Текст книги "Полуночное танго"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– Мне утром на работу. Нет, нельзя мне остаться, – решительно отказалась Марьяна.

– Да в вашей Дорофеевке все как на подбор богатыри. Для них медпункт скорее клубом служит, так сказать, источником информации. Так что спокойно можешь сделать себе выходной.

– Нет, Петр Степанович, спасибо вам. Я лучше завтра к Ларисе забегу.

– Дело хозяйское. Елизавете Васильевне скажи: все в полном порядке будет. Только придется Ларисе Фоминичне у нас недельки две погостить. А вы в милицию заявили? – спросил Петр Степанович, почему-то обращаясь к Плетневу.

Марьяна растерянно покачала головой.

– Пока нет, – отозвался Плетнев. – Но надо обязательно заявить.

– Да толку с них… Вон мою моторку уже вторую неделю разыскивают. Ладно, домой езжайте – уже светать начинает. Я сам сообщу: начальник милиции – мой сосед.

К станице они подъезжали на рассвете. На повороте из-за Колодезного бугра брызнула малиновая заря, растеклась по серебрящейся легкой рябью реке, полыхнула по темным окнам спящих домов.

«Михаил собирался на рассвете на шлях выйти, – вдруг вспомнил Плетнев. – Что-то не попался он нам по дороге. Может, проспал».

Внезапно его полоснула страшная мысль: а что, если в Ларису Фоминичну стрелял Михаил? На какое-то мгновение он разжал лежавшие на руле руки, и машина, вильнув, подпрыгнула на ухабе. Нет, нет, нельзя подозревать человека в преступлении по одной только причине, что много лет назад он совершил нечто подобное.

– Брат у вас был, – утвердительно сказала Марьяна. – Он не сказал, куда после собирается?

– Я ночевать его оставлял, – оправдывающимся тоном сказал Плетнев. – Отказался. Кого-то ему проведать было нужно.

– Вы меня к дому не везите – я дворами пройду, – сказала Марьяна. – Меня станичные собаки признают. – Она попыталась ему улыбнуться. – Здесь я и слезу.

Плетнев видел, как Марьяна спускалась к дому сперва проулком, потом через двор Даниловны. Свою калитку открыла не сразу – постояла с полминуты, как бы собираясь с силами, потом быстро нырнула под купы буйно разросшихся деревьев.

«Надо было задержать Михаила, расспросить про житье-бытье, – сокрушался Плетнев. – Загадочный он человек… Я ведь и по сей день не знаю, чем он живет, дышит. А надо бы, надо мне это знать. С другой стороны, попробуй выпытай у него хоть что-то – с детства скрытностью отличался. А тут еще меня не то стесняется, не то вовсе чужаком считает. И все-таки я мог, мог удержать его. Вспомнили бы мать, детство… Я ж сунул ему десятку – и с концами…»

* * *

Лиза сидела за столом под старой раскидистой вишней. Плетнев очень хорошо помнил это могучее дерево, со ствола которого по весне свисали темно-янтарные сосульки древесного клея, которым он так любил лакомиться в детстве. Она резала яблоки, аккуратно раскладывая их прямо на железной крыше погреба. Плетнев молча сел напротив, так же молча положил перед ней сборник своих киноповестей с его фотографией чуть ли не институтских времен. И только потом спохватился, что выбрал для этого не совсем подходящее время.

Лиза посмотрела на него обрадованно и с благодарностью.

– Спасибо… А я, как видишь, не могу сидеть сложа руки. Может, вам… нет, конечно, тебе с Марьяной поговорить нужно? Она в медпункте.

– Мы с ней за ночь наговорились. А с тобой еще и двух слов сказать не успели. Лиза, скажи мне, это правда, что у Марьяны должен был быть ребенок от Михаила?

Лиза нагнулась к корзинке за яблоком, и Плетнев не видел выражения ее лица. Когда она распрямилась, лицо было спокойно, даже бесстрастно.

– Правда. Мать уговорила Марьяну избавиться от ребенка. Бабушка против была. Бабушка до самой смерти жалела, что не настояла на своем. Ты только сейчас узнал об этом?

– Нет, я и тогда слышал. Но как-то значения не придал. А теперь стал прокручивать в голове Михаилову жизнь, и жалко мне его стало. А еще тревожно за него. Судя по всему, неприкаянный он человек. Видно, по-настоящему любил Марьяну, да только разлучили их. Правда, с тех пор столько воды утекло.

