Текст книги "Белый крест"
Автор книги: Наталья Иртенина
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
За дверью обнаружился еще один коридор, широкий и короткий, упиравшийся в стену. По обе его стороны были бронированные двери двух сейфов – одна напротив другой. Обе закрытые.
Алябьев сделал всем знак не топать и громко не говорить. Сапожников показал на одну из дверей и прошептал:
– Это зал программной настройки. Сам биотрон здесь. – Палец на другую дверь. – Какую открывать?
Алябьев думал секунду, затем решительно махнул рукой на сейф биотрона.
– Эту.
Мурманцев почувствовал, как от напряжения встают дыбом волоски на теле. Он никогда не видел биотрона. Подавляющее большинство населения Империи могло сказать о себе то же самое. Административноаналитическая система «Государственный муж» была разработана четверть века назад на основе изобретения профессора Цветкова. Очень быстро, даже стремительно, биотроны – виртуальные государственные мужи – вытеснили прежних губернаторов и стали срединным звеном управления огромной Империей. Если провести параллель с человеческим организмом, то мозгом был император, члены Государственного совета и кабинет министров. Нервные узлы всей периферии – это биотроны, а нервные окончания – органы местного самоуправления. Душа же – вера православная.
Просто и эффективно. Новая система сократила количество чиновников Империи ровно в два с половиной раза.
Сапожников сдвинул верхнюю панель замка и приложил к углублению в центре правый мизинец. У каждого гильдмастера, работающего с биотроном, имплантирован под кожу пальца ключ личного доступа. Очень удобно – не потеряешь.
Загорелся зеленый индикатор, замок бесшумно открылся. Сапожников отступил в сторону. Алябьев кивнул Мурманцеву. Тот достал пистолет, снял с предохранителя. Бойцы приготовились прикрывать его.
– С Богом, Савва Андреич.
Мурманцев легонько толкнул дверь. Она плавно поехала, вдвигаясь в стену. Затылком он ощущал дыхание бойцов. Досчитал в уме до трех, быстро перешагнул через порог и замер.
То, что он увидел, вызвало ошеломление и одновременно недоумение. Изнутри сейф биотрона был похож на оранжерею. Рукотворный журчащий водопадик в центре, вокруг него разбит миниатюрный сад, с цветами, деревцами, камешками и даже мхом. В кронах порхали крошечные пичуги и звенели заливистыми голосами. Стены были одним большим экраном, на котором постоянно менялось изображение. Образы уступали место абстракциям, панорамные виды – какимто сценами, возникали слова, цифры, символы, плясали цветовые пятна. Только у самой дальней стены Мурманцев мельком увидел за растительностью узкий стол, кресло и огромный монитор, разделенный на несколько меньших. Из невидимых динамиков лились тихие молитвенные напевы.
На краю искусственного сада было возвышение с установленной на нем конструкцией – с первого взгляда нелепой. Она казалась хаотическим переплетением тонких стеклянных трубок, по которым текла прозрачная жидкость. Внутри этого чудовищного, весьма корявого клубка проглядывало небольшое пустое пространство. Туда можно было засунуть руку. Но пространство это не должно было пустовать – об этом говорили серебристые кронштейнызажимы.
То, что эти кронштейны держали прежде, находилось сейчас в руках проникшего сюда злоумышленника и убийцы. Он сидел прямо на полу из деревозаменителя, подтянув под себя ноги, и зачарованно таращился на полупрозрачный сфероид размером с яблоко. Черная щетина покрывала лицо – он сидел здесь уже два дня и выглядел изнуренным. Он ничего не замечал, поглощенный загадкой биотрона, пока Мурманцев не сказал – тихо, чтобы не нарушить безмятежность этого места:
– Руки вверх!
Преступник вздрогнул и выронил шар. Тот упал с глухим стуком, покатился. Мурманцев пропустил вперед бойцов. Они бесцеремонно подняли взломщика, завернули руки за спину, нацепили «браслеты». Неизвестный смотрел затравленно и не издавал ни звука. Мурманцев поймал его взгляд. Это не были глаза помешанного, как он надеялся. Человек в здравом уме пытал другого человека, чтобы получить код доступа к внутренним системам биотрона. Судя по всему, он его не получил. И тогда пришел сюда в надежде взломать код. Но и это ему не удалось.
