Текст книги "Город убийц (СИ)"

Автор книги: Наталья Точильникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Набрали еды и сели за столик.

– Сегодня мы начнем составлять план реабилитационного курса, – сказал Дмитрий. – Точнее составлять будете вы, а я только консультировать. Но есть моменты, которые надо учитывать обязательно. Все наши подопечные совершили что-то непоправимое. Поправить можно почти все: украденное отдать, сожженное и разрушенное отстроить, долги отработать, оплатить лечение пострадавшему. Только мертвых не воскресишь. Это город убийц, Анри. Если жертвы наших реабилитантов перезахоронить сюда – кладбище займет весь остров.

– Сколько здесь человек?

– Около двухсот.

– Значит, мои мертвецы займут пол-острова.

– Скромничаете, Анри. Две трети.

Я вздохнул.

– Анри, с этим ничего не поделаешь. И ваша смерть ничего не исправит. Вариант «пойду повешусь» – это тоже не вариант. Единственное, что вы действительно можете сделать – это расплатиться по гражданским искам. Неадекватная замена, но хоть что-то. И это сделать надо.

– Не могу, – сказал я. – У меня исков на миллиард гео.

– Можете. Анри, у меня три группы реабилитантов, и вы уже заплатили больше всех вместе взятых.

– За меня Хазаровский платил.

– Это неважно. Неважно, добьетесь вы прощения какой-то части долга, кто-то возьмется за вас платить, например, из благодарности, или вы расплатитесь сами. Любой вариант приемлем, если он законен.

– Хазаровский заплатил десять миллионов. В процентном отношении это пшик. Один процент! На большее его не хватило. Ну, что ж, значит, именно во столько он и оценивает свою жизнь.

– Анри, это дурно смотрится, – заметил Ройтман. – Он вообще не обязан.

– Ну, конечно! Мог вообще не общаться и не разговаривать. А он, рискуя своей репутацией, позволил мне быть рядом и великодушно дал себя спасти. Спасибо!

– Анри! Ну, что по кругу? Начнем все сначала? – спросил Евгений Львович. – Ты, прежде всего себя спасал. А уж его – так получилось.

– По-моему, Хазаровский безупречен, – сказал Дмитрий. – Я его слушаю, смотрю его интервью, его выступления и наслаждаюсь. Правильный язык, образование, ум, стиль, сдержанность, искренность, интеллигентность. Говорит, взвешивая каждое слово, и при этом не льстит ни себе, ни собеседнику. Анри! Ну, заслушаешься. Оторваться невозможно.

– Он безупречен только на публику, – сказал я. – При личном общении всплывают несколько иные черты. Может быть, я не столь компетентен в этом предмете, но вот рядом Артур сидит, который общался с ним гораздо больше.

– Подписываюсь под каждым словом, – сказал Артур. – Еще как всплывают. Факт.

– И какие? – спросил Дмитрий.

– Леонид Аркадьевич холоден, расчетлив, эгоистичен и всегда блюдет только свои интересы, – сказал я. – Даже если тот, с кем его интересы пересеклись, не враг ему, а напротив поддерживал его, не прося никакой благодарности, даже если он за него боролся – Хазаровский плюнет и переступит. Я спас ему жизнь, а он отправил меня в ссылку, чтобы не ссориться с Народным Собранием, а потом сюда, к восторгу Евгения Львовича. Мы были с ним в одной лодке, точнее в одном гравиплане, я спас и его, и себя. И он вернулся на свой Олимп, а я в свой Аид.

– Анри, еще немного и тебя отправят в коррекционный корпус сразу, после этого обеда, и тогда позор на мою седую голову, – вздохнул Ройтман.

– Не вижу оснований, – сказал Дмитрий. – Нам сейчас нужно обсуждать не мнение господина Вальдо об императоре, а как господину Вальдо расплатиться по гражданским искам. А Леониду Аркадьевичу надо сказать «спасибо». В любом случае!

– Спасибо! Я уже сказал. Я действительно благодарен. Без него бы и этого не было.

С обедом было покончено, солнце за окном клонилось к вершинам сосен, и мы встали из-за стола.

– Анри, сегодня к семи приходите в мою аудиторию в учебном центре. Нам надо обсудить наши планы. Будет хорошо, если вы заранее их обдумаете.

И он протянул мне руку для рукопожатия.

– До вечера.

– Господин Кастальский, а вас не передергивает каждый раз? – спросил я. – Вы всем убийцам пожимаете руки?

– Только тем, с кем лично знаком, – сказал он. – Нет, не передергивает.

И рукопожатие состоялось.

