Текст книги "Блондинка на выданье (СИ)"

Автор книги: Наталья Борисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– О Боже! – простонала я, – день сурка! Да! Я журналистка! В чём проблема? В России штрафуют за то, что снимаешься в глянцах?

– Что вы так нервно реагируете? – хмыкнул сержант, – вы очень

красивая. « Порно Хаус » впервые напечатал девушку в одежде.

– В одежде? – удивилась я.

– Да вот же, – протянул он мне журнал, и брови у меня поползли вверх.

Это был новый выпуск, но на фотографии я была в красивом, кружевном неглиже. Алая ночнушечка, длинные ноги, обутые в

алые туфли на высоченной шпильке, и кудри по плечам...

Я лежала в красивой позе, рядом была метла, а на голове пресловутая коническая шляпа.

Ничего пошлого и развратного, лишь лёгкий налёт эротизма.

Ошеломлённая, я перелистала журнал, и была ещё больше удивлена, когда прочитала статью.

« Одна из самых красивых девушек. Достойная соперница Афродиты. Расчетливая бизнес – вумен. Эти качества удачно гармонируют в этой девушке, доброй, умной, чуткой, воспитанной и тактичной. В своём прошлом номере мы представили дезинформацию, и теперь приносим официальное извинение. В этом году Эвива проходит по конкурсу

« Журналист года », и мы желаем ей успехов. »

Я подняла глаза от статьи, и усмехнулась.

– Лакировщики! – процедила я, и набрала номер Глеба Никифоровича.

– Викуль, привет, – воскликнул он.

– Привет, – хмыкнула я, – что вы сделали, что они опровержение напечатали?

– Я ничего, – сказал он в ответ, – лишь сказал Димке, а он пошёл по своим каналам трясти.

– Ясно, – пробормотала я, – ну, ладно.

– Голос что-то вялый, – хмыкнул Глеб Никифорович.

– Устала, – призналась я, – изловила бандита, вернее, бандитку, и теперь еду в свой ресторан. Дел много.

– Удачи тебе, – и Глеб Никифорович отключился, а я отдала журнал гаишнику, он вернул мне права, и поехала домой.

– Здрасте, Эвива Леонидовна, – сказал Федор, садовник, расчищающий дорожку перед домом, – подождите, я сейчас открою, – и он бросился открывать ворота в гараж.

– Спасибо, Федор, – крикнула я, въезжая внутрь.

Заперла машину, и поднялась в дом.

– У нас есть кофе? – спросила я у Анфисы Сергеевны,

появляясь на пороге.

– Целый кофейник, – улыбнулась она, – Макс уже звонил, сказал, что с издательством всё разрешилось.

– Точно, – улыбнулась я, и рассказала ей произошедшее, – с ума сойти! От Маркова я такого не ожидала, – и налила себе огромную чашку кофе, – зато теперь всё прояснилось. А сейчас меня ждёт статья для спортивного глянца, – я налила себе ещё кофе, и, прихлёбывая, отправилась наверх.

Переоделась в домашнюю одежду, и занялась глянцем.

Неожиданно мне это стало интересно, и, закончив, переслала всё в типографию « Планеты спорта ».

Потянулась, и набрала номер Генриха.

– Ну, что у вас там?

– Капец у нас тут! – заорал он, – срочно приезжай! Нужно статью писать, журнал верстать.

– Спокойно! – воскликнула я, – сейчас я приеду, и со всем разберёмся.

Пришлось одеваться, и я, не особо заморачиваясь, надела утреннюю одежду, лежащую в пакете, и помчалась в издательство.

– Эвива Леонидовна! – закричала Леночка на всё издательство, когда я переступила порог, и оказалась в холле.

– Держи, – протянула я ей букет снежно-белых, махровых хризантем.

– Какая прелесть! – воскликнула Леночка.

– Никто ведь не позаботится об интерьере, – улыбнулась я, – а мы должны производить хорошее впечатление.

– Куда вы пропали? – воскликнула секретарша, – Генрих Вениаминович рвал и метал, разыскивая вас.

– Не волнуйся, больше не пропаду, – засмеялась я, – быстро созывай сотрудников в зал заседаний, будет бой.

– Бой? – удивлённо переспросила Леночка.

– Давай, давай, – поторопила я её, – журнал надо верстать, – а сама поспешила в кабинет.

Скинула пальто, и, вынув из сумки ноутбук, я отправилась к Генриху.