– Время здесь ни при чем.

– Думаешь, они с Марьяной до сих пор друг друга любят?

Лиза бросила нож в корзинку с яблоками, вытерла руки тряпкой. Она смотрела на Плетнева удивленно и слегка растерянно.

– Этого я не знаю. Могу только предполагать. Мне кажется, они часто видятся.

– Значит, как говорится, старая любовь не ржавеет.

И снова Плетнев почувствовал на себе все тот же удивленный и растерянный Лизин взгляд.

– Кто же все-таки мог стрелять в твою мать? Ее в станице все уважают, даже немного побаиваются: она такая строгая и неприступная. Не обижайся, Лиза, но она, мне кажется, несколько суховата.

– Я это знаю. – Лиза спокойно кивнула.

– Да, кстати, хирург сказал, пуля должна быть в комнате. Вы не находили ее?

– Мы ее не искали.

Плетнев услышал, как у калитки остановилась машина, увидел двух милиционеров, неторопливо идущих к дому. Рядом с ними семенила запыхавшаяся Марьяна в белом накрахмаленном халате.

Со стороны улицы у забора уже маячила круглая, словно подсолнух, голова Саранчихи, к которой вскоре присоединилось несколько таких же любопытных станичных баб.

– Да, прямо скажем, поганое дельце, – изрек пожилой майор, расположившись со своим коллегой после осмотра дома и сада за столиком под вишней. – Сюда бы не мешало эксперта из города. Да ведь не пришлют. Вот и крутись тут со своими ограниченными возможностями: ни лаборатории, ни навыков. Привыкли мы тут с пьяницами и прочими бузотерами воевать. Эх, ну надо же такому случиться! – Майор сокрушенно крякнул. – Ну ладно, была не была. Может, подозреваете кого-либо? Может, пострадавшей кто-то угрожал или, как говорится, зуб на нее имел?

Плетнев усмехнулся наивности майора, задающего явно непрофессиональные вопросы.

– Маму в станице уважают, – ответила Лиза. – На последнем родительском собрании все в один голос уговаривали ее повременить с уходом на пенсию, хотя по возрасту ей давным-давно пора.

– Ну… а может, с ней какие-то давние счеты сводили? Знаете, как оно бывает: тянется ниточка из прошлого, а потом вдруг оказывается, что это не ниточка, а бикфордов шнур. Ладно, вы тут подумайте, а я еще пострадавшую расспрошу, когда Степаныч допустит к ней нашего брата. А пульку-то все-таки хорошо бы найти. Куда она могла запропаститься? Вроде бы щелей в полу нету. И хорошо, если бы вы вспомнили, на ком из гостей были резиновые сапоги сорок четвертого размера. Эх, пульку бы, пульку найти…

… – У тебя сегодня нет вызовов? – спросила Лиза у Марьяны, когда милицейский «газик» отъехал от калитки. – Я хотела после обеда к маме съездить. Сашка Саранцев вызвался подвезти на молоковозе.

– Я сегодня за медикаментами собиралась. Заодно и к Ларе зайду. Ты уж теперь не бросай дом. Домовладелица.

Лиза словно не заметила явной подковырки.

– Ты же обычно по четвергам за медикаментами ездишь. И с утра.

– Ильинична звонила, велела, чтоб я сегодня приехала, – пояснила Марьяна. – Она с завтрашнего дня на ревизию закрывается.

– Тогда я завтра маму проведаю, – сказала Лиза. – Туда подвезет кто-нибудь, а назад сама дойду.

– Может, проводите до медпункта, Сергей Михайлович? – поднимаясь со скамейки, спросила Марьяна. – Конечно, если хотите, оставайтесь с Лизочкой. – Она улыбнулась. – Просто я думала, нам с вами по пути.

Она кокетливо поправила сбившуюся косынку. Когда они вышли за калитку, сказала тихо и совсем другим голосом:

– Ваш брат у Саранцевых сегодня ночевал. К Сашке среди ночи ввалился – весь в глине и здорово выпивши. Уже после того, как в Ларису стреляли. Сашка прибежал за мной, когда я медпункт открывала. Насилу, говорит, утра дождались. Пить ему ни грамма нельзя с таким сердцем.

