Текст книги "Блондинка на выданье (СИ)"

Автор книги: Наталья Борисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Слушаю, – раздался её тихий голос после гудков.

– Это Эвива. Серафима Степановна, а Анжелика ещё у вас дома?

– Сейчас я её позову, – ответила женщина, и через минуту раздался резкий голос Анжелики.

– Слушаю.

– Анжелика, скажите, вы не в курсе последних часов жизни сестры? Она вам не говорила, куда собиралась?

– Сначала вроде бы на массаж, она последние два месяца ходила на массаж, потом в редакцию... подождите, у неё же был ежедневник!

– Ежедневник? – подскочила я, – и где он?

– Понятия не имею, – вздохнула Анжелика, а генерал замахал руками.

– В чём дело? – прикрыла я трубку ладонью.

– Ежедневник её был в сумочке, а потом мы отдали её матери.

– Анжелика, – вернулась я к собеседнице, – куда Серафима Степановна дела сумочку Анастасии, которую ей отдали после следствия?

– Минуточку, – и через минуту она воскликнула, – сумочка у меня в руках, сейчас посмотрю. А вот и ежедневник.

– Посмотрите последний день.

– Смотрю. Последние записи, массаж, редакция, галерея

« Пассаж ».

– Галерея « Пассаж »? – переспросила я, – а адреса там нет?

– Есть адрес, записывайте. Большая Бронная улица.

– Спасибо, – выдохнула я, – минуточку, а время там не указано?

– Около часу дня.

– Спасибо, до свидания, – я захлопнула телефон, – во сколько

была убита Анастасия?

– В начале второго.

– Значит, её убили в галерее, – вынесла я вердикт, – сейчас туда съезжу.

– Только осторожнее.

– До свиданья, – я вскочила, взяла сумочку, и, развернувшись на

каблуках, вылетела из управления.

Прыгнула в свою машину, и дала по газам. Взвизгнув покрышками, понеслась по трассе, и до Большой Бронной я добралась довольно быстро.

Заперла машину, вошла в стеклянные двери, и, стуча каблуками, приблизилась к девушке на ресепшен.

– Здравствуйте, меня зовут Эвива Миленич. Могу я увидеть директора галереи?

– Генерального сейчас нет на месте, но с полотнами вы можете обратиться к Светлане Владимировне. Сколько у вас картин?

– Хорошо, как найти пресловутую Светлану Владимировну? – спросила я, поднимая глаза к потолку, и, к радости, обнаружила там камеру.

– Поднимайтесь на второй этаж, вторая дверь справа.

– Благодарю, – я застучала каблучками, села в лифт, и, подойдя к двери, решительно постучалась.

– Войдите, – раздалось из-за двери.

– Я из федеральной службы, здравствуйте, – вошла я внутрь, и показала удостоверение.

– Федеральная служба? – растерялась Светлана Владимировна, красивая, молодая брюнетка с голубыми глазами.

– Я видела у вас на стене камеры. Они постоянно работают?

– Постоянно, – удивлённо протянула женщина.

– Могу я просмотреть запись? Ордера у меня нет, это лишь просьба, но, если вы хотите, я могу привлечь галерею ко всей этой волоките, и вас могут на время закрыть.

– Не надо закрытия, – испугалась она, – сейчас всё сделаем. Пойдёмте.

Мы спустились в полуподвальное помещение, Светлана Владимировна подняла на ноги сотрудников, и мне быстро нашли плёнку.

Потом Светлана Владимировна повела меня в свой кабинет, и

вставила плёнку в видеомагнитофон. Прокатала запись до

нужного мне момента, и я, наконец, увидела Анастасию.

– Стойте! – вскрикнула я, – вот эта девушка! К кому и зачем она приходила?

Женщина внимательно вгляделась в лицо Голубевой, потом позвала девушку с ресепшен, а та притащила журнал записи.

– Голубева Анастасия, журналистка, – прочитала секретарша, – она к Кристине приходила.

– Что за Кристина? – насторожилась я.

– Кристина Долгова, художница, очень талантливая, кстати, – начала Светлана Владимировна, – рисует пейзажи, мы часто выставляем её работы. Рисует на заказ, она сильно декаденщиной увлекается, и потому востребована, – в её голосе мелькнули недовольные нотки.

Похоже, милейшая Светлана Владимировна сама художница, но никто не хочет ей помогать, и она откровенно завидует Долговой.