– Я пришла, – заглянула я к нему в кабинет, – пошли в зал заседаний.

– Наконец-то! – воскликнул Генрих, и мы взялись за дело.

Времени оставалось мало, а журнал надо было сдавать завтра, и заодно подготовить номер на следующую неделю, и первый номер года.

Последние две недели перед Новым годом должны были быть сумасшедшими, и мы должны были подготовить темы сейчас, плюс спецвыпуск.

Лена носилась без устали, принося нам то кофе, то бутерброды, а Регина, ведущая одной из рубрик, безостановочно зевала.

– Ну, ты дала, подруга, – кивнула она мне, – устроила тарарам!

– Стараюсь, – хмыкнула я, а утром приехал Максим.

Мы все спали, положив руки под голову на столе, и я очумело помотала головой, увидев мужа.

– Привет, – зевнула я, заглянула в свою чашку, и допила остатки кофе, – сколько времени?

– Девять утра, – улыбнулся мой супруг, – ты свободна?

– Кажется, да, – зевнула я, – журнал готов, во Францию макет отправлен, и темы для следующих номеров приготовлены.

– Блин, – простонала Регина, потягиваясь, и нажала на кнопку селектора, – Лена, кофе.

– Пошли, – потянул меня за собой Макс, – буду держать перед тобой ответ.

– О! Пошли! – подскочила я, – вернее, ответ буду держать я. Нужно кое-кому позвонить.

– Ну и ночка, – пробормотала помятая Лена, входя в зал с кофейником, а я накинула пальто, и мы с Максом поехали в управление.

– Якова Михайловича уже доставили? – спросила я, пока мы ехали.

– Всех доставили, – кивнул Макс, – и Инессу Никифоровну тоже. Она-то тебе зачем, не понимаю.

– Увидишь, – загадочно ответила я, и вскоре мы входили в кабинет.

– Добрый день, – сказала я, оглядывая присутствующих.

– Ну, с чего начнём? – побарабанил пальцами по столу Антон Антонович.

– От печки начнём, – села я за стол, а Макс уселся рядом со мной, и я в упор посмотрела на Якова Михайловича.

– Может, вы расскажете, почему взяли на себя чужое преступление?

– Ничего я говорить не буду, – буркнул он.

– Раз говорить он не хочет, уберите мерзавца отсюда! – вскричала вдруг Инесса Никифоровна, – немедленно посадите его!

– Успокойтесь! – воскликнул Григорий Матвеевич, – никто и

никого убирать не будет. Не кричите здесь. Эвива, начинайте.

– Григорий Матвеевич, – я внимательно на него посмотрела.

– Я понял, – кивнул он, – говори, время уже давно ушло, за помыслы не карают.

– Что за помыслы? – нахмурился Антон Антонович.

– Всё началось с того, – начала я, – когда в руки Григория Матвеевича и Якова Михайловича попали фальшивые доллары, изготовленные одним парнишкой. Вы хотели их продать, но вовремя одумались, – и я перевела взгляд на Якова Михайловича, – куда вы дели деньги?

– Не ваше дело, – процедил Яков Михайлович.

– Почему вы взяли преступление на себя? – повторила я, – повторяю, я всё знаю, – но он молчал, и говорить стала я.

Анфиса Сергеевна сказала мне, что Юлия Дмитриевна ей никогда не нравилась. Скользкая особа, любящая только деньги, и себя, любимую.

В тот вечер Яков Михайлович действительно хотел сжечь деньги, но он и не подозревал, что за ним следили...

– Я понял это, когда деньги исчезли, – вдруг заговорил Яков Михайлович, – но я не хотел, чтобы мою любимую посадили.

– Конечно! – заорала Инесса Никифоровна, – за эту мерзавку волновался? – бросила она неприязненный взгляд на Юлию Дмитриевну.

– Да причём тут Юля? – воскликнул Яков Михайлович, – я за Эллу переживал! Вообще, причём тут моя жена?

– А вы не знаете? – улыбнулась я, – расскажите, почему вы бросили Эллу?

– Слушайте, – вздохнул он.

Дело давнее, быльём всё поросло, но, тем не менее, Яков Михайлович тот день хорошо запомнил.

Была вечеринка, день милиции, и их компания, собравшись на даче у Дьякова, была уже изрядно пьяна.

Только Яков Михайлович и Григорий Матвеевич были трезвы, у них в тот день голова была другим занята.