– Он у них?

– Обещал меня дождаться. Я его на моторке до райцентра подброшу.

– Мне нужно с ним поговорить. Я…

– Я сама поговорю, – перебила его Марьяна. – Вы человек… хоть и не чужой, а все-таки пришлый. Извините, если обидела, да только сейчас не до обид.

– Интересно, по какому такому праву вы все на себя берете? – Плетнев поймал себя на том, что его задело слово «пришлый». – Вам он ни кум, ни сват…

– У меня на него свои права. Ясно? И я никому их уступать не собираюсь. А вы… вы к нему настороженно относитесь – я это всей кожей чувствую. Ну и что, если человек в тюрьме срок отсидел?

– Ничего, разумеется, однако ж…

– Вот видите. Нет, к Михаилу я вас не пущу, так и знайте. Даже если бы он в Ларку и стрелял, я бы сроду никому про это не сказала. Ни под какой пыткой. Ларка еще не того заслуживает.

Плетнев удивленно посмотрел на Марьяну. Она улыбалась как ни в чем не бывало. Будто не она, а кто-то другой только что произнес эти чудовищные слова.

* * *

«Нужно Алене дать весточку, – размышлял Плетнев, поднимаясь по ветхим ступенькам к себе. – Она думает, я над заявкой потею, пытаясь втиснуть гибкие творческие идеи в негнущиеся рамки кинопроизводства, а я тут сам в такие рамки попал!.. Да нет, Михаил скорее всего и ни при чем, однако тот майор недаром спрашивал про какой-то зуб. Если принять во внимание, что здесь все и всё друг про друга знают, нетрудно вспомнить, что у Мишки есть причина иметь зуб на Ларису Фоминичну. Это и Марьяна подтвердила. Ишь как она ее полоснула! Мишка, Мишка, неужели ты мог?.. Нужно что-то предпринять, не то наша славная районная милиция таких дров наломает! Тем более что тень в первую очередь падает на тех, кто побывал в местах не столь отдаленных. Черт побери, еще не хватало иметь в анкете брата-уголовника!»

Как жаль, что рядом нет Алены, с ее непоколебимой логикой, с ее иронией, трезвым, спокойным взглядом на жизнь.

Надо бы отправить ей в Дубулты телеграмму. Такую, например: «Творю, скучаю, нет мне без вас жизни».

Алена была умной женщиной, и Плетнев, оглядываясь на прошлое, подчас думал о том, что с женой ему крупно повезло. Без Алены он вряд ли бы достиг того, чего все-таки достиг.

Учились в одном институте, он – робкий, застенчивый деревенский парень, она – красивая, привлекательная, уверенная в себе. Уже на втором курсе Алена снималась в кино, давала интервью прессе. Его же путь к успеху был ухабистым и далеко не прямым. Да что сейчас вспоминать об этом! Вытянул, одолел заслоны, попал, что называется, в обойму. Алене спасибо за преданность, веру в его талант, наконец, за крепкую бескорыстную поддержку Плетнева со стороны ее знаменитого отца.

Алена уже давно не снималась в кино, хотя как дочь известного кинорежиссера и жена далеко небезызвестного сценариста могла рассчитывать на хорошие роли.

– Или кино, или семья, – заявила как-то Алена, вернувшись из очередной длительной киноэкспедиции. – Тем более что Джульетты Мазины из меня не получилось. Прощайте, вы, девичьи сладкие мечты! Дом, милый дом…

Плетнев был очень благодарен жене за ее мужественное решение.

«Вот только выясню, причастен ли к преступлению Михаил, и сразу махну к ним, – пообещал он себе. – Заявку, в конце концов, и в Дубултах можно написать… А Лиза какая-то холодная, слишком уж бесстрастная, – ни с того ни с сего подумал он. – Может, она хорошо освоила приемы аутогенной тренировки? Нет, дело скорее всего в том, что Лиза очень скрытная. И каждое слово у нее на вес золота. Удивительный типаж. Хотя нет, почему удивительный? Лиза – тип русской женщины, сложившийся не за одно столетие. Где, как не в глухой провинции, сохраниться этому интересному, в настоящее время уже немногочисленному племени людей, бескорыстно вкладывающих в любимое дело душу, силы, умение и получающих от этого истинное удовлетворение?»