– В часть его, – махнул рукой Алябьев.
Бойцы поволокли арестованного к выходу. Мурманцев поднял укатившийся шар, повертел в пальцах. Сфероид был тяжелый и внешне похож на горный хрусталь. Только внутри у него закручивались спиралями десятки тоненьких белых нитейпаутинок, создавая причудливое видение, от которого в самом деле невозможно было оторвать глаз. Там, где они подходили к поверхности, получалось нечто вроде микроскопической воронки.
– Это и есть биотрон, – сказал Алябьев.
– Не совсем так, – возразил гильдмастер. – Биотрон – все, что вы видите здесь.
Он показал на растительность, ручеек, на странную конструкцию из трубок, на стенной экран.
– А это… позвольте, господин капитан, – он забрал шар у Мурманцева, – это сердце биотрона. Суперпроцессор, считывающий информацию из окружающей среды. С внешним миром он связан через этот ручей, который уходит сквозь все этажи вниз, под землю, и поднимается оттуда же.
– А в этих трубках – тоже вода? – спросил Мурманцев.
– Да. Чистая здоровая вода – наиболее естественный посредник между любыми, живыми или неживыми, объектами на планете.
Гильдмастер подошел к трубчатой конструкции, осторожно поставил шар в кронштейны и около минуты манипулировал с трубками.
Чем больше смотрел Мурманцев на это сооружение, тем менее оно казалось ему корявым. Некоторые трубки теперь представлялись как будто контрфорсами, другие – апсидами, третьи – элементами шатровокупольного перекрытия, четвертые – арками. И внезапно он увидел его целиком – весь храм, с портиком, с приделами, стрельчатыми окнами, башенками.
– Василий Федорыч, вы видите это?! – Он схватил старика за руку. – Это великолепно! Какой зодчий построил этот храм? Просто чудо.
– Его построил биотрон, – гордо улыбаясь, сказал гильдмастер.
– Как?! – хором спросили Мурманцев и Алябьев.
– Для кокона не предусмотрена в схеме никакая форма. Ее и не было изначально. Она проявилась постепенно. Я и Варнек, мы даже не сразу заметили.
Мурманцев завороженно созерцал творение биотрона. Сапожников чтото еще говорил – о стенном экране, на котором отражается сознание биотрона, о том, что каждый биотрон настроен на голосовые спектры и коекакие иные личностные характеристики своих гильдмастеров, поэтому никаких кодов доступа не существует и взломать его невозможно. Алябьев тронул Мурманцева за плечо.
– О чем вы думаете?
– О том, как он работает.
Ответил гильдмастер:
– Можно извлекать кубический корень. А можно – Логос, которым пронизана Вселенная. Вот так он и работает.
– Да, – сказал Мурманцев. – Это чудо. Профессор Цветков изобрел чудо. Потому и ушел в монастырь.
– Пойдемте, Савва Андреич. Я хочу сейчас допросить этого несчастного, пока он не пришел в себя. Не желаете присутствовать?
– Желаю. – Мурманцев в последний раз кинул взгляд на «голос Бога» в его стеклянной храмине и неохотно покинул убежище биотрона.
Следователи Белой Гвардии работали быстро и четко. К тому времени как Алябьев и Мурманцев добрались до Следственной части, арестованный был уже идентифицирован по базе данных. Капитанкомандор пролистнул несколько распечатанных страничек личного дела, подвигал бровями, попыхтел себе под нос. И отдал странички Мурманцеву.
– Личность неопределенных занятий. Несколько лет назад задерживался полицией за участие в драке. Не то газетчик, не то вечный студент. А может, просто мелкий жулик. Никогда не поймешь, что у таких на уме.
– Теперь уже не мелкий.
– Обратите внимание на интересное обстоятельство – полгода назад этот тип месяц провел в Урантии. Мой спинной мозг подсказывает мне, что средства на эту экскурсию он не в лотерею выиграл.