Они вовремя опомнились, и, решив сжечь злополучные доллары, пошли в баню, разжечь печку...

– Яков разжигал, – обрёл дар речи Григорий Матвеевич, – я стоял рядом. Мы не слышали, как кто-то вошёл, и я получил удар по голове. Упал на Якова, тот ударился виском о дверцу раскрытой печки, и, когда мы очнулись, пакета с долларами рядом не было. Мы долго думали и гадали, кто это мог сделать, но ни к какому выводу так и не пришли. Никто не знал, что фальшивки у нас, никто. Я даже боялся, что Яков начнёт меня подозревать, – он посмотрел на друга.

– У меня и в мыслях подобного не было, – вздохнул тот, – и я знал, что это мог сделать только один человек, но не хотел в это верить. Я потом тщательно осмотрел всё в округе, нашёл серёжку на полу в бане, и рыжий волос на кустах. Я бросил Эллу поэтому.

– Не смей на мою внучку поклёп возводить! – прохрипела Инесса Никифоровна, – слышишь, сволочь?

– Я понимаю, это тяжело, – опять вздохнул Яков Михайлович, – но эти серёжки подарил ей я, да и яркий волос о многом говорит. И только она знала о долларах, у меня от неё не было тайн. Я не хотел жить с преступницей, но, в тоже время, сдать её не мог. Я любил её. Я не встречался с ней, хотя знал, что она под именем Юдифь заполонила мир фальшивками, но сделать ничего не мог.

– А Настя? – прищурилась я.

– Настя? – вздохнул Яков Михайлович.

Настя – девушка очень умная. Она начала охоту на Юдифь, и, спустя какое-то время, поняла, что Яков Михайлович что-то знает.

Он берёг женщину, которую любил больше всего на свете. Постоянно следил за ней, он боялся, как бы она, что похуже не сделала, но его засекла Настя, и пришла в управление.

– Что вы знаете о Юдифь? – в лоб спросила она, и Яков Михайлович вздрогнул, – только не делайте удивлённых глаз, о Юдифь все слышали, она закидала пол мира фальшивками. Вы знаете, кто скрывается под этой маской? Я знаю, вы незримо оберегаете этого человека.

– Что вы за чушь городите? – взорвался Яков Михайлович, – откуда я могу это знать?

– Знаете, – кивнула Настя, и встала, – это кто-то, близкий вам, и потому вы так бережёте этого человека, – она ушла. А Яков Михайлович перепугался, что она узнает правду, и стал только пристальнее следить за Юдифь.

В один, совсем не прекрасный день, Юдифь приехала в

галерею, занимающуюся выставкой картин, и скрылась там. Яков Михайлович сидел в напряжении, тем более, туда приехала и Настя.

Он весь извёлся, потом Юдифь выскочила, и стартовала с места. Яков Михайлович упустил её, и стал дожидаться Настю.

Но её всё не было и не было, и он заволновался.

Запер машину, и пошёл в эту галерею.

Секретарша Маша тут же спросила, к кому он идёт, и пришлось ретироваться.

Походив кругами вокруг галереи, Яков Михайлович прошёл через чёрный ход, и зрелище, которое предстало его глазам, повергло его в ужас.

– Я не мог иначе поступить, – сказал он сейчас, – понимаю, что мне нет оправдания, но я сбегал за мешком, засунул туда Настю, и повёз за город. Я за Эллу жизнь отдам, не то что, свободу.

– Ясно, – кивнула я, и посмотрела на Инессу Никифоровну, – вы не верите ему?

– Ни в одно его слово! Это самый лживый мерзавец, какой только существует на свете, и место ему в тюрьме.

– А теперь мы откроем вам, Яков Михайлович, одну тайну, – я опустила глаза, – не люблю говорить неприятные вещи, но Элла мертва.

– Что? – Яков Михайлович побледнел так, что я испугалась, как бы ему плохо не стало, – что вы такое говорите?

– Это правда, – кивнул Антон Антонович, – Элла Гольдштейн покончила жизнь самоубийством, она не перенесла того, что вы её бросили.

– Я не верю, – покачал головой Яков Михайлович, – но кто же скрывается под именем Юдифь?

– Ваша законная супруга, – кивнула я на Юлию Дмитриевну, – начнём сначала. Элла не понимала, почему вы её бросили.