* * *

Под вечер Плетнева снова потянуло к Царьковым.

Лизу он нашел в огороде. Босая, в коротеньком, почти детском платьице она собирала в корзинку огурцы.

– Сейчас угощу тебя чаем. С вишнями, – сказала Лиза в ответ на его извинения по случаю внезапного вторжения.

Он шел за ней следом с корзинкой в руке, лавируя между намертво сцепившихся чубуками могучих виноградных кустов. Лиза шла легкой походкой, наклоняясь под низко нависшими плетьми винограда. Она казалась ему совсем девочкой.

– Я сегодня всю ночь не спала, – рассказывала Лиза, накрывая на стол под старой вишней. – Сперва, после поминок, мы все никак разойтись не могли, а после этого выстрела мне вдруг так страшно сделалось!.. Когда Марьяна вернулась из райцентра, я немного успокоилась, даже задремала. А она все утро под окнами бродила, вздыхала.

– Есть от чего вздыхать. Вот ты, Лиза, молодцом держишься. Я к тебе за поддержкой пришел. Возле тебя спокойно, так безгрешно на душе.

Лиза потолкла в больших глиняных кружках вишни, которые срывала с веток над головой, потом засыпала их сахаром и залила крепким чаем. Когда она протягивала Плетневу через стол кружку, ему показалось, будто она хочет что-то сказать… Но она так ничего и не сказала. Ему же почему-то сделалось удивительно легко. На него снизошло умиротворение, ни о чем на свете не хотелось думать.

– Ты колдунья, Лиза, – сказал он. – Наколдуй мне, чтоб я снова в детстве очутился. Со всеми его ощущениями, запахами, восторгами. Наколдуй! Я последнее время совсем свое детство забыл.

– Ты неправду говоришь. Забыть можно все, кроме детства и…

Она вдруг смутилась, прижала к щекам ладони и опустила глаза.

– А ты, Лиза, помнишь свое детство? Кстати, почему ты не осталась работать в городе?

– Как бы тебе объяснить?.. Дело в том, что тут я могу быть сама собой. Тут мне притворяться не нужно – ни перед собой, ни перед другими. А это ведь так важно – не притворяться. Правда?

– Наверное. Ты на самом деле очень органично вписываешься в окружающую среду.

– Ты, между прочим, тоже.

– Спасибо за комплимент.

Плетнев усмехнулся. Он вспомнил вдруг, каких усилий ему стоило изжить провинциальные манеры, избавиться от мягкого, так заметного в столице южного говора. Теперь, кажется, он обрел и раскованность, и столь необходимую ему легкую небрежность в общении с людьми. Лиза же, оказывается, считает иначе. Неужели она права?

– Марьяна меня явно недолюбливает. И наверняка не доверяет мне, – вдруг поделился он своими соображениями с Лизой.

– Не обращай на нее внимания. Она другой раз такое начинает нести…

– Да, экстравагантная особа, эта Марьяна, ничего не скажешь. Еще хороша собой, на язык резка, и душа у нее…

– Душа у нее отзывчивая, – подхватила Лиза. – Только иногда на нее такое находит – хоть беги.

– Но ты, я вижу, все готова простить. Скажи мне честно, Лиза, тебе легко дается всепрощение или ты долго вырабатывала в себе это свойство?

Лиза молчала. Она напряженно щурила свои слегка раскосые, как у всех Царьковых, глаза.

«Красива, но чего-то в ней не хватает, – размышлял Плетнев. – Чего же? Может, женственности? Да нет, это в ней есть. Ей бы чуть-чуть наигранности, кокетства… Хотя пускай остается такой, какая есть. Она не играет в искренность – она такая на самом деле. С ней необычно, за нее тревожно. Конечно же, Лиза – сверхранимое и сверхчуткое существо, хотя пытается скрыть это всеми силами. Впервые за много лет встречаю женщину, не желающую выглядеть лучше, чем она есть на самом деле. Ни внешне, ни…»

– Мне Люду жаль, – вдруг сказала Лиза, положив на стол крупные руки. – Обидела ее бабушка тем, что дом мне завещала. Я говорила бабушке – Люда тоже в этом доме выросла.

– Вы с ней слишком разные, чтоб ужиться под одной крышей.

– Раньше уживались. Даже любили друг друга. Я ее когда-то очень крепко любила.

