Текст книги "Белый крест"

Раб Божий прочитал молитву пять раз, и пять раз ее с грехом пополам проговорили самурайки. Наконец он махнул рукой:

– Ладно. Научитесь еще. А теперь за мной. И не отставать.

С деревенской колокольни донесся тихий благовест утренней службы. Звон плыл по воздуху, и казалось, невидной птицею взмывал к небесам.

Компания вереницей спустилась с холма и потянулась к речке. В лучах солнца от воды поднимался легкий не то парок, не то туман. Чуть вдалеке под прибрежными ивами виднелись на воде мостки для удильщиков. Туда раб Божий и привел свой женский отряд.

Велел пожитки сложить в стороне, сесть и ждать.

Вскоре явился поп. Знатный то был поп – в плечах косая сажень, шагнет – метр позади оставляет, волосы под шапочкой вьются, лицо румяное, молодое, борода ровно подстрижена, в глазах – серьезность.

Раб Божий, завидев его, поднялся, за ним самурайки повставали.

Батюшка гулко поздоровался с честной компанией, в сомнении оглядел японок и спросил раба Божия:

– Понашемуто они понимают?

– Лопочут, отче. Да и я их подучиваю.

– Ну, за твою веру покрещу их. Восприемником будешь.

– Это крестнымто? Буду, отче.

– Бумага, карандаш есть? Имена крестильные записывай, какие давать буду.

Поп спустил свою сумку на землю и стал доставать все нужное для таинства. Двенадцать простых металлических крестиков на шнурках легли в траве на тряпице.

– Ну, приступим, помолясь. Разоблачай их до исподнего.

Японки, привычные к послушанию, стянули с себя все лишнее, оставшись в нижних сорочках. И почти сразу начали пристукивать зубами от утренней речной сырости.

Поп повернулся к востоку. Гулкий голос далеко разносился рекой.

Окунаемые трижды в реку во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, девицы вздумали поначалу визжать – вода была холодна. Когда же вылезли, стало им жарко, от мокрых тел валил пар. Поп каждой надел на шею крест и нарек православное имя. Раб Божий Федор огрызком карандаша аккуратно вывел их в списке напротив прежних. Самая старшая, Ихиро, стала в крещении Ириной. Юми – Ульяной. Танабе – Тамарой. Ега – Евдокией.

Напоследок поп сунул в рот каждой просфору, благословил и удалился. Рабу же Федору коротко велел:

– Наставляй в вере.

В этот день им шагалось легко и весело. К вечеру они проделали путь почти вдвое больший обычного. Земля словно сама стелилась под ноги, и солнце медлило покидать небосклон.

Накануне Мурманцев позвонил капитанкомандору Алябьеву и договорился о встрече, предмет которой называть по телефону не стал. Старик Алябьев был не упрям, не строг в субординации и добродушен, настаивать не стал. Если подчиненный просит о личной встрече, значит, в том есть надобность.

Еще с утра Мурманцев приметил из окна новую подозрительную личность, околачивающуюся возле дома.

– Знаешь, мне это начинает надоедать, честное слово, – сказал он жене. – Сейчас пойду и натравлю на него дворника, пусть гонит метлой. У Никодима руки давно на это чешутся.

Стаси выглянула в окно.

– Не знаю, поможет ли метла. Ты только посмотри на него. Явный фанатик с безумно горящими глазами.

– Фанатик чего?

– Идеи, конечно.

– Угу. Какой идеи? Телепатической связи с мировым потусторонним разумом?

– Ну, чтото вроде.

– С такими идеями надо не по улицам разгуливать, а сеансы трудотерапии отбывать в сумасшедшем доме.

Мурманцев сбежал вниз и вылетел на улицу. Подозрительная личность торчала на углу дома, привалившись к ограде. Мурманцев подкрался к нему сзади и схватил за шиворот. Мужичонка был так себе, ни рыба ни мясо, из не обремененных доходами разночинцев, плохонько одетый, хотя и с некой претензией. Пообтертые брючки в полоску, пальтецо с меховым, изрядно полысевшим воротником, суконная шапочкатаблетка с замызганным рисунком.

В руках Мурманцева он стал нелепо дергаться и смотрел дико.

