Текст книги "Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой"

Автор книги: Наталья Радько

ГЛАВА 23

Создан такой документальный телевизионный сериал – «Тайные знаки». Каждая его серия посвящена историческому персонажу, чья судьба носит какой-то необычный, мистический характер. Одна из серий называется – «Погибнуть, чтобы спастись». Это о Лене Майоровой. Автор говорит о ее красоте, таланте, успешности. О головокружительной карьере, невероятной востребованности в кино и театре, сверхудачном браке и о страдальческом восприятии действительности. «Она точно ненавидела эту жизнь, как будто безжалостно мстила самой себе, перебирая разные способы наказания и в конце концов выбрала самый странный и самый жестокий». По этому кругу ходят очень многие люди, привлеченные пламенем ее ухода. Я с первой строки пишу о том, что все было наоборот. Она любила жизнь, как максималистка, не прощая ей разочарований. Ничего головокружительного не было в том, что уникальная актриса была замечена. Но она не была востребована в той степени, на какую не могла не рассчитывать. Более того, она стала свидетельницей краха кино, да и театра тоже. Ее полюбил необычный человек, их связь была неразрывной, они могли бы до естественного конца полноценной жизни говорить лишь о любви, если бы эта жизнь не разрушала стены их укрытия. Если бы они не шли друг к другу с надорванными сердцами и нервами в клочья. Сергей был в большей степени созерцателем, а Елене нужен был воздух не из кислородной подушки. Ей мог временами казаться тюрьмой и любимый дом, и брак, разрушить который невозможно, ибо это предательство. И родной театр, сцена которого омыта ее горючими слезами, с режиссером, не спускающим глаз: шаг вправо, шаг влево считаются побегом. Ей хорошо было за границей, но она должна была мчаться в Москву, чтобы работать. Навязчивые идеи чеховских «Трех сестер»: в Москву и работать. Она любила жизнь, но переставала любить себя в интерьере разрушенной гармонии. Примерно так и выглядели ее портреты кисти Шерстюка. Он умел все видеть, только выводы оставлял для своего дневника.

Журналистка Ольга Кучкина написала такие незатейливые стихи на смерть Лены Майоровой:

 
Бедный факел. Рыбачкина дочка.
Божья радость. Актриса наотмашь.
Белый ангел. Петля от крючочка.
А крючок или пламя – не помнишь.
 
 
Как сгорают в любви и в искусстве,
Так сгорела красавица Ленка.
Божий дар. Ломтик славы надкусанный.
Голенастая, в пепле, коленка.
 

Мы до сих пор так много говорим и пишем о том, что произошло с Еленой Майоровой 23 августа 1997 года, потому что не сумели пережить случившееся. Воображение до сих пор клинит. Чувства невозможно привести в порядок. Да, я хочу сказать, что смерть Елены Майоровой стала частью нашей жизни. Мы до сих пор с помощью «бедного факела» – «красавицы Ленки» – пытаемся что-то рассмотреть в себе, понять, как мы выглядим со стороны, что есть внутри. Есть ли вообще такое понятие – «мы». Как были все в растерянности в том августе, так и не вернулись хотя бы в формальную собранность.

Какую странную заметку опубликовала газета «Коммерсантъ» 26 августа 1997 года.

«Смерть актрисы.

МХАТ имени Чехова потерял приму и четыре спектакля. Елена Майорова покончила жизнь самоубийством.

В субботу, за несколько дней до начала нового театрального сезона, в Москве совершила самоубийство ведущая актриса МХАТ имени Чехова Елена Майорова. Скорее всего, МХАТу придется снять с афиши спектакль «Три сестры», которым он планировал открыть свой сотый сезон, – заменить Майорову в нем некому…

Ничто не предвещало такой страшной трагедии. Елена была на взлете своей артистической карьеры, у нее все было в порядке и в театре, и в кино. Она была молода, красива, прекрасно жила с мужем. Непонятно, что могло подвигнуть ее на такой шаг», – сказала помощник художественного руководителя МХАТа Татьяна Горячева. Люди, близкие к театру, говорят, что спектакли «Три сестры», «Тойбеле и ее демон», «Иванов» и «Тартюф», скорее всего, будут сняты с репертуара – заменить актрису в них некому».

