Текст книги "Полуночное танго"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– Не советую, Пупсик. Где уж было устоять тебе, если пала такая крепость, как наша Женька. Ладно, слушай дальше. Камышевский сказал, что не спал всю ночь с шестнадцатого на семнадцатое, – им вдруг овладело какое-то странное возбуждение, – и на рассвете пробрался переулками к Жанкиному дому. Окно было не зашторено. Он заглянул в комнату и увидел Жанку и Арсена, лежащих в обнимочку в чем мать родила. Прости, Пупсик, но ты у нас уже шестнадцатилетняя. Камышевский сказал: «Она держала в руках его пенис, а он положил ей между ног ладонь. Они только что кончили заниматься любовью и еще не отдышались». Камышевский побродил возле дома и снова заглянул в Жанкино окно. Те двое опять занимались любовью. Это его здорово возбудило. Он собрался было влезть в окно, но подумал, что Жанка будет строить из себя недотрогу. Когда он заглянул в окно еще раз, – продолжала свой рассказ Марго, – он увидел, что Арсена в комнате нет. Жанка лежала, раскинув ноги, на спине и спала. Он влез в окно и с ходу ею овладел – он был очень возбужден. Она стала звать на помощь Арсена. Камышевский зажал ей рот рукой, но она вырвалась. Тут он увидел нож. Очевидно, они ели прямо в постели и резали на тумбочке колбасу и хлеб. Он уверял меня, что ему бы и в голову не пришло зарезать Жанку, если бы ему на глаза не попался этот нож. Он не помнит, как все произошло. Он пришел в себя, когда Жанка уже захлебывалась собственной кровью. Бросил нож на пол, раскрыл шкаф, вытащил ящики из трюмо, рассыпал по полу их содержимое. А потом вылез в окно. Его никто не видел.
– Зато видели Арсена. Теперь, когда Камышевский умер, твоему возлюбленному будет трудно доказать, что это не он убил Жанку.
– Ошибаешься. – Марго легла, накрылась простыней и вытянула ноги. – Здесь куда прохладней, чем в больнице. К тому же я там последние ночи глаз сомкнуть не могла – все боялась, что Камышевский меня добьет. Ведь ты рассказала мне о случившемся уже перед самой выпиской.
– Мы не хотели тебя расстраивать.
– Скажите, какая чуткость. Спорю, это ты не хотела меня расстраивать. Я угадала, Пупсик?
Я промолчала. Я слышала, как Марго вертится, устраиваясь поудобней в кровати.
– Ну вот, теперь совсем хорошо. – Она сняла с головы косынку и аккуратно расправила ее у себя на груди. – Продолжаю. Камышевский еще долго слонялся возле Жанкиного дома, разумеется, прячась за кустами и заборами. Он видел, как вернулся Арсен. Он тоже влез через окно. Пробыл в Жанкиной комнате минут пять и вышел через дверь. Возле молокозавода околачивались какие-то ребята. Они набросились на Арсена и стали выкручивать ему руки. Он вырвался и убежал. Тут Камышевский вспомнил, что где-то у Жанки валяется его гениальное произведение – набитые сеном колготки в кружевных трусиках, и хотел было их незаметно забрать. Вдруг он увидел, что к дому подкатил парень на мотоцикле. Он постучал в Жанкину дверь, потом приоткрыл ее и вошел в комнату. Через полминуты он выскочил оттуда как ошпаренный, сел на мотоцикл и рванул на полной скорости.
– Это был Славка. – Я горестно вздохнула.
– Думаю, ты права. Но не спеши вздыхать. Послушай свою старую побитую тетку. Камышевский так и не забрал эти колготки – возле дома все время кто-то болтался. Он так и ушел… Потом позвонил Женьке и пригласил ее в кино.
– Арсен считает, он был шизиком, этот ваш горе-любовник, – сказала я.
– Возможно… Весь день Камышевский чувствовал себя как на раскаленной сковородке. Он дико боялся, что милиция обнаружит его гениальное изобретение и ниточка потянется к нему – ведь кое-кто знал о его чудачествах. После кино они с Женькой гуляли по Бродвею, естественно, встречали кое-кого из знакомых. Про убийство Жанки еще не знала ни одна живая душа. И тогда Камышевский решил еще раз посетить ее квартиру, но уже под покровом ночи.