– О чем я сейчас думаю? – грозно спросил Мурманцев.

Видимо, мужичок решил, что от немедленного ответа на вопрос зависит его жизнь, и потому сказал без запинки, случайно попав в точку:

– Меня убить?

Мурманцев немного остыл, но все еще держал крепко, почти отрывая воротник.

– Совершенно верно. Если вы не перестанете маячить под окнами моего дома, я сделаю это. Убирайтесь, и передайте вашему Порфирию Данилычу, чтобы настроил свои телепатические локаторы в другую сторону. Иначе им займутся люди, которые не любят шуток.

– Я, я… – человек от испуга стал мямлить и заикаться, – не знаю никакого Порфирия… этого… Данилыча.

– Ах даже так? – Мурманцев встряхнул его. Воротник затрещал и частью отделился от пальто. – Очень интересно. А может, вы и Петра Иваныча с Мефодием Михайлычем не знаете?

Проходимец затряс головой.

– Не… не знаю. Я, я не местный.

– Так, – сказал Мурманцев, оглядываясь. Потом потащил соглядатая к воротам. Тот не упирался, покорно перебирал ногами.

Мурманцев приволок его в сад, прижал к облетевшему вишневому деревцу. И требовательно произнес:

– Я слушаю.

Мужичок понял, что расправа откладывается и что можно даже показать себя. Притиснутый локтем Мурманцева к стволу, он весь подобрался и неким образом приосанился. Вздернул подбородок и с достоинством изрек:

– Я аналитический психолог.

Мурманцев резко отдернул руку, отшатнувшись как от чумного.

– Вот только сектантов мне и не хватало, – сказал, морщась.

– Психоаналитика – это серьезная наука, милостивый государь, – возразил проходимец, отлипая от ствола.

– Серьезная сектантская лженаука, – брезгливо подтвердил Мурманцев. – Что вам нужно и кто вас послал следить за моим домом?

– Меня никто не посылал, сударь. Когда в моей помощи ктото нуждается, я прихожу сам. Не могу не прийти.

Произнося эту патетическую тираду, мужичок пытался приладить на место оторванную половину воротника.

– Ну и кто же здесь нуждается?

– Ребенок, сударь!

– Какой ребенок? – не сразу понял Мурманцев.

– Который живет в этом доме. Вы его отец, сударь? Я узнал, что у вашего мальчика серьезные проблемы. Он болен и нуждается в помощи квалифицированного специалистапсихолога. Такой специалист перед вами. Филипп Кузьмич Залихватский к вашим услугам, сударь. – Он уронил голову на грудь.

Мурманцев слушал, не веря ушам. Сектант, последователь какогонибудь безумного ересиарха, предлагает услуги лекаря ребенкумутанту, о котором неизвестно даже, осталась ли в нем душа человеческая.

«Нет, в этом чтото есть», – сказал он себе. Сектантская наука психология фактически отвергала существование души. Потому что ведь нельзя же всерьез считать душой продукт нервной деятельности мозга, как полагают эти «ученые». Они отрицают, что мозг есть орудие души. «А ведь Стефан действительно может быть воплощением их идеек, – пришло ему в голову. – Человек, которым управляет нечто, похожее на помойку инстинктов и разного рода эгоизмов, скопище комплексовдеймонов – читай демонов…».

– Я представляю, сударь, школу архетипической глубинной психологии, – продолжал Филипп Кузьмич Залихватский, приободряясь тем, что его не перебивают и не гонят взашей, как не раз, очевидно, бывало. – Ваш мальчик страдает аутизмом. Я берусь исцелить его. Болезнь, несомненно, проистекает от повышенного, безусловно врожденного, чувства неполноценности. Это чувство провоцирует развитие невротического мышления, неких болезненных фантазий, защищающих личность от мира. Я практикую метод активного воображения. Он позволяет вымещать невротические фантазии посредством глубинного самопознания, пробуждения, так сказать, архетипов. Правильное самопознание, сударь, творит настоящие чудеса исцеления! Оно помогает вырвать личность из рамок прежних, слишком тесных, убеждений и предрассудков, которые и порождают мучительную безысходность болезни…

Он бы еще долго мог разливаться соловьем, если бы Мурманцев не оборвал речь коротким и твердым:

– Вон.