Прошло столько лет, а место Майоровой – актрисы гипнотического темперамента, уникальной естественности, удивительной самоотдачи – так никто и не занял ни в театре, ни в кино. А сколько раз пугали снятием с роли, доводя до паники, истерики, не утверждали на главные роли, навязывали амплуа проводниц, буфетчиц, вахтерш. Ничего страшного, любую роль можно очень хорошо сыграть, если ты Елена Майорова. Но то, что режиссеры с помощью критики так навязчиво заталкивали ее в нишу обслуживающего персонала, сейчас кажется вообще провокацией. Хорошие были фильмы – «34-й скорый», «Скорый поезд» и др. Но железнодорожная тематика устарела, фильмы эти даже не найдешь на DVD, а зритель в свое время просто пропустил актрису огромного масштаба. А, это фильм с Майоровой – наверное, про вокзал. А уже был «Дядюшкин сон», «Парад планет», «Возращение броненосца», «Двое и одна», будут «Затерянный в Сибири» и «На ножах». Она сыграет это со страстью и мукой, не сомневаясь в том, что это никто не увидит.

Быстрее всего при жизни Елены Майоровой и Сергея Шерстюка распространялись сплетни о застольях, скандалах, срывах. Как до сих пор пишут в трактатах всякие «чайники» – «пьющая и курящая» актриса Елена Майорова дошла до того, что сожгла себя.

А между тем, вокруг этой пары собиралась настоящая элита (сейчас это слово кажется почти ругательством), поляна серебряного века. Они были в центре по-настоящему светской (опять звучит неприлично) в нормальном смысле слова жизни. Вот отрывок из заметки «Коммерсанта» 1994 года:

«…Как видим, в московской светской жизни не осталось и тени низкопоклонства перед иностранцами. Ведь в прежние времена увидеть на одном приме кинорежиссеров Александра Митту и Алексея Германа, художника Татьяну Назаренко, поэта Евгения Евтушенко, актрису МХАТа Елену Майорову, главного редактора журнала «Золотой векъ» Владимира Салимона можно было или в посольстве большой державы, или в Кремле при вручении звезд героев труда. В прошлую субботу, однако, все они встретились в Филях, в довольно скромной обстановке галереи «Марс» на вернисаже Сергея Шерстюка, где и выпивали с удовольствием непритязательный совиньон, водку «Нью-Йоркскую». Общение было оживленным. Поэт докладывал желающим об академической жизни далекой Оклахомы, откуда вырвался на свои профессорские каникулы. Евтушенко явно соскучился по Москве и ЦДЛ, где в понедельник не преминул устроить презентацию своего нового романа, вышедшего еще морозной зимой. Салимой обещал интересующимся уже на будущей неделе подарить по свежему пятому номеру своего журнала. Дамы говорили о делах приватных».

Они жили, работали, любили, общались, а награды придут потом. Когда им не нужно. 22 декабря 2000 года премию «За лучшую публикацию года» журнала «Октябрь» получил… «Историк искусства, лидер московской школы художников гиперреалистов и, как оказалось, незаурядный писатель, которого еще предстоит открыть, Сергей Шерстюк – прежде всего многоликий автор собственных дневников. Дневник последнего года жизни Сергея Шерстюка – не предисловие к смерти или гибели, но история жизни, сплетшейся с любовью. «Украденная книга» – фрагмент жизни художника после трагической гибели жены, Елены Майоровой, примы ефремовского МХАТа. Чтение потребует от читателей большого мужества и открытого сердца, так как перед ним предстанет последняя в XX веке трагическая история любви, неведомым чудом свершившаяся в современном обмельчавшем мире».

Он был бы доволен. А награда для нее? О! Так много глаз продолжает прослеживать ее путь, так много слез вызывает до сих пор любой кадр с ее участием, столько новых зрителей подросло и поумнело, чтобы понять ее душу, оценить талант и красоту… Оборву эту мысль. Глазам горячо. Но главная награда – от любимого. «Украденная книга».

