Текст книги "Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой"

Автор книги: Наталья Радько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

… Когда я вижу нищего в переходе, я поражаюсь. Как вот он так способен сесть на пол и сказать: ребята, без вас я умру, помогите! Я привыкла быть одна. Во всем полагаться только на себя. Я бы так не сделала. Но он лучше меня, потому что не гордый. Он смирился, он целиком зависит теперь только от того, какие люди пройдут мимо него – добрые или алые…»

Это всего лишь интервью Лены Майоровой. Но такой текст мог бы написать своей героине Федор Достоевский. И он сам, и его герои жили между нравственными муками и огнем. Я понимаю, почему учительница литературы четверть века возила за собой по разным городам пожелтевшие школьные тетрадки одной отличницы.

ГЛАВА 7

Она могла бы, как некоторые голливудские актрисы, писать книги. Например, книги о животных, которых не просто любила. У нее был культ животных, прекрасных, чистых и беззащитных существ. Они доставили ей много радости и немало страданий. Она была из тех, кто сравнивает людей и животных, отдавая восхищение и сострадание более слабым. Сережа Шерстюк полностью разделял страсть своей жены. Их жизнь была полна событиями, связанными с кошками, которых Лена всегда называла человеческими именами.

В девять месяцев жизни без Лены Сергей в своем душераздирающем дневнике – послании на тот свет – систематизирует свои потери. Отдельно остановится на каждой из них.

«Теперь мне предстоит жизнь, существующая только в моем воображении. Я хочу читать книжки, написанные тобой. Из всего, что ты сделала, мне ничего не надо, кроме твоих книжек. Ну хотя бы одну книжку… Читать, отрываясь, смотреть в окно, пить чай, читать. Листать за нашим столом, выбирать страницу наугад, читать главу, смотреть в окно, есть гранат. Конечно, я хочу пойти на твою премьеру, я хочу всего, что было, хочу невозможного, но более всего хочу читать твою книгу. Я знаю, что найду ее.

– Ты врожденная писательница, – однажды сказал я, – пиши книги.

– О чем?

– Обо всем, что ты мне рассказываешь. Никто лучше тебя не рассказывает о счастье и боли.

– Но разве это интересно? Даже тебе это иногда неинтересно.

– Леночка, мне часто не по себе, это правда, мне так больно и страшно за тебя, что я пытаюсь не слушать, и, несмотря на то, что твой мир трудно вынести, я знаю, что ты рассказываешь о счастье. Если ты все это напишешь, я буду читать, не отрываясь.

– А кроме тебя, кто еще?

– Ну кто-нибудь, какая разница, но главное – я. Разве мало?

– Мало.

– В конце концов, мы издадим, и это будут бестселлеры. Я знаю, тебе нужен полон зрителей зал, но, уверяю тебя, читателей будет не меньше.

Ты улыбнулась.

– Если я когда-нибудь не смогу играть… заболею или меня вдруг парализует, я, может быть, и начну писать. Ты ведь знаешь, как долго я собираюсь написать письмо, собираюсь неделями, а потом пишу с утра до вечера и, пока не напишу, ничем не могу заниматься. А так – когда мне писать? Между репетициями? В понедельник?»

Но она жила, не созерцала, не описывала свои наблюдения, ей было действительно не до того. Даже не из-за отсутствия времени. Ей нужно было все пережить, все отстрадать. А это – самая тяжелая работа.

Лена была на Сахалине, а семья и любимый кот Толя – на даче. Он часто пропадал – ходил, что называется, «по бабам». Но однажды Сергею стало так страшно, так тоскливо из-за того, что Лены нет, и Толя все не возвращается. Сергей поехал кататься на велосипеде и вдруг остановился в поле и зарыдал. Ему показалось, что Толя умер. «Наш умный, благородный Толя умер». Утром кота нашли мертвым в колодце.

19 марта.

«Помнишь, как я сообщил тебе, что Толя умер? Ты не успела еще распаковать чемодан, мы еще толком не прижались друг к другу, и я вдруг понял, что еще час, и я сойду с ума, я выпалил: «Толик умер». «Что?» – закричала ты и упала на пол. Бедная Леночка, я не сказал тебе, что он утонул в колодце. «Он умер от старости», – твердил я. Ну вот сейчас я набрался смелости и сказал правду. Нашли мы его 6 августа 1996 года. Было ему чуть более десяти лет, и все он прожил с нами. С того дня, как мама заглянула в колодец и закричала: «Сережа, Толя утонул!» – тревога не покидала меня. Не покидает и сейчас, хотя, казалось бы, с чего?»