– Что? – осекся психоаналитик.

– Пошел вон отсюда, – расшифровал Мурманцев. – И чтобы я тебя больше не видел.

Филипп Кузьмич снова приосанился и сменил ученые интонации на истеричные:

– Сударь, вы порвали мне пальто. Я приличный человек и вынужден требовать у вас возмещения убытков.

Мурманцев снова оглядел его с ног до головы. «Приличный человек» выглядел довольно жалко. Отчегото создавалось впечатление, что он и не ел несколько дней, пребывая в глубокой нужде. Хотя наверняка это было ложное впечатление. Мурманцев нашел в кармане трехрублевку и уронил к ногам психоаналитика. Залихватский немедленно подобрал купюру и спрятал.

– Если вы все же передумаете, сударь, я к вашим ус…

– Чтобы через пять секунд тебя тут не было.

Филипп Кузьмич вихляющей походкой потрусил к воротам.

– Стоять! – негромко окликнул его Мурманцев.

Психоаналитик встал как вкопанный, робко посмотрел через плечо.

– Где поселился?

Залихватский повернулся, растянув губы в подобострастной улыбке.

– Коннозаводская, девять. Дом вдовы Карзинкиной. Она моя дальняя родственница, сударь. Живу у нее, когда приезжаю сюда.

«Врет, мерзавец, – подумал Мурманцев. – Никакая она ему не родственница. Небось в постели вдовушки теплее, чем в гостинице».

– Убирайся.

Мурманцев пошел в дом.

Жене он даже не стал говорить, какого рода фанатик ошивался под окнами. Ни к чему расстраивать беременную женщину.

В полдень он поехал к Алябьеву. Капитанкомандор жил на окраине города, в златоверхих хоромах, за которыми уже начинались лесные пригорки и лужайки. Василий Федорович, пятидесятилетний седоватый крепыш с лицом ласкового дядюшки, усадил Мурманцева за стол вместе со всеми домочадцами, коих в семействе Алябьева было девять душ, не считая его самого. Пятеро детей, самому старшему – четырнадцать, все как один веселые проказники, поначалу при госте вели себя чинно, но быстро развоевались и затеяли полуподстольную возню. Родители не обращали на них внимания, потому что, как объяснили Мурманцеву, приструнить разбойников умела только их нянька, но как раз сегодня она отправилась лечить зубы.

Обед был сытен и тем немного утомителен. Когда наконец Алябьев пригласил гостя в кабинет, Мурманцев уже успел подзабыть, для чего он здесь. Капитанкомандора он видел всего второй раз, в первый – приехал к начальству отрекомендоваться. Но даже при первой встрече у него очень быстро возникло ощущение, что знакомы они всю жизнь. Старик Алябьев относился ко всем своим подчиненным моложе его самого как к собственным детям. И именно это, а не что другое, делало его первоклассным офицером и незаменимым корпусным администратором.

Они уселись в креслах, Алябьев сложил руки домиком и нацелил немного рассеянный взгляд на Мурманцева. Горничная принесла послеобеденный кофе и разлила по чашкам.

– Итак? – Алябьев заморгал, обжегшись кофеем.

– Я хочу просить у вас, Василий Федорович, помощи и совета.

– Слушаю вас внимательно, Савва Андреич.

– Вы как губернский координатор знаете, какая задача поставлена передо мной и моей женой. И, я не сомневаюсь, вам известно немного больше, чем мне.

– Что вы хотите узнать?

– Проводилось ли тестирование ребенка на биотроне? – прямо спросил Мурманцев.

Алябьев подумал.

– Я не слышал об этом. Скорее всего, не проводилось.

– Мне кажется это явным упущением.

– Не согласен с вами, Савва Андреич. Биотрон всего лишь искусственное создание. Да, его интеллект превышает человеческие способности. Он обладает гибким ассоциативным мышлением, воспринимает и воспроизводит многие эмоции, превосходно выполняет функции безличного управления и администрирования. Но человеческая душа для него – потемки. Впрочем, как и для людей. Биотрон не отличит душу от заменившего ее духа.

Мурманцев медленно кивнул.

– Возможно. Да, наверное, не отличит. Но биотрон – всего лишь копия, созданная Цветковым. А при любом копировании утрачиваются некоторые свойства оригинала.