– Привыкли, господин Кастальский? – поинтересовался я.

– Анри, во-первых, давайте не так официально. В ответ на «господина Кастальского» я буду вынужден называть вас «господин Вальдо», а это, поверьте мне, повредит делу. А, во-вторых, мне очевидно предстоит интересная работа. Вы представляете собой замечательный материал для психолога. Как вам удается так виртуозно сочетать обиду на императора с благодарностью и восхищением им, а презрение к себе с непомерной гордыней?

Ройтман хмыкнул и заулыбался.

– Нарциссизм недолечили, Евгений Львович? – спросил я.

– Не ставили целью долечить, – заметил он. – Так гораздо интереснее.

– Не хотите прочитать господину Кастальскому лекцию по вальдологии? А то он, по-моему, растерялся.

– Ты меня недооцениваешь, Анри, – сказал Ройтман. – Я ему скинул полный учебный курс вместе с твоим делом. Дима его, кажется, еще не изучил досконально, но, видимо, просмотрел. Судя по тому, что не делает явных ляпов.

– Ну, тогда мне остается только смириться и покориться судьбе, – хмыкнул я.

Глава 8

Мы попрощались с Дмитрием, и я отправился на стоянку гравипланов провожать Ройтмана и Артура. До семи еще оставалось часа два.

– Навещай меня иногда, – попросил я сына. – Ну, удачи!

– Тебе она тоже не помешает, отец.

И мы обнялись.

Миниплан принял их и унес в сумеречное небо, а я сел на лавочку, честно намереваясь «обдумать планы». Вся обстановка до боли напоминала такое же прощание в Чистом. Только тогда было лето, и еще не отгорел северный закат.

В сумерках вспыхнули круглые фонари, зажигая искрами подтаявший снег. Пахло хвоей и свежей землей. И думать не хотелось ни о чем. Просто сидеть и смотреть на фонари, снег, пробивающуюся сквозь него первую траву, сосны и темнеющее небо.

Все-таки не четыре стены, не прогулки во дворе, куда не проникает солнце. Все-таки почти свобода. Только решают всякий раз за меня. И что толку от моих планов?

Они давно обдуманы, я бы хотел продолжить то, что начал. Народное собрание, история Тессы, моя северная ботаника. От последней меня, правда, оторвали и вряд ли позволят вернуться. Здесь флора другая: гораздо южнее и почти нет аборигенной. Но с другой стороны не было ли это мое занятие во многом позой?

Стоит ли оканчивать Кириопольский университет? Сомневаюсь. Не перерос ли я его? С другой стороны, системное образование всегда лучше разрозненного. А самоучка – почти всегда дилетант. Так что, наверное, да.

Гражданские иски? Идея расплатиться по искам всегда казалась мне малореалистичной. Половину гонораров с меня вычитают, за полгода после выхода «Истории Тессы» получилось пятьсот тысяч, что, конечно, очень много для писателя. Но для того, чтобы рассчитаться такими темпами мне понадобится две тысячи лет. Я, конечно, надеюсь прожить подольше, но не настолько. Куда реалистичнее расплатиться с ПЦ. Там осталось полтора миллиона. Расплачусь. С ПЦ, но не с гражданскими исками.

От входа на стоянку послышались шаги. Я обернулся. Ко мне приближался парень лет тридцати в черной зимней куртке с мехом и черных брюках. Без шапки. Я, впрочем, тоже. Тепло. Формы здесь нет ни для заключенных, ни для персонала. Так что не угадаешь, кто перед тобой, и надо ли вставать. А надо ли здесь вообще вставать перед сотрудниками? Кастальский не просветил. Судя по рукопожатию, видимо, нет. С другой стороны, почему нет? Долг вежливости.

Я, на всякий случай встал.

– Добрый вечер, – сказал я.

Парень улыбнулся мне.

– Добрый вечер! Я вас раньше не видел. Новенький?

– Сегодня приехал.

– Понятно.

И он протянул мне руку.

– Михаил.

– Очень приятно, – сказал я. – Анри Вальдо.

Он посмотрел на меня внимательнее.

– Тот самый?

– Конечно. Вы психолог, Михаил?

Он рассмеялся.

– Боже упаси!

– Сотрудник?

– Да нет. Такой же, как и вы. Реабилитант.

Я пожал ему руку.

– Вы не торопитесь, Михаил?

– Нет.

– Тогда присядем?

– Хорошо.

И мы сели на лавочку.

– Давно здесь? – спросил я.

– Второй год.

– Солидно. Значит, все знаете.

– Многое. А вам сколько влепили?

– Десять.

