Текст книги "Белый крест"

Автор книги: Наталья Иртенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Стефан, – неуверенно сказал он.

И в ответ, дико вздрогнув, услышал:

– Его. Зовут. Антон.

Это произнес ребенок. Голосом явственно чужим. Не детским. Не человеческим. Утробным. Таким голосом говорит несмазанная скрипучая дверь. Или гора ржавого железа под прессом.

Мурманцев выпустил руки ребенка и отступил от кроватки. Это было выше его сил. Он медленно опустился на пол у стены и сжал голову ладонями. Но вдруг вскочил, поднял иконы, поставил на место и стал молиться. Церковные молитвы вперемешку с собственными, рваными, нескладными, горячими. Сбиваясь, перескакивая, чувствуя на себе протыкающий взгляд существа, лежащего в кроватке.

Оно именно лежало. Не пыталось встать или сесть. Не издало больше ни звука. И смотрело с ненавистью.

В таком положении их и застал отец Иосиф. Мурманцев повернулся. Хотел чтото сказать, объяснить – не смог. Да и что тут было объяснять. Не меньше двух литров крови в детской кроватке и обжигающие злобой глаза ребенка. Отец Иосиф, приходской священник церкви Андрея Первозванного, что в переулке неподалеку, склонился над маленьким тельцем. Умное, красивое лицо с тонкими семитическими чертами на мгновенье омрачилось мелькнувшей тенью. Потом он выпрямился, попросил принести воды. Достал из сумки крест, раскрыл требник. И заговорил, спокойным, уверенным, сильным голосом, призывая имя Господне.

В пять часов утра Мурманцев набрал номер капитанкомандора Алябьева, координатора губернского белогвардейского корпуса, которому был временно подчинен и обязан регулярным отчетом.

В восемь часов утра ребенка забрали и переправили в первопрестольную. Стаси тоже уехала в Москву, к отцу. Мурманцеву было велено оставаться на месте и ждать прояснения ситуации. Прислуге он сообщил, что у ребенка приступ тяжелой болезни и жена повезла малыша в столичную клинику.

Неделю он жил один, скучая и томясь неизвестностью. Гулял по городу, изучал живописные окрестности. Однажды на улице произошла встреча, от которой тревожно забилось сердце. Его обогнали два человека, тихо разговаривавшие. Накрапывал дождь, и на них были плащи с низко надвинутыми капюшонами. Мурманцев мельком уцепил профиль одного, и чтото нехорошее всколыхнулось в душе.

– Ваше высочество! – вырвалось невольно.

Они продолжали идти, не обернувшись. Но Мурманцев видел, как напрягся один из них, как еще ниже сдвинулся капюшон второго.

– Ваше высочество! – Мурманцев пошел за ними, сам не понимая, чего хочет.

Спутник Константина резко повернулся и подошел к нему. Это бледное лицо ни о чем не говорило Мурманцеву. Человек был молод, почти ровесник цесаревича, и смотрел чуть надменно, предостерегающе.

– Что вам угодно?

Несколько секунд Мурманцев пребывал в замешательстве, переводил растерянный взгляд со спины цесаревича на холеное лицо сопроводителя и обратно.

– Его высочеству нельзя здесь оставаться, – проговорил он наконец.

– Это не ваша забота, – процедил спутник Константина. – Идите своей дорогой и не вздумайте шпионить. Вам понятно?

Мурманцев долго смотрел им вслед, пытаясь сформулировать свои неясные ощущения. Ведь это просто совпадение. Разве нет? Но отчего таинственность? Кого с такой секретностью визитирует в этом городе наследник престола?

На следующий день Мурманцев осознал, насколько глубоко его задела эта история, – когда обнаружил себя возле дома, который держали поселившиеся в городе японцы. Гуляя, непонятным образом прибрел сюда, хотя до того знать не знал, где делали свой «маленький гешефт» предприимчивые новые самураи.

Дом был большим – скорее целых три, соединенных арками, четырехэтажных, снежнобелых. По фасаду вокруг портика шла роспись ярковишневым цветом. Драконы, стилизованные под орнамент. Между зверюгами несколько раз повторена эмблема – три зигзагамолнии в круге. Может, это была эмблема клана, а может, некий самурайский символ. Вывеска порусски заверяла, что здесь посетителей ждет экзотика страны Новых Самураев: японская кухня для насыщения тела, гейши для культурного досуга, оракулы будосинто для решения жизненных проблем, борьба сумо и поединки на мечах монахов якудзы для зрелищности.