– Ах вот вы о чем.

– Да, о «голосе Бога», как его называли.

– Боюсь, его назвали так невежды. Я прекрасно помню то время. Мне было девятнадцать, когда прогремела эта история. – Василий Федорович на глазах погружался в ностальгию. – Учился на втором курсе Академии. Конечно, мы, курсанты, узнавали подробности как и все остальные – из прессы. Как же, это было открытие века – но при этом окруженное нимбом секретности. В газеты попадали фактически лишь слухи. В точности никто ничего не знал. Да и сейчас не знают. До сих пор биотрон остается государственной тайной. Профессора Цветкова тогда представили к награде. Но он не захотел награды и исчез. Попросту сбежал.

– Как сбежал?! – Мурманцев был неприятно поражен. – Куда?

– Ох, вы, дорогой, меня неправильно поняли. Профессор бежал не за границу. Наверное, он испугался славы. Или огромности своего изобретения. И захотел уединения. Он тайно ушел в монастырь, подальше к окраинам. Его, конечно, искали. А когда нашли, оставили в покое. В прессе не проскочило ни строчки. Я узнал об этом только лет двадцать спустя. Возможно, бывший профессор уже оставил эту грешную землю. Тридцать лет назад ему было приблизительно как сейчас мне, под пятьдесят.

– А что оригинал? – напомнил Мурманцев, с жадностью глядя на капитанкомандора. Старик Алябьев, как заветная шкатулка, был просто набит познавательной информацией.

Василий Федорович допил кофе и полюбовался кофейной гущей на дне чашки.

– Оригинал был уничтожен, – просто, без затей ответил капитанкомандор.

Мурманцев онемел. В его представлении это было фактически государственным преступлением. И ему сообщали об этом таким спокойным, безмятежным тоном!

– Кем уничтожен? – выдавил он.

– Когда профессор исчез, обнаружили и пропажу камня. Он хранился в лаборатории Института плазмы, в сейфе. При обыске дома профессора нашли осколки на полу в его спальне. Камень был разбит на мелкие кусочки.

– Это сделал Цветков?!

Алябьев покачал головой.

– Все так подумали. Но при исследовании осколков эксперты пришли к странному выводу – камень не испытывал ни давления, ни удара. Он просто рассыпался. Распался на куски. Словно какаято внутренняя сила перестала удерживать вместе его кристаллы. Так бывает. – Василий Федорович сожалеюще развел руками. – Душа отлетает, и плоть мертвеет, разлагается.

– Вы хотите сказать, камень был живой?! – Мурманцев уже немножко начал уставать от такого количества потрясений за столь короткий отрезок времени.

– Профессор намекал на это. Он никогда никому не рассказывал, откуда у него этот камень. Много лет назад я случайно познакомился с одним из его коллег. Мы разговорились. От него я услышал странные слова – профессор как будто стеснялся темы происхождения камня. Или нет, не стеснялся. Было употреблено другое выражение. – Старик Алябьев прикрыл глаза рукой, вспоминая. – У него во взгляде появлялось чувство вины – так он сказал. Профессор чувствовал себя виноватым. В чем, перед кем, почему – Бог знает. Когда его нашли – в какомто глухом монастырьке, в рясе послушника, – он подтвердил, что камень рассыпался сам. Но не добавил больше ничего. Вы знаете, монастырский устав позволяет насельникам не отвечать на вопросы государственных дознавателей.

– Он ушел в монастырь изза этого чувства вины! – быстро сказал Мурманцев. – И это както связано с тем, что камень был живой. А потом умер.

– Справедливая версия. Только нам уже никогда не узнать, что там произошло на самом деле. Все быльем поросло.

Мурманцев сосредоточенно пилил взглядом край стола. Чтото вырисовывалось в голове. Нечто исключительно занимательное.

– Все да не все, – ответил он. – В истории с памятником профессору действительно есть чтото мистическое.

– Во всей истории биотрона есть большой элемент мистики, – добродушно усмехнулся Алябьев.

Мурманцев вскинул голову.

– Василий Федорыч, могу я попросить вас войти сейчас в центральный архивный фонд данных?

Алябьев поднял брови.