Плетнев припомнил, как маленькая Лиза пасла коз за свою старшую сестру, косила траву для коровы, хотя мать строго-настрого запрещала ей брать в руки косу. Люда всегда относилась к младшей сестренке со снисходительным превосходством, при посторонних называла «моя лапочка», «киска», иногда расчесывала свалявшиеся от речной воды длинные, похожие на сноп перезревшей ржи Лизины волосы. А то вдруг ни с того ни с сего гнала ее от себя, топала ногами, дразнила «выродком» и «поганкой». Лиза, захлебываясь рыданиями, забивалась в дальний угол сада или на полати. В ответ на упреки домашних Люда дерзко улыбалась.

– По-моему, Люда тебя с детства ревновала. И к бабушке, и к Марьяне. Может, даже к матери.

– Ты прав. Но у нас в роду все ревнивые. Это плохо, да?

– По-моему, это ужасно. Как выражается Чебаков, «страсти под соломенной крышей».

Оба разом улыбнулись, и Плетнев почувствовал, что Лиза стала ему еще ближе.

Ее лицо посерьезнело, будто по нему пробежала тень.

– Люда в райцентр переехала после того, как ее сын в реке утонул, – шепотом сказала она.

– У Люды был сын?

– Да. Они три года с Сашкой Саранцевым прожили. Потом она от него ушла. И Вовку забрала. Люда Вовку по-сумасшедшему любила, каждой шалости потакала, сроду руки на него не подняла. Вовка капризный рос, самовольный. А вообще-то добрый был парнишка, умненький. Упал с моторки в паводок. Сам завел и на середину реки выехал. Люда с Марьяной в тот день ко мне в гости поехали. Обе веселые были, довольные – обнов в городе понакупили. Это мама недоглядела, хотя и выходная была. А вообще-то за Вовкой невозможно доглядеть было… Бабушка в тот день ушла в Заплавы куличи святить. Хотела Вовку с собой взять, но мама не позволила ребенка по церквям таскать.

– Да, жестокая рука у нашей хозяйки-судьбы. И что, Люда с тех пор так и живет одна?

По Лизиному лицу все время скользили блики пробивающегося сквозь листву закатного солнца, и Плетневу казалось, будто оно постоянно меняет выражение.

– Мы… я к себе ее звала. Одно время она засобиралась было, потом неожиданно замуж вышла. Но теперь снова одна. Знаешь, мне иной раз кажется, Люда сама не ведает, что ей нужно. Шарахается из стороны в сторону.

– Михаил сказал, она деньги любит.

– Может, и так. Ей кажется, будь у нее деньги, жизнь бы по-другому сложилась. Наивная, как ребенок пятилетний. – А ты, Лиза, разве не наивная? Ну хорошо, хорошо, не стану тебя на чистую воду выводить. Ты мне лучше откровенно скажи: кто мог стрелять в Ларису Фоминичну? Ведь не Михаил же?

– Нет, только не он. – Она сказала это чересчур поспешно. – Нет, нет, это не он! Такая развязка была бы слишком примитивной. Тебе еще чаю? Только не уходи, ладно? Я сегодня такая счастливая, что даже совестно признаться.

«Она вся будто простым карандашом нарисована, – подумал Плетнев. – Нет, скорее углем: тень, свет, снова тень… Правда, света гораздо больше, чем тени. Не света, а лучистого сияния».

– Лиза, ты идеалистка. Тебе, наверное, уже говорили об этом?

– Говорили. Но не в этом дело. Знаешь, почему я не осталась после института в городе?

Плетневу почудился в Лизиных глазах лукавый задор. А может, все дело в этих неугомонных солнечных бликах?..

Она не стала ждать его встречного «почему». Сказала просто, не отводя взгляда:

– Потому что здесь я к тебе ближе всего. Прости, что выражаю свои чувства так несовременно…

* * *

– Фоминична говорит: полегчало ей, – рассказывала зашедшая прибраться Даниловна. – Боли к вечеру стихли, кушать попросила. Ну и слава Богу! А милиционеры-то у Людки и спрашивают, когда она домой пришла. Да она еще по-светлому из станицы вышла. Я за телкой ходила, когда они с Шуркой Фроловым у родников мне встретились. Чуть ли не бегом бежали. А Шурку допросить не могут – со вчерашнего дня не просыхает.