– Месяцев?

– Лет.

– Ни хрена себе!

– Строго говоря, девять с половиной. Полгода я провел в ссылке, в деревне Чистое. Насколько я понимаю, это засчитывается. И в ПЦ было девять с половиной.

– У меня ПЦ было два года, – сказал Михаил, – и три года здесь.

– Тоже серьезно. Насколько я помню, заговорщикам, которые чуть не взорвали нас с Хазаровским, дали меньше.

– Значит, жертв было меньше.

Я задумался. Кривин. Телохранитель Нагорного… и ведь все! Еще троих планировали убить, но не смогли.

– Двое, – сказал я.

– Ну, еще бы! И на всю компанию. А у меня пятеро на одного. И у них по убеждению, а я за деньги. Считается, что за деньги хуже.

– А какой был блок?

– «D5».

– Убийство по найму?

– Да, убийство по найму. К тому же мне влепили «криминальную профессию», а, значит, курс реабилитации по максимуму. Но через год можно будет жить в городе, а сюда только прилетать на беседы. Здесь рядом Озерное, пять минут лета.

Я посмотрел на него внимательнее. Прямой нос, темные волосы, короткая стрижка, серые глаза. Высок, широкоплеч. Лицо простое. Этакий парень с рабочей окраины. Не моего круга, конечно, но дураком не выглядит. Видимо из тех, что в молодости ценят только силу и презирают женщин и интеллигентов. А к середине жизни вдруг умнеют и заводят свой маленький бизнес по торговле, ремонту или перевозкам. Иногда даже успешный.

– Михаил, дело в том, что к процедуре моего направления сюда, вообще говоря, можно придраться, – начал я. – Она далеко не безупречна. Меня отправил Хазаровский личным указом. А указы в отношении конкретных людей он может принимать только в ограниченном числе случаев. Награждая, например. Назначая на должность. Милуя. Или смягчая наказание. Но можно ли считать смягчением наказания возвращение из ссылки в Реабилитационные Центр, вопрос спорный.

Так что в принципе я могу попросить Камиллу – это мой адвокат – оспорить это решение. И есть надежда, что оспорим. Вопрос: стоит ли. В некоторых отношениях мне здесь понравилось больше, чем в Чистом. Возможно, я заблуждаюсь. Кастальский говорит, что после ПЦ народ «летает», и что здесь гибрид санатория с университетом. Ройтман считает, что мне здесь быть просто необходимо и очень правильно. Да и на меня это место произвело не самое плохое впечатление. Михаил, а как на самом деле?

– Вы у Кастальского?

– Да. У Дмитрия Кастальского.

– Я тоже у него. Мягко, конечно стелет.

– А спать каково?

– Вообще не заснешь. Вы знаете, что от него на коррекционку уезжают с полпинка?

– Нет.

– Именно так. Причем неважно, насколько он нахваливал тебя перед этим. Накосячил – идешь на коррекционку. Я и то туда загремел на пять дней за сущую ерунду.

– За что?

– За полбокала вина. Мне тогда разрешили вылетать в город, я и выпил в одном кафе. Никого не ударил, не обругал, голоса не повысил, вел себя совершенно пристойно – просто за сам факт, потому что Кастальский не разрешал. Глубокий смысл не в том, что пить нельзя – через полгода Кастальский разрешил – а в том, что мы должны соблюдать запреты, иногда не понимая их смысл, или даже не принимая их. Одно из условий жизни в обществе.

Кастальский потащил меня к коррекционному психологу. Он посмотрел и сказал: вещички собирайте, пять суток. А они здесь на коррекционке не церемонятся: кондактин колют сразу. И под БП. Без подготовки, без всякой предварительной коррекции. Какая-такая предварительная коррекция? Вы что не знаете, что такое «кондактин»? Здесь все это очень хорошо знают. Более чем.

– Вам делали глубокую коррекцию?

– Естественно. И здесь пять дней, и в ПЦ три месяца: и под лопатку, и под другую лопатку, и в плечо.

– Три месяца? Всего то. Мне в общей сложности его кололи почти год, правда, с перерывами.

– И мне с перерывами. Но от этого, честно говоря, не легче. Хотя я даже ни разу не вырубился. Иногда народ вырубается.

– Знаю, – усмехнулся я. – Я тоже крепкий.

Мысль о том, что здесь можно огрести глубокую коррекцию, причем без подготовки, меня естественно не порадовала.

