Текст книги "Моя любимая стерва (СИ)"

Автор книги: Наталья Борисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Мы можем поговорить в тишине? – вкрадчиво спросила я.

– Да, пойдёмте, – сказала она посиневшими губами, двинулась по коридору, а мы за ней.

Алексис завела нас в красивый и просторный кабинет, указала ладонью на квадратные офисные кресла около большого стола, а сама устроилась на чёрном вертящемся стуле.

Мы уселись, а Алексис, глядя в упор на меня небесно-голубыми глазами, теребила пальцами белокурый локон, выбившийся из строгой «улитки».

– Что вы такое говорите? – сдавленно прошептала она посиневшими губами, – что с Аделфой? Она жива?

– Не знаем, – вздохнула я, – когда подъехала «Скорая» и полиция, она была без сознания. Только выпалила что-то про дочь и про аукционный дом, а потом потеряла сознание.

– Какой ужас... – протянула Алексис, и, словно опомнилась, – ох, просто слов нет... Кому она могла так насолить, что её сбили?

– А дочь? – спросила я, – что с её дочерью?

– Что? – Алексис, словно очнулась, – с какой дочерью?

– Она просила спасти свою дочь, Лиссу, – сказала я, пристально вглядываясь в лицо женщины, на котором явственно читалась растерянность.

– Дочь? Лисса? – с непередаваемым выражением ужаса переспросила женщина, – вы ничего не путаете?

– Нет, – вот тут и я растерялась, – а что такое?

– Но у Аделфы нет дочери, – тихо проговорила она, – точнее, была когда-то, но бедную Мелиссу украли в младенчестве, доставив её матери немало горя. Наверное, рассудком помутилась...

– Наверное... – неуверенно протянула я, размышляя над данным фактом.

– Да, но, тем не менее, дела давно минувших дней, – задумчиво произнесла Алексис, – ужасно, что вам пришлось стать свидетелями этих событий... Бедняжка... Она в последнее время была сама не своя.

– А, может, тому была причина? – задумчиво протянула я, – может, ей что-то стало известно о её пропавшем ребёнке? Как так получилось? Ну, что малышку украли?

– Совершенно дикая история, – воскликнула Алексис, – оглушили камнем в парке, когда она гуляла с девочкой, а Мелиссу унесли. Вероятно, преступник думал, что убил её, но Аделфу вовремя увидела гуляющая там парочка. Она пришла в себя, даже память не пострадала, а потом погрузилась в отчаянье. Николас очень любил Аделфу, да и сейчас любит. Он пытался помочь жене справиться с отчаяньем, при этом преодолевая собственное. А потом решил, что им надо завести ещё одного ребёнка, что это поможет им отрешиться от случившегося. Она родила сына, но он умер через год, излишне живой ребёнок упал с балкона второго этажа. А потом... потом... – Алексис запнулась, – Аделфа и Николас уехали в Америку. Перед этим она попыталась вскрыть себе вены, но попытка оказалась неудачной, и Николас увёз её, – она на секунду опять притихла, – вернулись они лишь через пять лет, с двумя близнецами, мальчиками, Дэймоном и Эйсоном. Но около них всегда находилась прислуга, няни и охранники не спускали с них глаз. Сейчас им по четырнадцать лет.

– Вы их давно знаете, – ни сколько вопросительно, сколько утвердительно проговорила я.

– Да, достаточно, – кивнула она, и в этот момент её телефон ожил, – извините, но это надолго, – и она взяла с поверхности стола мобильник.

– Ничего, – я махнула рукой, – мы пойдём.

– Всего доброго, – и затараторила на греческом, приложив трубку к уху.

Около двери стоял шкаф со стеклянными дверцами, и, выходя, я увидела в стекле выражение лица Алексис.

С её красивого лица слетела дружелюбность, голубые глаза показались мне ледышками, колючими и неприятными, как у дохлой рыбы. Жестокие и безразличные, иначе и не скажешь.

Похоже, эта женщина – деловая бизнесвумен, умело перевоплощается из обычного человека в хваткую начальницу.

– Что скажешь? – прошептал мне Дима.

– На улице, – так же тихо ответила я, – давай сначала получим наши покупки. А обсудим потом.

Он расплатился за покупки, холст, вынув из рамы, нам свернули и положили в тубус, драгоценности в шкатулочки, и мы уселись в машину. До автомобиля нас сопровождал охранник.

