у него не получается: психологи Закрытого Центра не доработали. Кстати, если месяц коррекции в стационаре радикально не меняет ситуацию, мы собираем консилиум и решаем вопрос о возвращении в Психологический Центр.

– Жестоко, – заметил я.

– Это очень редко бывает. С бывшими пациентами Евгения Львовича ни разу не случалось. Но лучше, если от нас человек вернется в ПЦ, чем выйдет на свободу, натворит что-то непоправимое, и вернется в Центр по приговору суда.

– Мне Евгений Львович говорил, что в Центр обычно не возвращаются, – сказал Артур.

– Поэтому и не возвращаются, – улыбнулся Дмитрий. – Мы отлавливаем проблемы раньше.

Мы вышли из коррекционного корпуса, повернули налево, и вскоре снова оказались на широкой дорожке к поселку.

Было хорошо видно, что домики разные: и отдельно стоящие, и сдвоенные, и строенные и даже по четыре в ряд, но всякий раз с отдельными входами.

– Анри, вы как предпочитаете: уединение или общество?

– Уединение, – сказал я.

– Честно говоря, не ожидал, – улыбнулся Дмитрий. – Но ничего, у вас будет возможность передумать. Тогда сюда.

И он кивнул в сторону домика, стоявшего отдельно и на отшибе, возле самой кромки леса.

Домик был очень узкий, крыльцо буквально метра три, но обладал мансардой, куда вела винтовая лестница. Рядом с ней и частично под ней имелась микроскопическая прихожая: только снять куртку и обувь. Что я и сделал. И мы открыли дверь на первый этаж. Он состоял из кухни-столовой: действительно вся бытовая техника: кузинер, холодильник, посудомойка. Небольшой столик со стульями и маленький диванчик.

– Диван раскладывается, – сказал Дмитрий, – так что если к вам приедет гость навестить, он сможет здесь остановиться. Если гостей будет несколько – тоже не проблема, у нас есть гостевой дом. Я покажу.

Здесь же, на первом этаже располагался душ и туалет. А в мансарде – шкаф и единственная кровать, правда шире, чем в ПЦ, но явно не для двоих. Потолок еще ниже, чем в Чистом, не только можно без усилий достать ладонью, но и двускатная крыша нависает на кроватью, так, что нужно наклонять голову, чтобы подойти. Но зато большое трехстворчатое окно в сторону крыльца, и вдалеке видны корабельные сосны. Небо светло-голубое, как сильно разбавленная акварель, и низкое солнце над кронами.

– Оставляйте вещи, Анри, и ловите ключ.

Я поставил сумку возле шкафа, и на кольцо мне упал входной код.

– Когда мне можно будет здесь находиться? – спросил я.

– Нравится? – без тени иронии спросил Дмитрий.

– Тесновато, но скорее да.

– Находиться здесь можно всегда. На ближайшие годы – это ваш дом. У вас будут некоторые обязанности по реабилитационной программе, но в остальное время, сколько угодно. Это не ПЦ. Это почти свобода.

– Почти… – заметил я.

– Сфера свободы будет постепенно расширяться. Это вы после ссылки так воспринимаете. После ПЦ народ летает.

– Охотно верю, – вздохнул я.

Он кивнул.

– Пойдемте, я покажу вам учебный центр и столовую. Кстати пообедаем. Пока в столовой, но не привыкайте.

Учебный корпус мало отличался по архитектуре от коррекционного отделения, но смотрелся оптимистичнее: вместо коричневых панелей – полупрозрачные зеркальные, что отражают на верхних этажах небо и облака, а на нижних сосны и снег.

Мы поднялись на второй этаж в класс Кастальского. Маленький, метров десять квадратных. Зато большой экран почти во всю стену, окно с пола до потолка с видом на сосны, простой стол, обитые черной тканью стулья.

– Вот здесь мы и беседуем, – сказал Дмитрий. – Скорее всего, я вас буду приглашать в понедельник и четверг в пять часов вечера. Может быть, по вторникам и пятницам. Точно решим сегодня вечером.

– А как это происходит? – спросил я.

– Пьем чай или кофе, обсуждаем наши планы и степень их осуществления. Сначала вы просто познакомитесь. Я не призываю вас открывать перед вашими коллегами по группе все ваши планы, но хотя бы часть ближайших целей – очень желательно, это отличный стимул.

– А курс «Мирное разрешение конфликтов у вас есть?» – спросил я.

– Есть, конечно. Хотите записаться?

– Не знаю, просто Артур его проходил.

– После ОПЦ? У нас своя специфика и курс более серьезный, но мне не кажется, что несдержанность – основная ваша проблема, мсье Вальдо. Евгений Львович, вы рекомендуете это курс Анри?

– Да пусть пройдет, – сказал Ройтман. – С вспыльчивостью тоже были проблемы, не самые большие, но мы с этим работали.

– Значит надо пройти, – заключил Дмитрий.

– Кто меня за язык тянул! – усмехнулся я. – Просто здесь обстановка такая мирная, что сам бог велел читать этот курс.

– Угу! Мы и читаем.

Мы вышли из учебного центра, миновали еще одно здание с похожей архитектурой, оказавшееся гостевым домом и свернули еще на одну лесную дорожку, которая вела к столовой, такой же полукруглой, но поменьше: всего два этажа.

– Еще метрах в пятидесяти есть медицинский корпус, – сказал Дмитрий. – Дальше по этой же дорожке. Думаю, найдете, в случае необходимости. Ловите, кстати план РЦ.

И мне на кольцо упал файл с планом.

– А сейчас обедать, – продолжил Кастальский.

Мы вошли в зал, больше всего напоминавший среднее кафе: мозаичные пейзажи на стенах, высокие окна от пола до потолка и даже скатерти на столах. Приличнее, чем в ПЦ.