– И богатых тетушек не имеется, – добавил Мурманцев, читая на ходу листки. – А жизнь в Урантии дорогая. Готов спорить, его пригласила какаянибудь тамошняя секта.
– И обработала соответствующим образом. Спорить не собираюсь.
Конвойный открыл перед ними дверь комнаты допросов. Арестованный понуро сгорбился на стуле в центре. «Браслеты» с него еще не сняли. Алябьев сел за стол. Мурманцев устроился на жестком полудиванчике в углу.
– Гражданин Яковлев, в ваших интересах отвечать на все вопросы, ничего не скрывая. Вы обвиняетесь в убийстве первой степени, государственной измене и шпионаже. Вы осознаете это?
Арестованный посмотрел на Алябьева и повел головой.
– Нет.
– Я не спрашиваю вас, согласны ли вы с обвинением. Я спрашиваю, понимаете ли вы сами суть ваших деяний? Осознаете ли, что действовали во вред отечеству?
Яковлев нахмурился.
– Что такое отечество? Для цивилизованного человека не существует никаких границ. Мое отечество весь мир. Я – гражданин мира. Вы не имеете права ограничивать меня вашими идиотскими государственными границами.
– Ну, это не ново, – подумав, сказал Алябьев. – Это даже скучно, ейбогу. Лет тридцатьсорок назад таких граждан мира у нас, знаете, сколько было? Уу! Неужели за столько времени не придумали ничего нового? Или у ваших урантийских друзей настолько плохое мнение о подданных Империи? Нас принимают за кретинов, преподнося одни и те же выдумки о человеколюбии без границ?
– Вы… вы… – У Яковлева начала нервно дергаться щека. – Вы реакционер! Узколобый ретроград. Махровый душегуб.
– Да нет, батенька, – благодушно отозвался Алябьев, постукивая карандашом, – душегуб – это вы. На вас кровь – не на мне. – И вдруг сорвался на крик, перегнувшись через стол: – Ты резал человека по живому – и ты, тварь, еще разглагольствуешь о своих правах? Их у тебя нет и быть не может, кроме одного – права замаливать грехи.
Василий Федорович упал обратно на стул и всердцах сломал карандаш напополам. Яковлев съежился. С полминуты в комнате было тихо.
– Какое у вас было задание? – наконец спросил Алябьев.
– Никакого, – угрюмо ответил арестованный.
– Ложь. Совершенно бессмысленная, между прочим. Чтобы признать вас виновным в шпионаже, не требуется ваших подтверждений. Все и так слишком ясно. И на сообщников рано или поздно мы выйдем. Они сами себя обнаружат.
– Не было никаких сообщников! – выкрикнул Яковлев, сжимая кулаки. – Не было! Я сам! Я один! Да! Вешайте меня теперь! Расстреливайте! Четвертуйте! Сорок лет назад нас было много, а теперь я один против этой неповоротливой, жирной империи, разползшейся на полсвета! Нате, жрите меня, вы, людоеды! Душители свободы! Да, я хотел взломать ваш проклятый биотрон. Я хотел украсть ваши военные технологии и продавать их Урантии! Дьявол побери, да я бы задешево продал ваш секретный аннигилятор за океан, чтобы вы больше не могли угрожать им всему цивилизованному миру!
У него начиналась истерика. Капельки слюны летели во все стороны. Алябьев отодвинулся подальше.
– Плевать мне на вашу монархию. Я ненавижу эту страну! Ненавижу этих попов, всюду сующих свой нос, ненавижу вашего Бога, которого вы рабы! Вам не понять, что такое свобода. Вы же нелюди! Живете для своих нелюдских идеалов, а не для обыкновенного, нормального человека, который хочет просто жить. Без этого вашего тупого чувства вины за то, что я родился и существую! Не надо делать из людей ангелов с крылышками! Мы все животные, так дайте мне жить как я хочу, чтобы когда буду подыхать, мне было что вспомнить! Какого дьявола меня держат в кандалах вашего церковного мракобесия! – Он поднял руки, потряс «браслетами» и обмяк на стуле.