– Архив профессора Цветкова закрыт для обычного доступа, если вы об этом.

– Я понимаю. Но должна быть и не закрытая информация. Официальная часть, так сказать.

– Ради Бога. – Капитанкомандор пересел за стол и разбудил свой компьютер. – Но ничего нового вы там не найдете. – Он пощелкал клавишами. – Вот, пожалуйста. Здесь гораздо меньше, чем я вам рассказал.

Алябьев повернул к нему экран, подвинул пульт.

Мурманцев быстро нашел что хотел. И едваедва сумел скрыть волнение. Снимок был более чем тридцатилетней давности, но он снова узнал в этом лице знакомые черты. На сей раз не памятник, а сам профессор Цветков смотрел на него чуть прищуренными близорукими глазами. Здесь ему не больше сорока. Мурманцев представил, каким он мог стать в семьдесят с лишним. Добавил морщины и глубокие складки на переносице, проредил волосы, подставил седенькую бороду. И с большой долей уверенности сказал себе: «Это он». Отец Галактион. Монах Белоярской обители Преображения Господня, что стоит уже четыре столетия возле речки Надым в Западной Сибири. Видно, одними путями бежали от соблазнов мирской суеты гениальный ученый Цветков и раненый в сердце выпускник Академии Белой Гвардии Мурманцев.

– Да вы будто привидение там увидели, Савва Андреич, – забеспокоился Алябьев.

Мурманцев из какогото неясного побуждения быстро пролистнул страницу.

– Нетнет, ничего. Я вспомнил, как в моем саду лежал памятник с как будто отрубленной головой. Странное ощущение. – Он передернул плечами, продолжая бессмысленно прокручивать уже ненужные страницы.

И вдруг глаз снова зацепился за нечто знакомое. Мурманцев на миг остолбенел, потом спешно отлистнул назад. Никаких сомнений – три зигзага молнии в круге. Эмблема, над которой он себе голову чуть не сломал. Буквально за три секунды он проглотил, не жуя, сопроводительный текст, задумался, потом начал сначала, с чувством, с толком, с расстановкой.

И через пару минут, оторвавшись от экрана, потрясенно посмотрел на Алябьева.

– Я знаю, кто умер в моем саду.

Капитан командор резко выпрямился в кресле и потребовал:

– Подробнее!

Мурманцев повернул экран. Алябьев торопливо пробежал глазами текст. Потом какимто грустным, усталым жестом подпер рукой голову, глядя в стол. Посидел так с полминуты, а затем треснул ребром ладони по краю столешницы. Сморщился от боли.

– Старею, видимо, – молвил он, словно жалуясь. – Память дырявая стала. Мне бы сразу подумать об этом, да смутил меня ваш пресловутый «японский след». Этот значок действительно в самом начале был обозначением биотрона. Потом стал эмблемой Сетевой Гильдии. Вернее, гильдмастеров спецкласса, работавших с биотронами. Но отчегото она не прижилась, возможно, как раз изза совпадения с японским символом. Хотя вряд ли. Но в результате Гильдия осталась вообще без эмблемы.

– Поэтому он использовал старую, чтобы рассказать о себе, – подхватил Мурманцев. – У него уже не оставалось сил на чтото другое. Этот человек – губернский гильдмастер. И его пытали, чтобы получить доступ к биотрону. Отрезанный мизинец! У него забрали ключ от сейфа биотрона!

Капитан командор уже давил клавиши видеотелефона.

– Канцелярия! Капитанкомандор Белогвардии Алябьев на связи. Что у вас там с гильдмастером?

– Уточните, пожалуйста, вопрос.

– Когда его в последний раз видели?

– Варнек был в двухнедельном отпуске, господин капитанкомандор.

– Что значит был?

– Позавчера он вернулся. Минутку… Сигнал открытия сейфа и идентификации ключа зарегистрирован в семь сорок девять утра среды.

– Лично его ктонибудь видел?

– Не имею представления, господин капитанкомандор… Подождитека… Чтото странное. Сигнала закрытия сейфа не было. Что же, он до сих пор там?… – Голос секретаря стал растерянным.

Мурманцев восхищенно наблюдал за Алябьевым – старик не терял самообладания. Сам же Мурманцев, сидя в кресле, едва не приплясывал от возбуждения, желания немедленно бежать и хватать головорезашпиона.