Я услыхала, как скрипнули пружины кровати, – Марго поменяла позу.
– Только он собрался влезть в окно, как увидел возле кровати какого-то мужчину. Камышевский не разглядел его лица. Мужчина стоял на коленях и гладил Жанкину руку. Камышевского он не заметил.
– Это был Арсен?
– Не думаю. Камышевский решил выждать – ему не давала покоя мысль о колготках. К тому же он вспомнил, что не так давно писал Жанке записку, в которой умолял сделать аборт и обещал дать ей на это деньги. Мужчина все не выходил. Стало светать. Камышевский отважился заглянуть в окно. Мужчина сидел на полу и снимал с колготок трусики. Потом поднялся, положил их в карман и направился к окну. Камышевский едва успел спрятаться в кустах. Мужчина, не оглядываясь, пошел в сторону ликероводочного. Мужчина был немолодой – он здорово горбил спину и волочил ноги. К тому же у него были седые волосы.
– Не может быть! – Мне пришла в голову совершенно абсурдная мысль. Я вдруг вспомнила дедушку Егора в белой кепке и с бидоном в руке. Вряд ли он оказался возле Жанкиного дома случайно.
– Что ты сказала, Пупсик?
– Ничего. Рассказывай дальше.
– Камышевский влез в окно. Уже почти совсем рассвело. Зрелище было отвратительное, и его вывернуло наизнанку. Он испугался: еще улика!.. В помрачении сознания он схватил нож, распорол Жанке живот, вытащил кишки. Он возбудился, увидев ее внутренности, почувствовал, как по его ноге потекло семя. Прости меня за такие подробности, но, как говорится, из песни слова не выкинешь. Он впал в настоящий экстаз и не помнил себя. Очнулся уже на улице с колготками под мышкой. Он кинул их в какую-то яму. Вспомнил про нож, на котором остались отпечатки его пальцев, но побоялся за ним вернуться, потому что к тому времени окончательно рассвело. В тот вечер они ходили с Женькой в ресторан, и Камышевский сделал ей предложение. Надо отдать должное твоей маме – она не приняла его с ходу. Она сказала: я подумаю. И еще что-то в этом духе.
– Когда он рассказал тебе все это, ты поняла, что он собирается…
– Когда он мне рассказал, я поняла, что мне нужно линять, иначе меня ждет участь Жанки. – Марго невесело усмехнулась. – Но ты, Пупсик, не можешь себе представить, как был красив Камышевский в своем возбуждении. Он бросился на меня, мы загремели на камни. Я ударилась головой и потеряла сознание. Когда пришла в себя, уже было светло. Я попыталась встать, но снова закружилась голова. Остальное тебе известно. Пупсик, мне ужасно хочется спать. Спокойной ночи.
Я поняла интуитивно, что Марго рассказала мне отнюдь не все. Но я прекрасно знала, что силой из нее словечка не вытащить.
Я вздохнула и отвернулась к стенке.
* * *
– Я сказала следователю, что меня не было дома, когда это случилось. Меня на самом деле не было дома. Дело в том, что между нами произошел окончательный разрыв, и я больше не желала видеть этого человека. Я же не знала, что он настолько психически неуравновешен.
– Ты ни в чем не виновата. Выкинь все из головы.
– Он ужасно расстроился из-за этих фотографий, хотя они на меня особого впечатления не произвели. Я давно поняла, что плоть приносит нам одни страдания и разочарования. Если хочешь жить в гармонии с собственной душой, нужно подчинить плоть разуму, то есть здравому смыслу. Недаром ведь отшельники уединялись от мира и умертвляли свою плоть.
– Женька, ты все-таки порядочная зануда. – Марго беззлобно рассмеялась. – Если следовать твоей теории, то по-настоящему счастливыми могут быть только скопцы и монашки.
– У меня нет никакой теории. Оба мои экскурса в так называемую страну плотской любви принесли мне, мягко выражаясь, массу разочарований.
– Бог любит троицу.
– Нет уж. С меня хватит. Это у тебя еще все…
Я дремала под их разговор. Самолет шел на посадку. Мне не терпелось попасть домой. Все предыдущие годы я плакала, расставаясь с морем.
* * *
Славка сидел в плетеном кресле на нашей веранде. Рядом стояли костыли.