– Никто вас не держал, – спокойно сказал Алябьев. – Если все так плохо – почему бы вам было не остаться в Урантии? Небось нашлось бы там свободное стойло? Вы себя к каким животным относите? К непарнокопытным или человекообразным? Пресмыкающимся? Нет, наверное, просто жвачным. Угадал? А вернулись вы потому, что для Урантии – вы нищий и никому там не нужны. Ба, да это же и есть формула свободы поурантийски. Там никто никому не нужен. Почеловечески не нужен. Разве что поживотному. Вот этого мне, как вы говорите, действительно не понять. За что вы – и они – так не любите себя. Просто, знаете, интеллекта не хватит – понять.
– Тогда и говорить не о чем, – презрительно процедил Яковлев.
– Полностью согласен. Мне с вами говорить не о чем. Но у нас тут не светская беседа, а допрос. Итак, продолжим. Вы вернулись в Ру, чтобы, как говорите, заработать немного денег продажей технологий, которые собирались уворовать. Сами додумались или кто подкинул идею?
– Сам, – гордо отрезал Яковлев.
– Ну, допустим. А каким образом вы намеревались продавать их? Напрямую или через посредника?
– Мне это без разницы. Как пришлось бы, так и продал.
– Замечательный жизненный принцип! Все без разницы. Вам было без разницы, каким способом получить доступ к биотрону. Потом без разницы, как взломать его, хотя это в корне невозможно. Может, вам без разницы и то, что с вами будет дальше? Ах да, вы же предлагали четвертовать вас. Увы, придется немножко помучиться, пожить еще. Только теперь уж действительно в кандалах. Мне жаль вас, Яковлев.
Арестованный внезапно завалился набок, рухнул на пол и забил ногами. Алябьев наклонился через стол.
– Эпилепсия? – Мурманцев подошел к скрючившемуся телу.
– Не похоже, – озабоченно ответил Алябьев. – Пены нет.
Вместо пены изо рта Яковлева пошел вой. Негромкий жалобный скулеж щенка, оставленного в одиночестве.
– Он что, плачет?
– Да нет вроде.
– Жаль. Если человек плачет – не все так запущено.
Алябьев вызвал конвойного и врача. Мурманцев вышел и подождал капитанкомандора в коридоре. Допрос оставил по себе неприятное впечатление.
– Ну, что скажете, Савва Андреич? – спросил Алябьев, присоединившись к нему. – Впервые вам видеть такого фрукта?
– Такого, пожалуй, да. Раньше попадались другие разновидности того же самого. Побледнее чуть.
– А мне вот довелось в свое время со многими такими познакомиться. Отголоски жидовствующих конца прошлого века – они еще долго воду мутили в Империи. Этот – черт его знает, последний он или нет. Скорей всего, они уже никогда не переведутся.
– Человек, желающий странного и нелепого, – сказал Мурманцев задумчиво.
– Нелепого и пошлого. Отвержение священных принципов, сакральных пределов есть пошлость. Самоубийственная пошлость. Этот человек безумен.
– Мне показалось, он в здравом уме.
– Дорогой Савва Андреич, есть такие болезни души, которые не подпадают под медицинские критерии. Они лечатся только покаянием. Ну, вы, вероятно, домой? А я задержусь здесь немного по делам. Жаль, что не смог оказать вам помощь, о которой вы просили.
Пару секунд Мурманцев вспоминал, о какой помощи идет речь. За событиями последних трех часов он умудрился забыть о том, что хотя и не нашел оригинала, с которого был слеплен биотрон, зато напал на след самого профессора Цветкова. Да еще какой след! Прямотаки гусеничный, от бульдозера.
– Что вы, Василий Федорыч, вы мне очень даже помогли.
– Ну, я рад. Господь с вами, голубчик. Езжайте домой.
– Василий Федорыч!
– Да? – Алябьев обернулся.
– Биотрон действительно невозможно взломать?
– Вы же слышали, что говорил гильдмастер.
– Гильдмастер тоже человек. Он тоже может заболеть немедицинской болезнью души.
– Империя держится не на биотронах, голубчик Савва Андреич. Империя держится государем, помазанником Божьим.
Повернувшись, капитанкомандор зашагал прочь.