– Итак? – посмотрел на меня Дима, когда мы летели по направлению к дому.

– Не знаю, – задумчиво сказала я, – на мой, сугубо дилетантский взгляд, она была неискренна. С другой стороны, мы ведь ей не представились частными сыщиками. Для неё мы просто свидетели случившегося, которым что-то набормотали про аукционный дом. Зачем ей откровенничать?

– Да, верно, – кивнул Дима, – мне она тоже мутной показалась, и ещё один момент... Когда она поняла, что видит перед собой самого завидного жениха Европы, с ней случился настоящий шок. А шок от сообщения, произошедшего с её начальницей, был каким-то искусственным.

– Ты тоже заметил, – удовлетворённо кивнула я, – я сама подумала, что театральщиной отдаёт. Но, вполне вероятно, она всё ещё была в шоке от тебя, потому и не отреагировала должным образом.

– Может быть... – протянул Дима, взгляд его чёрных глаз был задумчив.

– Что-то не так? – спросила я.

– Да нет, просто думаю, – покачал головой Дима, – сразу столько ниточек, но каких-то тоненьких. Куда ж девалась Арина? Из страны она не выезжала, это я знаю точно, специально выяснял. Её могли убить, а тело скинуть в воды морские, и ищи-свищи.

– Замолчи, – строго велела я, – не хочу этого слышать.

– Конфетка моя, ну, ты же не страус, и не частное лицо, чтобы голову в песок зарывать. Ты сыщик, пусть и любитель, а, значит, должна продумывать все варианты. Нельзя, чтобы эмоции взяли над тобой верх, иначе это затуманит твоё сознание, не даст мыслить здраво.

– Где ты этого нахватался? – рассмеялась я, – сильно смахивает на криминалистическую психологию.

– Так оно и есть, – кивнул он, – так, почитал на досуге любопытные книжки.

– Дашь мне почитать? – спросила я, не отрывая взгляда от дороги.

– Что? Заинтересовалась? – хмыкнул он.

– Ага, – с довольным видом кивнула я, – просвящаться никогда не поздно.

– Это верно, – усмехнулся Дима, рассмеявшись, – а насчёт МГИМО? Поступаешь?

– Поступаю, – кивнула я, – а что делать? А то эти кретины из ассоциации журналистов могут крепко мне имидж подпортить. И какого лешего им надо?

– Ева, счастье моё, не куксись, – ухмыльнулся Дима, – не хотел тебе говорить, но это дело рук Архангельцева.

– Что? – дико вскричала я, – что ты сказал?

– Это не я сказал, а один человечек из этой ассоциации. Ты что думаешь, этот прохвост когда-нибудь уймётся? Как бы, не так! Пока до ручки не дойдёт, не успокоится, или, пока кто-нибудь его не успокоит.

– Отличная перспективка, – проворчала я, – вот скот-то! А знаешь, Дим!

– Что! – повернулся он ко мне.

– Мало мне двух высших, – улыбнулась я, – поступаю заочно на факультет международной журналистики, как и решила, заочно в МГУ на факультет юридической психологии, и очно в Европе, тоже на факультет психологии.

– Круто! – расхохотался Дима, – по-нормальному мы не можем! Нам надо сразу три института, один хлеще другого! Ты это, спокойнее, радость моя. Притормози.

– Нет, а чего? – возмутилась я, – там, глядишь, книжку какую напишу по психологии.

– Это, конечно, замечательно, – скривился Дима, – но надо же понятие иметь! Как ты всё успеешь?

– Успею как-нибудь, – вздохнула я.

– Вот ненормальная! – возмутился он, и вдруг странно замер в кресле пассажира.

– Что-то не так? – удивлённо спросила я.

– Да нет, милая, – протянул он, – всё именно так, именно так, как надо. Слушай, а ты не хочешь поступить в Гарвард?

– Куда? – оторопела я.

– В Гарвард, – он повернулся ко мне. Я ошеломлённо косилась на него, стараясь не упускать из виду дорогу, и, в тоже время, пытаясь понять: издевается он надо мной в своей обычной шутовской манере или это он говорит всерьёз.

Гарвард? Он что, совсем спятил? Какой Гарвард? Он бы ещё Оксфорд или Кембридж предложил!

– Дим, это сумасшествие, – обрела я, наконец, дар речи, – как ты это себе представляешь? Там жить надо... А мне что ж, семью бросать?

