Текст книги "Свет мой (СИ)"

Автор книги: Наталья Чернякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Глава 4

В феврале у моих пионеров-семиклассников намечался однодневный лыжный поход, посвященный Дню Советской армии и Военно-морского флота. Мероприятие мы запланировали ещё осенью на Совете дружины, и отказаться от его проведения было невозможно – дети не поймут.

Конечно, разные бывают пионерские дела: на выполнение некоторых сагитировать сложно, а от иных сам бы увильнул. Мне же после инцидента на лыжной базе совершенно не улыбалось снова наступать на те же грабли: как говорится, обжёгшись однажды на молоке, будешь дуть и на воду. Положение усугублялось тем, что с нами вызвались идти в поход великовозрастные любители лыжного спорта: Марат Хазаров, Игорь Швец, Шурик Огонёк и Дима Тарасов – весь цвет 10 а класса. Конечно, я была категорически против их участия в мероприятии. Но, боже мой, даже я – учительница с ангельским терпением уже не выносила каждодневных уговоров парней взять их с собой. Чем они только не клялись, что не обещали: сами-де не будут выпивать, ведь все поняли, осознали еще в ту, прошлую нашу поездку, и не позволят совершить такие безрассудные поступки молодому поколению – проследят, проконтролируют, проведут разъяснительную работу, голову оторвут, если что. И я сдалась.

Ребята, действительно, мне очень помогали в походе и словом, и делом. Все бы закончилось просто замечательно, если бы не снова это слово но. В общем, я растянула ногу, когда решила напоследок перед отъездом в Городок прокатиться с сопки. Надо сказать, на лыжах я стояла не очень ещё со школьных времен. Ну, не увлекали меня уроки лыжной подготовки, уж куда лучше легкая атлетика или игры в баскетбол и волейбол. Вот эта нелюбовь к лыжам и откликнулась спустя годы. Спускаясь с сопки, я не смогла сманеврировать, обойти одиночно растущий куст и ещё добавила скорости палками, в итоге – травма. Весело, однако, было лететь, чуть ли не кувыркаясь, с горы, хоть и совершенно некрутой. Ах, как стыдно! Самостоятельно передвигаться я не смогла, нога на глазах начала опухать, и наступать на нее стало невыносимо. Следом за мной с сопки спустился Шурик Огонёк.

– Как вы себя чувствуете? Очень больно? – спросил взволнованно парень.

– Больно, боюсь, не смогу идти.

Тут подъехал Игорь Швец и начал детально разбирать мой неудавшийся спуск:

– Зачем же вы еще палками добавляли скорость? Тормозить нужно было, и не ехать, откинувшись назад, а присесть немного – это обеспечило бы амортизацию на горках.

Я молчала, закрыв глаза, вступать в разговоры бесполезно и бессмысленно – все уже произошло, а на оправдания сил не было. Вдруг каким-то немыслимым образом я воспарила над землей. Открыв же глаза, увидела близко-близко лицо Шурика, его маленькую, милую родинку-точку над верхней губой. Это он, не говоря ни слова, подхватил меня на руки и понес по натоптанной снежной тропинке, а за нами потянулись и остальные. Так меня и несли по очереди Огонёк и Швец до автобуса три километра, благо, что я весила всего сорок три килограмма, а их рост и комплекция позволяли волочить на себе этот груз.

– Правда, хорошо, что нас взяли с собой? Оправдали же мы ваши надежды? – спросил меня на очередном занятии Шурик.

Мне же все больше и больше нравился этот паренек. На фоне моих местных знакомых, зачастую, инфантильных молодых людей, он казался целеустремленным, порядочным, мужественным, добрым, и, кажется, лишенным всяких недостатков. Мне с ним было тепло и интересно. Читал Шурик очень много, особенно его интересовала историческая и научная литература. Я старалась направить круг его интересов в несколько иное русло, объясняя, что наука может открыть тайны Вселенной, но научить человека жить и сделать счастливым она не в состоянии. Это подвластно только художественной литературе. Он старался выполнять мои пожелания, хотя откровенно не любил творчество Льва Толстого и часто об этом повторял.