ГЛАВА 24

Не устаю удивляться тому, как хорошо Сергей Шерстюк знал свою жену. Она действительно была человеком чистым, даже целомудренным, отзывчивым, демократичным. Такую прекрасную, страстную женщину многие мужчины называли другом, подружкой. Леонид Черток, который был в 1983 году механиком по обслуживанию съемочной аппаратуры 5-го разряда, написал очерк памяти Гундаревой в информационном агентстве RUSNORD. «Я с Наташей работал в 83-м на «Одиноким предоставляется общежитие»… Режиссер Самсон Самсонов был известный ловелас: отсюда и количество женских тел на экране… Но с главной героиней этой картины – полный облом… Лена Майорова, подружка моя покойная, вечная ей память, его просто послала на «три веселых буквы». Если отбросить все сплетни, содрать всю шелуху с имени Елены Майоровой, то совершенно очевидно: она стремилась к тому, чтобы все было на своих местах. Работать – так работать, любить – так любить, а если нет – посылать «на три веселых буквы». Она не интересовалась гонорарами, боялась посмотреть в зал после спектакля, так была выжата, вряд ли слышала аплодисменты. Но любовь зрителя она должна была ощущать постоянно, у нее было безошибочное чутье. Но об этом не могло быть и речи: публика ее практически не знала. Обстоятельства, время, личные причины, в том числе и способность посылать куда-то режиссеров с неделовыми предложениями, проблемы самой публики, потерявшейся в безвременье, – все это создавало вокруг Лены замкнутый круг.

Некоторые авторы пишут о мощи и ярости ее таланта, объясняя это тем, что «силы у нее были немерянные». Не знаю, о чем идет речь. Но, похоже, о могучей стихийной энергии, для которой нет преград. Что-то типа коня на скаку остановит. Трубы же изолировала. Да, «мощь и ярость» были на сцене, перед камерой, а потом… Видео последних лет. Лена идет по двору, оглядывается, чуть улыбается, как Джоконда. Высокая, очень худенькая, бледная. Огромные, страдающие глаза, каку потерявшегося ребенка. О таких людях в народе говорят: «Как с креста снята». Это изнеможение. Дело в том, что не бывает «немерянных» сил, чтобы играть настолько достоверно чужие боль, отчаяние, страсть, надежду, чужую гибель. Это все нужно было носить в себе: такую эмоциональную глубину. То, что достойно выполняется на технике, профессионализме, то и воспринимается спокойно, как всего лишь кино, всего лишь театр. Роль Лены Майоровой, как нередко говорила она сама, не заканчивалась по команде: «Стоп. Снято».

Один из персонажей фильма «Закон» так говорит о героине Елены Майоровой, которую судили за подготовку террористического акта против Сталина: «Стоит, как тростиночка, одна, а эти все визжат…» Я даже вздрогнула от этой фразы, так она подходит самой Елене Майоровой. Режиссер Владимир Наумов всегда безошибочно подбирает актеров для своих картин. А выбор Майоровой на роль Татьяны Самариной, невинно осужденной, всеми преданной, – такая удача. Правда, сценаристы – Л. Зорин, А. Алов и В. Наумов – сюжеты о конкретных человеческих судьбах использовали в качестве иллюстраций, что ли, к живописному полотну исторического момента: смерть Сталина, арест и расстрел Берии, пересмотр сфальсифицированных дел… И роли Самариной не хватило ни текста, ни развития, ни завершения сюжета. Этой, самой интересной, роли попросту не хватило. Или не хватило бы, если бы ее играла другая актриса.