– Ты и так её бросишь, если уйдёшь ко мне. Будем жить на несколько стран, будешь учиться, карьеру делать, детей рожать...

– Вот теперь ты взваливаешь на мои хрупкие плечи слишком многое, – вздохнула я, – и потом, кто ж меня туда примет? В Гарвард-то!

– Не беспокойся, любовь моя, примет, – каменная маска вдруг слетела с его лица, уступив место безмятежности, – я позабочусь об этом.

– Дим, – с тоской произнесла я, – это же глупость. Зачем всё это?

– Ладно, оставим пока этот разговор, – вздохнул он, – но, уговорить тебя, надежды не оставляю.

– Зря, – засмеялась я, – это, знаешь ли, глупо. Я поступаю в один из самых лучших университетов России, который имеет международные связи.

– И меня это изрядно напрягает, – вдруг признался Дима, – а если тебя отправят делать репортажи в «горячие точки»? Как-то некомфортно, знаешь ли. Почему бы тебе не поступить в МГУ? Генрих посодействует.

– Так ты обо мне переживаешь, – улыбнулась я, – милый, ну, что ты! Я всё буду делать с умом. Тем более, я и так постоянно во что-то влипаю, будто мне историй мало. И вообще... Представь, что будет, если я в Америке влипну во что-нибудь? Проблем будет необоримо! Английский я знаю, факт, но зачем же доводить до абсурда?

– Просто это нужно мне, – вдруг тихо сказал Дима, а потом махнул рукой, – позже разберёмся. Если мне удастся приподнять завесу тайны, тогда ты всё поймёшь.

– Надеюсь, – проворчала я, – а то я уже ничего не понимаю! Закружил мне голову, а потом чего-то хочет! Сначала объясни! А потом поговорим! Надеюсь, мы с тобой договорились?

– Договорились, – кивнул он, а я прибавила скорости.

Во дворик мы почти влетели, но, въехав в гараж, увидели, что «Порше» отсутствует. Кто, интересно, уехал?

Оказалось, уехали все. Записка, написанная Максом, и прикреплённая магнитиком к холодильнику, сообщала, что они ушли на пляж. Что ж, пусть жарятся.

В кастрюльке я нашла ещё тёплую овсянку, а в плетёной корзинке булочки, источающие упоительный аромат.

Из любопытства я открыла один из ящиков, и ахнула, увидев ровные ряды коробок.

– Корнфлекс? – удивлённо спросила я, посмотрев на Диму.

– Просто я предупредил домработницу, что мы приедем, вот она и запаслась, понятия не имея о наших предпочтениях на завтрак.

– Ясно, – улыбнулась я, – наверняка наши предпочтения были для неё в диковинку, – и взяла коробку с шоколадными «колёсиками».

Вскрыв, я взяла парочку и отправила в рот. А ничего, вкусно.

– Ещё как в диковинку, – усмехнулся Дима, – и что это мы едим? А как же здоровый образ жизни?

– Уймись, – засмеялась я, захрустев новой порцией корнфлекса, – полезного в них мало, всё иссушили и прессом выдавили, но и не особо вредные.

– Однако Василинку ты вряд ли кормить ими станешь, – усмехнулся Дима.

– Верно, – кивнула я, – не стану, да она и не станет. Ира, когда Василинка поесть попросила, дала ей хлопья с молоком, а та есть не стала. Пришлось Ире варить кашу.

– Даже странно, – засмеялся Дима, – дети от этого тащатся. Современная молодёжь супов и вторых блюд не признаёт, в том числе и кашу, им подавай крекеры дурацкие, чипсы, орешки, пресловутый корнфлекс...

– Это, с каких пор, ты себя в старики записал? – хохотнула я.

– Так ведь мне не четырнадцать же, – фыркнул он, положил себе каши, и уселся за стол.

– Но и не шестьдесят! – я поставила на стол свою тарелку с кашей, достала апельсиновый сок, ноздреватый деревенский хлеб, сливочное масло, и бекон. Включила кофеварку, и переместила на стол булочки.

Они пахли корицей, и были ещё тёплые. Мы с удовольствием в тишине позавтракали.

Это мой привычный завтрак – овсянка с соком и кофе с парой бутербродов, но я сегодня проглотила ещё и две булочки.