Мурманцев не прельстился экзотикой и пошел домой.

Вечером зазвонил телефон, защищенная линия.

– Решение принято, – сказал голос генераллейтенанта Карамышева. – Вы продолжите работать с ним. Все остается попрежнему. Я изучил ваши отчеты. Мне нравится ваша аналитическая манера. Но я бы попросил вас давать больше субъективных, интуитивных оценок. Общество телепатов можете исключить из разработки. А вот на японский след обратите внимание. Возможно, японцы служат посредническим звеном. Речь идет об урантийском резиденте.

– История с аннигилятором? – уточнил Мурманцев.

– Она самая. Непростая оказалась история. Некрасивая. Не думаю, что она связана с ребенком. Тем не менее будьте внимательны. Черт его знает, какие там еще связи могут образоваться.

– Принято к сведению, ваше превосходительство.

– Отбой.

Через день вернулась Стаси. Ее сопровождал офицер в штатском. Мурманцев встречал их на военном аэродроме неподалеку от города. Стаси вела за руку ребенка. Стефан выглядел прежним.

Мурманцев поцеловал жену и встрепал волосы мальчика.

Детей не выбирают. Их защищают от зла. Грош ему цена, если он не сможет этого сделать. Если ребенок останется для него и для всех лишь маленьким чудовищем.

После обеда он взял Стефана на птичий рынок. Мальчик быстро нашел общий язык с котятами – шипел совершенно покошачьи. Аквариумных рыбок попросту не заметил. Долго смотрел на канареек и разноцветных галдящих попугаев, потом издал звук, похожий на презрительное фырканье. Пресмыкающиеся увлекли его серьезно. Особенно ручной удав, меланхолично повисший на продавце вместо воротника. Стефан попытался стащить его за хвост, но удав не дался. Потом они стали играть в гляделки, и удав проиграл, у него началась странная реакция, удивительная для пресмыкающихся. Это было чихание, напоминающее простуду младенца. Продавец рассердился и унес удава подальше от непонятного ребенка.

Домой они возвратились, нагруженные клеткой с черепахой и со щенкомподростком на поводке. Кобелек был лохмат, трехцветен и весел. Очевидное отсутствие породы совсем не мешало ему радоваться жизни и на все смотреть посвойски. Он стойко перенес купанье с шампунем от блох, пытаясь при этом вымыть и Мурманцева, если не пеной, так языком. Вылакал миску молока с хлебом и закусил косточкой. А на ночь попытался пристроиться в супружеской постели хозяина. Мурманцев твердой рукой выдворил его и показал место: на тапочках у кровати.

Назвали щенка Триколор. Черепаху же, неизвестной половой принадлежности, записали Ахиллесом.

Все следующие дни по утрам их будило бодрое тявканье Триколора. После открытия дверей щенок выметался на улицу и носился по саду, радуясь празднику жизни.

Но в то утро Триколор вернулся в дом почти сразу и начал подвывать, тыкаясь носом в ноги. Мурманцев заподозрил неладное. Решетка вокруг дома до сих пор не была восстановлена.

Он позвал Триколора и пошел в сад. Щенок трусил впереди, показывая дорогу и не отвлекаясь на мелочи, вроде цветочков.

У самой ограды лежал человек. Мурманцев сперва решил – пьяный, не доползший до дома и заночевавший в пути. Приглядевшись, понял – нет. Дело серьезное. Мужчина был мертв. Земля под ним пропиталась кровью. Он лежал на животе, раскинув руки. Голова повернута вбок, видна часть лица. Мурманцев похолодел, узнав его.

Это было лицо измученного человека. Выражение страдания не стерла даже смерть. Совсем недавно это лицо выглядело совершенно иначе. Пропала холеная надменность, осталась обыкновенная человеческая слабость. Мурманцев скрипнул зубами. Почему это случилось, почему он не вмешался, не настоял тогда, чуть больше недели назад?

И ответил сам себе: потому что это наваждение.