– Шурик, если ты не понимаешь произведения классика, это не значит, что они плохи. Просто ты еще до них не дорос, – я задумалась, а потом продолжила: – Писатель признан миллионами, неужели ты никогда не войдешь в их число, не сможешь понять, что Толстой – сам по себе произведение. И жизнь вокруг, которую он наблюдал, перетекала в произведения. Нам нужно почитать его некоторые дневниковые записи, может, это поможет понять творческий замысел автора.

– Всё равно никогда не полюблю многословного Толстого. То ли дело Гоголь, одни только «Тарас Бульба» и «Вий» чего стоят. Вот где «краткость – сестра таланта». А правда, что Гоголь написал рецензию на чью – то книгу одним предложением? Ну, как там? «Эта книжечка вышла, стало быть, сидит же на белом свете и читатель его», – прозвучала цитата.

Вот так в спорах, ненавязчивых анализах произведений протекали наши занятия.

Конечно, я не строила никаких планов в отношении парня хотя бы потому, что была старше на пять лет, а главное, профессия не позволяла видеть в нем героя своего романа. Шурик же, я понимала, был близок к тому, чтобы раскрыть свои чувства. Он часто смотрел на меня так ласково, казалось, его глаза пытались что-то мне передать, объяснить. Неизменно в такие минуты я старалась отвести взгляд, не поддаваться его чарам. И все же, как не пыталась предотвратить всякие разговоры на темы, не относящиеся к учебе, ничего не вышло – и гром грянул. Да еще Восьмого Марта. В этот день я не поехала к родственникам в родной город, вдоволь повалялась в постели, надеясь к полудню отправиться в магазин, а потом – к своей подруге Ирине Петровой, с которой мы сдружились ещё на лыжной базе.

…Огонёк пришел с веточкой мимозы и купленными в соседнем магазине духами «Диалог», положил на стол и сказал:

– Я вас долго не задержу, пожалуйста, прошу, выслушайте меня.

И после долгой паузы прозвучало:

– Я люблю вас, – и твердо добавил: – Да, люблю. Говорю это потому, что боюсь: пройдет немного времени, и вы встретите кого-нибудь более достойного, выйдете замуж.

Я растерялась, замедлив с ответом:

– У меня другие цели, ничего похожего пока не планирую. За откровенность – спасибо, но должна напомнить, что годков-то мне намного больше, чем тебе. И потом, я – учительница, ты – ученик. Разные социальные роли. Давай все оставим, как есть. Окончишь школу, сам поймешь, насколько ошибался.

– Или вы поймете, насколько были не правы. Подумайте об этом.

Не говоря больше не слова, Огонёк быстро вышел из квартиры. И сказать-то в ответ нечего, вот так и сидела в одном положении минут пятнадцать, пока не вспомнила, что пора идти в гости.

Глава 5

У Ирины собралась довольно большая и разношерстная публика. Я не ожидала увидеть здесь местный бомонд, состоящий из секретаря райкома комсомола, директора краеведческого музея, инспектора ГОРНО, пары врачей, нескольких учителей нашей школы. Знала бы, что будет такая компания, не пошла бы: довольно стесненно чувствую себя с совершенно незнакомыми людьми. Вообще-то, Ирина говорила только о присутствии мужа и нескольких учительниц, наверное, чтобы не спугнуть меня – знала, что не люблю незнакомые компании. Особенно мне не хотелось общаться с местным секретарем райкома, считавшим себя, видимо, центром мироздания. Ирина, представив меня незнакомым персонам, ушла на кухню. Я же быстренько присоединилась к школьным учительницам, которые сидели несколько поодаль от местной элиты.

– Ну, как живёте, народ? – радостно поинтересовался секретарь райкома Свиридов, обращаясь к нам, учителям, пришедшим позже других.