Мурманцева ответ убедил – но не до конца. Николай II Святой был помазанником Божьим и не удержал империю в руках. Его сломил хаос, начинавшийся в стране. Виртуальные государственные мужи – биотроны – всегда представлялись Мурманцеву более надежными, чем прежние губернаторы. Они были символом, олицетворением стабильности Империи. Мурманцев преподавал в Академии новейшую историю и знал, что во всякой политической стабильности заложена своя бомба, которую можно взорвать, если найти нужную кнопку. Теперь он начинал подозревать, что биотроны и есть та самая бомба под Империей.
«Такая вот рокировочка», – подумал он.
Старожилы рассказывали, что речка Надым временами точно бывает похожа на дым. Плывет будто на ветру серобелесыми невесомыми струями, густыми, непрозрачными, как от костра из влажных веток. За год, который Мурманцев провел здесь, он не раз приходил на берег – ранней осенью и поздней весной, потом летом. Речкадым приковывала к себе взгляд и словно околдовывала. Начинало казаться, что она окутывает берега теплом, и ноздри щекотал горьковатый запах лесного пожарища. Говорили, что пожар и правда был. Давнымдавно туземные язычники во главе со своим князьком пожгли только что построенный на их земле монастырек. Да этот же огонь их самих и прогнал. Сильный ветер раздул пламя, пожар перекинулся на лес и облизал пятки бежавшим туземцам. Монастырь после отстроили заново – и стоит он с тех пор уже четыреста лет, разве что чуть поболее стал.
А может, и не от туземцев пожар случился. Место было немного странное – как будто облюбованное шаровыми молниями. Монахи их часто видели вокруг обители и даже внутри. Правда, молнии вели себя тихосмирно, никто из старцев не мог наверняка сказать, чтоб они спалили хоть чтонибудь.
Мурманцев почти не помнил, как оказался в этих краях. Как бежал из первопрестольной – помнил, а дальше сразу – сибирский полустанок, бедная гостиничка, речка, похожая на дым, белые стены монастыря, монахпривратник, латающий дырявый сапог. Монастырек был не то что небогат, а попросту нищ. От ближайшего города – сотня верст, деревень вокруг мало, земля родит плохо – холодный край, да еще и места болотистые. Мурманцев както сразу решил, что останется здесь. Хотя и привык к более комфортным условиям, но отчегото за душу взяла простота и суровость здешней жизни.
Первые несколько дней послушничества его не отягощали работой – дали пообвыкнуть. В перерывах между долгими службами он бродил по монастырю и вокруг, хмелея от новизны ощущений и немножко опасаясь, что не выдержит испытания на прочность. Узнав, что в обители имеется библиотека, обрадовался – без книг даже монастырская, близкая к Небу, жизнь казалась неполной. Знакомство с библиотекой вызвало легкий шок. Здесь были редчайшие издания семнадцатого и шестнадцатого веков, несколько рукописных книг даже более раннего времени. То ли монахи спасли их от того давнего пожара, то ли позже они попали сюда разными путями. Но библиотека оказалась в кошмарном состоянии. Никто ею не заведовал. Каталога не имелось вовсе. Книги стояли на полках в беспорядке. Еще хорошо, гнить не начали и мышей не водилось. Мурманцев подавил в себе негодование молитвой и пошел к настоятелю. Изложил суть и попросил дать ему послушание – назначить библиотекарем. Игумен отец Варсонофий поразмыслил и сказал:
– Что библиотека в недолжном порядке – то мне ведомо. Подумываю устроить туда отца Пимена. Стар он уже для работы на сыродельне, телом ослаб. При книгах ему самое место. Ты же, брат Савва, молод и телом крепок. Даю тебе послушание на огородах трудиться.
Брат Савва только рот раскрыл – и ушел пристыженный. Первейшее правило монастырской жизни – не проявлять самочиния и любоначалия. Отец Варсонофий преподал молодому послушнику урок смирения.