Внутри оказалась какая-то интересная начинка, судя по всему, маковая, но примешивался ещё какой-то посторонний привкус.

Может, семечки... Но их колупать замучаешься!

– Слушай, попробуй, я никак не могу определить составляющие выпечки, – я протянула ему булочку, – мак вроде и что-то ещё.

Дима не стал брать новую булочку, откусил от моей.

– Маковое тесто с миндалём, – тут же распознал он, – явно Нуцико пекла. В детстве я их обожал. Она их делала целыми рулетами, а тут что-то с мелочёвкой взялась возиться.

– Любопытное кондитерское изделие, – пробормотала я.

Потом Дима поехал по делам, ему позвонили, а я решила поиграть на рояле. Давно я не играла.

Инструмент тут был совершенно шикарный. Хорошо настроенный, и, когда мои пальцы коснулись клавиш, комнату наполнили красивые звуки.

Я с удовольствием играла, исполнила несколько пьесок, а потом вдруг начала играть мелодию, которая давно витала в моей голове. Раньше я не пробовала писать музыку, и для меня это в новинку, но сейчас я решила попробовать.

Классической музыки в мире несчётное количество, но, сколько ещё не написано, и я, словно завороженная, следовала за своей мелодией. А мелодия вдруг полилась, словно серебристый ручей.

Лёгкая, звонкая, изящная...

Мои пальцы порхали по клавишам, я прерывалась, чтобы записать ноты... Специального нотного листка у меня не было, поэтому записала их на обычном, тетрадном листе.

Потом я вновь и вновь проигрывала её, изыскивая изъяны, а потом, устав от этой мелодии, взялась за другую, более грустную.

Немало скопилось в моей душе грусти, и сейчас я эту грусть изливала в музыке. Я долго проигрывала незнакомый мотив, крутившийся у меня в голове, искала логическое завершение этой симфонии, но я и сама не знала, какое будет завершение.

А музыка звучала и звучала...

– Красиво, – раздался голос Димы за спиной, и я, вздрогнув, вдруг вынырнула из музыкального мира, в который погрузилась почти полностью, – только какая-то неоконченная мелодия. Отрывок?

– Да нет, – повернулась я, он стоял, прислонившись спиной к косяку, и улыбнулась, – она и в самом деле, неоконченна. Я не знаю, как её закончить.

– Ты? – он удивлённо вскинул брови, медленно подошёл ко мне, и, облокотившись о рояль, протянул, – надо же... А что это ты вдруг?

– Навеяло что-то, – вздохнула я, а он прищурил глаза.

– Да? А как насчёт того, чтобы воплотить в жизнь счастливый конец этого сюжета, а потом и отразить это в музыке? – и он с нежностью погладил меня тыльной стороной ладони по щеке.

– Дим, я... – я и сама не знала, что ему ответить, а он, понимая это, прижал указательный палец к моим губам.

– Малышка, не утруждай себя этими переживаниями, – прошептал он, – просто подумай, а потом реши для себя. Я буду ждать, – и криво улыбнулся, – только не слишком долго, а то, смотри, женюсь на блондинке.

– Ах, ты, – и я с силой взяла самую высокую ноту так, что он зажал уши.

Меня такое зло разобрало, что мелодия неожиданно сама нашла своё логическое завершение. Первые аккорды я начала почти с бешенством, образуя музыкальный хаос, а потом они стали более уравновешенные, но такие же агрессивные.

Закончила же мелодию я лёгкими и задорными фрагментами, а Дима всё прилежно записывал на листке бумаге.

– По-моему, получилась отличная увертюра, – задумчиво протянул Дима, – не хочешь продолжить? Напишешь и слова и музыку к опере. Как думаешь?

– Мне пока рановато об этом думать, – улыбнулась я, – я ещё не такой спец в этом плане.

В этот момент где-то хлопнула дверь, послышался топот, и к нам вбежала Василинка. Её прелестное личико припухло, стало красным, и я тихо ахнула.

– Василиночка, что с тобой? – в ужасе спросила я, а потом увидела ошмётки кожи на её шее.

– Я на солнце лежала, чтобы загар был, – плаксиво сказала наша дочка, – а потом вдруг стало гореть и очень больно.

– Кожу на солнце сожгла, – вынес вердикт Дима.

– Унаследовали мамочкины особенности эпидермиса, – пробормотала я, – надо ей чем-то это смазать.