Девочка и мальчик пытались спасти выброшенного на берег моря дельфина. Тащили его к воде… Пройдут годы. Мальчик станет следователем прокуратуры, и на его столе окажется дело, предназначенное для пересмотра. Он приблизит к глазам фотографию взрослой женщины с огромными глазами девочки, увидевшей умирающего дельфина. Он узнал ее, приехал в тюрьму. Самарина – Майорова сидела перед следователем и не узнавала его. Она ничего не видела, она ничего не могла вспоминать, она хотела лишь подтвердить выбитое признание в попытке убить Сталина, чтобы ее оставили в покое. Она не была живым человеком. Застывшее, изможденное лицо, гладкие волосы с прямым пробором, погасшие глаза жертвы, смирившейся с тем, что она жертва. Следователь докажет ее невиновность, она приедет в Москву, позвонит в дверь своей квартиры… Ей откроет муж, из-за спины которого виден профиль другой женщины. Самарина – Майорова молча посмотрит мужу в глаза, остановит взглядом неловкое бормотание, из которого вытекает, что он мог быть причастен к ее аресту. И рванется прочь – от теплого порога на зимнюю стужу, где у нее больше никого нёт. От предательства – к гордому одиночеству и свободе. Бывший друг детства найдет ее засыпающей на заснеженной скамейке, уже не станет напоминать ни о чем, пригласит в ресторан. Она согреется, выпьет водки, улыбнется, начнет оживать. Перемены в ее лице можно фиксировать посекундно – это будет интересно и точно, как в документальном кино. Исчезнут тяжесть и обреченность, лицо станет молодеть и хорошеть на глазах. Ее пригласит на танец незнакомец, она согласится, вернется и скажет с почти счастливой улыбкой: «Он мне свидание назначил». Ясно, что она на это свидание не пойдет, но этот эпизод уже похож на нормальную жизнь молодой женщины. Женщины, в глубоких и мудрых глазах которой еще отражается пережитый ад. Она нальет еще водки себе и своему спутнику и произнесет тост: «Аминь». И больше в фильме с этой героиней ничего не произойдет. То есть она согласится переночевать в квартире следователя, по-прежнему его не узнает, скажет лишь, что очень хочет спать. Они будут спать в разных комнатах. Утром он бросится к ней и обнаружит лишь записку: «Спасибо. Извините». С точки зрения драматургии это не роль, а наброски к ней. Сюжет для отдельного, хорошего фильма. Но Майорова сыграла, как всегда, настолько яркий, запоминающийся характер, что Татьяна Самарина западает в душу как реально существующий человек, очень похожий на Елену Майорову. А таких людей в природе очень мало.

Режиссер Иван Дыховичный рассказал однажды сценаристке Надежде Кожушанной историю о женщине из высшего круга советской аристократии и ее связи с простым носильщиком в 30-е годы. Этот сюжет лег в основу фильма «Прорва», главную роль в котором сыграла выдающаяся немецкая певица Уте Лампер. «Я увидел ее в Париже, в модерн балете Бежара, и понял, что это Марлен Дитрих и Грета Гарбо одновременно… Озвучивала Уте Лампер Елена Майорова – единственная актриса, совпавшая с ней не только по тембру голоса, но и по состоянию души», – говорит режиссер. Когда Елена Майорова ездила по миру со спектаклем Питера Штайна «Орестея», многие международные критики называли ее русской Гретой Гарбо. Похожа. Стиль. Драматичность. Загадочность.

ГЛАВА 25

Искусствовед Владимир Левашов вспоминает: «Как-то мне пришлось поучаствовать (в роли зрителя) в просмотре будущих актрис, которых отбирал для своего курса главный режиссер одного из театров (сейчас это называется кастинг). Молоденькие девчонки чего-то читали, что-то изображали. Мэтр, казалось, дремал. И вдруг ожил, потянулся вперед, как гончая, учуявшая дичь. И ничего, казалось бы, особенного: девчушка и девчушка. Но он смотрел на нее так, что всем было ясно: уж эту точно возьмет. Каково же было общее удивление, когда он после кастинга заявил: «Не возьму. И передайте ей: пусть держится от театра подальше!» Ему возразили: «Но она же талантлива!» «Талантлива? – презрительно спросил мэтр. – Она гениальна! И я не хочу искалечить ее судьбу!»

Позже в ресторане ВТО (тогда еще не сгоревшем), после нескольких стопок коньяка он разоткровенничался о горькой судьбе гениальных актрис, с которыми ему пришлось работать:

– Ольга Яковлева, любимая актриса Эфроса… Где она? Кто ее помнит?.. Лена Майорова… Сожгла себя, дурочка… А какая была актриса, какая актриса!..»

Не только Сергея Шерстюка мучило чувство вины перед Леной. В какой-то степени его испытывали, испытывают все, кто знал, понимал, любил Лену. Владимир Левашов привел яркий пример того, как эта витающая в воздухе неконкретная вина прорвалась в конкретном случае просто приступом ответственности за чью-то судьбу, которая может оказаться такой же горькой. Гениальна? Так пусть никогда не станет актрисой. На этом пути – гарь и пепел следов Елены Майоровой.