В тот же день брат Савва познакомился с отцом Галактионом. Монастырские огороды тянулись на поле за стеной обители – метров двести до кромки леса. Поближе шли грядки с капустой, морковью, репой. Дальше – картофельные ряды. На все поле – один монах с лопатой в руках. Брат Савва вздохнул и поплелся к нему на подмогу. Монах был старый, годов семьдесят, не меньше. Седые волосы до плеч, такая же борода до пупа. Лицо – красное от усилий и уже покидающего север солнца. Вдоль выкопанных рядов лежали картофельные клубни, не шибко крупные, скорее мелкие.
– Бог в помощь, отче, – поздоровался брат Савва.
Монах распрямился, утер рукавом лоб.
– Спаси Бог на добром слове, – ответил. – Слыхал я, новый послушник у нас объявился. Ты, что ли?
– Я. Велено мне, отче, с вами работать.
– А ты, сынок, лопатуто умеешь в руках держать?
– Научусь, дедушка.
– Поучись, поучись, сынок. – Монах передал ему лопату. – А я передохну маленечко.
Он присел на кучу картофельной ботвы и стал наблюдать за послушником. Следующие два часа брат Савва, орудуя лопатой, вытащил из земли немало изрезанных клубней и выслушал множество советов старого монаха. В конце концов авва осерчал на него за то, что портит добро, которым братия кормится всю долгую зиму, и отобрал лопату. Велел собирать высохшую картошку.
Ползая с мешком по рядкам, брат Савва спросил старца:
– Что же тебе, отче, в твоито годы такое тяжкое послушание дали? Провинился чем?
– Провинился, сынок, – смиренно ответил отец Галактион. – Беспокойства во мне много. Вот и изгоняю лишки по настоянию братии.
– Какого такого беспокойства? – удивился брат Савва.
Отец Галактион промолчал, глядя кудато мимо него. Не дождавшись ответа, брат Савва перестал допытываться. Вспомнил, что любопытство есть праздность и суесловие.
Несколько минут спустя он внезапно почувствовал прикосновение к ноге. Оглянулся и замер. Возле ноги дергалась какаято нелепая металлическая зверушка, похожая на цаплю. Брат Савва стоял у нее на пути, и она пыталась развернуться, при этом забавно пыхтела, как маленький паровоз.
– Что это? – воскликнул он, отпрыгнув в сторону.
– Оно, – лаконично изрек отец Галактион.
– Что – оно?
– Беспокойство мое.
Зверушка удовлетворенно хрюкнула, когда дорога освободилась, и пошагала дальше, переступая длинными негнущимися ногами. При каждом шаге она чуть наклонялась вперед, как будто хотела склевать червячка с земли.
– Вечный двигатель, – объяснил монах, провожая зверюшку взглядом. – Вот так и ходит вокруг – уже больше двух лет.
– Вечный двигатель? – Лицо у послушника вытянулось. – А тебе, известно, дедушка, что идею перпетуум мобиле отвергли как несостоятельную еще в восемнадцатом веке?
– Окончательно – в конце девятнадцатого. Известно, сынок. Так я ж и не говорю, что мой двигатель опроверг второй закон термодинамики. Я, видишь, и сам не понимаю, как он работает. Теоретически – на воздухе. Сжимает внутри, потом выбрасывает. Воздух его и толкает. Да только по всему не должен был он работать. Ан вот уж третий год ходит кругами.
– Почему кругами? – Брат Савва с подозрением смотрел на монаха, думая, что над ним смеются.
– Колокольный звон его держит, как на веревочке. Ато забредет в реку, утонет, жалко. Тоже ведь Божья тварь.
– Ну, это ты, отче, приврал. Какая Божья тварь – из железяк?
– А тем она, сынок, Божья, что без Бога бы не работала и не ходила.
Брат Савва забросил картошку и повалился в утомлении на ботву.
– Братия меня Баламутником прозвала, – продолжал отец Галактион. – Вечный двигатель мой как увидели шастающим по обители, подумали – бес к нам в гости пожаловал. И ну его святой водой кропить. Потом уж меня сыскали и допросили. Поначалу сломать хотели перпетуум. А я его потихоньку вынес за стены и выпустил в лесу. Думал – все равно не доживет до зимы, так хоть погуляет немножко.