– Вроде бы пенкой смазывают, – сказал Дима, – но тут её нет.

– А облепиховое масло? – посмотрела я на него, – оно есть?

– Кажется, есть, – кивнул он, – сейчас посмотрю, – и вышел за дверь.

– Лапушка моя, тебе очень больно? – я погладила дочку по кудряшкам.

– Терпимо, – потупилась она, – сначала было больнее.

– Вы давно вернулись? – вошла Нуцико, а вслед за ней подтянулись и остальные.

Лёня был слегка загорелым, ему это очень шло, а вот Лиза тоже, как и Василинка, была вся красная, и хныкала.

– И она? – я подскочила к Октябрине Михайловне.

– И она, – кивнула та, – обе девочки солнца не переносят.

– Да уж, – засмеялся Макс, засунув руки в карманы брюк, – дурной пример заразен.

Я посмотрела на его слегка загорелое лицо, потом на побронзовевшее личико Лёнечки, и ухмыльнулась.

– Могу ответить тебе в аналогичном ключе, – фыркнула я, – друг ситный, – и он рассмеялся.

– Итак, пляж накрылся, – подвёл итог он, – и что теперь? По музеям? Хотя, можно пониже зонтик опустить, и не пускать девочек под открытое солнце. Но с Лизиной энергией... – он, не договорив фразы, покосился на меня.

– Давай, найди, к чему можно прикопаться ко мне, – пробухтела я.

– А что? – засмеялся он, – твои гены.

– Ага, конечно, – фыркнула я – перепалка продолжалась.

– Держи масло, – вернулся Дима, держа в руках пузырёк и вату.

Я села на диван и стала мазать старшую дочку, у которой ожоги были по всей поверхности спины, на ногах, руках и шее.

– Боюсь, после это масла следы останутся, – проворчала я, – платье потом придётся выкинуть. Василиночка, стой смирно.

– Слушай, а чего ты её всё Василиной зовёшь? – вдруг спросил Дима, – это же два разных имени.

– Я этого не знала, когда давала ей имя, – улыбнулась я, – и так мне кажется нежнее. Потом мне объяснили, но я привыкла её так называть. Да, солнышко?

– Да, мамочка, – по-деловому кивнула Василинка, отходя от меня, а я взялась обрабатывать ожоги Лизавете. Младшая дочка была не столь терпимой, хныкала и ёрзала.

– Лизонька, лапушка, не егози, – я легонько коснулась ладонью её огненно-медных кудряшек, – потерпи немножко.

– Больно, – прохныкала она, – мама!

– Да, милая, больно, – согласилась я, – но кто ж вот знал! Кстати, – я подняла глаза на Макса, – вы же и вчера весь день сидели на пляже, но подобного инцидента не было.

– Так они вчера и не загорали, – вошёл Иван Николаевич, плюхнулся в кресло и зевнул.

– Верно, – кивнул Макс, – Лиза играла под зонтиком, а Василиса рядышком читала какую-то сказку на английском языке, поражая воображение остальных, мимо проходящих.

– Представляю! – хохотнула я.

Кто ещё станет читать книгу на пляже? Ответ очевиден – либо я, либо мои дети. У остальных людей дети носятся по пляжу, как оглашенные, зато, когда нет перспективы – поджариться, мои начинают отрываться, как могут.

– Вот и держите их под зонтиком! – строго сказала я.

– А ты где была? – заинтересованно спросил Макс, – куда подевалась с утра пораньше?

– Купила кое-что, – улыбнулась я, и вынула коробочки с украшениями, а Макс покачал головой.

– Даже боюсь представить, сколько это может стоить, – вздохнул Максим.

– Так и не представляй, – фыркнула я, криво улыбнувшись.

– Наверняка не одну сотню баксов, – проворчал Иван Николаевич, с размаху плюхнувшись в кресло так, что оно скрипнуло.

Я невольно фыркнула в сторону. Эх, нет, милый мой свёкр, счёт идёт не на сотни, а на тысячи!

А Макс мгновенно поймал мой усмехающийся взгляд и мгновенно нахмурился. Уж он-то знал, какие суммы я способна выкинуть на драгоценности, а ещё, судя по всему, подозревал, что купила я их не сама, учитывая тот факт, что Дима тоже исчезал. Один из недостатков замужества со следователем – вас расколят, как орешек. Хороший следователь без проницательности никуда!