После этого горя Лены и Сережи она часто будет рассказывать о коте Толе, который умер от старости. Она всегда будет это подчеркивать – умер от старости. Как же Сергей знал ее. Знал, что мысль о неестественной, мучительной смерти любимого существа будет для нее невыносимой.

«…В Москве, когда я жила в общежитии театрального училища на Трифоновской, у меня появился первый личный котенок. Я тогда училась на 5-м курсе. В комнате у нас было пять человек, и я принесла с улицу кошечку – всю какую-то несчастную, облезлую, с перебитым хвостиком, нарушенным вестибулярным аппаратом. Мне стало жалко ее, а она безоговорочно приняла меня как хозяйку, так как я все время ласкала ее и гладила. Я спросила девочек, не возражают ли они против того, что у нас появится новый жилец. Сначала они согласились с условием, что если она будет гадить, они выбросят ее в форточку. Мы поставили котенку коробочку с песком, но она почему-то делала так: сначала копалась в песочке, потом делала свои дела кому-то на подушку, потом снова копалась в песке. Мне на подушку она не делала никогда. В общем, меня заставили ее отдать. К счастью, ее взяли девочки из соседней комнаты, и там с нею все было хорошо, а потом ее забрала к себе домой одна москвичка.

А Витю, следующего моего кота, я взяла у своих знакомых, когда у меня уже была в общежитии отдельная комната. Он любил меня до безумия. Я его выбрала потому, что у него на лобике выделялась буква «М», а я же Майорова. Он был серенький, полосатенький, роскошный. Стоило мне куда-то отлучиться, он начинал плакать и кричать. Потом я вышла замуж за своего первого мужа и переехала к нему. Но Витя не принял родителей мужа, хотя они к нему и неплохо относились. Свекровь, бывало, зовет, зовет его, а он не откликается. К тому же муж ревновал меня к Вите: я приходила домой и начинала ласкать кота, а муж обижался, считая, что ему достается не вся моя нежность. В конце концов он устроил Вите сцену ревности, и кот выбросился из окна. Мы жили на 7-м этаже, и он частенько сиживал на форточке, глядя на птичек. Может быть, он бросился за птичкой, но я считаю, что он не захотел мешать моей семейной жизни. Может, я сумасшедшая, но я считаю, что это так. Они ведь все чувствуют… Я очень переживала, рыдала, и мои родные тоже расстраивались, видя мои страдания. Я собрала его волосики с дивана, завернула в бумажку и написала «Витя». Так они и лежат до сих пор. Мне была необходима замена, и я завела Юру – не помню уже, откуда взяла.

– Почему вы называете их человеческими именами?

– Потому что они для меня не животные, а люди, дети. Юрочка был очень красив – пушистый, полусибирский, полуперсидский, серый с белым. Я, в общем-то, настоящих персов не очень люблю: они какие-то неподвижные, слезы текут из глаз. Но с Юрочкой тоже случилась беда. Мы жили в полуподвале общежития МХАТа, он сам бегал по двору, провожал меня в магазин и встречал… Как-то кот залез на высокое дерево и не смог слезть оттуда, как я его ни приманивала. Мне нужно было бежать на репетицию, и я кричала ему: «Белочка моя, Юрочка, зайчик мой!» Соседки хохотали, а он боялся и не слезал. Как нарочно, на этот сук села ворона и давай его клевать. Он, бедный, шипит, рычит, а она знай клюет его и не боится. Через полтора часа прихожу домой и вижу: лежит мой кот на лавке около дерева. Он все-таки упал, а может, и ворона его скинула, а соседи подобрали и положили на лавочку. Увидел меня, приподнялся и с виноватым видом смотрит: «Уж извини, видишь, как получилось, такой уж я у тебя урод – не сумел слезть». Пытался приподняться и снова ложился. А я даже на руки боюсь взять его, до того он скис, было страшно даже дышать на него. Но все же взяла на руки, отнесла в дом. Весь вечер и всю ночь дышала на него, медитировала, отдавая свою энергию, и к утру он встал, пошел есть, и все стало отлично.