Литвинов мне трижды откладывал эту развлекуху. Они приходили с Ройтманом, разговаривали, смотрели состояние нейронной сети, объясняли действие кондактина. «Анри, нам надо довольно серьезно изменить некоторые связи. Для этого обычной психокоррекции мало. Нам надо провести через гемато-энцефалический барьер более тяжелые молекулы. Для того, чтобы приоткрыть нам путь есть специальный препарат кондактин. Его действие не очень приятно. Надо будет потерпеть. Но сделать это совершенно необходимо. Как вы на это смотрите, Анри?»

Я хмыкал: «Какое имеет значение то, как я на это смотрю? Вы же все равно сделаете то, что считаете нужным. Я не в восторге, если вам действительно интересно мое мнение». Литвинов вздыхал и говорил: «К сожалению, Анри пока не готов. Пойдемте, Евгений Львович». И красная надпись «глубокая коррекция, первый этап, три цикла из пяти инъекций» на экране над моей кроватью каждый раз меняла число.

Наконец, я ответил «хорошо» и «да, я потерплю». Но спросил: «Господа, зачем вам все-таки мое согласие?» «Курс тяжелый, и сотрудничество пациента – наилучший вариант, – объяснил Литвинов. – Я не хочу каждый раз охрану вызывать. Гораздо лучше, когда вы сами хотите избавиться от некоторых неприятных черт в себе и готовы для этого немного пострадать».

Меня попросили снять рубашку и лечь на живот. «Анри, сейчас будет немного больно, – сказал Ройтман. – Но больно максимум десять секунд. Потом начинает действовать анестетик. Считайте до десяти». Я почувствовал укол под лопатку, но считать не смог, потому что больно было зверски. Считал Ройтман.

«Им было больнее», – беспощадно прокомментировал Литвинов. На счете «десять» боль действительно начала отпускать. «Вы мне что сульфазин ввели?» – слабо спросил я, когда снова обрел дар речи и уверенность, что не закричу, если открою рот. «Боже упаси, – сказал Литвинов. – Действие похоже, конечно, но кондактин – куда мене вредный и куда более адресный препарат». «Анри молодцом, – похвалил Ройтман, – не застонал даже». Они подождали минут десть и попросили меня сесть на кровати, что далось мне с некоторым трудом. От кондактина кружилась голова, и бросало в жар. Думаю, температура поднялась градусов до сорока. Все плыло перед глазами. А потом меня потащили под биопрограммер. Через весь коридор блока «F5».

– Михаил, а здесь БПшники в каждой камере над кроватью на коррекционке? – спросил я.

– Да, слава богу. Я застал хождение к БП по коридору блока, правда, недолго, в самом начале. Первый этап проходил. Здесь этого нет. По-божески.

– Понятно. Просто интересно, что меня ждет.

– Положа руку на сердце, это не обязательно ждет. У нас есть парень, который ни разу туда не гремел. Просто делает все от и до и даже более. Учится, не пьет. Кастальский им доволен. Он очень любит, когда учатся. Даже если ты ему говоришь, что тебе мало того, что по искам платить, еще и семью кормить надо, он отвечает: «Ладно, днем работайте. А вечером будете учиться».

В общем, загружает он по самые уши. Когда еще вводную мораль читал, помню он говорил, что в столовую можно только в крайнем случае, если уж совсем некогда готовить самому. Я тогда подумал: «Как-так? В автоповар продукты пихнуть некогда?» А потом у меня это регулярно начало не получаться.

Факт, некогда. Он меня и спрашивает на одной из бесед: «Миша, вы гулять успеваете?» «Нет, – говорю, – только до магазина и обратно. И то не всегда». Он: «Миша, с десяти до одиннадцати вечера у вас прогулка. В обязательном порядке». «Дмитрий, – говорю, – вы же меня потом сами на коррекционку отправите за первую несданную сессию». «На коррекционку отправляют за лень, а не за несданную сессию, а я вижу, что вы стараетесь».

– Реально загреметь на коррекционку за несданную сессию?

– Еще бы! Основная причина.

– А тот парень, что любим Кастальским и ничего никогда не нарушал, он за что?

– «E5». Махдийский террорист. Хасаном зовут. Трупов на нем, конечно, поменьше, чем на вас, господин Вальдо, но много больше, чем на мне. В ПЦ два с половиной года оттрубил, и ему было сказано, что если он немедленно возвращается на родину, от него больше ничего не требуется, реабилитация – это для граждан Кратоса. На что он ответил, что у него сменились идеалы, убеждения, цели, приоритеты, и он хочет остаться. Ему говорят: «Тогда пять лет в РЦ». И он согласился.

– Зря, – сказал я. – Здесь его все равно не простят, а на Махди сочтут предателем.