Я повертелась перед зеркалом в новых серёжках, а Василинка тоже заинтересовалась моим приобретением.

– А можно мне посмотреть? – попросила дочка, протянув ладошку, и я положила на неё серёжки.

– Красивые, – Василиночка тут же приложила серёжку к уху и стала рассматривать.

– Я смотрю, смена растёт, – хохотнул Дима.

– Папа, – строго сказала Василинка, – я тоже хочу красивое украшение. Такое же, как у мамы. Ну, не точь-в-точь, а просто такое же изящное и эффектное.

– Доченька, – рассмеялся Дима, подхватив её на руки, – тебе ещё рано носить такие, как у мамы. Вот будешь постарше, тогда другое дело, а сейчас я тебе куплю что-нибудь подходящее для твоего возраста. Хорошо?

– Хорошо, – с важным видом кивнула Василюша, – но девушкам о возрасте говорить неприлично, – и мы рассмеялись.

– Опять чего-то набралась, – вздохнул Дима, – солнце моё, ты ещё мала для таких выражений, у тебя ещё и возраста-то нет, чтобы переживать. Вот после тридцати пора начинать волноваться.

– Ну-ка, ну-ка, – сощурилась я, – что ты там про тридцать лет бормочешь?

– А чего ты затрепыхалась? Тебе ещё нет тридцати!

Остаток дня прошёл в дружеской перепалке. Василинка бегала по комнатам вместе с Лизой и Лёней, Иван Николаевич читал спортивный журнал, Макс играл в футбол по планшету, а я уселась на диване с блокнотом.

Особо переживать было не из-за чего, погода не шептала. На улице неожиданно захолодало, потом поднялся сильный ветер, а потом и дождь. Да что там дождь! Самый настоящий ливень.

Вот я и пыталась набрасывать музыку, напевая про себя свои же стихи, а потом, утомившись, вынула недавно приобретённую в Лондоне книгу Эмили Бронте. Я читала в детстве «Грозовой перевал», но на родном языке, а, будучи в Великобритании, приобрела её на языке оригинала.

Мне интересно сравнивать перевод, перечитывая одну и ту же книгу в разных вариациях, и сейчас я так увлеклась, что не заметила, как пролетело время.

Приехала женщина, которая стала готовить нам ужин, очередное греческое блюдо. Из кухни витали вкусные ароматы.

Из любопытства я заглянула на кухню, где Кьянеа, так, оказалось, зовут женщину, обжаривала на оливковом масле овощи. Я проголодалась, а аппетитные запахи будоражили ум.

Поводив носом, я вздохнула, достала шоколадные подушечки, и отправилась на свой балкон.

Ливень продолжал бушевать, а я плюхнулась на плетёный диван.

– Эй, – прошептал прямо в ухо Дима, и я чуть свой корнфлекс не рассыпала, – я кое-что разведал.

– И что именно? – прошептала я, задрав голову.

– Адрес родителей Аделфы, – ответил он, – расспросим их о дочери. Ведь недаром она сказала о дочери. Только не с той стороны мы копаем, конечно.

– Да почему не с той-то? – хмыкнула я, – чем скорее распутаем историю с пропавшим ребёнком, тем скорее поймём, что произошло с Ариной.

Я почесала ногтём затылок, а потом посмотрела на бушующий океан. Дима тут же уселся рядом со мной.

– Слушай, а что они делают? – вдруг спросил он, а я проследила за его взглядом.

На нижней террасе рядом с отвесной скалой развлекались Макс с Иваном Николаевичем.

– Кажется, пытаются освоить мини-гольф, – усмехнулась я, с любопытством наблюдая за их неуклюжими попытками.

Дима тоже усмехнулся, а потом достал свои ювелирные принадлежности и стал колдовать с кольцом.

– Тоже мне? – спросила я.

– Кому ж ещё? – хмыкнул он, – я кое-что ещё одновременно делаю, но это пока тайна.

Так мы и сидели. Я, поджав под себя ноги, мурлыкала новый мотив, выводя музыкальные фигуры в блокноте, а Дима возился с кольцом. Красивое оно у него получалось.

Он очень аккуратно вставил крупный изумруд круглой формы, и теперь загибал «усики» вдоль камня.

– Как это странно, – сказала я, задумавшись.

– Что странно? – спросил Дима, не отрываясь от работы.