Он был уверен, что знает, отчего умер человек, сопровождавший наследника Константина. Почти наверняка от потери крови. От множества резаных ран на теле. Нет, конечно, их оставили не когти чудища с горы Фудзи. Это сделали люди.

Мурманцев присел возле вытянутой правой руки мертвеца. На ней недоставало мизинца, причем палец был отрезан совсем недавно. Кисть лежала на голой земле у ограды, и под ней коечто было. Умерший оставил послание. Мурманцев приподнял его руку и увидел рисунок. Три зигзага в круге. Самурайская эмблема.

Зловещая тень Мони Еллера повисла над городом.

Час спустя Мурманцев сидел в доме и глотал одну чашку кофе за другой. В саду работали полицейские. Беседовавший с ним унтерофицер следственной группы подтвердил, что имеет место убийство.

– Его пытали.

Мурманцев отставил чашку и напрягся.

– Пытали?!

– Так точно, господин капитан. Врач сказал, резали поживому, ковыряли в ранах и не давали истечь кровью. Повидимому, его гдето держали взаперти. Как минимум недели две.

– Как две недели? – Он был поражен.

О той случайной встрече на улице он умолчал. Однако она произошла не далее восьми дней назад.

– А документы при нем есть?

– Ничего нет. Личность неизвестна. У вас нет предположений, почему он оказался в вашем саду?

– Полагаю, убийцам было все равно, где оставить тело, – нахмурился Мурманцев. – Они знали, что он не доживет до утра.

– Но его сюда доставили не убийцы. Он пришел сам.

– То есть его отпустили? И вы думаете, место, где его истязали, гдето рядом?

– Я так не думаю. Его могли привезти издалека и выбросить на любой улице.

Мурманцев поднялся.

– Я хочу еще раз взглянуть на него.

– Ваша жена, господин капитан, и слуги тоже должны посмотреть. Не исключено, что ктонибудь узнает его.

Тело уже погрузили на носилки, но еще не унесли в машину. Мурманцев откинул простыню. Сначала он испытал шок, затем мгновенное облегчение.

Это был не тот человек. Просто похожий. Очень похожий.

Стаси покачала головой. Трое слуг также не смогли ничего сказать.

Полиция забрала труп и уехала.

– Ну вот, теперь уж точно наш дом «печально знаменит», – заметила Стаси, одевая Стефана для прогулки. – Ты понимаешь, что происходит?

– Когда разберусь, тогда буду понимать. А сейчас мне все это просто не нравится.

– Я не о том. – Она посмотрела на него, ловя ответный взгляд. – Ребенок. Он притягивает события.

– Как? Как ты сказала? – озадачился Мурманцев.

– Он провоцирует события. Как катализатор. Или… дрожжи. Генерирует. Заваривает кашу. Не знаю, какими еще словами это описать. Придумай сам. Сначала тот помешанный японец, потом памятник, телепаты, теперь труп.

– Раньше ты говорила, что это не он сбросил на нас памятник.

– Я и сейчас в этом уверена. Он – огонь, на котором варится каша. А какая это каша, от него не зависит. Он не определяет содержание событий.

– Чтото мне подсказывает – если твоя теория верна, – что именно определяет. Если не конкретику, то, по крайней мере, направленность. Общую негативную направленность. Безумие японца, тонна металла, только чудом когонибудь не размазавшая, телепатические одержимцы, труп со следами пыток. Следующим, полагаю, будет локальное землетрясение с эпицентром под нашим домом.

– Что нам делать?

– Ждать. И разбираться.

– Куда ты идешь?

– Разбираться.

Мурманцев вышел из дома и направил стопы к самурайской обители.

Он ожидал, что за дверью его встретят улыбчивые семенящие японцы в кимоно и гэта, окружат вниманием и предложат богатый выбор экзотики.

Ничего подобного.

Никто не встретил, не предложил, не улыбался. Напротив, все было мрачно и немножко заброшено. Странно, что дверь открылась. За небольшим холлом с гардеробом находился ресторан. Пустой. Стулья перевернуты и закинуты на столы, соответствующих запахов никаких, одинокий японец в белом халате, подвязанном красным поясом, уныло метет пыль на полу. Игровые автоматы – творение нищей духом урантийской инженерной мысли – не мигают призывно. Мурманцев кашлянул. Парень оторвался от своего занятия и кисло сообщил:

– Не работает, господинсан.