– Слушайте меня внимательно, – говорил Василий Федорович. – Ничего не предпринимайте и не подходите к сейфу. Свяжитесь с заменяющим гильдмастером и срочно вызовите его. Через пятнадцать минут он должен быть там. Вам все ясно?

– Да, господин капитанкомандор, – полуобморочно пролепетал секретарь.

Алябьев набрал другой номер.

– Дежурный! Немедленно группу подкрепления к зданию губернской администрации. Через двадцать минут буду там лично.

– Слушаюсь, господин капитанкомандор.

Алябьев встал.

– Давненько такого не было. Хорошая встряска для моих старых костей, а, Савва Андреич?

– Да вы моложе многих молодых, Василий Федорыч, – запротестовал Мурманцев.

Алябьев выдвинул ящик стола и вынул кобуру с пистолетом.

– Оружия у вас при себе, так понимаю, нет?

– Помилуйте, Василий Федорыч!

– Берите. На всякий случай. Потом вернете. Самто я не очень люблю пушками размахивать.

Мурманцев пристегнул кобуру к поясу и закрыл полой костюмавизитки.

– Ну а теперь ходу, как говорят в народе, – сказал Алябьев.

ГЛАВА 5

На место они прибыли одновременно с группой подкрепления – Летучим отрядом Корпуса особого назначения Белогвардии. Бойцы высыпали из автобуса и распределились у всех входов в здание. В серокоричневой бронеформе они почти сливались с уличным фоном. Наголовники с непробиваемым щитком на лице, экраном ночного видения, закрепленным в верхнем положении, и микрофоном придавали им вид зловещефантастический.

Алябьев коротко отдал распоряжения и кивнул Мурманцеву. Они поднялись по ступенькам главного портика и вошли в здание губернской администрации. Позади неслышно ступали два бойца подкрепления.

Их встретил взволнованный служащий Канцелярии.

– Не понимаю, что могло случиться. Варнек все еще там. Биотрон работает в нормальном режиме…

– Второй гильдмастер на месте? – перебил его капитанкомандор.

– С минуты на минуту должен… а вот и он, господа!

От входа к ним шел рыжеволосый, светлоглазый великан в комбинезоне. Над губой у него серебрился пушок, на скулах играли желваки. Он излучал абсолютную уверенность в себе.

– Нас будут штурмовать? – чуть улыбаясь, спросил он и поглядел на бойцов, вооруженных аккуратными, небольшими парализаторами и шоковыми гранатами. – Что случилось, господа?

– Капитанкомандор Белой Гвардии Алябьев. Это – капитан Мурманцев. Вас вызвали для того, чтобы открыть сейф биотрона. Мы подозреваем, что туда проник преступник.

Великан слегка изменился в лице.

– Гильдмастер спецкласса Сапожников, – назвал он себя. – А что с Варнеком? Он еще в отпуске?

– Варнек, скорее всего, убит. Тело еще официально не опознано. Не будем терять времени. Проведите нас к сейфу.

Сапожников на секунду окаменел. Потом встряхнул головой.

– Ну, кто бы это ни был, я хочу увидеть этого гада.

Он повел их через холл к лестнице. Служащий Канцелярии, услышав про труп, сильно побледнел, перекрестился, а затем увязался следом за всеми. По пути встречались и другие служащие, мелкие чиновники губернского узла управления. Они отскакивали к стенам, пропуская всю группу, долго, озадаченно смотрели им в спины, и Бог знает о чем думали.

Сейф биотрона находился в левом крыле здания на третьем, последнем, этаже. Они долго шли пустыми, изогнутыми коридорами и, наконец, уперлись в металлическую дверь с табличкой «Административноаналитическая система Биотрон». Гильдмастер открыл ее обыкновенным электронным ключом со связки. Когда Алябьев, Мурманцев и двое бойцов вошли, Сапожников прихлопнул дверь перед носом у служащего Канцелярии. Посторонним вход был запрещен. А посторонними по отношению к биотрону являлись все без исключения исполнительные чиновники администрации. Общаться с биотроном могли только гильдмастеры спецкласса, имеющие личный ключ.