– Хорошо, Сергей Сергеевич, а под вашим чутким руководством всё лучше, и лучше, – пустила леща биологиня Наташка Устинова, – всегда поддерживали и будем поддерживать вас.

– А что молчит Светлана? Вы всегда тихая, скромница? Не любят таких, как правило. Совсем на учительницу не похожа, – продолжил Свиридов, – обращаясь ко мне.

– Я думаю, вы ошибаетесь, – и прочла из Высоцкого:

Красивых любят чаще и прилежней,

Весёлых любят меньше, но быстрей,

И молчаливых любят, только реже,

Зато уж если любят, то сильней.

Затем продолжила:

– И на учительницу похожа. Да, ещё: скромность – замечательное качество. А о том, как мы живем, отвечу анекдотом…

Горбачев приехал в колхоз, шутит:

– Ну, как живёте, товарищи?

– Хорошо живем под вашим чутким руководством, – шутят в ответ колхозники… – Правда, похоже? – продолжила я.

Повисла тишина, а потом раздался визгливый глас Сергея Сергеевича:

– Смелая, да? Заговорили. Конечно, никто никого сейчас не боится, можно и анекдотик рассказать, покритиковать власть и посмеяться над ней.

– Вам что не понравилось? Анекдот? Да, это всегда было: чем хуже живет народ, тем больше анекдотов появляется. И заметьте – всё из жизни, – возмутилась я. – А насчет правды…Страна разваливается, сидит на талонной системе: 100 г. того, 200 г. этого, 1 ведро – в одни руки. Всё отлично? Ах, да, главное ведь – перестройка, гласность, ускорение, плюрализм мнений. Вот и перестраиваемся, ускоряемся, не боимся говорить о недостатках. Или вы против политики партии?

– Вы, уважаемая, неверно понимаете, что значит гласность. Завтра же ваше руководство проведет с вами соответствующую работу, уж я постараюсь. Будет вам веселая жизнь.

Инспектор ГОРОНО Нина, кажется, Степановна тоже в стороне не осталась:

– Выговор ей объявить, выговор, а еще комсомолка, учительница. Чему такая учительница научит? Идти против линии партии?!

«Так, – в душе, посмеиваясь, подумала я, – ещё один выговор – и выгонят с работы. Может, это и к лучшему. Не надо задумываться, как интереснее, толковее провести мероприятие, продуктивнее и плотнее урок. Не надо думать, что делать с Огоньком, Хазаровым, Швецем, другими милыми сердцу детками, в конце концов, со своей распрекрасной жизнью. В общем, за удовольствие работать в школе надо платить».

– Сергей Сергеевич, миленький, Нина Степановна, дорогая наша, давайте отмечать праздник, а Светлана молода еще, многого не понимает, это пройдет, образумится со временем, – проговорила Ирина.

Зазвучала музыка, и Наташка Устинова бросилась приглашать на танец Сергея Сергеевича. Все веселились, ни на минуту не оставляя Свиридова без внимания. Ирка бесконечно подкладывала ему салатики, ее муж Егор подливал то водку, то ликер, то ром, не знаю, кем принесенный дефицит (на спиртные напитки тоже была введена талонная система), медики – компаньоны наперебой ухаживали за именитым гостем. Ели, пили, танцевали. Часа через два я услышала коронную речь Свиридова, сказанную сильно заплетающимся языком:

– Короче, слушайте все новый анекдот: стоят Сталин с Молотовым на крыше мавзолея и принимают парад. Холодно.

– А что, товарищ Молотов, давайте по одной?

– Не смею отказаться, Иосиф Виссарионович!

Достают из-под полы бутылку «Московской», откупоривают.

Вдруг, откуда ни возьмись – пионеры с цветами. Один мальчик подбегает к Сталину, говорит:

– Пить вредно, товарищ Сталин! Это не по-пионерски!

– Откуда ты, мальчик? Как тебя зовут? – умилился Сталин.

– Да это Миша Горбачёв, из 4-а класса, – ответила за него одна девочка.