– Ээ… мне бы поговорить с кемнибудь… из вышестоящих. – Он не знал, как в самурайских кланах называется начальство. – Кто здесь у вас главный?

Японец скорбно покачал головой.

– Хозяин принимать не может. Хозяин никого не принимает.

– Что так?

– У хозяина гость был. Мудрый гость. Сэнсей. После этого хозяин удалился в затвор и никого не принимает. Кисукисан забросил дела и не прикасается к деньгам. Хозяин ждет явления духов. Так велел ему сэнсей.

Парень опять стал скрести пол своей метелкой. Мурманцев подумал. Хорошая выходила история. Занимательная. Только очень уж темная.

– Так с кем всетаки я могу поговорить?

– Со мной, – попростому ответил японец. – Больше не с кем, господинсан. Хозяин не ведет дела, женщин нет, посетителей нет, работы нет – все разбежались. Помощник хозяина, Югурисан, уехал на Хонсю, просить замены хозяину и новых девушек.

– А что случилось со старыми?

– Сэнсей увел с собой всех девушек. – Парень упер метелку в пол и пригорюнился, кивая головой, как болванчик.

Мурманцев минуту поразмышлял. Потом достал бумажник и вынул купюру.

– Я дам тебе работу и заплачу за нее. Согласен?

– Согласен, господинсан. – Японец отставил метелку в сторону и поклонился. – Какая работа?

– Рассказать мне, что тут произошло. Ты ведь все знаешь?

– Конечно, господинсан. Я все знаю. – И парень впервые улыбнулся, продемонстрировав зеленые, с гнильцой зубы.

Мурманцев перевернул стул, поставил и сел.

– Я тебя слушаю.

Японец снова мелко поклонился и начал рассказ:

– Сэнсей пришел пятнадцать дней назад…

…Он дал себе имя Крестоносец, но никто не знал этого – он никому не говорил. Для всех остальных он был раб Божий Федор, странник по миру с увесистой торбой за спиной, идущий куда глаза глядят. Никто также не знал, куда глядели его глаза. Почти никто. Но с тех пор, как он стал Крестоносцем, его глаза были направлены в одну сторону. На юг. Город N встал на пути, и раб Божий Федор заглянул сюда, прошелся по улицам, постоял на службе в храме, исповедался и причастился. Испросил благословения на свое предприятие, как испрашивал в каждом попадавшемся городе. Ему не отказали.

Потом у него взбурчало в животе, и он зашел в ближайшую едальню, какую Бог послал.

Ближайшая оказалась японской ресторацией препохабного для православного глазу вида. Между столами шныряли разукрашенные, ровно куклы, девицы, жеманно улыбаясь. Стальные ящики у стены подмигивали красными огоньками, точно пьяные беси. На возвышении чуть в стороне пыхтели голые не то бабы, не то мужики, схватившись врукопашную. Из одежды на них были только шнурки на чреслах, если не считать одеждой килограмм сто жира на каждом. Посмотрев на это поганство, раб Божий Федор все же решил, что особи сии мужского полу, хоть и имеют рыхлые бабьи груди. А чего дерутся – так может, это наказанье такое, за лишний жир? Либо просто дурные.

В ранний час за столами сидело всего ничего людей. Двое. Раб Божий Федор не стал подсаживаться для разговору, как любил, а устроился в сторонке, потому что с обоими едоками щебетали за столиками кукольные японки с архитектурными прическами, из которых торчали палочки, и с насурьмленными бровьми.

К нему тотчас приблизилась мелкими шажками девица в шелковом халате, затянутом широким поясом, и протянула кожаную папку, улыбаясь.

– Пожалюста, выбирите кушать.

Раб Божий Федор раскрыл папку и закрыл.

– Мне бы, девонька, чего попроще. Картошечки вареной в постном масле, хлебца да компоту.

– Картошичка? – переспросила японка. – Нету, господинсан. Хлеба тоже нету.

– Эко, беда какая, – посетовал раб Божий. – Ну а чего есть? Рис небось есть? Рыба какая ни то?

– Рис есть, – радостно кивнула девушка. – Рис и рыба – суси?

– Давай с сусем, – наобум согласился раб Божий.