Бедняжка любила вас больше всего на свете. Когда она поняла, что беременна, то решила, пусть, хоть ребёнок для будет для неё отдушиной. Спустя положенный срок Элла родила двойню, мальчика и девочку, но малыши умерли. Элла не находила себе места от горя, и выпрыгнула из окна, – я замолчала, и вынула пачку с сигаретами, закурила, и вздохнула, – это официальная версия.

– А... неофициальная? – прохрипел Яков Михайлович.

– И до неофициальной сейчас доберёмся, – вздохнула я, – вы дружили с Иваном Николаевичем, были шапочно знакомы с Юлией Дмитриевной, а та случайно подслушала ваш разговор. Она захотела красивой жизни, и стала действовать. Купила себе рыжий парик, красное пальто, точь-в-точь такое, какое было у Эллы, украла у вашей невесты серёжку, сняла волос с одежды, и подкинула в баню. Юлия Дмитриевна, я верно излагаю? – прищурилась я.

– Выдумывайте дальше! – фыркнула она.

– Она оглушила вас, забрала деньги, – продолжила я, – и оставила улики. Как она и предполагала, будучи в уверенности, что под маской скрывается Элла, вы оберегали её, а она, – кивнула я на женщину, – дёргала вами, как марионеткой. И она же велела Арине Савченко, медсестре из роддома, где рожала Элла, убить ваших новорожденных детей.

– Что ты мелешь? – вскричала Юлия Дмитриевна, – спятила? Что за зверство, платить медсестре за убийство?

– А откуда вы знаете, что медсестре заплатили? – прищурилась я, и та дёрнулась.

– Ясное дело, за бесплатно такое никто не станет делать, – пожала она плечами. Однако, завидное хладнокровие.

Я сложила руки на груди, и улыбнулась.

– Я долго думала, гадала, кому всё это нужно? Кто скрывается под маской Юдифь? Но соседка Эллы, Ангелина, сказала, что слышала, как в день своей смерти Элла разговаривала с какой-то женщиной наверху. Соседка слышала разговор. Элла говорила, что знает какую-то правду, и пойдёт к вам, Яков Михайлович, на что ей ответили, что не дадут ей этого сделать. Раздался крик Эллы о помощи, и она вылетела из окна. Вы, Юлия Дмитриевна, в молодости хотели стать акробаткой, и руки у вас накачанные, следовательно, вам

ничего не стоит человека из окна выкинуть. Тем более, соседка запомнила ваш голос, она видела вас в вашем красном пальто и парике.

– Бред! – фыркнула Юлия Дмитриевна, – это мог быть кто угодно!

– Кто угодно, да не кто угодно, – ухмыльнулась я, – я сразу на вас подумала, но не предполагала, что Яков Михайлович защищает не вас, а Гольдштейн. Мои предположения только подтвердились, когда я узнала, что вы в девичестве Прокофьева, и Артем Дмитриевич, владелец галереи, ваш родной брат. А кто мог беспрепятственно пройти в галерею, убить человека, и выйти? Только вы там знаете все ходы и выходы, и могли проскочить мимо Маши. Я вот, работая в издательстве, знаю, что наша секретарша Лена любит курить в туалете. Она обедает в строго определённые часы, курить бегает тоже, или кофе подаёт генеральному. Зная эти особенности, можно легко пройти в помещение, и остаться незамеченным. Только вы могли пройти в галерею, и выйти, не привлекая внимания.

– Вы этого всё равно не докажете, – ласково, но с иезуитской улыбкой произнесла Юлия Дмитриевна, – и лишний труп на меня не повесите.

– Вы так уверены? – не менее иезуитским тоном спросила я, и потихоньку включила в кармане диктофон, – а у меня есть доказательства, что именно вы убили Эллу. Вы кое-что потеряли на месте преступления, это раз, а во-вторых, вас видела соседка. Она не просто слышала разговор, она вас видела.

– Врёшь! – по-детски воскликнула Юлия Дмитриевна.

– Отнюдь, – улыбнулась я, – и она вас даже сфотографировала.

– Почему же она до сих пор молчала? – прищурилась художница.

– Боялась, – ответила я, – но я её успокоила, и расколола. Перестаньте ломать комедию, ваша песенка спета. Вы убили Эллу? Впрочем, можете не говорить, и так всё известно. Но вы только усугубляете своё положение. Суд мог бы зачесть чистосердечное.

– Ещё и за эту чёртову жидовку отвечать! – зарычала Юлия Дмитриевна, – срок давности, дорогуша!