Но случилось вот что. Мне надо было уезжать на Сахалин на гастроли, и я попросила соседей, у которых тоже были кошки, кормить Юрочку. А гулять он ходил через форточку. Они обещали и действительно кормили. Но он решил, что это предательство с моей стороны, что я его бросила, и ушел. Приезжаю, спрашиваю: «Где Юра?» Мне говорят: «Нет его». Его не было год. Вдруг в один весенний день приходит, красивый, откормленный, пушистый и царапается в окно. Я закричала: «Юра, Юра!» Он несколько дней прожил у меня, а потом все же ушел к своим новым хозяевам, а меня, видно, решил просто навестить. Это же фантастика! Какие же они все-таки личности!

Последний кот у меня был Толя. Жил 10 лет и умер в прошлом году от старости. С ним у нас тоже сложились очень близкие отношения. Его я взяла у одной актрисы. Он тоже был настоящий красавец, огромный, на длинных ногах, пушистый, полусибирский.

– А как появилась Дуся?

– Толя тогда жил на даче, а я еще была в Москве, репетировала. Настроение у меня было какое-то грустное, нервозное – в общем, тяжело было на душе. И пошла я в церковь, пожаловалась батюшке, сказала: «Мне нужна какая-то надежда». Он сказал: «Пойдем!» – и привел меня в комнату, де было много котят. «Вот тебе надежда!» Я говорю: «У меня уже есть котик». Он отвечает: «Ну и что, у людей бывает и по двое котов». Иду я выбирать котенка, а Дуся как чувствовала: «Меня, меня возьми!» – и бежит ко мне первая. Масть – такая же, как у Толи.

– Как встретил ее Толя?

– Он тогда был на даче и привык, что к нам приезжают гости даже с собаками. Он от них обычно прячется, а они его гоняют, как зайчика, а Дусю гонял уже он. Когда я вышла замуж за Сережу, Толю, конечно, взяла с собой, а тут у нас 6-й этаж, и он уже не мог гулять, как он делал там, через форточку. Причем он имел обыкновение приводить к нам на откорм и свою жену, и своих детей, очень похожих на него, но почему-то рыжего окраса. Он был такой матерый котище со шрамами от драк, иногда с порванными ушами, весь такой «крутой», хамоватый. Приходил ко мне и требовал: «Давай есть!» Относился пренебрежительно. Показывал своему семейству и меня, и свой дом. Очень боевой характер имел. К тому же независимый: его не схватишь в руки, сразу поцарапает, всю округу держал в страхе. А тут, на 6-м этаже, стал выть и в знак протеста гадить на ковер. Смотрит эдак жалостливо в лицо и говорит: «Ну, выпускайте же меня!»… Решили кастрировать его, ведь он успел достаточно нагуляться. Оперировать ходил мой муж. Я приехала с гастролей, и поскольку я в доме отсутствовала и эту гадость с ним сделала не я, он не обиделся и не держал зла на меня. Лежал только, и было ему тяжко. Я уж испугалась, но как только прилегла после самолета отдохнуть, вдруг чувствую, как что-то плюхается на меня. Это он вылез из корзины, дополз до меня и успокоился. Все же хозяйка – та, что принесла. Когда приезжаю, он выскочит, встретит, а потом вспомнит, что уехала, оставила его, и убегает. Тогда я подхожу к нему и говорю: «Ну, прости, Толечка, я должна была уехать, у меня такая работа». Как скажешь «прости», он меняет гнев на милость и прощает меня.

– Как принял Дусю? Они понюхали друг друга, и Толя отошел. Иногда она пыталась есть из его тарелки, и если он это замечал, то больше к этой тарелке не подходил, пока я ее не помою, не положу еду заново и не позову: «Толечка, ну иди сюда, покушай! Дуся, отойди!» Тогда медленно подходит. Дуся появилась, когда ему уже было лет десять. И умер он, как солдат, на грядке.

– Почему на грядке?

– Ушел на чужой участок, чтобы не видели его смерть. Мы его похоронили. Сначала я думала, что он умер из-за наличия Дуси. Я очень переживала его смерть, и мне трудно было смириться с этим, ведь он прожил у нас 10 лет и стал настоящим членом семьи. С тех пор я всю любовь отдала Дусе».

(Журнал «Друг», 1996 г.)