– Эта вся? – продолжала улыбаться японка.

– Ну, коль не жалко, капустки принеси. Да и хватит мне.

– Вся сделаим.

Японка поклонилась и усеменила. Раб Божий Федор оглянулся на разноцветные мигающие ящики у стены и перекрестил издали каждый. Потом посмотрел на сцепившихся бедолаг на сцене, перекрестил и их. Попыталась было подсесть к нему разрисованная девица с палочками в волосах, но он погрозил ей пальцем и спросил строго:

– А седьмую заповедь ты знаешь, девушка?

Она, тоже улыбаясь, похлопала глазами.

– Не знааешь, вестимо. Язычница? Тото и оно что язычница. Блудовством на хлеб насущный собираешь. Много ль вас тут таких?

– Нас? А! Сколько! Господинсан хотит выбирать? Нас… один, два, три, цетыре… одиннацать. Двенацать.

– Ну – и где остальные?

– Спят, господинсан. Устали. Работали ноць. – Виноватая кукольная улыбка.

– Работали, угу. Эх, девоньки. Что ж вы себя так не любитето? Мужей бы себе поискали.

– Мы любим, любим. – Улыбка возражения. Этой нехитрой мимикой она, да и все остальные тут, могла выразить что угодно. Наверное, они и плачут, улыбаясь. – Господинсан хотит много любить?

– Любить друг друга нам, девонька, Господь велел. А уж много иль мало, это кто как. Созывайка ты всех подружек своих сюда. Слово говорить буду.

– Господинсан будет немного ждать?

– А куда ж я денусь, подожду.

Японка удалилась. Рабу Божию Федору принесли плошку с мокрым полотенцем и деревянную дощечку, на которой возлежало нечто, напоминающее огромных жирных личинок и маленькую кучку вылинявших водорослей. Он посмотрел на эту небывальщину, покачал головой.

– Экий деликатес неприглядный.

И, помолясь коротко, поискал ложкивилки. Их не было. Видно, не полагались приборы к личинкам. Тогда он стал есть их руками. После каждой замирал на несколько секунд, чтобы прийти в себя от заморского вкуса сырой рыбы.

В нескором времени в зал ресторации стали заходить поднятые с постелей девушки, наспех одетые, с коекак подмазанными личиками. С ними вместе пришел низкорослый японец, рябоватый, хитро сощуренный, хорошо одетый, и уставился на раба Божия. Девицы сбились в стайку и, шушукаясь да похихикивая, подталкивали друг дружку в спину. Японец, видно, распорядитель, сделал им страшные глаза, и они притихли.

Других посетителей в ресторации уже не осталось, кудато подевались.

Раб Божий Федор утер мокрым полотенцем рот и бороду, осенил себя крестом и встал изза стола. Оглядел со вниманием женщин. Потом наклонился, пошарил в своей торбе, набитой будто кирпичами, и достал оттуда книжицу. Полистал. И начал громко читать:

– Опять говорил Иисус к народу и сказал им: Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни.

Он снова посмотрел на женщин.

– Это, девушки, говорил Бог. Понятно вам это? А ведомо ли вам, сердешные, что блудники и блудницы не наследуют Царствия Небесного?

Девицы перешептывались. Им была неведома сия простая истина.

Крестоносец снова стал читать из книги.

– …книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии…

Японки смущено примолкли, слушая. Рябоватый распорядитель таращился на происходящее, не успевая за ходом мысли странного клиента и не постигая его желаний, хотя обычно угадывал с полунамека.

– …Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши.

Раб Божий Федор захлопнул книжицу и бережно убрал ее в торбу.

– Ну, понятно вам? Дошло ль до вас слово Сына Человеческого? Идите и впредь не грешите.

Он закинул за спину пожитки и пошел прочь из ресторации.

Сзади торопливо залопотала японкаофициантка, подбежала к нему, вцепилась в руку.

– Ну, чего тебе, милая? – остановился он.

– Господинсан забыл давать деньги за покушать. Вот, вот. – Она совала ему в ладонь листок бумаги с цифрами.

Японец распорядитель вытянул шею и прищурился еще больше, еще хитрее.

– Э, девонька, – спокойно сказал раб Божий Федор, – я ведь с вами добром за добро расплатился. Что ж ты с меня денег требуешь? Пища духовная дороже телесной, а?