– Что плохого в декаденщине? – улыбнулась я, – вы так пренебрежительно отозвались.

– У Светланы Владимировны личные мотивы, – хихикнула секретарша.

– Мария, заткнись! – рявкнула Светлана Владимировна, прикусив губу.

– Расскажите, – потребовала я.

– Зачем? – она пошла пятнами, – это к этой журналистке никакого отношения не имеет.

– Давайте, я буду решать: что имеет, а что не имеет? – я прищурилась, и уселась на стул, – меня интересует всё, что касается Кристины.

– Эта сучка у меня Матвея увела, – как-то жалобно проговорила женщина, и, прогнав секретаршу Машу, плюхнулась на крутящийся стул, и заплакала.

Светлана Владимировна с детства неплохо рисовала, и родители, разглядев талант дочери, отдали её в Художественную школу, а потом она поступила в институт.

Всё вроде бы хорошо, иногда рисовала для души, а порой заказы, портреты, чем зарабатывала на жизнь, пока училась в институте.

А на втором курсе судьба столкнула её с Матвеем Марковым. Он был хорош собой, сын банкира, студент экономического, вообщем, о таком можно только мечтать. И так началась её счастливая жизнь. После окончания учёбы она осталась в институте, а с Матвеем они собирались пожениться. Позже

Светлана ушла из института, устроилась в эту галерею, Матвей каждый день встречал её с букетом, а сотрудники завистливо вздыхали. Пока не появилась Кристина, яркая, красивая, блондинка, и она с ходу стала строить глазки Матвею.

И, конечно, он не смог не оставить это без внимания, и вскоре бросил Светлану.

Сколько слёз она пролила, а ещё и Кристина, как назло, не ушла из галереи, продолжала рисовать, выставляться, и была

обручена с Матвеем. Словно наблюдала за Светланой, ухмыляясь, и радуясь своей победе.

– Я её ненавижу, – подняла на меня глаза Светлана, – хотела задушить её работы, но позвонил Матвей, и сказал, чтобы я не смела переходить на личности. А я его до сих пор люблю, думаю о нём.

– А Кристина сейчас здесь? – спросила я.

– Здесь, оформляет выставку.

– Проводите меня к ней, – я поднялась со стула, Светлана заперла дверь, и повела меня по бесконечным коридорам.

Толкнула одну из дверей, и вошла в просторное помещение.

У стола стояла высокая, худая, и, на мой взгляд, совершенно нескладная девушка.

Когда она повернулась, я лишь подивилась внезапно испортившемуся вкусу Матвея Маркова. Светлана хорошенькая, невысокая, белокожая. С розовыми губками, очень пропорциональная, синеглазая, с роскошными, чёрными волосами. А Кристина, в отличие от своей соперницы, больше походила на модель, причём, в натуральном облике.

Высокая, на каблуках, так называемые « уши » на бёдрах. Думаю, вы понимаете, о чём речь. Это, когда человек безостановочно худеет, а костяк всё равно довольно крупный, и от этого всё равно никуда не денешься. И вот этот, прошу прощения, таз, обтянутый кожей, продолговатый к тому же, и называется « ушами ». На мой взгляд, ужас конкретный.

Я тут лазала по каналам, и попала на передачу « Топ – модель

по-русски », и опешила. Они там всё твердили про одну, мол,

настоящая русская красавица, и я расхохоталась. Чуть от смеха

с дивана не упала.

Русская красавица, говорите?

Да русские красавицы – это крепко сбитые женщины. Кто придумал эти дебильные диеты, я не знаю, но знаю одно, что по ту сторону экрана сидели люди, у которых по истории

родного края был неут. Почитали бы учебники, и посмотрели бы, какой считается настоящая русская красавица.

Сильная, пухлая, русоволосая, ну, или шатенка, за исключением цыган, но не тощая селёдка. На Руси даже считалось позором, если девушка излишне худая, и её замуж не брали.

Кристина же, плюс ко всему, обладала невыразительной внешностью, с мелкими глазами, приторная – слащавая.

Какая-то вафельно – карамельная, что тошнит.

– Чего тебе опять? – повернулась она к Светлане, – и не вздумай испортить полотна. Матвей тебе мозг прочистит.

– Здравствуйте, Кристина, – улыбнулась я, – я из федеральной службы. Можно с вами поговорить?