– Я узнал, прекрасная сеньорита, что вы прибываете сегодня из Акапулько. Мне не терпелось вас увидеть. Вы уж простите, если я некстати. – Он протянул мне большой букет махровых георгин, который прятал за спиной. – Мне очень жаль, но орхидеи доставить не успели. Говорят, во Флориде туман, самолет не смог вылететь по расписанию.
Я наклонилась, чмокнула Славку в щеку. И поспешила отвернуться, чтоб он не заметил моих слез.
– Славка у нас с утра, – шепнула мне на кухне бабушка. – Сосед ехал на работу и подвез его к нам на мотоцикле. Ему еще почти месяц в доспехах ходить.
Мы обедали на веранде – наша семья и Славка с дедушкой Егором. Все было бы как обычно, если бы взрослые не пытались изо всех сил избегать в разговоре имя Камышевского. Хотя, уверена, они только и думали о том, что с ним случилось.
Я помогла Славке спуститься в сад, и мы сели на скамейку под орехом. Было жарко, но день уже клонился к закату. И лето тоже. Я подумала о том, что в этом году мне уже, наверное, не удастся поездить на мотоцикле. Славка угадал мои мысли.
– Осень будет длинная и теплая. Вот увидишь. – Он постучал основанием костыля по бетону фонтанчика. – На следующий год я куплю машину. Права у меня есть. Ты с ходу научишься водить.
Я смотрела на крольчатник, который в мое отсутствие еще больше покосился и осел. Славка перехватил мой взгляд.
– Я сломаю его, когда снимут гипс. Там можно посадить георгины. Этот цветок любили рисовать в эпоху Возрождения. Обожаю картины старых итальянцев.
– Я тоже. Но пускай крольчатник стоит, пока сам не развалится.
Славка как бы невзначай коснулся моей руки и вздохнул.
– Я должен тебе кое-что сказать.
– Важное?
– Может, для тебя и не очень, но для меня да. Понимаешь, после той ночи в степи, когда мы с тобой пили шампанское и… – Он громко прокашлялся. – Ну, короче, я понял, что, кроме тебя, мне не нужен никто. И я… я решил порвать с прошлым. Ты простишь меня за то, что у меня было в прошлом?
– У тебя было что-то с Жанкой?
– Нет. Понимаешь… Хотя, наверное, это еще хуже, чем если бы у меня с ней что-то было. Это… это отвратительно. – Славка отвернулся и стукнул несколько раз по земле тяжелой гипсовой пяткой. – Она никогда мне не нравилась, но они звали меня на всякие пьянки-гулянки и просили снимать. Я тогда был совсем зеленым, и мне очень нравилось фотографировать всех подряд. Да и они платили за это. Помню, Камышевский отвалил мне полсотни за то, чтобы я пощелкал их с Жанкой в постели. Это было так отвратительно! Ты, наверное, никогда меня не сможешь простить.
Я положила руку Славке на плечо и сказала:
– Я тоже стала другой. После той ночи в крольчатнике.
Славка глянул на меня с опаской.
– Было так чудесно. Мне показалось, будто с меня вдруг слетела вся грязь. Я вдруг понял: даже если ты увидишь эти мерзкие фотографии, ты поверишь мне, что это все в прошлом. Я устроил бы из этой пакости грандиозный костер…
– Камышевский видел, как ты заходил к Жанке.
Славка судорожно вздохнул.
– Она была неплохая девчонка. Мне ее жаль. Но…
– Что?
– Это должно было случиться. Бабушка считает, Жанка была настоящей блудницей. Она думает, я с ней спал, и велит попросить у тебя прощения. Прости меня. Но только я никогда не спал с Жанкой.
Я глядела на огромный оранжевый шар закатного солнца. Купола собора сверкали червонным золотом, и моим глазам сделалось больно от этого яркого сияния. – Ты плачешь? – услышала я словно издалека Славкин голос. – Ты жалеешь о том, что произошло в крольчатнике?
Я замотала головой и закрыла глаза.
– Я жалею о том, что не узнала тебя.
– А я думал, ты узнала меня… Я сел на Росинанта и сделал несколько кругов вокруг собора, а потом покатил к спуску. Мне казалось, я взлечу. Мне очень хотелось взлететь и посмотреть на землю сверху. Но этот проклятый поворот возле ликероводочного стоил Росинанту разбитой фары и сломанного руля.