– Да ладно тебе, Рая, – засмущался юный герой…

– Что молчите, – продолжил первый секретарь, – не поняли что ли? Горбачёв с его женой все виноградники повырубили. Дармоеды! Что пьём? Гадость какую-то.

Все загудели, поддерживая мысли местного лидера комсомола. «Вот тебе и молодой коммунист – носитель идей партии и правительства. Перевёртыш, – подумала я. – Как там у Шекспира: «Грехи других судить вы так усердно рветесь, начните со своих и до чужих не доберётесь». И вскоре я ушла тихо, по-английски. Подальше, подальше от городской богемы.

Утро следующего весеннего дня радостным не казалось, несмотря на ласковое солнышко, веселую игру воробьев в лужах на дорогах, задорные крики детей в школе. Я не боялась последствий моих ироничных вчерашних высказываний. Нет. Напрягала сама ситуация: меня, взрослого человека, будут отчитывать за сказанную правду. Как говорится: «А судьи кто?» У Белинского, кажется, в каком-то произведении, есть такая мысль: мерзавцы всегда одерживают верх над порядочными людьми потому, что они обращаются с порядочными людьми как с мерзавцами, а порядочные люди обращаются с мерзавцами как с порядочными людьми.

Перед уроком в кабинет вошла Ирка и попыталась подбодрить, мол, все будет хорошо, Свиридова вроде бы уговорили не давать делу ход. Однако минут через тридцать после начала первого урока прибежала секретарша Аллочка, почему-то её так звали, несмотря на пятидесятилетний возраст, и пригласила в кабинет директора. Подозревая, что разговор затянется, я дала детям задания для самостоятельной работы в классе и дома.

Василий Иванович был настроен решительно и начал отчитывать с порога – я плохо справляюсь со своими обязанностями, припомнил при этом инцидент на базе, я не умею себя вести в компании высокопоставленных товарищей, не правильно понимаю политику партии. Но он постарается эту проблему решить, дав мне ещё одно поручение – проводить по вторникам часы политинформации для работников школы. И это не всё. Я должна немедленно извиниться за хамское поведение перед Сергеем Сергеевичем, позвонив ему в райком комсомола.

– Не буду! – твердо сказала я и повторила: – Не буду!

– Послушай, Светлана Владимировна, у тебя вся жизнь впереди, зачем тебе лишние проблемы? Извинись, и всё будет хорошо. Нельзя так себя вести.

– Нет, своей вины я не чувствую, извиняться не стану. А вообще, нужно написать в крайком комсомола. Пусть разберутся в этой ситуации, дадут оценку моим действиям и действиям Свиридова, – ответила я и поняла, что не смогу удержать подступающие от обиды слезы. Развернулась и выскочила из кабинета, услышав в коридоре жестко сказанное: «Вернись!»

Я забежала в пионерскую комнату, упала на первый попавшийся стул, стоящий у двери, и расплакалась. Рыдала до тех пор, пока не услышала тихое: «Что случилось?» Подняв глаза, как в тумане, рассмотрела Огонька. Оказывается, плача, не услышала, когда он зашел. Всхлипывая, ответила: «Ничего страшного». Шурик подошел ближе и нежно погладил по голове: «Не плачь, маленькая. Все пройдет». Обнял и прижал к своей груди. Так мы и сидели: ещё плачущая я, и он, казавшийся мне в тот момент таким взрослым, таким близким, самым родным, самым понимающим человеком. Наше невероятное единение душ прервал окрик директора:

– Я за тебя, Чередниченко, вынужден был извиняться перед Сергеем Сергеевичем. А что здесь происходит? Ты его соблазняешь что ли?! Теперь я понимаю, почему дети на базе напились.

Сил оправдываться не было. И вдруг я услышала от Огонька:

– Как вы смеете так разговаривать с учителем? Во-первых, никого она не соблазняет: мне в январе исполнилось восемнадцать лет, во-вторых, о прошедшем инциденте в лесу всё давно выяснили. Вы прекрасно знаете, что Светлана Владимировна в тех событиях не виновата.