– Можно, – девушка заметно растерялась, – а я ничего не совершала, тем более, на уровне спецслужб.

– Вы эту девушку знаете? – протянула я фотографию Анастасии.

– Не припомню, – на лице у Кристины ни один мускул не дрогнул.

– А вы постарайтесь, – иезуитски улыбнулась я. Мне эта девица с ходу не понравилась, возможно, из-за возникшей симпатии к Светлане, – эта девушка была убита в этой галерее. Светлана Владимировна любезно предоставила мне кассеты с записями, а Мария, секретарша, нашла запись. Журналистка направлялась к вам, а потом её облили кислотой, правда, до этого напоили, скорее всего, кофе, в которое насыпали отравы. А для верности ещё и по голове припечатали.

– Я не помню, – упрямо повторила Кристина, и упёрла свой взгляд в Светлану, – чего ты придумала? Если она из ФСБ, то я клоунесса!

– Она точно из ФСБ, – ядовито процедила Светлана, Кристина рванула было в её сторону, но я схватила её за руку.

– Стоять! Своими худосочными граблями в другом месте будешь махать! В бараке! Ты убила Голубеву?

– Какую ещё Голубеву? – подскочила Кристина, и её тонкие

брови поползли вверх. Она взяла у меня из рук фотографию, и внимательно на неё посмотрела.

– Вы, правда, из спецслужб? – посмотрела она на меня.

– А ты, никак, сомневалась, деточка? – язвительно процедила я.

– Думала, она чего задумала, – кивнула она на Светлану.

– Так ты узнаёшь Голубеву? – рявкнула я.

– По голове её никто не бил, – вздохнула Кристина, – она поскользнулась на разлитой мною краске, и ударилась головой об острый край тумбы. Я тогда дико перепугалась, решила, что она убилась, бросилась щупать пульс. Но, к счастью, она была жива, я привела её в чувство, нашатырь в аптечке нашла, а потом пошла за водой, чтобы смочить ей рану, – Кристина вдруг обхватила себя руками.

– Что случилось? – сурово спросила я.

Кристина жалобно посмотрела на меня, присела на край стола, и тихо проговорила:

– Я вернулась, смотрю, а у неё вместо лица кровавая маска, и корчится она на диване от боли. Тут у меня перед глазами помутнело, и я упала в обморок. Очухалась, смотрю, пусто. Этой Голубевой нигде нет, лишь кровь повсюду. Я ещё пуще перепугалась, притащила ведро с тряпкой, всё здесь подтёрла, испугалась, что меня обвинят. А я ведь её впервые видела!

– Подожди-ка, – остановила я её, – как это, впервые видела? А запись в журнале? Она к тебе шла!

– Понятия не имею! – у Кристины и без того, продолговатое лицо, только пуще вытянулось, делая её похожей на мумию времён неолита, – пожалуйста, поверьте! Она заплутала, попала ко мне, и поскользнулась. Я ничего не знаю.

– А кто владелец этой галереи? – спросила я.

– Прокофьев Артем Дмитриевич, – подала голос Светлана, – он сам художник, очень хороший пейзажист, кстати.

– Зачем сюда приходила Голубева? – задумалась я, – ну-ка, девушки, давайте выясним, зачем сюда приходила Анастасия. У вас есть ещё записи?

– Камеры только в холле установлены, – понурилась Светлана, – а приходящих Маша в журнал записывает. А что ещё надо?

– В принципе, я должна вас задержать, – посмотрела я на Кристину, и девушка вскрикнула.

– Я ничего не делала!

– Может, и не делали, – пробормотала я, – а доказательства?

– Я ничего не делала, – простонала Кристина, а я хмыкнула, и достала телефон.

– Антон Антонович, здравствуйте, это Эвива, – деловито начала я, – я нашла место, где была убита Анастасия.

– Давай сначала, – потребовал генерал, и я вкратце рассказала произошедшее.

– Тащи её сюда, – потребовал Антон Антонович, – даю тебе право задержать эту особу.

– Слушаюсь, товарищ генерал, – отрапортовала я.

– К пустой голове руку не прикладывают, – хмыкнул он, и отключился.

– Вы задержаны до выяснения обстоятельств, – сказала я, – пройдёмте.

– Я ничего не делала! – заорала Кристина, театрально закатила глаза, и свалилась на пол.

– Светлана, принесите, пожалуйста, водички. Нужно эту мамзель в чувство привести.