– Я так и думала, что на Маяковке ты оказался случайно.
– Ага, голубки, вот вы где. Пупсик, твой кавалер напоминает мне средневекового рыцаря. Я всегда мечтала о сэре Ланселоте. – Марго была при полном параде и благоухала «Черной магией». – Можно присоединиться к вашей компании? – Прежде чем сесть на лавку, Марго аккуратно расправила юбку. – Сегодня грандиозный день в моей жизни. Впервые за всю историю существования небезызвестной вам простолюдинки Марго некий мужчина, а точнее кавказский хан и хмырь, собирается предложить ей свою руку и сердце. Но вы только не думайте, дети мои, что это предложение бескорыстно. Взамен он потребует то, что Марго при всем своем желании не сможет ему отдать. А она всегда так мечтала об этой торжественной минуте.
Марго притворно шмыгнула носом.
– Он еще тот фрукт, – сказал Славка. – Жалко, я не успел набить ему морду. Он так и не расплатился со мной за фотографии.
– Какие фотографии? – Марго улыбалась и смотрела на Славку невинным взглядом.
– Они там в одежде снимались. Велел напечатать на глянцевой бумаге в пяти экземплярах.
– И ты напечатал? – безразличным тоном спросила Марго.
– Конечно. Я же профессионал.
– А меня напечатаешь… на глянцевой бумаге?
– Только не с ним. Ты с ним еще наплачешься.
– Я не собираюсь плакать. Ни с ним, ни с кем-то еще. Скажите, дети, вы любите ходить в театр?
– Нет, – ответила я, вспомнив невольно Камышевского.
– Жаль. – Она нарочито надула губки. – Я хочу собрать завтра друзей по поводу нашей помолвки.
– Дурочка. – Славка резко встал и чуть не запахал носом в фонтан. – Я не приду.
– А я приду. Марго, я обязательно приду.
Мне вдруг сделалось легко и весело. Я подмигнула своей тетке и показала ей язык.
* * *
Мы накрыли на лужайке возле фонтана длинный стол. Так распорядилась Марго. Гости потянулись косяком – девчонки с синими веками и ярко-малиновыми губами, парни, примечательные своей непримечательностью. Среди них было много знакомых лиц. Я терялась в догадках, где же я их видела? Пока не вспомнила: это были те самые одноклеточные бородавки из общаги. Я с опаской покосилась на бабушку, хлопотавшую вокруг праздничного стола. Она, похоже, ничего не заметила.
Арсен явился в черном костюме с галстуком-бабочкой и большим букетом цветов. У него был чрезвычайно торжественный вид. Они с Марго заняли места во главе стола. Напротив восседали бабушка и дедушка Егор. Мама села возле меня на табуретку.
– Наконец-то, – сказала она. – Но мне будет очень жаль, если Рита от нас уедет.
О помолвке объявил дедушка Егор. Он толкнул очень длинную речь, которую я, разумеется, не запомнила. Суть ее сводилась к следующему: как хорошо, что любви покорны все возрасты, народы, социальные прослойки и так далее. Под конец дедушка прослезился, полез в карман за платком и вынул какую-то кружевную тряпку.
– С ума сошел, – услышала я мамин шепот. – Шутить тоже нужно в меру.
Ее последние слова потонули в диком хохоте. Дедушка Егор вертел в руках «платок». Он взирал на него с искренним недоумением. Это были женские трусики.
Бабушка демонстративно встала из-за стола и, окинув дедушку Егора уничижительным взглядом, направилась в дом.
– Куда же ты, Варечка? – Дедушка Егор стал краснее вареного рака. – Прости меня!
– Умора, – слышалось отовсюду. – Ну и выдал! Наш человек.
Дедушка Егор сидел, опершись локтями на стол, и исподлобья взирал на присутствующих. Потом взял бокал с вином и залпом выпил его. Я не заметила, когда он ушел, – вокруг такое творилось! Эти бородавки умели веселиться от души.
Арсен загородил мне дорогу в коридоре. Я несла блюдо с пирожками и булочками.
– Зачем она это сделала? – спросил он с трагическим надрывом в голосе.
– Что?