– Достаточно, товарищ адвокат, завтра мать в школу. Я ясно выразился?

– Так точно, – ответил мой защитник.

После того, как нас оставил директор, я попросила Шурика уйти, дабы собраться с мыслями.

– Не волнуйтесь, Светлана Владимировна, всё будет хорошо, – обнадёжил парень. Эту же фразу он повторит утром следующего дня перед началом уроков.

Я прекрасно понимала, что хорошо уже никогда не будет. Мне нравилась моя профессия, я любила детей, кажется, они мне отвечали тем же, вполне устраивал педагогический коллектив. Но было одно но. Здесь, вероятно, мне больше не работать. Не дадут. Постоянно бороться с ветряными мельницами в лице вышестоящих органов, доказывать, что стараюсь качественно работать и выполнять все требования, инструкции руководства, доказывать, что вправе иметь свое мнение – не для меня, это, похоже, бессмысленно.

Знала бы я, что пройдет немного времени, и тот же комсомол накроется медным тазом. А компартия будет долгое время ассоциироваться с демагогией, двурушничеством, коррупцией. Особенно её будут клеймить позором вчерашние партийные руководители, переквалифицировавшиеся вдруг в крутых бизнесменов. Это они, пользуясь ослаблением контроля над экономикой, превратят государственную собственность в акционерную. Прихватят, отожмут, что смогут. Но это будет позже.

Сегодня же я находилась, как мне казалось, в безнадёжном положении. Что делать? Писать заявление об уходе? Когда я посмеивалась над своими возможными выговорами, вероятностью оказаться за дверями школы, понимала, все равно не выгонят и не отпустят. Три года я обязана отработать, за это время из меня должны сделать настоящего учителя, если понадобится, будут воспитывать, учить и направлять. Оставался один крайний выход, чтобы уйти из этой школы и уехать из города – замужество. Фиктивное. Но с кем заключить договор? Из друзей у меня только Славка, Витька и Сашка. Первый скоро женится, Виктор не вариант – законопослушный гражданин, всегда правильный до занудства, несомненно, потребует: если брак, значит настоящий, без сносок. А я этого не хочу. Всегда Витьку видела только другом: и в одной песочнице, и за одной партой, и рядом на просмотре очередного фильма в кинотеатре «Спутник». Саня Широков – тоже одноклассник, когда-то в детстве я была в него влюблена, думаю, без ответа. Со временем чувства, которые остались без взаимности, прошли, и воспринимала я Широкова только как друга.

В отличие от Виктора Саня в школьные годы славился авантюрным характером, однако его очень изменило военное училище. При встречах со мной он был таким скромным, спокойным и романтичным.

Хорошо, как он сможет своим однополчанам объяснить мое отсутствие в гарнизоне, если, конечно, согласится на такой шаг? Я же в его Красноярск не поеду? «Ладно, об этом я подумаю завтра», – решила я, как Скарлетт О'Хара.

Так и не выстроив почти за сутки линию защиты, я пришла на работу. И снова дежавю: Аллочка на первом уроке, приглашение к Коневу. Как и ожидалось, в директорской светелке сидели Василий Иванович и мать Шурика Светлана Михайловна. Поздоровавшись, я стояла, как провинившаяся двоечница. Или, может, как стойкий оловянный солдатик?

– Мы решили вначале поговорить без Саши Огонька, – произнес директор.

– Что вы хотите от меня услышать? – спросила я.

– Какие у вас отношения с Александром? – продолжил Конев.

– Я занимаюсь с ним дополнительно русским языком и литературой.

– Только то? – с сомнением спросил самый главный учитель школы.

– Только. Это всё? – в тон ему ответила я.

– Что вы себе позволяете, Светлана Владимировна? – директор был не на шутку разозлён.

– Вы же знаете, что я не обманываю.