– Небось это все Раисины сведения, – усмехнулся Плетнев.

– Да нет. – Даниловна махнула рукой. – Стала бы я эту балаболку слушать. Мне племяш рассказал, Дунин сын. Ты должен помнить его – Дуня в вашей школе техничкой работала, а он на два класса тебя моложе. Он на Нюрке Самохиной женат. Нюркин отец в милиции работает. От него он все и узнал.

– А что еще ваш племяш рассказывал?

Даниловна внезапно перешла на шепот:

– Еще он сказывал, что Михаила тоже расспросить хотели, где был да что видел, а он будто в воду канул. Я сама видела, как они в обед с Марьяной к моторке шли. Чтоб в райцентр ехать. Но его в райцентре никто не видел.

Плетнев насторожился.

– Ну да! Быть того не может. А что Марьяна говорит?

– Она сказывает, Михаил вроде бы попросился у нефтебазы его высадить. Увидел, что там лесхозовская машина заправляется, и решил, чем на перекладных добираться, лучше прямо к дому – их хозяйство с лесхозом в одном поселке. Милиция звонила туда – нету его.

– Как же так? Куда от мог запропаститься? – заволновался Плетнев.

– Господь его знает.

– Но он же засобирался еще на рассвете к себе выехать.

– Мало ль что собирался. Мог дружков каких встретить. Ты ж небось денег ему отвалил.

– Было дело…

– Ну вот, выходит, сам Бог велел загулять. Тьфу, окаянный, опять отвязался. Ошейник, разбойник, расстегивать научился. У Саранцевых Сильва гуляет – теперь до рассвета в лопухах будут гавкать. – Даниловна резво выскочила на крыльцо. – Пират, Пират, поди сюда, негодяй…

«Итак, брата хочет допросить милиция, – думал Плетнев. – Допрыгался. Еще бы. Здесь не то, что в городе, – здесь все на виду. А он, дурак, вместо того, чтобы чистосердечно рассказать, что хотел навестить ночью свою возлюбленную, взял да смылся с глаз долой, тем самым еще больше насторожив милицию. Если только не сам стрелял из ружья. Если не стрелял… если… Ну да, тогда он мог видеть, как кто-то другой стрелял. Наверное, спрятался в саду и ждал, когда погаснет во всех окнах свет, чтобы пробраться в комнату к Марьяне. Но до того, как он успел это сделать, прогремел выстрел…»

Плетнев схватился за телефон. Нужно позвонить в милицию и высказать им это соображение. Конечно же, Михаил не совершал преступления, но он мог видеть… А если он что-то видел и про это знали, он стал опасен для того, кто стрелял. Но как преступник смог разглядеть в темноте, что в саду кто-то есть? Правда, Марьяна наверняка знала, что Михаил придет ее проведать. Может, они даже условились о свидании во время поминок. Тогда, значит, Марьяна… А ведь как раз Марьяна не позволила ему увидеться с братом. Самым решительным образом этому воспротивилась. Она сама повезла Михаила на моторке в райцентр и могла по дороге…

«Ишь, до чего додумался, – осадил сам себя Плетнев. – Ну да, Марьяна очень смахивает на умного, коварного убийцу из кинобоевиков. Черное сердце под белым халатом. Не хватало еще поделиться этой бредовой идеей с тем простодушным майором».

Плетнев положил трубку на место. Уж лучше съездить в райцентр самому, а заодно и в охотничье хозяйство. Поговорить с друзьями Михаила, то бишь с собутыльниками. Только вряд ли это что-либо даст.

Он глянул на часы – половина третьего. Еще не поздно. Заодно Лизу подвезет. Почему-то сегодня он так и не зашел к ней, хотя с самого утра порывался. Даже купаться пошел дальним переулком, точно опасаясь встречи с ней.

– Доброго здоровья, Михалыч. Да вы лучше задком выезжайте, не то еще крыло об дерево поцарапаете. Сейчас я вам ворота придержу.

Саранцев кинул на дорогу тяжелый ржавый якорь и придержал ворота, пока Плетнев выезжал на улицу.

– Спасибо, Саранчик! – крикнул Плетнев, приоткрыв дверцу.

Сашка помахал ему рукой и, подхватив якорь, зашагал вдоль забора, подымая пыль резиновыми сапогами.

Лиза радостно улыбнулась Плетневу.