– Думаю, это сойдёт, – хмыкнула девушка, и схватила со стола банку с колой, миг, и сладкая жидкость оказалась на лице у Долговой.

– Чем вы меня облили? – застонала Кристина, а я схватила её за руку, и поставила на ноги.

– Пошли.

Всю дорогу она твердила, что ни в чём не виновата, плакала, но я всё же доставила её генералу, и снова заново.

– Думаешь, это она убила Настю? – спросил меня Иван Николаевич.

Мы сидели в его просторном кабинете, а Антон Антонович допрашивал Кристину, закрывшись с ней у себя.

– Не думаю, – ответила я, вытянув ноги, – она что-то знает, стопроцентно, знает, но по каким-то причинам молчит. А можно её в камеру отправить на денёк, чтобы дар речи вернуть?

– Как-то негуманно, – хмыкнул Иван Николаевич.

– Негуманно? – расхохоталась я, – Иван Николаевич, что с вами?

Перед тем, как мне стать вашей невесткой, вы искали любой способ, чтобы запихнуть меня в камеру для просветления мозгов. В ФСБ говорить о гуманности вообще глупо, учитывая тот факт, что ранее в этих стенах пытали клопами в шкафу.

– То было в прошлом, сейчас ФСБ иные цели перед собой поставило.

– Не смешите, – ухмыльнулась я, рассматривая свои длинные ногти.

– Чай ка хочешь? – вынул он упаковку пакетиков из стола.

– Спасибо, но вы прекрасно знаете, что я не люблю чай со вкусом заваренной бумаги, – усмехнулась я.

– А я выпью, – он бросил пакетик в чашку, – должен же я соблюсти этикет.

– И этикетом вы себя никогда не озадачивали, – усмехнулась я, и дверь распахнулась.

– Придётся, наверное, её отпустить, – вздохнул Антон Антонович, входя к нам, – у нас только её показания, а признания нет. Подписывать ничего не желает, твердит, что не виновата.

– Отпускать её, что ли? – посмотрел на него Иван Николаевич, наливая в чашку кипяток, и потрясывая пакетиком.

– Плесни и мне чайку. Эвива, будешь?

– Я бумагу не завариваю, – скрипнула я зубами, – вы её отпустите?

– Под подпиской отпущу.

– У меня ощущение, что она что-то знает. Обыватель так себя не ведёт. Сначала всё откровенно рассказала, а потом упёрлась рогом. Мол, ничего не знаю, ничего не понимаю. Как – будто её научили, как себя вести.

– Именно! – хлопнул по столу ладонью генерал, – тупая блондинка, у неё, по-моему, от диет уже мозг атрофировался, а ведёт себя, как зэчка со стажем. Упёрлась рогом, и играет в молчанку.

– Будете раскалывать? – спросила я.

– Она учёная, я не знаю, как заставить её говорить.

– Попробую, пожалуй, ещё разок, – я встала с места, вышла из кабинета, и мы втроём отправились к Кристине.

– Привет, давно не виделись, – села я напротив её, – послушай

меня сюда, дорогуша. Я понимаю, что тебя научили, как надо

разговаривать с правоохранительными органами, но и мы не лыком вязаны.

– Шиты, – поправила меня эта нахалка.

– Не важно, – иезуитски улыбнулась я, – боишься в тюрьму попасть? Тогда я тебе обещаю камеру с клопами.

– Почему с клопами? – побледнела Кристина.

– Ты забыла, в какой организации находишься? У нас в качестве пыточных – шкафы. А в них клопы, и они кусаются.

– Вы с ума сошли? – вскрикнула Кристина, – я буду жаловаться.

– Жалуйся, – улыбнулась я, – только потом твоему жениху придётся тебе пластику оплачивать. После шкафа с клопами.

Сказать по правде, я не так уж и уверена, что клопы могут изуродовать лицо человеку, но припугнуть её стоит, чтобы язык развязала. И она поверила!

– Сейчас же двадцать первый век, – прошептала Кристина, – не будете же таким зверством заниматься? Это в советское время издевались! – образованная, блин!

– Испанский сапожок наденем, и на дыбу вздёрнем, – пообещала я, – суд инквизиции тут устроим, и ничего после этого нам не будет. Не устраивают советские методы? Пожалуйте, средневековые!