– Никакого вам срока давности не будет, – улыбнулась я, – ответите.

– Чёртова ищейка! – оскалилась Юлия Дмитриевна, – если бы не Голубева, вы бы ни за что не доказали, что я убила Гольдштейн. Эта еврейка вздумала со мной тягаться, и я её в окошко вышвырнула! – и я засмеялась.

– У меня не было никаких доказательств, что вы убили Эллу,

вы сами признались, – хмыкнула я.

– Что значит... – у Юлии Дмитриевны вытянулось лицо, – а фотографии?

– Не было никаких фотографий, – ответила я, – соседка и голос-то ваш забыла. Что ей делать с фотоаппаратом не балконе? Сомневаюсь, что она художественные фотографии делает, голубей фотографируя в чёрно-белом фоне, одновременно развешивая бельё.

– Сучка! – рявкнула Дьякова, – я не подпишу ничего!

– И не надо, – хмыкнула я, и вынула из кармана диктофон, – ваше признание здесь.

И тут из уст художницы полился такой отборный мат, что все оторопели.

Но ещё больше все опешили, когда Инесса Никифоровна, не произнеся ни слова, вдруг, с неожиданной для её престарелого возраста, прытью, сиганула через стол.

Юлия Дмитриевна едва успела отскочить со стулом, а я порадовалась, что они не рядом сидят.

Мы с Максом схватили пожилую женщину за руки, и рванули назад.

– Инесса Никифоровна, успокойтесь! – воскликнула я, – она ответит за всё.

– Ненавижу! – прохрипела пожилая женщина, – Эллочка в могиле, Измаил умер, не пережил гибель дочери, Марго в больнице! Чтоб тебе в аду сгореть! Падла! Да ещё и правнуков моих убила! – и она схватилась за сердце.

– Вам плохо? – подскочила я, – воды?

– Нет, благодарю, уже лучше, – ответила Инесса Никифоровна, а я подняла глаза на Якова Михайловича, и поперхнулась.

Он плакал. Господи, как же он её любил! И до сих пор любит!

– Как ты могла? – повернулся он к жене.

– А что такое? – прищурилась та, – мне морготно было смотреть на вашу любовь-морковь! Сюси-муси! И Элка меня бесила! Вечно улыбается, вежливая, добренькая, как сладкий сироп. Тошнит меня от неё! Мало ей!

– Мразь! – тихо и как-то зловеще проговорил Яков Михайлович, вскочил, и вцепился ей в глотку, – водила меня за нос! Убила мою любимую и детей! Да я тебя сейчас к праотцам

отправлю!

– Кто-нибудь, остановите его! – вскричала я, вскочила, и повисла на нём, – перестаньте! Ради памяти Эллы, не губите свою душу! Эта тварь недостойна, чтобы об неё руки марать! Одна добрая женщина когда-то сказала мне, что не надо сожалеть о прошлом, надо глядеть в будущее. Что мёртвые должны лежать в могиле, а живые жить дальше. Вы любили Гольдштейн, и до сих пор любите, но она наверняка всё видит с небес.

– Вы хоть раз любили? – прохрипел Яков Михайлович, – вы хоть знаете, что такое любовь?

– Знаю! Когда утопаешь в глазах любимого, когда рядом с любимым такое ощущение, будто падаешь с гигантской высоты. Когда по телу бегут тысячи мурашек, а душе порхают миллионы бабочек.

– Поэтично, – вздохнул следователь, и в этот момент дверь распахнулась, и в помещение вошли трое.

Аська, одетая в элегантный, бирюзовый костюм, на шпильках, в длинном пальто, а с ней двое.

Яркая и изумительно красивая девушка с рыжими, вьющимися волосами и зелёными глазами, в дорогом, зелёном костюме, и светловолосый парень.

– Элла! – произнёс Яков Михайлович, его пальцы разжались, и Юлия Дмитриевна упала на пол.

– Знакомьтесь, Натали и Филипп Макиавелли, – сказала я, – извините, что не сказала этого сразу, Яков Михайлович, но ваши дети живы. Медсестра, которой Юлия Дмитриевна заплатила за их убийство, не решилась их убить. В это время в тот роддом совершенно случайно попала Жаклин Макиавелли, французская миллионерша и аристократка. Она тоже родила двойню, мальчика и девочку, но дети умерли, и медсестра подменила малышей. Она и за свою жизнь боялась, и совершать тяжкое преступление не хотела.