– Я сейчас! – крикнула она и бегом бросилась в дом.

Марьяна поздоровалась сухо, натянуто, глянула на Плетнева сердито и в то же время озабоченно. Он даже не осмелился спросить у нее про брата, хотя до этого собирался, и молчал, поглядывая на дверь дома, откуда должна была выйти Лиза.

Но Лиза вышла через погреб, неся в руке корзинку с вишнями и сливами.

– На всю больницу, что ли, набрала? – проворчала Марьяна. – По-темному не шляйся. Мало ли что.

– Не волнуйтесь, я и назад ее привезу, – пообещал Плетнев. – У меня тоже есть в райцентре дело.

Уже в машине он пояснил Лизе:

– Хочу поговорить с начальником милиции по поводу Михаила. Надо же – улетучился в самый неподходящий момент.

– Скорей всего испугался, что могут во второй раз его в одних и тех же грехах обвинить.

– Ты случайно не знаешь подробностей той давнишней истории? – поинтересовался Плетнев.

– Только с чужих слов. Вроде бы пьяные они все были – и Галина, и ее хахаль, Васька Бурков. Прости за грубое слово. – Лиза улыбнулась весело, вовсе не виновато. – Мы тут привыкли по-простому изъясняться. Михаил, как говорят, за своими пожитками пришел – они с Галиной год под одной крышей прожили. Его усадили за стол, налили какой-то пакости. Ну а потом вроде бы Васька приревновал свою подругу к бывшему полюбовнику, схватил в сенях Михаилову двустволку – тот с охоты, что ли, шел – и хотел в него дробь всадить. А Михаил вырвал ее из Васькиных рук и угостил Галину. Они оба так на суде и показали. Михаил свою вину признал, прощения у них просил…

Лиза вздохнула, отвернулась к окну, за которым бежали желтые поля.

«Удивительные краски. Неправдоподобных оттенков! – думал Плетнев. – На пленке будут смотреться совсем иначе. Операторы приглушат цвет, актеры тоже предпочитают пастельные тона. Одна природа ни черта не боится – щедра без оглядки».

– Лиза, Саранцев был на поминках? – неожиданно спросил Плетнев.

Она медленно повернулась от окна, сощурила глаза и покачала головой.

– Сашка в тот день воду на ферму возил. В последний рейс возле родников застрял. Дотемна провозился. А все гости засветло разошлись. После того как Люда скандал затеяла.

– Она что, на самом деле с ножом на тебя кинулась?

Лиза поморщилась, как от боли.

– Не совсем так это было. Она холодец резала, когда разговор про завещание зашел. Сама же и завела его при людях. Выскочила из-за стола – и на меня. А нож положить забыла.

Лиза улыбнулась. Плетнев обратил внимание на маленькие ямочки на ее смуглых щеках.

– Неужели Люда на самом деле собралась опротестовать завещание? Для этого надо серьезное основание иметь.

Лиза пожала плечами.

– Она говорит, бабушка не в своем уме была, когда бумагу составляла. Так ведь свидетели есть – Чебаков, председатель сельсовета Горбункова. Да и дом старый, цена ему небольшая. А мне он дорог, и бабушка знала это.

Плетнев вспомнил ее вчерашнюю фразу: «Здесь я к тебе ближе всего», представил Лизу, живущую из года в год заботами о школе, учениках и о хозяйстве – огороде, саде… А за этой внешней оболочкой – иная жизнь, о которой знает лишь старый дом. Он хранит воспоминания о ее детстве. У них у всех на самом деле было замечательное детство. Может быть, не такое сытое, как у нынешних детей, но окрыленное мечтой. Дом – свидетель их первых чувств. Конечно, они все тогда идеализировали. Особенно любовь.

– Лиза, спасибо тебе…

Она все поняла и опустила глаза.

«Она и меня, конечно, идеализирует, – думал Плетнев, глядя на дорогу, изрытую после дождя глубокими колдобинами. – Пускай. Ведь любовь и есть стремление к идеалу. Так оно должно быть, но, увы, бывает нечасто. И как сказать, что прекрасней: это стремление, это самоусовершенствование души, желающей стать достойной своего идеала, или воссоединение с этим идеалом. Счастливая она. Я бы, наверное, не смог так вот безответно любить… Я принадлежу, видимо, к натурам деятельным, реалистичным. Да мне и некогда копаться в душе, уходить в себя. Боюсь только, в этой суете мы больше теряем, чем приобретаем».