Какие милые, трогательные истории. Какая прелестная рассказчица – добрая, нежная, чуткая, великодушная, наблюдательная. Какое умение выстроить сюжет, в котором есть и чувство, и юмор, и драма, и эта невероятная вина перед теми, кого приручила. Она уйдет, а Дуська заполнит дом погибающего от горя Шерстюка своими котятами. Лена говорила, что ей нужно родить «для здоровья». И он будет звонить, пристраивать, ловить эти маленькие теплые комочки, чтоб отдать в добрые руки. Одного пожалеет отдавать. Потому что прячется под диван и коричневый. И, конечно, даст полный отчет Лене, то есть подробно все опишет в дневнике.

Она могла бы стать писательницей, биологом, психологом, фотохудожником. Выставка ее фоторабот была открыта в Театре-студии Табакова поздней осенью, через несколько месяцев после ее смерти. И обычные зрители «Табакерки», и профессиональные художники, фотографы, операторы были удивлены. Это были особые работы. Эмоциональные и точные, как все, что она делала. Автор этих снимков делится любовью к жизни, к миру, к его чудесам. Самым большим чудом для нее, похоже, стала постановка «Орестеи» Питером Штайном, где она играла Афину, – ночью, в полнолуние, на сцене древнего театра в Греции. Как в театре и кино, в фотографии она умела передать то, что невозможно выразить словами. Настроение, воздух, вдох, загадочную улыбку, застывшую слезу. Сергей Шерстюк рассказывал, что иногда они с Леной снимали одно и то же. Но именно у нее получалось то невыразимое, что отличает высокое искусство от профессионализма. В журнале «Огонек» был материал об этой выставке. Автор Игорь Шевелев пишет: «После трагической гибели Лены в августе 1997 года на нее саму словно была наведена резкость и фокус сути, а искусство обрело завершенность судьбы, ту целостность, что принадлежит уже не нам, преходящим».

Она так умела ловить и останавливать мгновение, чувствовала жанр и стиль, что, возможно, могла бы стать и хорошим режиссером. Но она выбрала путь актрисы. Самый верный и, как оказалось, самый гибельный для себя путь. Эта целостность ее натуры, которая теперь принадлежит уже не жизни, которая поднялась над искусством, – она никогда не позволила бы ей свернуть, отдохнуть, приспособиться, выбрать более щадящий и комфортный режим существования. Остановиться, сделать шаг вправо или влево, отступить – для Елены Майоровой это равносильно предательству дела, посланного свыше. А от предательства, как она считала, даже кошки выбрасываются из окна.

ГЛАВА 8

До сих пор многие, как скороговорку, произносят откатанные фразы о тайне гибели Елены Майоровой. Посылы, к сожалению, обывательские в самом примитивном понимании этого слова. Она же была примой МХАТа, ее любил Ефремов, она так удачно вышла замуж после своего Южно-Сахалинска и ПТУ с его трубами. У них с Сергеем временами появлялись деньги, и они легко путешествовали по миру. Наконец, муж ее очень любил. «Тайну» эту отгадывают, как правило, через несколько фраз. Что-то с психикой, сломалась, про «сдутые шарики» и пустоту в душе и голове я уже упоминала. Все это – смесь самонадеянности и зависти, в которой очень многие люди не признаются даже себе. Страшно подумать, что было бы, если бы Елену потащили колоть и пичкать лекарствами. Чтоб не нервничала: ведь у нее же все замечательно. Невероятно себе представить, что такой сложный человек, как Лена Майорова, вдруг проснулась бы утром свеженькой, как огурчик, и поняла, что те человеческие страдания, к которым она чувствовала себя постоянно причастной, ей «по барабану». Чтоб она стала откладывать на «черный день» свои гонорары и деньги мужа за картины. Чтоб забыла о родственниках на Сахалине, живущих тяжелой, скудной жизнью. Чтобы смерть кота ничего не изменила в ее мироощущении. Раньше говорили, что все не особенно образованные люди считают себя врожденными педагогами. Чего проще: бери указку и учи. Не кирпичи таскать. Сейчас все – доморощенные психиатры. Эталон – собственная персона. Есть квартира, дача, хороший муж, работа – значит, все о’кей. А тут так повезло: есть имя, первый театр, лучшие роли, известный муж влюблен до полусмерти, да еще главный режиссер проходу не дает. Несчастлива – значит, ненормальна. В каком-то смысле это верно. Выдающийся человек – это не норма. Большинству нужно просто пить кефир на ночь от запора, а избранным суждено до обморока жалеть Настастью Филипповну, Машу, Сару, Тойбеле. Отдавать им свое тело, обнаженные нервы, тоску и боль, без которых нет таланта. Если бы количественное соотношение было иным, обычному человеку с обычными потребностями, наверно, было бы очень тяжело существовать среди тех, кого Бог поцеловал при рождении, благословляя на трудную судьбу. А как им, необычным, существовать среди слишком обычных? С теми, которые желание загадывают между убитыми горем вдовцами? Лена страшно хлопнула дверью, и все заметили ее уход. И остались вопросы, на которые мы просто не способны ответить. Что такое «успешность», является ли счастьем «любовь» и что это за слово такое – «везение»?