– Господи! – схватилась за сердце Инесса Никифоровна, Яков Михайлович не сводил взгляда с детей, а у Юлии Дмитриевны было такое выражение лица, что я едва сдержала усмешку.

– Копия матери, – сдавленно проговорила Юлия Дмитриевна, – даже красивее, – и она перекосилась.

– Они по-русски говорят? – сдавленно спросил Яков

Михайлович.

– Говорят, – засмеялась Натали, – нас с детства учили двум языкам. Дедушка служит дипломатом, и он общается с Россией. Значит, вы наш отец? Нам всё рассказали, и мы ближайшим рейсом поспешили в Россию, – красивым голосом проговорила Натали.

Голос у неё был дивный, и, насколько я успела узнать, эта милая девушка по профессии врач, что несколько странно для девушки, которую вырастили в аристократической семье. И в данный момент она учится в консерватории, в вокальном классе.

Инесса Никифоровна сорвалась с места, и бросилась обнимать внуков, Яков Михайлович тоже вышел из ступора, и бросился к детям.

Лишь Юлия Дмитриевна сидела на стуле, нахохлившись, Антон Антонович успел сковать ей руки наручниками.

Они смеялись и рыдали, и звонкий голос Натали звенел в помещении.

– И что теперь? – негромко спросила Аська, когда я вместе с Максом подошла к ней.

– Теперь всё хорошо, – улыбнулась я, глядя на них, – теперь всё будет хорошо.

– Но кое-что осталось, – вдруг сказала Ася, – а как же лекарство, введённое Анастасии?

– Не было никакого лекарства, – улыбнулась я, – я поговорила с её лечащим врачом, и тот сказал, что у Анастасии, от того, что она много сидела за компьютером, и перенапряглась, лопнул сосуд.

– Банально, – вздохнул Максим, а Ася не сводила с меня своих голубых глаз.

– Это правда? – спросила она, когда мой супруг отошёл.

– Правда, – лаконично ответила я, и, не выдержав её взгляда, вздохнула, – кое-что лучше не обнародовать.

– Инесса Никифоровна, – кивнула Ася.

– Блондинка на выданье, – ухмыльнулась я, покосившись на сестру.

– Вот спасибо на добром слове, – надулась Аська.

– Я же любя, – пихнула я её локтём, – а то в последнее время что-то твердят, что блондинки тупые.

– И ты так считаешь? – засмеялась Ася.

– Глядя на тебя, преуспевающего адвоката, изучавшего прикладную математику, и меня, – я дёрнула себя за смоляную прядь, – дальше таблицы умножения не сдвинувшуюся, не думаю.

– Но ты-то не тупая, – улыбнулась Ася, – наоборот, такие сложные задачки щёлкаешь на раз-два. Мы все знаем математику, вся природа основана на математике, и прочих науках. Только кто-то видит красоты зимнего пейзажа, и способен передать их словом или кистью, а кто-то может на глазок определять траектории.

– Мудрая мысль, – хмыкнула я, – я давно это поняла, и потому не комплексую по поводу точных наук. Но ведь есть ещё люди, которые этого вообще не видят.

– Сочувствую им, – вздохнула Ася, – они явно обездолены.

– И не говори, это уж точно, обездолены, – усмехнулась я.

– В этой истории только один пострадавший человек – Анастасия, – протянула Ася, – зачем Инессе Никифоровне это понадобилось? Вот уж не думала, что эта приятная старушка – хладнокровная убийца.

– Она не убийца, – улыбнулась я, – это была слабость в порыве отчаянья. Она действительно хотела подставить Дьякова, устроила слежку, подсунула Голубевой буклетик с рекламой салона её дочери, насыпала лекарство в чай... В этом салоне клиентам предлагают зелёный чай, но получилась непредсказуемая реакция. Вещества чая среагировали с составляющими лекарства, употребляемого при повышенном давлении, и не убили девушку. Это был знак, решила Инесса Никифоровна, Бог упас от тяжкого греха, и она оставила эту затею. Но так уж получилось, что, получив один раз приступ, гипертония стала хронической, и, когда Юлия Дмитриевна плеснула в неё кислотой, сосуд разорвался. С другой стороны, она Настю всё равно добила бы.

– Считаешь, она не должна ответить? – посмотрела на меня Ася.

– Наверное, должна, – вздохнула я, – но суд всё равно дал бы ей условное, ведь она раскаялась.