– Уберите от меня эту сумасшедшую! – заорала Кристина, – я всё расскажу! Её Юдифь зовут!

– Юдифь? – подскочила я.

– Вот дебильное имечко!

– Ты видела, как убивают Голубеву, и ничего не сделала? – заорала я.

– А что я могла сделать? – прошептала Кристина, – вхожу, а там ужас, эта ваша Голубева, дёрнулась, и застыла, а та ко мне. Я заорала, говорит, пикну, прикончит. Она дала мне тысячу долларов, и сказала, чтобы я молчала, объяснила, как себя вести.

– Какая-то Юдифь на нашу голову, – пробормотал Антон Антонович.

– Я думаю, что это Элла Гольдштейн, – сказала я.

– Кстати, о Гольдштейн, – воскликнул генерал, – она не пересекала границу.

– Я же говорю! – азартно крикнула я, – вы в кличку вдумайтесь! Юдифь – это библейское имя, а Элла еврейка. Имена – Юдифь, Есфирь, Руфина, и тому прочие, это всё из Библии, из ветхого завета. Агарь. У Брюллова есть картина, « Агарь убегает из дома Авраама ». За точность названия не поручусь, но смысл именно таков.

– Ты меня день ото дня поражаешь, – протянул Иван Николаевич, – что это тебя на Библию потянуло?

– Окрестилась, вот и потянуло. Интересно. Значит, Элла ни в

каком институте не преподаёт? Ладно, нанесу – ка я ещё раз

визит Маргарите Викторовне, – я встала с места.

– А что со мной будет? – испуганно спросила Кристина.

– Шкаф с клопами за лжесвидетельствование, – ухмыльнулась я, а девушку перекосило.

– Не переживайте, – улыбнулся генерал, – шкафы у нас просторные. Шутка. Подписку о невыезде подмахнёте, и отпустим. Держите, подписывайте, – положил перед ней бумагу и ручку, а я вышла из кабинета, и села в лифт.

Погода на улице окончательно распоясалась, я поёжилась, и, вспомнив, что закончились сигареты, подошла к ларьку.

– Блок « Лючии », « Парламент », и « Честерфилд », – сказала я продавцу, и положила деньги на блюдечко, а продавщица бросила сигареты на прилавок.

– Шоколадки у вас есть? – спросила я.

– Сбоку смотрите, – лениво ответила продавщица, – и поскорее, а то холодно.

Я удивлённо вздёрнула брови. Холодно! Вообще-то, это её работа, товар отпускать.

– Выбрали? – крикнула продавщица.

– Смотрю, – ответила я, – белую дайте, пористую.

– Держите, – она бросила на прилавок молочную.

– Я же чётко сказала, белую, – возмутилась я.

– Белая одна осталась, на витрине.

– Так снимите. В чём проблема?

– И какая разница, чего в рот запихнуть. Лишь бы было сладко! – она бросила на прилавок белую.

– Может, вам и всё равно, а вот мне не очень, – парировала я, – почему я должна есть, что не люблю?

– Вечно, вы, богатые, с прибамбасами, – прогудела продавщица, – навешала колец на пальцы, и гнобишь порядочных людей.

– Что вы себе позволяете? – я окончательно вышла из себя, – я

вам ничего не сделала! Подошла, купила сигареты, вежливо попросила шоколадку, а вы ор подняли.

– Надоели! Сидишь тут целыми днями, а всякие обхамить норовят.

– Слушайте, мне это надоело! – рявкнула я, – я не намерена вступать с вами в дебаты, много чести, до свидания, – и захлопнула дверцу.

Развернулась на каблуках, и прыгнула в машину. Когда

нахалка-продавщица выскочила из палатки, чтобы сказать ещё

какую-нибудь резкость, я стартовала с места, и поехала по направлению салона, сунув в рот кусочек шоколада.

Проскочила мимо гаишника, и въехала на парковку около салона.

– Здравствуйте ещё раз, – сказала я Юле, войдя в салон, – Маргарита Викторовна у себя?

– Она, пятнадцать минут, как окончила приём, и ушла домой.

Будет завтра.

– Спасибо, – кивнула я, и вернулась в машину.

Только я устроилась в авто, и налила себе кофе, раздался звон мобильного. И это был Марат.

– Что хорошего узнал? – спросила я, хлебнув любимого напитка.

– Элла Гольдштейн никуда не уезжала, – доложил он.

– Я уже знаю, – вздохнула я.