Я бы ответила так: успешность – это удовлетворение достигнутым, и многие известные и талантливые люди на публике просто удачно имитируют успешность. Поскольку развитый интеллект, чуткая душа – мешают испытывать удовлетворение, и достигнутого всегда недостаточно. Получается, что успешность – это фантом. Любовь – это, конечно, не есть счастье. Ибо тяжела она, «как смерть». И с ней тяжело, и без нее невозможно. А везение? Понятия не имею. Может, это несколько раз подряд выиграть в казино? Может, найти миллион, чтобы этого никто не заметил? Выплатить кредит, найти хорошую сауну, попасть в телешоу… Какая глупость ни придет на ум, все это мимо личности масштаба Елены Майоровой. У нее не было даже такого простого и очевидного везения, как у Ирины Метлицкой: пришел режиссер в школу, увидел девочку-красавицу, и началась жизнь настоящей, взрослой актрисы. Лена шла босыми ногами по острым камням. Но пришла она точно туда, куда хотела. Из дальней стороны, из далеко не золотого детства, из тяжелой болезни… Но ничего похожего на везение не было – ни в том, что профессия подчинилась ей, как укрощенный зверь, ни в тягостной привязанности Ефремова, ни в смертельной любви Шерстюка. И то, и другое, и третье требовало особых сил, чтобы не снесло ветром страстей и мук. Если талант послан неслучайным людям, то и преодоления их не случайны. Из Лены Майоровой судьба, как жестокий и гениальный скульптор, лепила личность трагическую. Притягательную, неотразимую в отблеске этого трагизма и обреченную не найти выхода к маленьким радостям обычных людей. Она бывала веселой, радостной, искренней и доверчивой, как ребенок, но это был просто редкий золотой дождь, которым иногда омывало ее хмурое небо.

Спекталь «Тойбеле и ее демон», где Лена сыграла свою лучшую роль, притягивал к себе мрачные события с самого начала. Едва в театре начались репетиции, как появились анонимные письма о том, что это произведение опасно для жизни. Были пугающие звонки. Не выдержал этого психологического напряжения и вышел из спектакля Борис Щербаков. Вячеслав Невинный провалился в люк, переломал себе ребра и в тяжелом состоянии был доставлен в институт Скли-фасовского. Актеры говорят, что произошло это несчастье необъяснимым образом. Старый актер отыграл свою сцену, его встретили, как обычно, вывели из темноты кулис с фонариком, осторожно, чтоб он не упал. И вдруг на полдороги, без объяснений, Невинный разворачивается и направляется к сцене. Шаг в сторону – и он летит в сценический люк. Никто, в том числе он сам, не мог объяснить, зачем ему понадобилось возвращаться.

Через два сезона после премьеры сгорела Елена Майорова.

Спекталь пытаются сохранить. Но через полтора года после смерти Майоровой неожиданно умер ее партнер – Сергей Шкаликов, 35 лет от роду. Его нашли мертвым в собственной квартире. «Тойбеле и ее демона» сняли с репертуара.

Что-то страшное происходило во время работы над сериалом «На ножах» по Лескову. Для фильма изготовили пять крестов. Какое-то время они хранились в подвале загородного дома режиссера Александра Орлова. Один из рабочих, делавших эти кресты, умер во время съемок. Скончался оператор. Вскоре умер второй оператор. Затем художник картины и художник-гример. Погибла в огне Елена Майорова.

Журналистка Ирина Горохова взяла интервью у Александра Орлова:

«– Как чувствовали себя лично вы, Алексадр Сергеевич, на съемочной площадке?