– Действительно, – покачала головой Ася, – тут только подготовка к убийству, и нанесение телесных. С раскаяньем ей бы действительно дали минимальный срок, или оправдали, учитывая все обстоятельства, а так же возраст подсудимой.

– Пойдём, – поманила я её в коридор, и мы вышли из кабинета.

– Значит, всё наладилось? – улыбнулась Ася, – ты по-прежнему горишь в издательстве?

– По-прежнему, – улыбнулась я, и в этот момент мой телефон зазвонил, – слушаю, – ответила я.

– Эвива Леонидовна! – это был Модест Львович, – спасибо вам, огромное! Мы его поймали! Не поверите! Это был наш главный редактор! А, поскольку номер прошёл мимо него, он попытался взломать ваш емайл. Я с треском, и, без рекомендаций, уволил его. А номер разошёлся в лёт, мы третий тираж допечатываем. Приходите за гонораром. Или, лучше мы переведём деньги на карточку.

– Запишите номер счёта, – воскликнула я, и, отключившись, улыбнулась, – я с очередной проблемой с блеском справилась.

– Умничка, – хмыкнула Аська, и мы вышли на улицу, где в это время мела метель.

Я села в свой любимый джип, Ася в « Бентли », она умчалась по своим делам, а я в ресторан.

– Эвива! – кричал в трубку Генрих спустя три часа, – сейчас тебе курьер из издательства привезёт приглашение, и изволь явиться точно ко времени при полном параде. Вечернее платье, шпильки, драгоценности. Всё поняла?

– Тусовка! – я пришла в ужас, – а можно обойтись без меня?

– Нельзя! И чтобы Макс тоже был! Слушать ничего не желаю! В смокинге!

– Ужас! – вздохнула я.

– Чтобы была! Сейчас вам будут приглашения, – и он бросил трубку.

Я закатила глаза, представляя, что мне придётся выслушивать бред тусовщиков, и с бокалом шампанского расхаживать среди гламурных идиотов.

Но, тем не менее, через десять минут в кабинет постучались, и посыльный передал мне конверт.

– От Генриха Вениаминовича, – сказал посыльный, испарился.

А я, просмотрев бумаги, покинула свой ресторан, и заехала за Максом на работу.

– Тусовка! – застонал он, – только не это!

– Генрих велел прибыть, – пожала я плечами, – кстати, через три дня Рождество. Надо ель купить.

– Завтра съездим, – кивнула я, и мы расселись по машинам, и поехали домой.

На улице я увидела Василинку. Моя маленькая дочка стояла около машины няни, укутанная в красивую шубку, и с муфточкой.

– Мамочка, – бросилась ко мне малышка, – а мне сегодня мальчик сказал, что я красивая.

– Чудесно, – я погладила её по голове, – мальчиками нужно вертеть, как вздумается.

– И чему ты учишь дочь? – хмыкнул Макс.

– Радостям жизни, – ухмыльнулась я, и помчалась наверх.

Вынула из шкафа роскошное, алое платье, с разрезами до пупа, голой спиной, и перекрёстными бретелями на ней.

Надела его, шпильки, перчатки, собрала волосы в красивую

« улитку », оставив небольшие завитки в беспорядке, и вынула колье.

Бриллианты смотрелись потрясающе. Я застегнула колье, кольцо, браслет, серьги, а в волосы шпильки с бриллиантами.

– Какая ты красивая! – протянул Макс, когда увидел меня.

– Знаю, – кивнула я, аккуратно подводя глаза, подкрашивая тушью ресницы, и помадой губы.

Макс надел свой смокинг, мы сели в машину, и поехали.

– Я чувствую себя идиотом в этой штуке, – пробормотал Максим, одёргивая смокинг, – и кто эту хрень придумал?

– Не ворчи, – осадила его я, – очень милый костюм. И тебе идёт. Хотя, тебе больше идёт белый, обычный костюм. Даже, лучше, кремовый.

– Всё равно! Я не понимаю, зачем меня надо было тащить на эту тусовку? – злился он, – вечно твоему Генриху что-то в голову взбредёт! Пока ты не занималась издательством, всё было нормально.

– Ты хочешь, чтобы я детей целыми дня укачивала? – ухмыльнулась я.

– Именно, – хмыкнул Максим, и мы рассмеялись.

– Ну, ты наглец! – покачала я головой.

– Уж, какой есть.