– Она умерла, – выдал Марат, и я выплюнула кофе на лобовое стекло.

– Что ты сказал? – откашлявшись, просипела я.

– Элла Измаиловна Гольдштейн умерла много лет назад. Я не нашёл причины смерти, думаю, лучше тебе съездить к её матери, и расспросить.

– Уже еду к ней, – пробормотала я, бросила телефон в сумочку, и вдавила педаль.

Джип взвизгнул тормозами, и я помчалась по адресу, данному мне Маратом. Поплутав по переулкам, въехала во дворик, наверняка, зелёный летом из-за обилия деревьев, а сейчас весь запорошенный снегом.

Заперев машину, я поднялась на второй этаж, и позвонила в

дверь. Минут пять я топталась на площадке, пока из соседней квартиры не выглянул мужик с банкой пива в руках.

– Чего ты тут раззвонилась? Этот звон у нас в квартире

слышен! Человек, может, отдыхает, а всякие там тарарам устраивают.

– Я не в вашу квартиру звоню, – ледяным тоном ответила я, – где ваша соседка? Вы, случайно, не видели?

– Домой она уже давно пришла, – икнул мужик.

– Уверены? – допытывалась я, – почему тогда не открывает?

– Филька, ты с кем там разговариваешь? – из недр соседской

квартиры послышался женский голос, и из-за спины Филиппа

выглянула женщина в застиранном, байковом халате.

– Вам чего надо-то? – с хмурым видом спросила она.

– Она Маргошку спрашивает, – икнул Филипп.

– Эта старуха уже давно пришла, – ответила женщина, – и никуда не выходила, мы бы слышали, стены-то, как из картона. Мы с ней вместе на лифте поднимались, только она была какая-то странная.

– Странная? – переспросила я, – в чём заключалась странность?

– Бледная, за сердце держалась, и всё что-то бубнела, – она это сказала, а мне в сердце змеёй заползла тревога.

Я бросилась к двери, и стала колошматить.

– Маргарита Викторовна! – орала я, – Маргарита Викторовна! – и повернулась к супругам, – она у вас ключи не оставляла?

– Она нас терпеть не может, – хмыкнула женщина, – какие ключи?

– А балкон у вас не смежный?

– Смежный, только он с перегородкой.

– Можно, я перелезу?

– Мне из-за этой чумички что, окна переклеивать? – буркнула женщина, – да иди ты, куда подальше!

– Вы спятили? – вскрикнула я, – причём тут какие-то окна? Жизнь человека на кону стоит!

– Если и подохнет старуха, фиг с ней, а то житья от неё никакого. Представляешь, она по выходным оперу слушает!

– Я футбол спокойно не могу посмотреть, – поддакнул Филипп, – стены тонкие, приходится звук прибавлять, чтобы заглушить. Представляешь?

– Представляю, – ошеломлённо протянула я, – бедная Маргарита Викторовна! Ваше счастье, что вы не мои соседи, у меня дочка, будущая пианистка, или арфистка, или оперная певица. Попробовали бы вы мешать играть, я бы милицию вызвала, – и

я нажала на кнопку третьей квартиры на площадке.

– Фря нашлась! – процедила женщина, уперев руки в бока, и смерив меня уничтожающим взглядом, – интеллигентка, блин.

– Она нормальная, а вы придурки, – дверь распахнулась, и на пороге появилась молодая женщина, – заходите, у нас с Маргаритой Викторовной общий балкон. Мне не жалко бумаги на окнах ради жизни человека.

– Спасибо огромное, – я вбежала в квартиру, и мы бросились на

балкон.

Маргариту Викторовну я увидела сразу, она лежала поперёк комнаты, уткнувшись лицом в палас, а рядом, на полу, покоилась расколотая чашка.

Девушка, назвавшаяся Викой, взяла было палку, чтобы разбить стекло, но я её остановила, сняла с пальца перстень, и разрезала бриллиантом стекло. Аккуратно выдавив его, надела перстень обратно, и отперла дверь.

– Она умерла? – тихо спросила Виктория, а я двинулась к Маргарите Викторовне.

– Сейчас посмотрим, – я коснулась её шеи, и облегчённо вздохнула, – живая, – и позвонила в клинику Макса.

Я всегда теперь пользуюсь этой клиникой, потому что знаю, что там мои подопечные получат соответствующие уход и внимание.