– Назвала этот сброд. Тут одни шлюхи и…
– Откуда ты знаешь?
– Не прикидывайся дурочкой. Моя мать никого из них близко к дому бы не подпустила.
– Дай пройти – блюдо тяжелое.
– Постой. Почему вы не хотите, чтобы я женился на Маргарите?
– Кто не хочет?
– Вся ваша семейка. Ты в том числе. Этот старый шут не смог удержаться от своих пошлых шуточек даже в такой торжественный день.
– Он мой дедушка. Не смей его оскорблять. Ну-ка, пусти.
Я попыталась пройти на веранду, но Арсен не дал.
– Он тебе не дедушка.
– Я не хочу тебя слушать.
– Придется. – Он взял у меня блюдо и поставил на маленький столик. – Он любовник твоей бабушки. Я видел собственными глазами, как они…
– Что ты видел собственными глазами, мой драгоценный?
Невесть откуда появившаяся Марго стояла подбоченясь на пороге и широко улыбалась своим по обыкновению ярко накрашенным ртом.
Арсен смутился, но всего на секунду.
– Ты сама все знаешь. Этот ваш дедушка Егор – старый любовник твоей…
– А мне это до лампочки, понял? У меня своих проблем навалом. У тебя, думаю, тоже.
– Зачем ты назвала эту шушеру? Что за балаган вы устроили? Я хотел, чтобы все было серьезно, чтоб за столом были только родственники и друзья.
– Все так и есть, как ты хотел, мой задиристый петушок. Пари держу, ты… гм… знаком со всеми девушками за этим столом.
– Но какое это имеет отношение к тому событию, ради которого мы устроили этот вечер? Все осталось в прошлом. А с прошлым нужно кончать раз и навсегда.
Арсен резким движением ладони разрубил пространство между нами. Глаза его сверкнули.
– Вот я и устроила этот прощальный вечер. Мне кажется, все вышло очень даже здорово. – Марго перевела взгляд на меня. – Пупсик, гости ждут пирожки. Мы сейчас.
– Что, дедушка Егор на самом деле мне не дедушка? – спросила я, садясь на свое место рядом с мамой. – Ты можешь объяснить мне, в чем дело?
– Он сегодня уедет, – сказала мама. – И больше никогда к нам не приедет.
– Ты знала обо всем с самого начала?
– Да. – Мама опустила голову. – Я ведь помню настоящего дядю Егора. Доченька, не суди нас слишком строго. Тем более, что дядя Егор приходится нашей Рите…
– Папа! Не умирай! Прошу тебя, папочка!
Это кричала Марго.
Мы с мамой со всех ног бросились к дому.
* * *
В доме было сумрачно и приторно пахло цветами. Поминки устроили в тесном семейном кругу – дедушку Егора в нашем городе не знали. Ираида, его жена, оказалась очень расторопной и симпатичной женщиной. Они с бабушкой не отходили друг от друга и то и дело уединялись.
Я слонялась из угла в угол, ощущая в душе невосполнимую пустоту. На спинке стула в столовой висела домашняя рубашка дедушки Егора. Возле дивана стояли его комнатные тапочки. Я полюбила его с того самого момента, когда он переступил порог нашего дома. Я так и не смогла осудить его за обман.
Марго за все эти дни не проронила ни слезинки. Никто из городских сплетников так и не догадался, что дедушка Егор был ее родным отцом. Ну а одноклеточные, если даже и сумели сложить два и два, не стали ни о чем оповещать жителей города. Общага вагоноремонтного всегда напоминала мне остров, населенный дикарями, которые не могли и не хотели находить общий язык с теми, кто обитал на материке. Бородавки помогли вырыть могилу, несли гроб, но прийти на поминки отказались.
Мама села за пианино. «Утешение» Листа наполнило опустевший после смерти дедушки Егора дом светлой возвышенной скорбью. Я вышла в сад, посидела минуты две на лавочке под орехом. Потом медленно побрела в сторону моего лаза.
…Они сидели в столовой – Славка, Эмма Вячеславовна и Марго – и о чем-то тихо разговаривали. Увидев меня, все трое как по команде улыбнулись. Эмма Вячеславовна стала наливать в чашку чай.
– Мы тебя ждали, – сказала Марго. – Тетя Эмма тебе чашку поставила. Как там дома, Пупсик?