– Очень плохо. Постоянно болело сердце. Сам я в то время потерял тещу… Фильм надо было снять очень быстро. Но процесс постоянно приостанавливался – мы чувствовали незримое присутствие автора романа «На ножах». Он окружал нас такими загадками, на которые мы не могли дать ответа. Другими словами, Лесков навязывал нам свои правила игры. Некоторые актеры откровенно боялись играть. Например, Елену Майорову пугала роль Глафиры. Я посоветовал ей сходить в церковь – покаяться, попросить прощения. И поставить свечку. Все равно работа такая – никуда не деться. Может быть, не послушала?

– И все-таки, Александр Сергеевич, если вернуться к крестам. Есть ли роковая связь между ними и трагедиями, сопровождавшими съемки сериала «На ножах»?

– Если вы помните, помимо крестов в картине фигурирует гроб. Актер Горбачев спокойно лег в него и довольно долго в нем лежал. Слава богу, обошлось без последствий. Моя супруга – актриса Алла Будницкая играла Екатерину Астафьевну. Вроде пронесло… А вот замечательный актер Алексей Иванович Миронов, сыгравший Сила, недавно ушел от нас. Как сказал один из персонажей фильма, могилы все ширятся».

«Комсомолка» опубликовала интервью заместителя гендиректора Первого канала Олега Вольнова. Он говорит о документальном кино. И в частности – о работе над одним фильмом. «Была такая актриса – Елена Майорова, которая покончила с собой страшным образом – сгорела заживо. Ее муж после ее смерти ровно за девять месяцев тоже сгорел от рака. Но все эти девять месяцев он писал дневники, обращенные к ней. Потрясающая, пронзительная история. Мы взялись ее сделать, и делаем уже два года – доделать не можем. Первый режиссер, который начал делать фильм, ушел в запой, не просто на три дня, а на несколько месяцев выпал из жизни. Второй режиссер заболел. Третий, только получив пленки, попал в страшную автоаварию и с переломами угодил в больницу. И уже, когда фильм был практически готов, мы попросили доснять реконструкцию последнего акта драмы жизни Елены Майоровой. Женщина-каскадер попала в больницу с ожогами. Я не верю в мистику, но когда начинаешь перечислять все эти вещи, чувствуется какая-то странность».

Если речь идет о фильме «Последняя весна», то в целом оценить работу как удачную, конечно, невозможно. Беспорядочно слепленные отрывки разных интервью, нет ни общей мысли, ни настроения, на котором должен держаться такой фильм, нет логичной нити размышлений, которая могла бы привести хоть к какому-то разумному выводу. Но, главное, это невероятные для документалистики «ляпы». Например, идет текст о первом муже Майоровой, называют его фамилию, а в кадре – крупно снимок актера Игоря Нефедова, покончившего жизнь самоубийством за три года до Лены. Действительно, складывается впечатление, что все это делалось разными людьми, под влиянием прискорбных обстоятельств, возможно, страхов и, похоже, по какому-то заказу в смысле вывода о том, что все было прекрасно, кроме нечаянной смерти. Этот вывод просто наклеен на фильм, как ярлык. Но есть в неудачном фильме потрясающий эффект, который, конечно, невозможно объяснить. Живые, в том числе известные и очень умные люди говорят яркие, запоминающиеся вещи, а кадры с Леной Майоровой – из фильмов, видео – не уходят на второй, спокойный план, как это бывает в картинах об умерших актерах, а доминируют. Светятся. Она ни кого не похожа. То очень красивая, то развеселая и лихая, то бледная, усталая, подавленная, почти болезненно худая, со страдальческими глазами… Она есть в большей степени, чем живые. То ли это одно из чудес кинематографа, то ли это роковое поле Елены Майоровой. Владимир Хотиненко сказал о ней: «За последние 25 лет у нас не было актрисы с таким ярким стихийным дарованием»; Кама Гинкас: «Странное сияние, беззащитный детский эротизм делали ее красавицей»; Александр Митта: «Ее работа – это было чистое горение».

Пламя завораживает взгляд. Лена Майорова всегда и для всех будет пламенем.

Совпадения бывают трагическими, они бывают слишком похожи на череду неслучайных событий. То есть рок. Просто по эту сторону горизонта такие загадки не разгадываются. Семь крестов заказали для фильма «На ножах» – семь жизней оборвались во время и после съемок.