– Но, тем не менее, придётся тебе немножко потерпеть, -

улыбнулась я, и отвернулась к окну, наблюдая за летящими снежинками.

Макс затормозил, и, припарковавшись, открыл мне дверцу, а охранник пропустил нас внутрь.

Народу было чудовищно много, всюду цветы, столы с закусками, официанты с шампанским.

– Ужас! – буркнул Макс.

– Викуля! – услышала я голос маменьки, удивлённая, обернулась, и увидела её, папу, и Асю с Ренатом.

– Вы откуда? – изумлённо протянула я.

– Нас Генрих вызвал, – ответил папа.

– Привет, подруга, – материализовался рядом Генрих, – ты вовремя.

– Что здесь происходит? – сурово осведомилась я, – что ты устроил?

– Устроил не я, – улыбнулся Генрих, – устроило международное общество журналистов и писателей.

– Так, – прищурилась я.

– До торжественной части пять минут, пей шампанское, – и он протянул мне бокал.

– Сладкое, – буркнула я, пригубив шипучий напиток, – извините, пожалуйста, – обратилась я к официанту, – у вас есть брют?

– Да, пожалуйста, – он подал мне шампанское, и растворился в толпе.

– И что мне делать? – нахохлился мой милый супруг.

– Ведите светскую жизнь, Матвей, – ухмыльнулась маман, – знаете, как это делается? Бокал с коньяком берёте, и гуляете по залу.

– Слушаюсь, тёщенька, – и Максим нырнул в толпу прежде, чем маменька открыла рот.

– Безобразие, – воскликнула она, взяв бокал с шампанским, – вкусненько, – папа тоже попробовал, и скрючил мину.

– Ну, и яд, – пробормотал он, – это не шампанское! Уксус! – и он

тоже испарился в толпе.

– Зачем нас сюда вызвали? – спросила маман.

– Понятия не имею, – ответила я, оглядываясь по сторонам.

И вздрогнула, увидев знакомую физиономию.

– Привет, – сказал Эдик, глядя на меня во все глаза, – ты такая красивая.

– Знаю, – хмыкнула я.

– И такая же тщеславная, – улыбнулся он.

– Это, если мне память не изменяет, один из твоих бывшеньких? – ухмыльнулась маман, – н-да, всё такой же придурок.

Она взяла очередной бокал с шампанским, и испарилась.

– Что ты тут делаешь? – спросила я, – каким ветром тебя на тусовку занесло?

– Так я же в конкурсе участвую, – ответил он, и я удивилась.

– В каком конкурсе?

– Сюда приглашают всех писателей, поэтов, и журналистов, – пояснил он, – обычно тут объявляют перед Новым годом журналистов года, а сегодня ещё одна акция. Мама говорит, что я обязательно выиграю главный приз, и отправлюсь в Данию.

– Не говори, гоп, пока не перепрыгнешь, – хмыкнула я, посмотрев на него с сарказмом.

– Ты никогда в меня не верила, – вздохнул Эдик, – но я мастер белого стиха.

– Тебя уже где-то признали? – хихикнула я.

– Признают, – уверенно кивнул он, а мне стало смешно.

– Эдичка, ну, куда ты убежал? – раздался голос Ксении Михайловны, и она перекосилась, когда увидела меня, – а эта что здесь делает? Пришла посмотреть на талантов? Да, тебе только и остаётся, что смотреть.

Я лишь хмыкнула, и отошла.

– Дамы и господа, – раздался голос, – прошу внимания, – и гул в зале смолк, – здравствуйте. Ежегодно, в этом зале, мы объявляем журналиста года, и вручаем приз победителю. Но в этом году международным обществом писателей была предложена мировая номинация. Будут объявлены три победителя, медь, серебро, и золото. Тот, кто получит золотое перо, отправится в Данию, чтобы побороться за бриллиантовое

перо. Борьба будет не из лёгких, но мы ведь постараемся. Итак, – он открыл конверт, – третье место, с вручением медного пера, присуждается... – он открыл конверт, – драматург Германов.

Все зааплодировали. Мне это имя ничего не говорило, но я тоже поаплодировала.

Драматург, приятный мужчина в возрасте, вышел на сцену.

Ему вручили статуэтку, грамоту, и букет гортензий.

– Второе место, серебряное перо, – продолжил ведущий, вскрывая второй конверт, – присуждается... поэтессе Солнцевой.

Опять взрыв аплодисментов, цветы, роскошные, белые лилии, вручение награды...