– Я гадаю, почему они устроили скандал на английском языке, – протянула я, – и не понимаю, для чего это было нужно. Для кого они устраивали это представление? Для сотрудников отеля? Интересно, а кто живёт в соседних номерах?

– Об этом мы не подумали, – Дима оторвался от изумруда и сдвинул брови, а потом вновь вернулся к своему занятию, – но, погоди-ка, ведь Делия видела, как в лифт вошёл неизвестный.

– А ещё некто усыпил собаку, – прошептала я, внезапно озарённая новым предположением, – да! Собака! Ей что-то дали, чтобы отвлечь девушек на ресепшен! И получилось это у них с блеском! Сначала поднялся шум из-за хозяйки, а потом хозяйка разволновалась из-за питомицы.

– Во даёт! – усмехнулся Дима, – мне такое даже и в голову не пришло. Но это имеет смысл, поскольку иного логического объяснения происшествию найти трудно. А ты умница!

– Стараюсь, – ухмыльнулась я, – держу марку.

– Ну-ну, – засмеялся он, – хорошо тебе здесь?

– Вполне, – кивнула я, – кстати, я ещё не пробовала местных вин.

– Кто о чём, – фыркнул он, – не переживай, попробуешь. Вина здесь волшебные. Особенно «Метаха».

– Что, прости? – не поняла я, – «Метаха»?

– Да, – кивнул он, – такой алкогольный напиток, довольно крепкий. Это виноградный спирт из трёх сортов винограда, в нём семьдесят градусов. Его выдерживают в специальных французских дубовых бочках, а по прошествии трёх лет купажируют, то бишь, смешивают, с мускатным вином. Добавляют ароматические пряности и розовые лепестки, опять переливают в бочки, и уже купажируют в течение двух-трёх лет.

– Что-то типа разновидности мартини, – воскликнула я, – интересно, каково это на вкус.

– Нет, с мартини это ничего общего не имеет, разве что – и там, и там травы. Но мартини – это виноградное вино, слегка креплёное высокоградусной настойкой. Напиток весьма примитивный, но широко разрекламированный.

– Кто широко разрекламирован? – поймал обрывок разговора Иван Николаевич, когда они с Максом вошли к нам.

– Мартини, – спокойно ответил Дима, а мой свёкр сморщился.

– Фу, гадость какая! – воскликнул он, усаживаясь в кресло, – приторно и воняет валерьянкой.

– Не валерьянкой, а полынью, – уточнил Дима, – а соотношение сахара и алкоголя в нём строго варьируется, хотя различных трав добавляется огромное многообразие, полынь остаётся основной составляющей.

– Ну, с гранатовым соком вполне вкусный, – улыбнулась я.

– Если из-за границы, тогда, да, вкусно, – согласился Дима, – но не в наших супермаркетах.

– А про супермаркеты никто и не говорит, – хмыкнула я, – а вообще, Иван Николаевич очень тонко подметил. То, что стоит на наших прилавках, действительно воняет отдушкой со вкусом валерьянки.

– Реакция, небось, не та пошла, – ухмыльнулся Дима себе под нос, аккуратно подхватывая крохотный рубин пинцетом и вставляя его в пазл, – смешали красители, чего-нибудь слишком много добавили, да так потом и оставили. Подешевле показалось.

– Ты это серьёзно? – удивился Макс, – на нашем рынке что, совсем не осталось нормального алкоголя?

– Абсолютно, – кивнул Дима, – за очень редким исключением. Но это исключение, как правило, влетает в копеечку.

– Слушай, а что это ты делаешь? – вдруг спросил Иван Николаевич, чуть подавшись вперёд.

– Перстень, – с ухмылкой ответил Дима, подняв на него смеющиеся глаза, – а что, так непонятно?

– Не думал, что ты ювелирным мастерством владеешь, – протянул мой свёкр, – тут ведь нужны художественные способности и кропотливость.

– Что верно, то верно, – согласился Дима, – довольно кропотливое занятие, но оно укрепляет душевное терпение. А, если делаешь украшение для обожаемой женщины, то это особой проблемы не составляет. Кажись, готово, – он полюбовался делом своих рук, а потом протянул кольцо мне.

Я надела перстень на палец и залюбовалась сверкающими гранями.

– Что тебе ещё изготовить, счастье моё? – со смехом спросил он.