В 39 лет погибли Елена Майорова, Изольда Извицкая, Евгений Дворжецкий, умер Олег Даль. Сергею Бодрову-младшему, погибшему столь страшной смертью, было всего 31, Евгению Урбанскому – 33. Владимиру Высоцкому было 42, Андрею Миронову – 46, Василию Шукшину – 45.

Недавно ученые опубликовали результаты новых исследований. Пика жизнеспособности люди достигают именно к 39 годам. Этому способствует уровень миелина в головном мозгу. Больно даже думать о смерти на пике жизнеспособности. А как ей было умирать в огне? Когда этот самый миелин приказывает: живи! А мозг твердит: «Ты артистка». – «Я артистка», – ответила она.

Можно говорить о мистической природе театра и кино, о мистическом воздействии драматургии, об авторах, пером которых подчас водит судьба, но вряд ли это приведет к четкому результату. Совершенно ясно одно: опасная профессия, опасный возраст, опасные времена, опасная страна. Не для всех, конечно, а для тех, у кого красивая, тонкая кожа.

Татьяна Догилева вспоминает пример невероятного чутья Елены. Что-то типа прозрений ясновидящей. «Помню, мы возвращались из Греции – играли «Орестею» в древнем амфитеатре, были эмоционально оглушены и абсолютно счастливы, потому что хорошо сыграли. Сидели в автобусе, болтали, хохотали, и вдруг она отворачивается к окну и молчит. Мрачнеет, на все вопросы не отвечает. Я ее тормошу: «Лен, что с тобой?» А она мне: «Что-то случилось дома». Я говорю: «Да перестань, так часто бывает, это нервы». – «Нет, не ерунда». Из гостиницы звонит домой – точно, у Шерстюка отбирают мастерскую… Он впал тогда в полнейшее отчаяние, в какую-то детскую беспомощность, и из этой беспомощности его выводила Лена, она стала бороться, подключила все свои связи и заодно кричала на него, чтобы привести в чувство: «Ничего, даже если отнимут, не помрешь, у нас большая комната, будешь работать здесь». Но мастерскую удалось отстоять».

Одна знакомая Майоровой рассказала о том, что они мимолетно встретились с Леной недели за две до 23 августа. Поболтали. Расставаясь, знакомая спросила: когда увидимся? Лена серьезно ответила: «На моих похоронах». Знакомой это показалось мрачной шуткой.

(УКРАДЕННАЯ КНИГА)

30 сентября.

«Любимая, слушаю ноктюрны Шопена и смотрю на фотографию: ты держишь в правой руке два белых гриба, на пальцах обручальное колечко, в левой – подосиновики. За твоей спиной наша летняя кухня, нежная и зеленая тень, солнце на диком винограде, грибах, плечах и волосах, ты без всякой косметики, такая простая и необыкновенно любишь жизнь, которой тебе осталось немногим более месяца. Не знаю, сколько точно, но на этой же пленке день рождения Светы, а было оно 25 июля, какая же ты была красивая в стальном костюме! Кстати, часто на последних фотографиях ты сбоку или едва в кадре и так печально и таинственно заглядываешь в мои глаза. Что же ты такое знала, если так любила жизнь?

Прости меня, я никого не видел чувственней и духовнее тебя. И красивей. Представляешь, что я написал? А хочешь совсем омерзительное? Таковое даже я, наверное, не говорил тебе. За пятьсот лет у художника не было такой жены…

Как спокойно играют Шопена, лампа твоя-наша – стучит и мигает. Скоро, надеюсь, я умру. Или нет – ты подождешь еще чуть-чуть? Жди меня».

В пятницу, накануне той страшной субботы, она лежала на полу, укрытая пледом, и смотрела на его, как он считал «никчемную», картину с двумя выеденными яйцами на блюдце.

– Tы мне все сказал.

– Что? – спросил я.

– Смерть.

– Да какая там может быть смерть в этом неудачном подмалевке?

Ты промолчала. Я гладил твое лицо, ты взяла мою руку и поднесла к губам. Целуя мою руку, прошептала:

– Я очень тебя люблю.

Господи, как же я мог уехать!»

Что она видела, заглядывая в его глаза таинственно и печально? Как между ними втиснулась смерть? Как удалось ему, ждущему и разгадывающему знаки Оттуда, пробиться сквозь надземные туманы и услышать ее голос?

У них не было везения. У них были выстраданные удачи с привкусом крови. У них было такое кромешное счастье, которое осознают только в великом горе.