Критик Анатолий Смелянский так сказал одному изданию о том, что же произошло с Майоровой:

«Как ни ужасно, эта трагическая история вписывается в ряд многих актерских запредельных судеб. Елена Майорова – не первая и не последняя. Существует некий образ сгорания, какого-то внутреннего раздрыга, который, когда поселяется в актере, уже неостановимо ведет его к гибели. Что это за механизм? Конечно, он таинственным образом связан с природой этой профессии, с тем, что любой настоящий актер живет эмоциями, и все, что идет поперек этих эмоций, его вдруг разламывает. Человек с нормальной толстой кожей, конечно, не воспринимает окружающее так остро, как художник, по своей природе абсолютно открытый миру.

Я мог бы привести хрестоматийные примеры, когда Михаил Чехов, который был на грани самоубийства и на несколько лет покину Художественный театр, буквально разносил себя вдрызг. Вот и теперь: жуткий финал, но он под силу только очень одаренному человеку с невероятной эмоциональной жизнью. Лена подожгла себя, выбежав на лестничную площадку, она совершила этот акт – чисто актерский по сути. Потому что решение уйти из жизни в огромном большинстве случаев – дело интимное, замкнутое: закрыться в квартире и никого больше не видеть. Здесь, как это ни страшно и даже кощунственно прозвучит, – это все равно публика, все равно театр.

Это была ведущая героиня Художественного театра, она единственная исполнительница роли Маши в «Трех сестрах», и так, как она играла, у нас давно никто не играл. Финал, когда она, переломленная надвое, играла прощание, для меня абсолютно уникален… Это была очень крупная актриса. С абсолютно незащищенной эмоциональной жизнью. Здесь единственное реальное объяснение трагедии…

В последнем интервью актриса сказала: «Так, может быть, без меня было бы на земле пусто? И когда в это веришь, жить легче становится, люди тебя принимают… Я человек сильный, неподдающийся и способный защитить себя в любой ситуации…» И неожиданно, без связи с предыдущим, без объяснений: «Я буду бороться до конца, и это будет страшно…»

Она так боролась? Так собрала силы и защитила себя? От жизни? Похоже, что именно так. Она, такая четкая и ответственная в работе, не завершила начатое. Не было закончено озвучание «На ножах», не началось озвучание картины «Послушай, не идет ли дождь». Она бросила чеховскую Машу, Тойбеле, которых никто не мог так сыграть, как она. В начале сентября 1997 года должны были начаться съемки «Бедной Саши» Тиграна Кеосаяна. По результатам проб режиссер, говорят, предпочел Майорову Алене Хмельницой, своей жене. После трагедии на роль была срочно утверждена Вера Глаголева.

Елена Майорова узнала о том, что без нее на земле стало пусто?.. Мы можем лишь предполагать, что если она захотела прояснить этот страшный в своей окончательности вопрос, стало быть, ее час X настал. Сил осталось лишь на последнюю муку. Говорят, бог посылает человеку столько страданий, сколько тот может вынести. Но это же все на глаз. Мера страданий. Чуть больше, а кожа чуть тоньше – и перебор.

Сергею Шерстюку за девять последних месяцев жизни не раз казалось, что смерть рядом, в минутах ходьбы. А потом он опять обнаруживал себя на земле.

(УКРАДЕННАЯ КНИГА)

6 февраля 1998 года.

«4 февраля я чуть не помер. Я отправился сдавать кровь на четвертый этаж, а, поскольку лифт там не останавливается, вышел на шестом и добрался по лестнице. Но опоздал.