– Эвива Леонидовна, – сказала Марина, регистраторша, – про вас тут спрашивал Николай Павлович, которого вы к нам определили.

– Господи! – вырвалось у меня, – я совсем про него забыла! Как он себя чувствует?

– Нормально, послезавтра выпишем. Отличный клиент, кстати, – хихикнула она.

– Господи! – проворчала я, – я сейчас прибуду, – и захлопнула телефон.

– Бедная Маргарита Викторовна, – вздохнула Виктория, глядя на распластанное тело, – столько пережить, – а я посмотрела на фотографию молодой, красивой девушки, висящей на стене.

Судя по всему, это была Элла.

Очень красивая, веснушчатая, с огненными волосами, вьющимися, скорей всего, от природы. По себе знаю, что ТАК волосы завить невозможно. Слишком уж они ровные, картинные. Это, или парик, или от природы. Вероятно, от природы, потому что у Эллы виден пробор.

В то время, когда был сделан этот снимок, не было салонов красоты, где у вас в одно мгновение уберут с лица всё лишнее на нём, прыщи, и прочее, и сделают красавицей.

Помню, как ругалась Аська, моя сестра, когда она пыталась сделать себе кудри. Она всегда хотела, чтобы волосы у неё вились так же, как и у меня. Но природа не дала, и Аська

где-то вычитала, что лучше всего закручивать на бумажки.

Вообще, бумажки неплохо закручивают, и выглядят кудри более или менее картинно, если их не расчёсывать.

Да только бумажки слетают ночью, и ровных со всех

сторон кудрей не получается, приходится расчёсывать.

Но после расчёсывания на голове получается такое! Аля – Алла Пугачева! Только, если у примадонны всё гармонично на голове, то Аська визжала на одной ноте после того, как мы с маменькой расчесали её белокурые локоны.

Моя сестрица потом сутки носа из дома не высовывала. К счастью, эти буйные кудри недолговечны, и стоят дыбом, причём буквально, волосок от волоска, только первый день, а на второй очень даже хорошо смотрятся.

Слегка вьющиеся, она их заколола на затылке, и убежала, а через месяц повторила удавшийся фокус. Думаете, у Аськи кукушка поехала? Отнюдь! Просто ей подружка посоветовала смочить перед накручиванием волосы в сахарном сиропе, мол, так они крепко будут держаться. И картинно.

Только особенно картинно Асюта орала, когда мы, опять же, чесали её. Слипшиеся, они выглядели красиво, Асины кавалеры ахнули от восторга, а потом сироп расплавился во сне, и Ася прилипла к подушке.

Отогнав ненужные воспоминания, я повернулась к Виктории.

– Вы имеете в виду смерть дочери? – спросила я.

– Конечно. Нет ничего страшнее, чем пережить ребёнка. Измаил Наумович не пережил, а Инесса Никифоровна с нервным срывом слегка, она внучку так любила, и зятя тоже.

Но она стала какая-то странная, отчуждённая. А Маргарита Викторовна всё время молчала, мы думали, что ей всё равно, и это было неприятно. А потом я зашла к ней, пирог пекла, а сахар кончился. Не хотелось в дождь идти в магазин, и заглянула к соседке. Она открыла дверь вся в слезах, и я вспомнила, что как раз в этот день годовщина смерти Эллочки. Она мне буквально на шею кинулась, плакала, говорила, что не в силах больше сохранять каменное выражение лица. Она долго молчала, терпела, и в итоге не выдержала. Она лишилась всего, любимой дочери, любимого мужа.

– Это тяжко, – согласилась я, поглядев на улыбающееся личико

Эллы, – а отчего умерла Элла?

– Она свела счёты с жизнью.

– Господи, но почему? – изумилась я.

– Из-за несчастной любви, – вздохнула Виктория, и в этот момент в дверь постучали, – так быстро? – удивилась девушка.

– Это частная клиника, – сказала я, направляясь к двери.

– Частная? – дышала мне в спину Виктория, – но у Маргариты Викторовны нет на это денег.

– Не надо никаких денег, – пояснила я, и открыла дверь, – проходите, ребята.

Пожилой врач осмотрел Маргариту Викторовну, проверил на каких-то приборах, и вздохнул:

– Инсульт, и микроинфаркт, – и поднял на меня глаза, – Эвива Леонидовна, её как оформлять?

– Скажете моему супругу, что от меня, он поймёт.