Японка не соглашалась, мотала головой и настойчиво тыкала в него своим листком. К ним подошел распорядитель, отобрал у нее бумажку, взглянул и произнес без всякого выражения:

– Вы платить должни. Это ресторан. Здесь кушают за деньги.

Раб Божий удрученно покачал головой. Торба сползла со спины на локоть.

– Эх вы, нехристи. Не люди вы, разве? Голодного накормить вам жалко?

– Платить, пожалюста. Кушать за деньги, пожалюста, – повторил занудный японец.

– Да нету у меня денег, сердешный, – сознался раб Божий Федор. – Что хошь со мной делай – нету. – Он постучал по карманам и развел руки в стороны. – Нету!

Японец сощурился совсем нехорошо.

– Я зову хозяин! – предупредил он. – Ясна?

– А как же, ясно, милок, – согласился раб Божий. – Может, хозяин ваш сговорчивей будет?

Распорядитель пошел к выходу, по пути строгим жестом велев девушкам разойтись. Они кучкой засеменили за ним, украдкой оглядываясь на раба Божия.

Через несколько минут появился хозяин. Плотный зрелый мужчина с лоснящимся круглым лицом и тонкими усиками прошествовал к рабу Божию, остановился в трех шагах, нахмурился. Изза спины у него выглянул худосочный распорядитель.

– Господин Хиронага Кисуки очинь важний человек – хозяин, – сообщил он Крестоносцу.

– Нету на свете очень важных людей, сердешный, – сказал ему на это раб Божий. – Нету и неважных.

– Мой человек говорит, ты не заплатил за еду, – изрек господин Хиронага.

– Заплатил я, мил друг, словом Божьим отдарил.

– Нет, не заплатил. Ты вор.

– Ну вот, – расстроился Крестоносец. – Какой же я вор, если вы сами меня накормили?

– Вор, – упрямо повторил господин Хиронага.

Раб Божий оглянулся по сторонам.

– Ээх! Ну да ладно. Сколько я тебе должен?

– Один рубль девять копеек, – подсказал распорядитель.

Раб Божий Федор покачал головой.

– Многовато. Разве продукты вздорожали?

Он сунул руку в карман плаща, долго шарил там, пока не выудил монетку. Показал ее господину Хиронаге. Это были две копейки. С монеткой раб Божий направился к бесовским мигающим ящикам. Немного погодил возле одного из них, будто раздумывая, потом перекрестился, вставил денежку в соответствующую прорезь и опустил. Послушал, как она звенит внутри ящика, дернул рычажок. В окошке стремительно замелькали цифры, перетекая одна в другую. Наконец они замерли – высветилось пять семерок, и ящик мелодично вызвонил триумфальный марш. В металлический карман спереди посыпались, обгоняя друг дружку, монеты. Много монет.

Раб Божий Федор повернулся к остолбеневшему хозяину. Господин Хиронага, открывши рот, смотрел то на него, то на непрекращающийся денежный водопад. Монеты уже заполнили карман и начали вываливаться на пол. К ящику живо подскочил распорядитель и стал выгребать деньги в схваченный по пути поднос.

Выигрыш составлял десять рублей мелочью. Это был супервыигрыш. На памяти господина Хиронаги и его помощника никому еще ни разу не удавалось распотрошить этот автомат на такую сумму. Тем более при минимальной двухкопеечной ставке.

– Я заплатил? – спросил Крестоносец.

Господин Хиронага потрясенно кивнул.

Раб Божий Федор подошел к подносу с монетами, взял обратно свои две копейки. И направился к дверям.

– Постой, – крикнул ему господин Хиронага. – Как ты сделал? Ты колдун?

– Ну уж нет, – обернулся Крестоносец. – Я раб Божий.

– Ты – сильный человек? – Господин Хиронага подошел к нему, искательно заглядывая в глаза. – Ты все можешь, да? Скажи – да?

– Эх вы, язычники, – вздохнул раб Божий Федор. – Ну какой я тебе сильный человек? Это ж цифирь обыкновенная. Из буковок слова нужные слагаются, из циферок – чиселки. Понимаешь?