– Хорошо, как вы к нему относитесь? – конкретизировал вопрос Василий Иванович.

Какой глупый вопрос. Конев, наверное, хочет услышать от меня признание в любви к Шурику?

– Положительно. Я глубоко уважаю Огонька как ученика и как человека. – Моя свободолюбивая натура уже не выдерживала этот унизительный допрос. – Если это всё, я могу идти не урок?

Тут вступила в разговор Светлана Михайловна:

– Василий Иванович, дорогой, я же уже сказала, что у меня нет претензий к учительнице. Она много занимается с Шуриком. Сын лучше успевает по гуманитарным дисциплинам, если сравнивать с прошлым годом, чаще сидит за учебниками, это здорово. Я думаю, причин для беспокойства нет. Остальные вопросы мы решим с сыном самостоятельно. Наверное, Светлану Владимировну следует отпустить, тем более у нее урок.

С разрешения директора я покинула кабинет. Через десять минут закончился урок, и я очень удивилась, увидев на пороге своего кабинета мать Огонька. На этот раз она вела себя не столь миролюбиво, как у директора.

– Светлана Владимировна, я вам очень благодарна за ваши занятия с Шуриком, тем более бесплатные, однако меня тревожит его отношение к вам. Вчера мы с ним долго разговаривали. Сын признался, что любит вас, но поверьте, это только увлечение, не более. Шурик весь прошлый год встречался с Наташей, одноклассницей, очень хорошей девочкой из прекрасной семьи, и тоже, кажется, любил ее. Пока не появились вы. Светлана Владимировна, у сына планов громадьё. Пожалуйста, не отвлекайте его, все равно ничего не получится, все это пустое. У каждого из вас своя дорога, вот и идите каждый по своей.

– Светлана Михайловна, уверяю вас, я думаю так же. Не стоит беспокоиться о том, чего нет и никогда не будет.

– Рада, дорогая, что мы поняли друг друга, – сказала Огонёк и немедленно ретировалась.

После этого разговора я тяжело приходила в себя. «Всё, – решила я, – на этом закончим. Придет на занятие, я объясню, что больше уроков у него проводить не буду». Обидно все же: ничего не было, а страсти уже нешуточные горят. Как все это унизительно и стыдно.

Вечером того же дня на урок пришёл сам герой скандала. С порога я заявила Огоньку, что занятий больше не будет.

– Что произошло? Это из-за вчерашнего? Вам директор запретил? Нет? Мама чего-то наговорила? Тоже нет? Что же тогда?

– Я просто ничего не успеваю. Скоро окончание четверти, подготовка к контрольным, конец года, итоговый пионерский сбор, соревнования, праздники и всё такое. – Я не знала, что ещё придумать.

– Скажите ещё, выпускной вечер. Значит, всё-таки испугали вас. Хорошо, заниматься не будем, однако это не отменит моего отношения к вам. Подожду окончания учебного года.

– Шурик, это ничего не даст. Я же тебе всё сказала еще восьмого марта.

– О да, аргумент – разное социальное положение весом, а еще весомее, что ты старше меня.

– На пять лет. Это не мало. Пойми, я для тебя – всего лишь увлечение, виной всему твои бушующие гормоны и так далее. Очень хорошо это понимаю. И тебе нужно понять.

– С чего ты взяла? А, ну да, маменька постаралась, внушать она умеет. Прямо слышу ее интонацию. Наверное, Наташку Горохову припомнила. Только мы расстались с ней до твоего приезда, вообще были только друзьями, ничего серьёзного. И да, ещё: я понял, ты ко мне не равнодушна.

– Говори уважительно о маме. И хватит, что за детский сад? Я сказала тебе уже, у нас ничего не может быть.

Он громко вздохнул и, помолчав минуту, продолжил:

– Как же это больно – любить. Послушай, у нас все ещё впереди. Я умею ждать. Главное, чтобы ты не сделала того, что трудно будет исправить. До свидания, Светлана Владимировна. Поговорим после выпускного вечера.