– Все тихо и спокойно. Мне даже странно.
– Ты боялась, что Ираида устроит скандал?
– Да. – Я почувствовала неловкость и опустила глаза. Как-никак, но это была семейная тайна. Тайна нашей семьи.
– Пупсик, они давным-давно все знают. Ты уж прости, что мы не сказали об этом тебе. Понимаешь, отец приходился тете Эмме родным братом. Тебе будет не так-то просто все переварить. Знай одно: мои отец с матерью очень любили друг друга. Думаю, мы не имеем права осуждать их… Пупсик, тебе очень идет эта строгая прическа и морской загар. – Марго потрепала меня по щеке. – Ты превратилась в красивую и славную девушку.
* * *
– Сеньорита желает прокатиться по улицам Акапулько?
– Тебе всего неделю назад сняли гипс. Как ты справишься с Росинантом?
– Он у меня ученый и покладистый. Держитесь крепче, сеньорита. И наденьте шлем. – Он глянул на меня через плечо и улыбнулся. – Вы похожи в нем на космическую гостью с далекой планеты из созвездия Альфа-Рио-Бета-Гранде и так далее. Сеньорита не забыла запахнуть соболье манто? В прерии нынче прохладно.
Мы развели костер на пятачке, надежно защищенном от ветра кустами боярышника и шиповника. Их ярко-красные ягоды напоминали о том, что не за горами зима, хотя день стоял теплый и ясный. Славка испек картошку и яйца, я нарезала на клеенке хлеб и сало. У нас была и бутылка шампанского – втайне от всех мы решили отпраздновать нашу помолвку.
– Но это не значит, что я сразу выйду за тебя замуж. Мне еще нужно закончить школу, потом институт.
– Сеньорита вольна поступать так, как вздумается. – Славка поднял хрустальный бокал с шампанским. Он увел из буфета Эммы Вячеславовны два бокала, две тарелки из старинного семейного сервиза, две серебряные вилки. – А мне тем временем нужно накопить зелененьких, чтоб мы смогли провести наш медовый месяц в Акапулько.
По выражению Славкиного лица я поняла, что он не шутит. Я коснулась его плеча.
– За это и выпьем.
– Я был в военкомате. Дали до середины ноября отсрочку. Чтоб кости окрепли.
У меня упало сердце. Я знала, что Славку вот-вот заберут в армию. Но я не думала, что это случится так внезапно.
– Жаль. Очень жаль. Буду по тебе скучать.
– Военком приходится Эммочке кумом. Так что далеко не зашлют. Сеньорита может меня проведать, если захочет. Как ты думаешь, мне пойдет военная форма?
Он налил еще по бокалу, бутылку с остатками шампанского зашвырнул в овраг.
– Ты спятил?
– Нет. У нас же сегодня помолвка. Это на счастье. Моя невеста должна быть чистой. Я не позволю, чтобы к ней прикасались чьи-то грязные руки. – Славка высоко поднял бокал с шампанским. – В нашем люксе будет огромная кровать с атласным розовым одеялом и пять больших ваз с орхидеями. Прекрасная сеньорита, надеюсь, любит орхидеи?
– Я видела их только в кино и на картинках. Марго говорит, у этих цветов божественный аромат. – Я улыбнулась, вспомнив вдруг, что Марго приходится теткой и Славке тоже. Правда, не родной, а двоюродной. Он, как всегда, угадал мои мысли.
– Недаром же я называю ее первой женщиной в нашем городе. Я знал, что она никогда не выйдет замуж за этого пижона из аула. Жаль, что мне не пришло в голову с кем-нибудь поспорить, – мог бы выиграть сотню зеленых. А вообще-то мне кажется, что наша Марго никогда не выйдет замуж.
– Мне тоже. Только не знаю – почему.
– И я не знаю. Просто не представляю ее в роли чьей-то жены. Я вижу, как моя мать пытается угодить отчиму, как унижается перед ним, что называется, пятки лижет. Марго ни за что не сможет унижаться. Ты, мне кажется, тоже, – немного погодя добавил он.
* * *
Фимочка окликнула меня, когда я шла в школу.
– Отдай Варваре. – Она протянула мне пластмассовую заколку. – Несколько дней искала. Если б не Манька, так и похоронилась бы в земле.