– Понимаю, понимаю, – силясь уразуметь, закивал японец. – Ты хозяин над циферами, так?

– Ничего ты не понимаешь, темная твоя душа. Ну при чем тут вообще я? Числа всегонавсего низший элемент природы, им ли не быть в покорности у людей? Еще большей, чем животные, которых Бог дал нам в служение. Ну вот у тебя есть скотина какая ни то? Нету? А вот если б была, слушалась бы тебя, знала б голос твой и повадки все твои.

– Открой тайну, – попросил господин Хиронага, заискивающе улыбаясь и хватая раба Божия за рукав.

Крестоносец почесал в голове.

– Тайну, говоришь? – и усмехнулся. – А за тайну, мил человек, твоя очередь платить.

Господин Хиронага щелкнул пальцами своему помощнику, и тот подтащил к рабу Божию тяжело нагруженный монетами поднос.

– Бери! – щедро сказал японец.

Раб Божий на поднос и не взглянул.

– Нет. Зачем мне деньги? Числа дадут их мне, когда нужно. – Усмешка перешла в улыбку. – А отдайка ты мне за мою тайну блудниц своих!

Господин Хиронага моргнул.

– Что такое блудниц?

Распорядитель подвинулся к нему и зашептал на ухо.

– Они ведь тебе принадлежат? – спросил раб Божий. – Ты им хозяин, как у вас, у язычников, заведено?

– Хозяин, я хозяин, – закивал господин Хиронага.

– Ну вот и отдай их мне.

– Всехвсех? – жадничал японец.

– Всех. Двенадцать душ, ни одной меньше.

Господин Хиронага подумал. Посмотрел на помощника, на подслушивающих официанток, на выпотрошенный автомат. И махнул рукой.

– Бери! Давай тайну!

– Ну, значит, так, – сказал Крестоносец и обратился к распорядителю: – Пока я тут говорю с твоим хозяином, чтоб все девицы собрали свои пожитки и ждали меня у выхода. И составь мне список с именами. На все даю пятнадцать минут.

Худышка коротышка с каменным выражением лица поклонился и ушмыгнул прочь. Хиронага потянул раба Божия из ресторации в свой кабинет.

Пробыли они там действительно не больше пятнадцати минут.

Раб Божий вышел из кабинета один. Взвалил снова торбу на спину и, провожаемый сердитым взглядом распорядителя, двинулся к выходу. Там у дверей жались кучкой женщины с вытянутыми от непонимания личиками. Свои расфуфыренные платья они сменили на простые широкие штаны и блузы, подпоясанные кушаками. Сверху были надеты короткие кафтанчики на меху. За спиной у каждой болтался рюкзачок и длинный меч в ножнах.

Раб Божий Федор оглядел всю честную компанию и сказал краткое наставительное слово:

– Ну, барышни, теперь вы свободные женщины. Покамест будете под моим приглядом, потом уж как выйдет. Буду я с вами строг, но справедлив. Железяки ваши нам ни к чему, но если они вам дороги, разрешаю оставить при себе. Только не махать ими почем зря.

Японец распорядитель сунул ему в руку список, напоследок косо зыркнул на уже неподвластных ему гейш и убрался восвояси.

Раб Божий развернул бумажку и начал читать:

– Сумико. Танабе. Нобуки. Ихиро…

Девушки по одной выходили вперед, отзываясь на имя.

– …Сэцуко. Есико. Юми. Тэцу. Миеко. Митио. Хурико. Ега.

Раб Божий Федор особенно внимательно посмотрел на последнюю девушку.

– И кто ж тебя так назвалто, девонька? Вроде не страшная, а Ягой кличешься.

Ега потупила глаза и не ответила.

– Ну, за мной, барышни.

Крестоносец вышел на улицу.

– С тех пор хозяин не выходит из своих комнат, – грустно закончил повествование молодой японец. – Сначала еду ему приносил Югурисан. Никого другого хозяин не впускал. А потом Югурисан уехал на Хонсю, и теперь я оставляю еду для хозяина под дверью. Больше некому.

– А ты знаешь, что за тайну сказал твоему хозяину тот человек? – спросил Мурманцев, изнывая от внутреннего смеха.