* * *

Начальник милиции, Георгий Кузьмич Ермаков, тот самый пожилой майор, который приезжал к Царьковым, встретил его приветливо, с места в карьер оповестил, что об исчезновении Михаила предупреждены все посты ГАИ, сообщено в близлежащие населенные пункты.

– Да не тревожьтесь вы – отыщется он. Тем более многие его в лицо знают. Даже примет не пришлось сообщать.

– Меня беспокоит не столько его исчезновение, сколько сам факт исчезновения в такой момент, – откровенно признался Плетнев.

– Я вас понял. – Георгий Кузьмич глядел в окно, за которым серебрилась река. – Все дело осложняется тем, что мы на реке живем, – раздумчиво сказал он. – Река может тайны хранить. Как говорится, «и концы в воду». Вы с братом в хороших отношениях были?

– Как вам сказать… Он на восемь лет меня старше. Да и жизнь в последнее время нас в разные стороны раскидала. В детстве он добрый был, покладистый. Честно говоря, я дни и ночи казнюсь, что отступился от него, бросил на произвол судьбы. Ведь догадывался, что брат спивается.

– Да, чего только не творит с людьми это проклятое зелье. – Георгий Кузьмич покачал головой.

– Признайтесь откровенно, Георгий Кузьмич, вы включили Михаила в число подозреваемых?

– Если откровенно – брат ваш должен представить алиби. Где он был в момент выстрела. Его наверняка кто-то видел. Пока у него алиби нет. Людмила Фролова, продавщица сельпо, показала, что в день поминок с утра видела его в райцентре с двустволкой на плече, что на поминках он здорово хлебнул. Ну а в ночь, как вы знаете, было совершено покушение на Царькову.

– Ко мне он без ружья заходил и трезвый. Да, я точно помню – ружья при нем не было.

– Оно и понятно. Зачем ему было шататься среди бела дня по станице с двустволкой, если он задумал… Вы только не волнуйтесь – мы к этому делу безо всякой предвзятости подойдем. В нашем деле от предвзятости только вред. Погода от нее, так сказать, портится. А при плохой погоде, сами знаете, видимость ограниченная. Вот только бы ваш брат нашелся…

От Ермакова Плетнев вышел с тяжелым сердцем. Значит, Михаила все-таки подозревают. Так он и думал. Стоит человеку хоть раз оступиться, и за ним до смерти будет волочиться эта черная тень. Как бы ни утешал его Ермаков относительно непредвзятого отношения со стороны милиции, он прекрасно понимал, что в милиции работают люди, а не роботы. Помимо прочего, у Михаила репутация пьяницы и дебошира.

«Может, он никуда не поехал. Отсиживается у какого-нибудь собутыльника или подружки, – размышлял Плетнев. – Ну зачем ему прятаться, если он ни в чем не виноват? Ну а если все-таки виноват?»

Плетнев вдруг вспомнил, что Михаила должны были видеть на заправке. Разумеется, в том случае, если Марьяна сказала правду. Заодно можно выяснить, уехал ли он на той лесхозовской машине.

Молодая заправщица охотно отвечала на вопросы, не удивляясь его любопытству, хотя он даже забыл ей представиться.

– Да вертелся он тут, – рассказывала она. – С Митькой Рябовым, который у меня бидон автола взял. А тут сразу две машины из «Сельхозтехники» подъехали. Я прямо с ног сбилась – они на футбол спешили. Митька тем временем отъехал. Вот только с Михаилом или нет – не видела. Да вы у дядьки Шуры Фролова спросите. Они вроде бы о чем-то говорили…

Людин отец сидел возле крыльца прямо на земле и чинил перемет.

Плетнева он узнал сразу, вынес ему из летницы колченогую табуретку.

– Гляди, какой ты молодой да худощавый – настоящий студент, – сказал Фролов, скользнув взглядом по его джинсам. – Небось работой себя моришь, а до развлечений не больно охоч. А мы тут только и делаем, что развлекаемся. То своим бахусом, то магазинным, когда свой кончается.

У Фролова воровато бегали глазки. «Как у кота, который рыбину с полатей упер», – вспомнил Плетнев материну поговорку.