Глядя на закрытую дверь, я подумал, что очень хочу спать. Дышалось с трудом. Поскорее бы добраться до кровати. Пришел в себя на лестнице в позе зародыша. Руками я, видимо, чтобы не упасть, схватился за перила. Никого. Мокрый. На голове бульдозе, в руке лимонка с выдернутой чекой. Приподнялся, сделал несколько шагов – и опять. Помню, что приходя в себя, подумал: «Ну, вот, больше ничего не могу». Как-то добрался к лифтам – никого, кнопку нажать нет сил. Сполз по стене к полу и замер. Кто-то нашел меня, затолкал в лифт, я, наверное, сказал: «Двадцать второй этаж», – иначе как бы я оказался в палате. В лифте я подумал: «Ну вот, Леночка, мы и рядом». Все, ничего более. Потом, когда меня на бешеной скорости водили по всему центру две медсестры, в одном из лифтов мне показалось, что где-то отвалились мои ноги, ну, просто не вместились в лифт, и дверцы их отчикали. И где-то одна из врачей сказала: «Не помрешь сегодня, еще не домучился».

А вот сейчас мне кажется, что я таки добрался с лестницы до лифта и смог нажать кнопку, а когда дверь раскрылась, то вошел в лифт без чьей-либо помощи. Далее не помню и ничего не кажется».

Эти двое, мужчина и женщина, были всегда в таком прямом контакте с миром, что отдавали ему отчет о каждой секунде своей мученической смерти. «Я актриса», – скажет, уходя, Елена Майорова. Они себя не щадили и в восторге, изумлении, наслаждении. Для этого тоже нужны силы и тончайшие, восприимчивые души.

18 февраля 1998 года.

«Слабость такая, что вот уже несколько дней цичего не читаю, не смотрю и, разумеется, не пишу. Я в нашей комнате: слева от меня мольберт с чистым холстом, справа компьютер, я – за столом, под зеленой лампой, на зеленой скатерти мой дневник среди баночек, скляночек, лекарств, чайников, фруктов и книг. Тут же пейджер, пульты управления, очки, часы. Стол больного человека. И я ничего не понимаю. Я хотел бы сесть с тобой рядышком и вспомнить, как мы отдыхали у твоей бабушки под Невельском. Дом отделен от моря пустынным шоссе и японской узкоколейкой, по которой несколько раз в день в разных направлениях проходит поезд с маленькими японскими вагонами. Мы ездили на нем из Южно-Сахалинска, прижимаясь друг к другу и упираясь коленями в колени твоей мамы – сиденья были рассчитаны на японцев. Я проводил руками по твоим ногам и говорил: «Ну ты совсем не японка». А в домике мы ели ложками красную икру с разваристой картошкой. Сашка, твой дядя, с утра браконьерничал и к завтраку успевал засолить. Был сухой закон, и мы везли водку из Южно-Сахалинска, а в последние дни ее приходилось добывать в несусветных очередях в Невельске. Пока Сашка и Коля, другой твой дядя, со своей возлюбленной, похожей на очень старую Джульетту Мазину и Эдит Пиаф одновременно, с губами цвета свеклы, пробивались к ритуальному напитку, мы валялись у моря, бродили вдоль дюн, купались, я рассматривал водоросли, ты вязала. И каждый день в нашей деревушке происходили чудеса.

Я бы спросил сейчас, а как она называется? Ты бы ответила. Я не помню. Иногда в мареве просвечивал Хоккайдо. Вода была теплая, не то что в Тихом океане. Однажды всю ночь от полной луны отделялись концентрические круги и расползались по Вселенной. Мы с замерзшими сердцами сидели всю ночь на дворе и, когда появился Сашка, убедились, что наблюдали чудо, – он сказал, что никогда ничего подобного не видел и ни от кого не слыхал. Спустя много лет кто-то рассказал мне об этом явлении. У него даже есть название. Ты стояла посреди двора, раскидывала руки, прижимала их к лицу, вскрикивая: «Вот это да!» Восторженно обхватывала мои плечи: «Сережа, что это? Вот это да!»

Глаза. Опять вот то самое, не подвластное разуму, – твои глаза. Ты видела, чего не видел никто. Если ты видела, то мгла становилась зримой – не для меня, погруженного во внутренний хаос и непроглядную реальность, – зримой вообще. Можно было жить. Зримые издавна звуки. Накатывалась волна. Шуршала под ногами галька. Хлопали двери. Теперь – тишина. И в этой тишине не знаю, кто я такой. А как можно знать, если не видишь?»

Можно было жить, пока она смотрела на мир своими невероятными глазами…