– Это очень страшная тайна! – Парень сделал круглые глаза. – Хозяин никому ничего не сказал, но я немножко слышал. Потом, когда Югурисан уехал. Хозяин ходит по комнатам и говорит так, – японец насупил брови, набычился и придал голосу мрачную таинственность: – «Трройка, семмерка, тусс! Трройка, семмерка, тусс!» Хозяин призывает духов, господинсан, – объяснил он Мурманцеву, который едва сдерживал рвущийся наружу хохот. – Их имена назвал ему сэнсей. А еще хозяин отказывается прикасаться к деньгам и женщинам, это говорил Югурисан. Так велел ему сэнсей. Еще Кисукисан приказал вынести из его комнат все оружие. Даже свой любимый меч хозяин ни разу не взял в руки с тех пор. Наверное, это может отпугнуть духов, которые сделают его хозяином цифер и сильным человеком.

Мурманцев загнал смех поглубже внутрь и перешел к делу:

– Значит, пятнадцать дней твой хозяин был в затворе и никуда не выходил?

– Не выходил. Совсем.

– А этот, Югури, когда уехал?

– Десять дней назад.

Мурманцев вынул из бумажника снимок убитого, сделанный несколько часов назад полицейским фотографом.

– Это человек тебе не знаком?

Парень присмотрелся и уверенно сказал:

– Это мертвый человек.

– Мертвый, – согласился Мурманцев. – А ты не видел его живым?

Японец замотал головой.

– Не видел.

– А вот этот?

Он сунул под нос парню вырванную по дороге сюда страницу из журнала. На ней был снимок наследника престола на торжественном приеме в Измайловском императорском дворце. Мурманцев внимательно наблюдал за лицом японца. Но в нем не было ни следа узнавания.

– Не видел, господинсан. Я заработал деньги? – Парень покосился на трехрублевую купюру, лежащую на столе.

– Последний вопрос. Такуро Касигава. Ты знал его?

Это было имя свихнувшегося японца, который уничтожил аннигилятором ограду.

Парень кивнул.

– Такуро совсем плохой. В дурдоме живет. Арестованный. Он был… – японец подвигал бровями, – рукой Югурисан.

– Правой рукой?

– Да, да. Третьей рукой. Он спал с ума. Так сказали.

– А ты не знаешь, изза чего?

– Не знаю. Югурисан сердился, когда Такуро арестовали. Очень злой ходил.

Мурманцев подвинул к нему купюру и встал.

– Благодарю, господинсан, – поклонился японец.

– Возможно, здесь скоро будет полиция, – сказал Мурманцев. – Так что твоего хозяина непременно извлекут из затвора.

И не исключено, отправят вслед за Касигавой. Но этого он говорить не стал. Только представил себе, как обрадуется господин Хиронага появлению призываемых им духов в белых халатах.

Японец проводил его растерянным взглядом. «Что хозяина извлекут из затвора – это хорошо. Но зачем опять полиция?» – говорил его вид.

Расследование убийства зашло в тупик. Почти сразу же. В течение следующих трех дней личность жертвы так и не была установлена. В Ру не практиковалось тотальное снятие отпечатков пальцев и генная дактилоскопия, как в Урантии. Империя не рассматривала под лупой каждого своего подданного. Не брала на учет в большей степени, чем это необходимо для нормального функционирования государства. А для этого вполне хватало обычных формальных сведений. Убийства же вообще случались редко. То, что в базах данных отсутствовали отпечатки пальцев и рисунок сетчатки глаза убитого, говорило о том, что он никогда не попадал в поле зрения полиции или Белой Гвардии и не принадлежал к людям опасных профессий, связанных с риском. Пропавших без вести ни в городе, ни в губернии не значилось вот уже несколько лет.

Мурманцев ломал голову над рисункомэмблемой. Никто перед смертью не станет заниматься живописью ради развлечения. Но местные самураи клана Дадзай, повидимому, не были замешаны в этом деле. Кисуки Хиронага, возглавлявший японскую диаспору в городе, две недели как удалился в затвор. Полиция проверила. Догадка Мурманцева оказалась правильной. Среди японцев действительно распространялось поветрие помешательства. К господину Хиронаге пришли зовомые духи и увели его под белы руки в уютный желтый дом. Там он всем объяснял, что теперь он хозяин «цифер» и требовал подать ему для доказательства игровые автоматы.