– Ладно, – и они вынесли Маргариту Викторовну из квартиры, а я повернулась к Виктории.

– Так что там насчёт Эллы? Вы что-то говорили про самоубийство? Давайте сначала.

– А вы кто? – побледнела Виктория, и я вынула удостоверение.

– Так что насчёт Эллы?

– Пойдёмте ко мне в квартиру, – вздохнула девушка, и взяла ключи со столика в прихожей.

Она заперла квартиру, открыла свою, и впустила меня внутрь.

– Проходите, – и провела на кухню, – чайку хотите? Ой, простите. Вам на службе, наверное, не положено.

– На службе алкоголь не положено, – усмехнулась я, – а от чая не откажусь.

– Отлично, – Вика разлила по чашкам крепкий, ароматный чай, достала из ящичка менажницу с печеньем, и банку варенья, – угощайтесь, печенье сама пекла, а варенье арбузное.

– Никогда не пробовала, – улыбнулась я, покосившись на варенье, – но много слышала. А это вкусно?

– Очень, – заверила меня Виктория, и положила мне варенья в розеточку, – вы очень милая. Я всегда считала, что все сотрудники ФСБ – сухари.

– Я не совсем из ФСБ, – улыбнулась я, пробуя удивительно вкусное варенье, – временный агент.

– И ваше расследование зависит от вашей карьеры? – спросила

Виктория.

– Не совсем, – засмеялась я.

– Ладно, сейчас я расскажу, – пододвинула Вика ко мне печенье, вздохнула, и сказала, – я Эллу не знала, но моя мама мне рассказала.

Вика с детства боялась сухую и чопорную Маргариту Викторовну. Всякий раз, когда пожилая женщина проходила по двору, Вика пряталась, а за глаза, с подружками, называла её бабой-ягой.

Но однажды её мама это услышала. Она ничего не сказала при подружках дочери, а потом, когда они пришли домой, воскликнула:

– Нельзя так отзываться о человеке!

– Она мне не нравится, – воскликнула Виктория, – она страшная.

– Она не страшная, – сказала ей мама, Ангелина Васильевна, – она просто грустная. Ей очень плохо.

– А что с ней случилось? – спросила Виктория, – от чего ей плохо?

– У неё умерла дочка. Элла была совсем молодая, – и Ангелина Васильевна стала рассказывать.

Семейство Гольдштейн было самым образцовым семейством в подъезде. Интеллигентный Измаил Наумович, всегда придерживавший дверь, и милая, добрая Маргарита Викторовна.

Не менее приятная была и Инесса Никифоровна, частенько заглядывала по-соседски, и угощала удивительно вкусными пирожками. Она вообще потрясающе готовила, и по подъезду неслись вкусные запахи, когда она приходила к дочери и тестю в гости.

А уж Эллочку она обожала сверх всякой меры, и внучка платила бабушке взаимностью.

Прошло время, Элла выросла, и превратилась в прелестную девушку. За Эллой постоянно ухаживали парни, а потом появился и жених.

У Эллы не было подружек, во всяком случае, Ангелина их не знала, но однажды, возвращаясь из магазина, она увидела Эллу, сидевшую на лавочке, и горько плачущую.

– Что случилось? – не смогла Ангелина пройти мимо соседки, – у тебя неприятности?

– Меня Яша бросил, – прошептала Элла.

– Твой жених? – ахнула Ангелина, – но почему? Вы же так любили друг друга.

– Я сама не понимаю, что произошло, – жалобно проговорила девушка, – ещё позавчера мы нетерпением ждали нашей свадьбы, а вчера он женился на другой.

– Это вообще как? – протянула Ангелина, – как можно так быстро всё оформить? За один день!

– Связи, – горько сказала Элла, и только пуще заплакала.

– Не переживай, всё образуется, – сказала Ангелина, – всё пройдёт. Ты встретишь другого, полюбишь, и у вас родятся детки.

Элла, едва услышав о детках, буквально взвыла, и Ангелина перепугалась.

– Я беременна, – прорыдала она, – и я больше жизни Яшу люблю.

Ангелина опешила, стала успокаивать девушку, но та ещё пуще разрыдалась.

Прошло время, Ангелина практически не видала соседей, изредка сталкивалась с Маргаритой Викторовной, та вежливо, была, как обычно, мила и приветлива, словно ничего и не происходит.