Я вертела в руках ярко-красную пластмассовую русалку. Я никогда не видела, чтобы бабушка закалывала волосы подобными заколками.
– Это он ей подарил. А она ему – вот это. – Фимочка засунула руку в большой оттопыренный карман своего байкового халата и вытащила какую-то тряпку в черно-белые ромбики. Это оказался настоящий шутовской колпак с белым помпоном вместо бубенцов. – Он швырнул его в бурьян, когда разглядел. Сперва очень рассердился, а потом рассмеялся. Веселый был этот Егорка, царство ему небесное. Те, кто веселые, долго молодыми остаются. До самой смерти. Я этот колпак только вчера нашла. Возьми его себе.
Я машинально протянула руку.
– Ну, ступай в свой храм науки. А то еще мать увидит из окна и заругает. За то, что со мной разговариваешь. И правильно сделает. Строгая она у тебя. Ух и строгая. А таких жизнь не балует.
Я повернулась, чтоб идти, но Фимочка схватила меня за руку.
– Не знаю, что тебе про отца наговорили, но только он хорошим человеком был. Я в их театре уборщицей работала, так он, помню, всегда первый здоровался. Здрасьте, говорит, принцесса швабр. И какую-нибудь смешную прибаутку расскажет. Твой отец всегда за тех, кого обижали, вступался. Таким Господь Бог все прощает и в царство свое берет. Лицом ты вся в отца вышла. Ладно, ладно, ступай себе, а мы с Манькой будем лопухи с лебедой стеречь. Наше дело такое – стеречь и память про все сохранять. Нас сам Господь на эту должность назначил. Меня и мою Маньку.
Я обернулась, прежде чем свернуть в переулок. До сих пор вижу перед глазами ту картину: буйные заросли татарника и лебеды, а над ними высокое, похожее на звенящий колокол небо.
Недаром же Марго говорит, что над нашим городом самое высокое небо.
Я только до сих пор не поняла, почему она называет наш город «вонючей дырой».
Есть такие мгновения в жизни, такие чувства… На них можно только указать – и пройти мимо.
И.Тургенев. Дворянское гнездо
Дождь стал накрапывать, уже когда Плетнев свернул с шоссе на узкий накатанный проселок, с обеих сторон которого щетинились сухие будылья прошлогоднего татарника. В ноздри ударил густой запах сбрызнутой первыми каплями влаги земли, и Плетнев с удовольствием отдался воспоминаниям о детстве. Однако, напомнил он себе, до станицы добрых восемь километров, и если эта клокастая туча успеет нагнать его прежде, чем он доберется до Терновой балки, откуда начинается песчаник, не иначе как ночевать ему в степи. Вряд ли кому-то взбредет в голову на ночь глядючи мотаться в райцентр. Тем более в воскресенье. Дождь обрушился на степь глухой монотонной стеной, и Плетнев, чтобы не очутиться в кювете, остановил машину прямо посреди моментально раскисшей дороги. В конце концов, хоть выспится как следует, а утром либо кто-нибудь подсобит, либо дорога просохнет – как-никак июль на дворе, – и он доползет своим ходом.
Туча отступила так же быстро, как и накатила, оставив за собой призрачный след синеватых сумерек, замигавших разнокалиберными бусинами звезд. Плетнев задремал под стрекот цикад и ворчливые раскаты далекого грома.
– А я подумал: брошенный, что ли, автомобиль, – услышал Плетнев над собой знакомый и уже почти забытый говорок с шепелявинкой. – Может, подсобить? Это мы завсегда хорошему человеку.
По притворной угодливости он узнал Сашку Саранцева, с которым учился в одном классе. Вспомнил одновременно и чувство брезгливой презрительности, какое он и его сверстники испытывали к Сашке, – его отец в оккупацию служил у немцев полицаем.
«Что это я? – мысленно одернул себя Плетнев. – Столько воды с тех пор утекло. Ведь Сашка в общем-то неплохой парень. Правда, нам это никогда в голову не приходило. Куда проще раз и навсегда прилепить ярлык и не видеть за ним человека. Добро бы только у детей так было…»
Разлапистый куст черемухи, нависший над крыльцом станичной гостиницы (раньше, он помнит, здесь был сельсовет), окатил их целым ливнем брызг. Сашка поддал плечом ветхую входную дверь, щелкнул в сенях выключателем. В потоке света от голой электрической лампочки Плетнев наконец разглядел его лицо – обрюзгшее, с добела выгоревшими на солнце бровями над все теми же широко расставленными глазами, сейчас настороженными.