Брат Савва смотрел на монаха недоверчиво, как на полоумного, – говорит о железяке будто о живом существе. И глаза – точно дитя ласкает взором.
– А он, видишь, и зиму пережил, да не одну. Ну и оставили его совсем.
– А тебя, дедушка, за это – на огород?
– Братия о пользе моей печется. Просил я благословения у отца Варсонофия, чтоб поставить вечный двигатель тесто замешивать в хлебопекарне.
– А он что? – Брат Савва вспомнил про свой урок, преподанный настоятелем.
– Не благословил. Молвил: труд человечий угоден Богу, а не железячий. Трудом в поте лица спасение добывается. Трудом и молитвой.
– Отец Варсонофий мудрый человек, – сказал брат Савва, с тоской оглядев три огородных гектара, а за ними, через полосу берез – еще два гектара сенокосного поля. В монастыре держали коров.
– А то ж! – Помолчав, монах продолжил: – Тыто у нас без году неделя, а поживешь – сбежишь небось.
– Это почему еще?
– Голодно у нас. Хлеба мало. Молока вот хватает теперь.
– Что, раньше без коров жили?
– С коровами. Надоумил меня Господь нынешней Пасхой похристосоваться с буренками. Так они молока вдвое против прежнего давать начали. Отец Варсонофий противиться не стал – братию совсем в черном теле держать негоже. Благословил меня. Теперь каждое воскресенье христосуюсь с животиной. Кроме постов, конечно.
Брат Савва весело рассмеялся.
– Да ты, дедушка, чудотворец. Помрешь – канонизируют.
– Эххе, – вздохнул отец Галактион. – Как бы из обители не погнали, думаю. Ну а ты чего расселся? Давайка за лопату, сынок. Учить тебя буду. Мозолито натер?…
Не зря думал старый монах об изгнании. Через несколько дней, после того как собрали всю картошку, соделал он в обители новое беспокойство. Первым его очередное изобретение увидел отец Фотий. А как увидел – так бросился бежать, завопив со страху. Примчался в трапезную и рухнул плашмя – задохнулся от скорого бега. Только рукой махал, повторяя:
– Там… там…
Братия заволновалась, повскакала с мест. Некоторые пошли проверить, что «там». И тут же вернулись, пятясь задом.
В трапезную вплыл, сидя на коврике, отец Галактион. Коврик неспешно летел в метре от пола, ни на что не опираясь. Потом остановился, отец Галактион слез с него. Повернулся к братии и низко, в пояс поклонился.
– Простите меня, отцы мои. И в мыслях не держал пугать вас.
Вперед выступил отец Варсонофий, едва оправившийся от потрясения.
– Что это такое, брат Галактион? – строго вопросил он, указывая перстом на летающий коврик.
– Это, отче, антиграв, – смиренно объяснил отец Галактион, склонив голову. – Отцы Николай и Амвросий на ноги ослабели, так это для них, чтоб могли в церкви молиться со всеми.
Братия зашумела. К коврику никто не подходил, держась подальше. Отец Фотий пришел в себя и кричал громче всех:
– Это бесовский соблазн и дьявольское наущение! Даже если у меня отнимутся ноги, я не притронусь к этой штуке. Мне моя душа дороже ног.
Отец Варсонофий поднял руку, успокаивая монахов.
– Забота о ближнем похвальна, брат Галактион. Но не всяким средством ее осуществлять должно. Долг христианина не вводить других в искушение и соблазн. Особо людей простых умом и верою. Видишь ты, какое смятение произвел?
– Вижу, отче, – скорбно ответил отец Галактион.
– А раз видишь, так возвращайся в свою келию. Налагаю на тебя епитимью месячного заточения на хлебе и воде. Ступай.
Отец Галактион послушно свернул коврикантиграв и снова поклонился братии.
– Простите меня, отцы мои, согрешил я перед вами.
И отправился в келию под замок.
Некоторое время братия отдыхала от беспокойного отца Галактиона. Правда, у коров надои стали меньше – ни с кем другим буренки не хотели христосоваться в воскресные дни, кроме беспокойного монаха. Но на это почти не обратили внимания – запасов сыра с Пасхи было сделано на несколько месяцев вперед, до самого Рождественского поста хватит.