– Не думаю. Железный парень. Башкой стену прошибет.

– Как я посмотрю, группа у вас выдающаяся, – заметил я. – Ниже пятерки нет?

– Есть «D4». Ограбление с убийством. Два трупа. Максимом зовут. Ювелирку пытался взять. Но полиция приехала раньше, чем он ожидал. Так что убийство полицейского, что само по себе тянет на «D4». И еще одного посетителя задел, а тот не выжил.

– Дурак! – сказал я. – Герой хренов! Наверное, и взял-то на два цента.

– Это точно! Да мы все не умнее были. Между прочим, группа действительно очень хорошая. Самурайская такая. Все считали себя воинами, считали, что сражаются на некой войне. Не всегда по убеждению, иногда за деньги. Но все равно на войне, даже если наемником. Здесь есть гораздо хуже. Ну, может быть не хуже, но отвратительнее: расчлененка, сексуальное насилие, извращения всякие. А у нас нормальные ребята.

– После ПЦ все нормальные.

– Не скажите. Я бы не хотел быть в одной группе с каким-нибудь идиотом, который убил и расчленил свою жену и ребенка, даже если его самого сейчас от этого трясет.

– А со мной вы бы хотели быть в одной группе?

– С вами да. Вы же воин, господин Вальдо.

– А четвертый у вас кто?

– Четвертого нет. Был парень, из Озерного к нам ездил. Бывший бандит. Но у него кончился курс, так что Кастальский сказал: «До свидания» и пожелал удачи. У него, кстати, бизнес в Озерном. К себе зовет, как только учиться закончу.

– Понятно, – сказал я. – Что-то мне подсказывает, что это место для меня.

– Да вряд ли, мы ведь все здесь уже давно, а вы – первый день. Новеньких обычно загоняют в группы к новеньким.

– Ну, может быть.

Стемнело совсем. Небо стало черным, так что кроны сосен почти слились с ним, зато снег в свете фонарей казался еще ярче. Сеть утверждала, что уже половина седьмого.

– Отсюда до учебного корпуса долго идти? – спросил я.

– Минут десять.

– Ну, ладно, потихоньку прогуляюсь. Не люблю опаздывать. У меня в семь беседа с Кастальским.

– Предварительная?

– Составление плана реабилитации.

– Понятно. Это и есть предварительная. Вы план будете месяц составлять. Сегодня так, первые наброски.

Я поднялся со скамейки и протянул ему руку.

– Думаю, еще встретимся не раз, – сказал я. – Вы заходите ко мне. Западный квартал, дом десять. Спасибо за ликбез.

– Я тоже в западном. Дом девятнадцать.

– Хорошо. Не забуду.

У входа в учебный корпус разговаривают несколько молодых людей. Реабилитанты, конечно. Мне пришло в голову, что у каждого из них за плечами минимум одно убийство при отягчающих обстоятельствах. А это значит либо под кайфом, либо на сексуальной почве, либо из корысти. Или больше, чем одно. А я прогуливаюсь здесь по темным дорожкам, и у меня нет оружия. Я конечно не позволил себе совсем потерять форму за последние двенадцать лет, но рукопашный бой никогда не был моей сильной стороной. С одним справлюсь, даже подготовленным, с двумя – может быть, с тремя – уже проблематично.

Чтобы кого-нибудь убить, мне нужна повстанческая армия, хотя бы отряд, минимум – лазерный пистолет. С другой стороны, с чего им против меня объединяться? Зато я, кажется, не утратил способность объединять.

Похоже, один фанат у меня уже появился.

Отвык я от этого. В последний раз люди шли за мной, когда я собирал ополчение для защиты Кратоса. Потом уединенная жизнь в Лагранже. Потом еще более уединенная в ссылке в Чистом. Я начал забывать кайф говорить «мои люди» и видеть восторженные глаза тех, кто готов за меня умереть.

Что сейчас осталось от моей хваленой харизмы? Сколько ее мне оставили? Смогу ли я повести за собой хотя бы местных убийц? Смогу я их хотя бы остановить?

Ройтман был совершенно спокоен относительно моей безопасности, когда отправлял сюда. С Евгением Львовичем понятно: он свято верит в эффективность психокоррекции. Ну, да, все прошли курс. Всем снижали агрессивность и стирали нежелательные нейронные связи. Но почему-то я не чувствую себя спокойнее, чем на сопках Чистого, с их аборигенной фауной.

Реабилитанты в упор смотрели на меня. Ну, конечно! Слухом же земля полнится. Знаменитый Анри Вальдо теперь один из них. Интересно, сколько трупов у них на всех?