– Теперь вроде бы наверняка признал вас. По голосу и обознаться можно. За автомобиль не переживайте – завтра на цистерне подкачу и всю грязь посмываю.
Плетнев обернулся и разглядел в снопе падающего с крыльца света свой «жигуленок», по самую крышу заляпанный жидкой глиной, летевшей из-под колес Сашкиного грузовика. И все равно спасибо Саранцеву – не то пришлось бы коротать ночь в чистом поле одиноким степным утесом.
– А вы у нас нечастый гость. Когда вы удостоили вниманием нашу тихую обитель в последний раз? Ага, ну точно, в тот год, как Захаровна померла. После – ни ногой. Так сказать, за моими важными делами не до ваших глупостей. – Саранцев ухмыльнулся. – Никак по делам пожаловали? За живыми характерами? Чего-чего, а этого добра у нас навалом.
Плетнев кивнул.
– Считай, угадал. Не грех кое-что в памяти освежить. А вообще-то вашего, вернее, нашего воздуха хочу хлебнуть – для подъема сил.
Саранцев мялся возле двери, и Плетнев подумал, что следует отблагодарить бывшего одноклассника. В портфеле нашлись две бутылки чешского пива, копченая колбаса.
– Да-а, а вы красиво про наше житье-бытье заворачиваете. – Сашка с удовольствием уплетал колбасу. – Глядим мы ваши кина и себя узнаем. Хотя по большей части не узнаем. Да вы не обижайтесь: мы сами виноваты, что не узнаем. В темноте живем, во мраке душевном. – Саранцев недоверчиво попробовал пиво, одобрительно покачал головой, отпил полстакана.
– Так уж и во мраке. Вы же его величество народ собой представляете, а мы всегда учились и будем учиться у народа, – почти всерьез изрек Плетнев.
– Так-то оно так… – Саранцев задумался. – У кого-то оно, думаю, и поучиться не грех. Вон, к примеру, бабка Цариха: семь годов слепая пролежала, а мудрая какая была. – Саранцев наклонился над столом, приблизил к Плетневу свое мятое лицо. – Померла она вчера, царство ей небесное. Справедливая была старуха, даром что строгая. Саранец такой-сякой, а как за домовиной в райцентр ехать, так у одного грыжа вылезла, другому приспичило картошку копать. А Саранец, полицаев сын да пьяница, завел свою таратайку и привез домовину. По пути еще всемирно знаменитого человека подхватил. Так я говорю, Сергей Михалыч?
Плетнев поднял на Саранцева глаза и за нелепой ухмылочкой разглядел затравленное выражение, знакомое еще со времен детства.
– При Феодосьевне складно все у Царьковых было, это хоть кто вам скажет, – продолжал Саранцев. – А я нынче Людку Фролову в райцентре встретил. С бабами языком чесала. Рот до ушей – никакого сраму. Велела матери передать, дескать, ждите завтра на похороны. Живую-то бабку другой раз по полгода не навещала. Вы Людку-то небось и не помните?
Плетнев помнил Людку. Когда-то давно она неумело обнимала его в Терновой балке своими крепкими смуглыми руками. Это когда они, умышленно отстав от ватаги возвращавшихся из школы детей, присели под цветущим кустом боярышника. Людкины губы были такими шершавыми, как и ее руки, и ему тогда казалось, пахли фиалками. На самом же деле фиалки росли вокруг них, пронзая своим запахом вешний воздух.
Саранцев не нуждался в ответе. Он отхватил перочинным ножом кусок колбасы, по-хозяйски разделил оставшееся пиво.
– Так и живет бездетная. Вроде кукушки. – Он махнул рукой. – А человеку, думается мне, никак без семьи нельзя. Иначе жизнь его – в бараний рог, в бараний рог! – Он недобро усмехнулся. – Вон я и Лизавете про то же самое говорил. А у нее все ветер в голове, хотя и немолодая уже.
Саранцев перевернул кверху дном свой пустой стакан, засобирался.