Однако спустя три недели отец Галактион снова всех побеспокоил. Стал являться к монахам в келии – выходил прямо из стены, отрывал от вечернего правила и опять просил прощения. Братия, конечно же, ввелась в соблазн – каждый думал: помер авва, проститься пришел. Заявился он и к брату Савве. Послушник вытаращился, как на привидение, осенил себя крестом.
– Не пугайся, сынок, – сказал отец Галактион. – Я это, не призрак.
Брат Савва потрогал его и успокоился – действительно не призрак.
– Телепортацию вот освоил с Божьей помощью, – объяснил монах.
– А зачем она тебе, дедушка? – спросил брат Савва.
– Зачем? – Отец Галактион в задумчивости присел на постель послушника. – А и правда, зачем?
Но вдруг встал и молвил назидательно:
– Всякая тварь своим умом Бога хвалит.
И ушел. Сквозь стену.
Наутро братия всерьез ополчилась против отца Галактиона. Его телепортация сделала в обители такую смуту, какой не было со времен царяотступника и его телевизоров, насильно внедрявшихся в обиход. Монахи составили петицию игумену об изгнании смутьяна из монастыря, уже не довольствуясь тем, что оный смутьян продолжает смирно сидеть под замком, хоть и разгуливает сквозь стены. Почти до самой вечерни обитель взволнованно гудела, а затем отец Варсонофий объявил свое решение: дабы восстановить спокойствие, приличествующее сему месту жития молитвенного, показать брату Галактиону путь из монастыря на все четыре стороны.
Старого монаха извлекли изпод замка, снарядили ему на дорогу платье и продукты в котомке, дали в руку посох и сопроводили к воротам. Отец Галактион вел себя чинно, не перечил и не суесловил, с каждым монахом в отдельности прощался. Братпривратник гремел ключами у ворот, отпирая. Отец Галактион уже трижды поклонился обители, согревавшей его много лет, потом снова поименно со всеми простился. А ворота все не открывались. Братия начала проявлять нетерпение – чтото затягивалось изгнание, колокол уже к вечерне звонит. Вдруг чтото громко треснуло, и монахпривратник повернулся к братии, держа в руке обломок ключа.
– Заело замокто, – сказал он растерянно. – А смазывали недавно.
Монахи притихли. Все почуяли, что творится странное. Никогда еще ворота так не артачились, не желая открываться. Ктото из молодых предложил отослать отца Галактиона сквозь запертые ворота – как давеча он ходил через стены. На неразумного тут же замахали, велев не болтать глупостей, а читать лучше сто раз «Богородицу». И, как по знаку, все обратили взоры к надвратной иконе Божьей Матери.
– Пресвятая Владычица! Царица Небесная! – ахнули сразу несколько монахов.
Богородица на иконе смотрела прямо на монахов, и в руке у нее был ключ от ворот – целыйневредимый.
Привратник тут же пал на колени с воплем о милосердии. За ним в страхе и трепете попадали остальные, отец Галактион вместе со всеми – по лицу его текли слезы.
– Воспеваю благодать Твою, Владычице, молю Тя ум мой облагодати…
Кто то побежал звать настоятеля – засвидетельствовать чудо и заступничество Царицы Небесной за беспокойного старца.
Так отец Галактион остался в Белоярской обители. Отец Варсонофий дал ему позволение изобретательствовать во славу Божью, только попросил все же не сильно смущать братию. Больше всех радовался знамению Богородицы брат Савва. Он привязался к старому монаху, и мысль о расставании печалила его. Вскоре жизнь монастыря вошла в обычную колею. Отец Галактион, несмотря на дозволение игумена, оставил свое беспокойство, немного поприсмирел, на некоторое время ушел даже в затвор, усиленно постясь и молясь.
В миру же, до пострижения в монахи, был он Цветков Гаврила Петрович, о чем брат Савва в то время и не подозревал.
Три дня спустя состоялся новый разговор с генераллейтенантом Карамышевым. Тот позвонил спозаранку, еще затемно, вырвал Мурманцева из постели и без предисловий приступил к делу: