Текст книги "Джентельмены предпочитают брюнеток (СИ)"

Автор книги: Наталья Борисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Если они приедут утром, тут у тебя бассейн будет! – заявила я, прикрыв ладонью трубку, – мальчики, – промурлыкала я, – у нас колоссальная проблема, до утра никак не терпит. Крышу проломило, от ветра обломилась здоровенная ветка каштана.

– Сейчас приедем, – сонно ответили мне и отсоединились.

Пока помощь ехала, мы пытались как-то ликвидировать катастрофу, точнее, хоть что-то предпринять...

Макс и Иван Николаевич стояли, с меланхоличным видом разглядывая дыру в потолке, что меня изрядно нервировало.

Сама я безуспешно пыталась найти в бардаке подруги плёнку, а Беата просто заламывала руки, глядя на всё это безобразие. Раздался звонок в дверь. Приехали два парня лет двадцати пяти, я их быстро впустила, и проводила в гостиную.

– Фью! – присвистнул один.

– Это как это оно так? – пробормотал второй, – вроде не было шквальных ветров...

– Не знаю, как оно так, – пробубнела я, – но катастрофа налицо, и надо её в срочном порядке устранить, а то в гостиной к утру можно будет фрегаты вплавь пускать! Скорее, сделайте что-нибудь!

И парни рьяно взялись за дело. Притащили стремянку, вынули

бензопилу, и стали отпиливать ветки, потом подумали, и отправились на улицу, отпиливать её снаружи.

Тем, кто хоть раз присутствовал при пилении бензопилой, знает, какая это вонища. Теперь весь ковёр в гостиной оказался засыпан опилками, запах пережженного бензина стоял в носу, а злополучная ветка рухнула в гостиную, пропоров диван.

Парни благополучно распили ветку и вынесли на улицу, взяли деньги и уехали, оставив нас в руинах гостиной.

– Это трендец, – пролепетала Беата.

– Молчать! – рявкнула я, – за дело!

Мы раскрыли окна, скатали ковёр, тщательно вымели гостиную, затянули плёнкой потолок, и я, умаявшись, отправилась на кухню. Выпить сока, кофе, или что-нибудь ещё.

Тёмная фигура у щитка заставила меня вскрикнуть, что-то со

звоном грохнулось, я схватила со стола кувшин и стукнула им незнакомца.

– Вика, что опять? – раздался звонкий голос Беаты, кухню озарил свет, и я увидела Збигнева, стонущего на полу.

– Н-да, – скрестила я руки на груди, – третий раз тебе, милый, обеспечен.

– За что мне это? – со стоном спросил он, поднимаясь и отряхиваясь, – Вика, что у тебя за манера – всё время по голове бить? – сердито спросил он.

– А у тебя что за манера – вечно изображать грабителя! – рявкнула я, – что ты тут делаешь среди ночи?

– Телефон ищу, – буркнул Збигнев, поднимая с пола серебристый мобильник, – а вот и он. Я звонка жду важного.

– Посреди ночи? – прищурилась я.

– В Америке сейчас день, – бросил он на меня неприязненный взгляд.

– Я бы ответила, – вздохнула Беата, – что ты переживаешь?

– Конечно, переживаю! Вдруг не выгорит! И вообще, я пошёл. Что не приду, так твоя подружанка обязательно чем-нибудь меня стукнет. То навозом, то кувшином!

– А нечего подкрадываться, как грабитель! – рявкнула я, – всё время мне под горячую руку лезешь!

– Всё, я пошёл! – буркнул Збигнев.

– Что у тебя с ногой? – спросила Беата, увидев, что друг сердца хромает.

– У нас уборщица плохо пол протёрла, – пояснил он, и выскочил из кухни.

– Вечно с тобой что-то происходит, – бросила Беата в пространство и тоже ретировалась.

– Я каштаны около дома не сажаю! – крикнула я ей вслед, – и потолок они мне не проламывают!

– Я это слышала! – крикнула в ответ Беата.

– Молодец! – ответила я, – слух в норме, значит, всё отлично!

Я налила себе в стакан сока, послышался топот, и Беата вбежала обратно, как огнедышащий дракон.

– Слушай, чего ты хочешь добиться? – рявкнула она, – поссориться хочешь?

– Это ты поссориться хочешь! – прошипела я, – по-моему, я тебе надоела. У тебя тут тарарам твориться, и, чуть что, ты меня

обвиняешь! Из-за своего любовника злишься?

– Да! – вдруг с вызовом заявила подруга, – мне не нравится, что он всё время замечает твою неординарность!

И я выплюнула сок на пол.

– Приплыли! – я щёлкнула пальцами перед лицом Беаты, – очнись! Ни фига он не замечает! Он злится, что я его всё время по голове чем-нибудь бью. Ты совсем спятила? Мы ей тут помогаем, а она идиотские претензии выставляет!

Глаза Беаты налились слезами.

– Прости, – прошептала она, – просто нервы сдают.

– Да я поняла, – вздохнула я, – жила себе спокойно, копила обиду на весь белый свет, а тут я, осиные гнёзда ворошу.

– Да я вообще не понимаю, как ты так живёшь, – жалобно протянула подруга, сев около стола, – у меня от такого напряга мозг скоро лопнет. Постоянно что-то происходит, бандиты осаждают...

– Я адреналинщица, – улыбнулась я, – а тебе спокойной жизни хочется, уюта и тепла.

– И как быть? – вскинула на меня глаза Беата, – когда это кончится?

– Надеюсь, скоро кончится, – я облокотилась о спинку стула, – не злись.

– Не могу, – нахохлилась Беата, – не получается. Вечно всё не

так и не эдак. Слушай, в морозилке мороженого не осталось?

– Вроде было, – кивнула я, заглянув в холодильник, – целое ведёрко кофейного.

– Давай сюда, – с алчным блеском в глазах воскликнула подруга, – будем стресс заедать. Ты ведь будешь?

– Буду, – вздохнула я, вынимая из ящика чайные ложки, – только стресс надо не заедать. У меня на этот случай муж имеется.

– Я по этой части не слишком активная, – улыбнулась подруга, – лучше сладенького слопаю.

– И годам к пятидесяти в корову превратишься, – засмеялась я, сев рядом, – тебе оно надо? Отдышка, давление, и прочие радости.

– В пятьдесят лет и буду думать, – отмахнулась подруга, энергично уплетая мороженое, и мне ничего не оставалось, кроме как, последовать её примеру.

Мы слопали на двоих целое ведёрко, и я искренне за нас

обоих порадовалась, что мы не певицы. Обладательницам роскошного меццо-сопрано мороженое противопоказано категорически.

Моя обожаемая Василинка, дочка от Димы, любит мороженое сверх всякой меры, поэтому я прячу его рифрежераторе, который стоит в подвале. Ей, в силу четырёхлетнего возраста, даже на табуретке не долезть до верхней полки холодильника.

Мы бережём её голосовые связки. Василиночка унаследовала оба таланта своей матери, то бишь, меня, а именно – потрясающее умение рисовать и абсолютный слух.

Рисую я исключительно. Создаётся ощущение, словно герои готовы ожить в любую минуту, насколько воздушно, легко, и изящно я вырисовываю детали. И плюс ко всему могу расписать шкатулку, лаковую миниатюру, я даже могла бы быть богомазом. Так называют людей, которые пишут иконы, а это уже само собой подразумевает особую тщательность.

Никто и никогда меня этому не учил. Маменька не хотела, чтобы я становилась художником, не водила меня в художественную школу, она делала упор на филологию и философию, обучая меня гуманитарным наукам.

Дедушка – оперный певец – всё-таки свою лепту внёс, когда понял, что внучка владеет исключительным слухом.

На его дочери, моей матери, свет клином не сошёлся, точнее,

ей медведь сел на оба уха, основательно придавив органы слуха, а про голос лучше вообще умолчать.

Его у неё нет совершенно. В смысле, певческого голоса нет, но, учитывая то, что она дочь певца, она переняла манеру говорить очень громко. Но это полбеды.

Хуже то, что он у неё резкий, даже немного визгливый, оглушающий, впивающийся в уши, а из-за курения приобрёл хрипотцу, и теперь это нечто неудобоваримое.

В детстве я, естественно, благодаря дедушке, много сидела за роялем, но не суждено мне было стать музыкантом.

Маменька выдала меня замуж в раннем возрасте, когда я только школу заканчивала, а дедушка разругался с матерью.

Конечно, из-за моего замужества. Он только недавно решил вернуться из Литвы, я всё-таки уломала их помириться, хотя там много чего было. Маменька злилась на него, что он не повёл в своё время её мать в ЗАГС, женившись на другой

женщине.

В бешенстве она взяла себе фамилию и отчество отчима, и даже переняла его династию юристов.

Моя мать частенько повторяет, что она эгоистка и стерва, и ей плевать на чувства других людей. Даже, когда родилась Ася, моя старшая сестра, она не обращала на дочь внимания.

Потом на неё нахлынуло, ей захотелось на кого-нибудь вылить поток нерастраченной материнской любви, родила меня, и тогда началось. Я злилась за сестру, стала типичным трудным ребёнком. Смотрели фильм «Трудный ребёнок»?

Тот сорванец из кино просто ангел во плоти по сравнению со мной в детстве. Я изгалялась, как могла, а маман слезами обливалась. Ася злилась на мать, но меня по-своему любила, мы с ней были «не разлей вода». Вообщем, получался замкнутый круг.

Ни филологом, ни музыкантом я не стала, выбрала карьеру актрисы, а потом, бросив театр, ушла в журналистику.

А вот Василинка помимо таланта к рисованию и слуха, владеет нежным, звонким голосом. Нуцико Вахтанговна, тётка Димы, считает, что её племянница, когда вырастет, будет обладать роскошным колоратурным меццо-сопрано. Но меня охватывает недоумение. Да, у Василинки есть голос, но пока ещё рано о чём-либо говорить, ведь она ещё слишком маленькая. Вот вырастет, увидим. Однако, Нуцико бывший аккомпаниатор и преподаватель музыкального мастерства, ей видней.

Надеюсь, мой дедушка будет счастлив. Её «серебряный» голос, словно колокольчик, звучит в гостиной, когда она занимается. Может, он будет так же трепетно относиться и к правнучке, с такой же нежностью, как заботился когда-то обо мне.

– Ты чего улыбаешься? – вернул меня к действительности голос Беаты.

– О дочке думаю, – вздохнула я.

– О старшей? – уточнила Беата.

– Да, – кивнула я.

– Да, ты её обожаешь, – хмыкнула подруга, понизив голос, – частичка Димы.

– С чего ты взяла? – дёрнулась я.

– Ты мне всего две Лизины фотографии прислала, три Лёнины,

а фоток Василисы за тысячу зашкаливает. Делаю выводы, – развела руками подруга.

– Н-да, – вздохнула я, – я всё больше делаюсь похожей на свою мать, и это меня пугает. Получается как-то неосознанно, спонтанно, а потом думаешь, это неправильно. Я всё время вспоминаю своё детство, пытаюсь что-то сделать, но выходит через пень колоду.

– Бросай Макса, – прошептала Беата, оглянувшись на всякий

случай, чтобы мой муж этого не услышал, – тогда ты не будешь чувствовать такого раздражения. Ты страдаешь, тоскуешь по Диме. Над своими младшими ты так не трясёшься, как над старшей.

– Это, да, – согласилась я, вертя ложку между пальцев, – ладно, хватит болтать. Уже раннее утро, и я хочу хоть немного поспать.

– А я займусь лепкой, – встала подруга, – с этой нервотрёпкой с меня весь сон слетел.

Я кивнула и отправилась спать, отчаянно зевая. Макс устроился около меня, и мы заснули.

Беата меня растолкала около двенадцати часов дня, свежая, словно майская роза, чем меня удивила, после бессонной ночи.

– Ты что, робот? – хмыкнула я, потягиваясь, – глядя на тебя, создаётся впечатление, что ты не гостиную отчищала всю ночь, а спала на пуховых перинах.

– Всего лишь приняла душ и припудрилась, – улыбнулась подруга, – вставай. Пожуём и будем гостиную в порядок приводить. Там вообщем-то чисто, но надо что-то сделать с диваном.

– А что с ним сделаешь? – зевнула я, – его веткой пропороло. Если только каких синтепоновых пластов положить, а сверху плед кинуть.

– Блин, я идиотка! – закатила глаза Беата.

– Что за самокритика? – удивилась я.

– Твои мужики меня пошлют далеко и метко, если я их опять припашу, – вздохнула она, – они мне диван заменили на старый, из подвала, а тот вниз стащили. Только старый воняет клопами и кошками, и я всю голову сломала, как его проветрить.

– За несколько часов его не проветришь, – протянула я, задумавшись, – а знаешь, есть одна идея.

– Какая? – загорелись глаза у Беаты.

– Ароматические палочки! Свечи и тому прочая лабудень. Назажигаем тут этого всего, благовоний, ароматических масел, и не будет твоими клопами пахнуть с кошками.

– Это не мои клопы, – засмеялась Беата, – мне такая радость не нужна. Но идея, что надо. Тут есть неподалёку один магазинчик, торгующий всем таким, давай, сбегай.

Я кивнула, в темпе проглотила овсянку, переоделась, и выскочила на улицу. Впервые за несколько дней перестал лить дождь, выглянуло солнышко, и я в приподнятом настроении добежала до магазинчика.

Я люблю дождь, люблю его романтику, но всего хорошо в меру. Эта серость меня утомила, и спонтанно выглянувшее солнце подняло настроение.

Громко стуча высоченными шпильками, я вбежала в магазинчик, про который говорила Беата, и чуть не задохнулась. Лавка была чисто индийской, но продавщица, миловидная индианка, одетая в сари, говорила по-английски.

– Добрый день, мисс, – вежливо сказал она, – вы что-то хотите?

– Хочу, – кивнула я, – очень много ароматических палочек, ароматические свечи, аромалампу и масло к ней.

– Какой запах предпочитаете?

– Любой, но только не кокос, – улыбнулась я, – я его на дух не переношу.

– Хорошо, я могу предложить вам набор благовоний «Морская жемчужина», – сказала продавщица, – а так же сандаловые палочки. Подойдёт?

– Подойдёт, – кивнула я, – а какие ещё есть?

– Корица, эвкалипт, роза, кетаки, муск. Полно всяких.

– Давайте двести штук, по десятку разных, пять ламп, масло, розовое. И вон те конусы.

Индианка кивнула и ушла в подсобное помещение, а я стала разглядывать картинки индийских божков. Запах тут стоял удушающий, а я не любительница всех этих благовоний. Из запахов пользуюсь лишь духами. Тем более, сейчас говорят, что эти палочки очень вредны для организма.

Если рассуждать логически, в этом есть рациональное зерно.

Все уже давно знают, что пассивный курильщик более предрасположен к заболеваниям дыхательной системы, чем активный. Последний вдыхает и выдыхает дым, хотя тоже немалый вред организму наносит, а пассивный вдыхает огромное количество дыма, который вызывает повреждение реснитчатого эпителия в лёгких.

Ей-богу, не знаю, что такое реснитчатый эпителий, но звучит ужасно. Мне совсем не хочется, чтобы у меня такая дрянь развилась, поэтому я даже курю сейчас вдвое меньше.

У меня нет ни малейшей тяги, что вообще странно, ведь люди с такими мучениями отвыкают от сигарет, но недавно я поняла, что это чисто психологическая проблема.

А что я...

В раннем детстве я увидела, как курит одна актриса, знакомая моей матери. Она всегда очень элегантно, даже изысканно одевалась. У неё был утончённый вкус, великолепные манеры, а курила она всегда сигарету в мундштуке.

Я всегда глядела на неё с восторгом. Мне нравился золотой мундштук в её тонких пальцах, плавность движений.

А в десять лет она мне сделала неожиданный подарок.

При всех она подарила мне плюшевого мишку, а потом, в сутолоке, потихоньку протянула мне продолговатый футляр.

– Только маме не показывай, – прошептала она, – а то она будет сильно ругаться. Не отказывай себе в удовольствии, когда подрастёшь, а, как увлечение пройдёт, ты сама всё поймёшь. И решишь, как лучше.

Я тогда не поняла, что она имела в виду, но в футляре обнаружился изящный и очень дорогой мундштук. Нефритовый, выгравированный золотом, и берегла я его, как зеницу ока. Зашила в того медведя, что она мне подарила, и до последних дней он хранился в игрушке.

Я и думать о нём забыла, пока случайно не столкнулась с Ангелиной, подарившей мне мундштук.

Я покупала сигареты, когда чья-то лёгкая рука легла мне на плечо.

– Привет, – и я, обернувшись, увидела её.

– Привет, – улыбнулась я, – я давно вас не видела.

– А я тебя, – улыбалась она, – сначала я жила с мужем в Америке, а ты, когда я вернулась, съехала к мужу. Смотрю,

ты стала курить. А мой мундштук?

– Я его храню, – пояснила я, вспомнив про медведя и зашитый мундштук.

– А я бросила, – улыбнулась она, – астма образовалась, да и я поняла, что наигралась в гламурную леди двадцатых годов.

– Вы по-прежнему гламурная, – хмыкнула я, – и утончённая.

– Спасибо, – кивнула она, – это чисто психологическая проблема. Когда тебе надоест, ты бросишь. Я поняла, что тебя это влечёт, и поняла, почему. Потому и подарила мундштук.

И она оказалась права. Раньше я курила очень много, а теперь интерес стал пропадать, я курю только в стрессовых ситуациях.

А, что касается этих палочек, то это такие же травяные скрутки, и вдыхать их дым так же вредно, как и сигаретный, тем более, пассивной формой.

Но в данном случае это одиночное явление, сожжём сейчас всё, и дело с концом. Лучше вонь индийских палочек, чем клопы и кошачий анурез.

Вернулась индианка, поставила на прилавок пакеты, и я, расплатившись с ней, вернулась домой.

Беата кинула на старый диван красивый плед, я зажгла повсюду палочки, и для пущей верности обошла с ними дом.

Запах стоял убойный, зато клопы уже не чувствовались.

Тётка Агнета прибыла с королевской точностью. И замерла на пороге, сосредоточенно принюхиваясь.

Это была пожилая дама. Чисто внешне я дала бы ей от пятидесяти пяти до шестидесяти. Величественный профиль, строгая осанка, непередаваемая грация и изящество.

Они с Беатой говорили на датском, а потом Агнета перевела взор на меня и что-то спросила.

– Знакомьтесь, – Беата перешла на английский, – это моя русская подруга – Эвива Миленич, а это Агнета Расмуссен, сестра моего покойного мужа.

– Очень приятно познакомиться, – выпалила я, с трудом подавив желание сделать книксен.

– Мне тоже очень приятно, – сухим тоном сказала пожилая дама. Она была не одна, в сопровождении пятерых, похожих на неё, пожилых леди. Все, как одна, элегантны и аристократичны.

Агнета представила их, как своих подруг, и пошла осматривать дом. Но мы были на чеку. Поверхностно расчистив завал, и попрятав вещи по комнатам, я пресловутые комнаты заперла.

Так что осмотреть весь дом она не смогла, вернулась к роскошно накрытому столу, задрала голову, и некоторое время изучала проломленный потолок. Что-то спросила у Беаты, та, сжавшись, что-то ответила, вероятно, дала объяснения по поводу сломанного каштана. Та кивнула, поджав губы.

Бросила в пространство какую-то фразу и села за стол.

Беата призраком маячила около неё, отвечала на вопросы, а я села в кресло, наблюдая за ними.

Подруга заметно успокоилась, она была уже не такой взвинченной, и я тоже расслабилась, пока одна из подружек не уселась на диван, взяв чашку кофе.

Едва она опустила свою филейную часть на пропахший клопами диван, и в ту же минуту подпрыгнула, взвизгнув.

Кофе благополучно оказалось у неё на юбке цвета слоновой кости, она обожгла колени, и мы с Беатой бросились к ней.

– Клоп! – досадливо воскликнула подруга, когда мы выскочили на кухню, кое-как оттерев пятно на светлой юбке пожилой леди, – так я и знала, что что-то пойдёт не так. Её за задницу укусил клоп.

– И на фиг было диван перетаскивать, – протянула я.

– Надо было тебя разбудить, чтобы посоветоваться, – пробурчала подруга, – что теперь с этими клопами делать?

– Ждать, пока они твою датскую тётушку покусают! – вырвалось у меня, и я прикусила свой длинный язык.

– Очень смешно, – надулась Беата.

– Извини, – улыбнулась я, – но ситуация соответствующая.

– У меня скоро помутнение начнётся, – закатила глаза Беата, а у меня зазвонил телефон.

– Слушаю, – ответила я, не посмотрев на дисплей.

– Привет, моя сладкая карамелька, – это был Дима, – как дела?

– Лучше всех, – вздохнула я.

– Я поговорил с коллегами Зоси, – сказал он.

– И? – подскочила я.

– У неё есть сообщник, – доложил Дима, – я в машине за домом Беаты. Ты сейчас очень занята?

– Да как тебе сказать, – протянула я, и в этот момент из

гостиной послышался истошный визг.

– Что там ещё? – взвыла Беата, бросившись на крик, я за ней, и тоже взвизгнула.

Зловредный каштан, видимо, решил, что он мало вреда нанёс своей владелице, и рухнул во второй раз, приземлившись на высокие причёски пожилых леди.

Те сидели, придавленные очередной веткой, облитые скопившейся на плёнке водой, ошалело вращая глазами.

Беата в ужасе замерла. Н-да, боюсь, сына ей не отдадут,

учитывая некоторые нюансы.

Из кухни послышался шум, шаги, я обернулась, кивнув мужу и свёкру, появившихся на пороге.

– У нас есть что-нибудь слопать? – спросил Иван Николаевич, а потом перевёл взгляд на картину в гостиной, – ой, блин! Макс, помоги.

Они бросились извлекать датских дам из-под веток, а я услышала шум за спиной.

Открыла дверь в подвал, и, увидев две мужских фигуры, обозлилась. Говорите, в Дании нет грабителей?

Я одним прыжком вбежала в кухню, вытащила из кладовки ружьё, и, засыпав туда пачку соли, подбежала к двери подвала, и спустила курок.

Раздался вскрик, один грабитель рухнул в картонные коробки, другой, стоявший на лестнице, свалив стеллаж с бумагами, оказался погребён под грудой папок.

– Вика, ты что творишь? – подбежал ко мне Макс.

– Там грабители! – воскликнула я, сунув ему в руки ружьё, а сама бросилась в подвал. Остальные поспешили за мной.

Стеллаж зашевелился, грабитель откинул его в сторону, но под грудой бумаг оказался не грабитель, а... Дима.

– Что ты тут делаешь? – вскрикнула я.

– Покоя никакого нет, – разозлился Макс, – думал, что на отдыхе не увижу это упыря! Так нет же! И он тут!

– Макс, спокойно, – пролепетала я.

– Что он тут делает? – взорвался мой муж.

– Ты меня спрашиваешь? – поспешила я откреститься от всего.

– Гуляю под кипарисами! – рявкнул Дима, – приехал твою жену соблазнять! Как ты на это посмотришь? – и, схватившись за поясницу, охнул, – чем это меня?

– Солью, – я выдавила подобие улыбки.

– Знаешь, Викуля, – вдруг сказал Макс, – ты супер! Первый раз в жизни я не буду ругаться на твои выходки, потому что в этот раз ты сделала всё правильно. Давно следовало этому упырю анфас подстрелить!

– Ева, любовь моя, дай мне ружьё, – попытался разогнуться Дима.

– Даже не надейся! – рявкнула я, а Макс вдруг захохотал.

– Ты чего? – нахмурилась я.

– «Кавказскую пленницу» вспомнил! – взвыл супруг, – садитесь, товарищ, нет, я лучше постою, – и я тоже захохотала.

– Я смотрю, у вас веселья через края, – пробурчал Дима, и, по-прежнему держась за спину, поднялся по лестнице, и ушёл.

– А кто второй-то? – спросил Иван Николаевич, и откинул в сторону коробки, а у меня началась смехоистерика.

– Я же сказала, без третьего раза не обойтись! – выла я, глядя на распластанное тело Збышека.

– Очень хорошо, – вздохнул Иван Николаевич, подхватывая парня за одну руку, Макс за другую, и они втащили его в гостиную.

Пожилые дамы с глупым видом смотрели на молодого человека. Мы с Беатой притащили тафту с террасы, и мужчины свалили Збигнева на неё.

Беата полила ему на лицо воды, и тот открыл глаза, моргая, как целлулоидный пупс.

– Что это было? – спросил он.

– Привет, – слабо улыбнулась я, – я приняла тебя за грабителя, и выстрелила солью.

– Чего? – он попытался сесть, взвыл, и кубарем скатился с тафты, – как ты мне надоела! – он резко разогнулся, схватил меня за плечи, и стал трясти, как грушу, – как жаль... – он замолк, глядя на меня с ненавистью.

– Чего тебе жаль? – фыркнула я.

– Что я не преступник, – прошипел он, – а то придушил бы тебя, глупая курица!

– Смотри, не заплачь от расстройства, – ухмыльнулась я, резко оттолкнув его. Он не удержал равновесия, плюхнулся на задницу, разразился ругательствами, и встал с пола.

– Вика, как тебя угораздило? – повернулась ко мне подруга.

– А откуда мне было знать, что у тебя в подвале бродят мой поклонник и твой любовник, – буркнула я, – или мне у потенциальных грабителей паспорта спрашивать?

Тут заговорила тётка Агнета. Да не просто заговорила.

Пожилая дама ругалась на незнакомом языке, кричала, на чём свет стоит. А потом ткнула в меня костлявым пальцем с аляповатым перстнем с синим камнем.

– Твоя подружка ещё хуже, чем мне говорили! – вскричала она на английском, – подобное притягивает подобное! Не успела осесть земля на могиле моего брата, как ты в дом любовника привела! Путана! Ещё хочешь, чтобы я тебе позволила с сыном видеться! Чему ты можешь научить малыша? Развратница! Тебя следует материнских прав лишить! Ты лентяйка и разгильдяйка!

Беата побелела, как полотно. Тётка Агнета орала на двух языках, чередуя датский и английский, а потом вдруг посинела, схватилась за горло, и упала на диван.

У неё мгновенно начала опухать шея, дыхание стало шумным и прерывистым, и мы не на шутку перепугались.

Беата бросилась звонить врачам, старушки квохтали над ней, а я металась по дому, не зная, что предпринять.

Сделать старушке искусственное дыхание? Вряд ли это поможет. Ей становилось всё хуже и хуже.

Но врачи приехали быстро, осмотрели больную и вынесли вердикт – отёк Квинке. Они сделали пожилой женщине укол, и она немного пришла в себя. Голос вернулся, но был хриплый.

– Отчего мог произойти аллергический шок? – протянула я.

– Она говорит, что у неё аллергия только на сандал, – прошептала мне Беата, и я зажала рот рукой.

– Что? – не поняла подруга.

– Палочки! – прошипела я, – ароматические палочки! Среди них есть сандаловые!

– Ну, и на что это мне? – закатила глаза Беата.

Я пожала плечами, а подруга толкнула меня в бок локтём.

– Живее, туши эту дрянь, пока они не сообразили, что к чему.

– А чем так пахнет? – вдруг спросила одна из подружек.

Короче говоря, мы спалились. Орать тётка Агнета не могла, зато испепеляла Беату взглядом.

В итоге старушку госпитализировали, её подружки, наградив

нас свирепыми взглядами, удалились, а Беата рухнула на тафту.

– Может, мне ещё разок родить? – задумчиво спросила она, – девочку. Назову Юлитой или Яниной, но, только, чтоб отца не

было. Чтобы никто у меня малыша не отнял!

– Это как? – засмеялась я, – из пробирки? ЭКО?

– Ага, – подруга невесело улыбнулась, – а то первые остались с отцом, третий с родственницей мужа, которая меня к ребёнку ни на шаг не подпускает? Чем я так плоха? Да, Эрик был аристократ, интеллигентнейший человек. Я любила его за его благородство, за его бескорыстность. Я обожаю нашего сына. А в итоге что? Эта старая ведьма регулярно сюда наезжает, суёт нос во все углы, читает мне нотации. Я, по её мнению, что, всю жизнь должна одна куковать? Я тоже живой человек! Хочу любви, ласки, внимания. Хотя, что эта старая дева понимает? Эрик мне рассказывал, что её растили, как принцессу, она всё детство провела в монастыре в молитве, да с вышиванием. Её оттуда выпустили в двадцать лет, попытались выдать замуж, да дальше помолвки не доходило. От неё все женихи сбежали. Сейчас не то время для такого воспитания. Мужики сразу хотят секса, им не до Шекспира под луной. Когда их родители поняли, что натворили, было уже поздно. Сделанного не воротишь. Была бы она ещё симпатичной, а так, страшнее атомной войны. Теперь она завидует всем молодым и симпатичным, устроившим себе жизнь. Она бесилась, когда Эрик женился на мне, разведённой. Ещё бы! Пользуюсь успехом у мужчин!

– Надо было ей сказать, что я четвёртый раз замужем, – усмехнулась я.

– Лично скажу, если ввалится! – у Беаты засверкали глаза, – представлю ей Макса, уточнив, что он у тебя четвёртый.

– Ну, и стервы же мы! – засмеялась я.

– Знаешь, а стервой быть легче, – протянула вдруг Беата.

– Естественно, – кивнула я, – здесь не надо вилять и изворачиваться. Хотя это тоже своего рода искусство. Она мне не понравилась.

– Ясное дело, – кивнула подруга, – неприятная особа. Политес не всегда полезен. Нужно, чтоб он был, но только в ненавязчивом виде. Итог ты имела честь сегодня лицезреть.

– Что-то я утомилась, – вздохнула я, – давай, что ли, со стола уберём.

Мы споро взялись за дело, но Беата ещё была на взводе, потому продолжала плакаться.

– Знаешь, о чём я мечтаю? – горестно вздыхала она, – уехать на фиг из этой страны контрастов, купить домик в провинции Италии, Испании или Португалии, завести лимонные кущи, ферму. Виноград там развести. Готовить из лимонов ликёр, вино из винограда, открыть пиццерию, или там таверну какую. Чтобы по дому бегали дети, слышался смех, веселье. Чтобы на праздники семья собиралась за столом, все пели, смеялись, плясали, и пили домашнее вино.

– Так уезжай, – улыбнулась я, – в чём проблема?

– Боюсь, – честно сказала подруга, – здесь у меня связи и знакомые. Тут я имею имя и работу, а там всё придётся заново строить. Это сложно и трудно. Итальянский я знаю плохо, а испанский и португальский вообще не знаю. Я как страус, засунула голову в песок и сижу.

– Неправильная позиция, – вздохнула я, – в любой ситуации можно найти решение.

– Тебе хорошо говорить, у тебя семья, а я несчастна. Моего любимого какая-то сволочь убила, сына отобрали, и я теперь не успокоюсь, пока мерзавец или мерзавка не получит по заслугам.

– Мы найдём преступника, – кивнула я, – он ответит за это убийство. А сейчас успокойся, вдохни, выпей чашечку кофе с коньяком и ложись спать, а то на тебе лица нет.

– Да ладно, – вяло ответила подруга, – тут немного осталось.

Мы убрали еду, потом я вымела гостиную, Беата шествовала за мной со шваброй, и, покончив с уборкой, выпили кофе.

Потом подруга отправилась спать, а я открыла свой ноутбук, и занялась очередным романом. Всяких баек мне прислали уйму, и, воодушевившись, я взялась за дело.

Просидела я до темноты. Разобрала инфу, часть из которой оказалась пустышкой, и написала одну главу.

По стеклу опять забарабанил дождь, я повернулась к окну, глядя на стекающие капли, и вздохнула.

Опять погода испортилась. Понимаю раздражение Беаты, Дания действительно страна контрастов, погода меняется по сто раз

на дню.

Мои муж и свёкр давно ушли спать, а я, зевнув, посмотрела на лестницу, вынула мобильный, и, закрыв ноутбук, вышла на террасу.

– Привет, – прошептала я, когда Дима ответил, – ты как?

– Средний паршивости, – пробормотал он, – спасибо тебе огромное. Я подобный экстрим ощутил последний раз в десять лет, когда груши воровал у соседа по даче.

– Извини, – вздохнула я, – я думала, в подвале грабитель. Я и

парня Беаты подстрелила. Был бы один, ещё задумалась бы, потому что я его уже дважды по голове огрела. А тут смотрю, двое.

– Н-да, – пробормотал Дима, – оттягиваешься ты тут по полной программе. А я спешил к тебе на помощь, думал, что что-то случилось, когда из трубки крики полетели.

– На ту старушку, про которую я тебе говорила, и её подружек, ветка каштана обрушилась. Точнее, одна ветка обрушилась ещё вчера, ночью. Нам пришлось помощь вызывать, чтобы затянули плёнкой потолок и убрали ветки, а второй раз она рухнула на старушек.

– И что теперь? – заинтересовался Дима.

– Для Беаты ничего хорошего, – вздохнула я, – эта особа орала на неё так, что стены дрожали, а потом ей стало плохо от ароматических палочек, которые я зажгла. Чёртовой веткой проломило ночью диван, и пришлось втаскивать старый, а он провонял клопами и кошками. Я накупила этих палочек в индийском магазине, чтобы запах удалить, а у старушки оказалась аллергия на сандал.

– Как вы сами там не угорели, уму непостижимо, – вздохнул Дима, – я учуял эту вонь ещё из подвала, а, как наверх поднялся, вообще чуть не задохнулся.

– Старушка в больнице с отёком Квинке, а Беата в шоке, – подвела я итог, и Дима засмеялся.