– Кулон, – улыбнулась я, – сможешь?

– Да хоть диадему! – хмыкнул он, – кулон – это просто.

– Красивый, в арабском стиле, крупный, – добавила я, – но на тонкой цепочке.

– Да-а-а, задала задачку, – засмеялся он, – ты мне своим арабским стилем. Ладно, сделаю несколько набросков арабесок, – и он вышел из комнаты.

– И давно он дарит тебе подобные презенты? – осведомился Макс, пробуравив меня взглядом.

– Тебе-то что? – хмыкнула я, – успокойся.

– Ага, успокойся, – пробурчал Макс, – легко сказать. Он тебе ещё что-нибудь такое дарил?

– Конечно, – кивнула я, – вот это кольцо с аметистом, есть ещё диадема, да и вообще, полно всякого. Ревнуешь опять, да?

– А ты меня дразнишь, да? – прищурился он.

– А то, – ухмыльнулась я, – угомонись, хорошо?

Макс сверкнул глазами, а я, чтобы избежать ссор, сбежала к себе в комнату.

Вечером Дима позвал нас с Максом прогуляться до ближайшего бара. Мой муж был не очень доволен этим, но, в целом, мы неплохо провели вечер.

Я перепробовала уйму коктейлей, названий которых и не запомнила, была изрядно навеселе, и танцевала со всеми подряд.

– Похоже, тебе пора баиньки, – засмеялся Дима, и Макс с ним согласился, а я нет.

Но меня никто слушать, естественно, не стал. Подхватили под белы ручки и доставили домой. По дороге обратно я заснула в машине, и очнулась лишь посреди ночи.

Сдёрнув с головы одеяло, я обнаружила, что лежу в белье, наверное, Макс снял платье и туфли.

Усевшись, я потёрла ладонью шею, потом сняла колечки, положила их на столик, а сама направилась в ванную.

Выпив воды из-под крана, я вернулась в постель.

За окном ещё было темно, вполне можно было поспать, и я сомкнула глаза.

Я, словно очутилась в гигантском шаре, таком ярком и огромном, что у меня появилось странное чувство невесомости.

Наверное, я должна испугаться, но страха отчего-то не было, а было острое желание ощутить тепло в руках.

И я его ощутила. Опустив глаза, я увидела на своих руках новорожденного младенца. Светлые кудряшки вились вокруг прелестного личика, а ярко-синие глаза смотрели прямо в душу.

Я откуда-то знала, что это девочка, и укачивала малышку, а потом сон растворился...

Проснувшись, я ощутила запах роз, кофе, корицы и шоколада, а, открыв глаза, увидела Диму, сидевшего на краешке кровати.

– Привет, – ласково сказал он, – как спалось?

– Буйно, – пробормотала я, усевшись на кровати.

– Буйно спать? – хохотнул он, – это что-то новенькое!

– Да сон один замотал, – вздохнула я, – никак отойти не могу.

– Что за сон? – заинтересованно спросил Дима, – могу я узнать?

– Да так, чушь какая-то, – пробормотала я, ощутив, что совсем не желаю рассказывать ему об этом.

– И всё же? – он коснулся пальцами моего подбородка, слегка приподняв моё лицо, которое я старательно опускала, чтобы не смотреть ему в глаза.

– Почему ты так спокойно сидишь в моей комнате? – спросила я, желая увильнуть от ответа, – где Макс?

– Они умчались на пляж, – спокойно ответил Дима, продолжая удерживать пальцами мой подбородок, – так что за сон, радость моя? Ты же знаешь, что я не отстану, пока не получу ответ. И поэтому лучше тебе сказать.

– Ну... – я слегка замялась, – мне снится ребёнок.

– Ребёнок? – ошеломлённо переспросил он, – какой ещё ребёнок?

– Младенец, – уточнила я, – светленькая девочка с синими глазами. Что бы это означало?

– Ты что, беременна? – лицо Димы вытянулось, приобретая сходство с камнем.

– Конечно же, нет! – возмущённо воскликнула я.

– А твоё недомогание? – недоверчиво осведомился он.

– Дим, успокойся, – улыбнулась я, – если ты такой дурак, и не понимаешь моих категорических уверений, что я не могу быть беременной, то скажу тебе в лоб. После некоторых женских особенностей, проявляющих себя раз в месяц, близости с мужем у меня не было. Я не могу быть беременной!