Текст книги "Полуночное танго"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Стал невольным свидетелем преступления.

Ермаков смотрел во двор, откуда раздавался захлебывающийся рев мотоцикла.

– Словом, поживем – увидим. Главное – докопаться до правды, какой бы она ни оказалась. Верно?

– А моторка главврача нашлась? – спросил Плетнев уже возле двери.

– Пока нет. Обычная кража. В нашем районе за лето бесследно исчезает десятка два, а то и больше лодок. Перекрасят, перегонят вверх или вниз по реке и, как вы выражаетесь, концы в воду. – Ермаков невесело улыбнулся. – А вас это дело с какого боку заинтересовало?

– Вчера на Царькову-младшую чуть моторка не наехала. Средь бела дня.

Он вкратце рассказал Ермакову о случившемся.

Георгий Кузьмич сделал пометку у себя в блокноте.

– Сергей Михайлович, не хочу, чтобы у вас создалось неблагоприятное впечатление о нашей работе. Ведь мы всего-навсего районная милиция. Стараемся в меру своих возможностей, да только они у нас, как я вам уже говорил, весьма ограниченные. Ну, до завтра. Женя подбросит вас домой.

Он широко распахнул перед Плетневым дверь.

* * *

Плетнев попросил шофера высадить его возле почты и спустился проулком к дому Царьковых. За день он несколько раз вспоминал о Лизе, но как-то вскользь и неопределенно. Он мог представить ее загорелое лицо с крупным, слегка вздернутым носом, высокий гладкий лоб, тонкие губы… А вот его выражение ему представить не удавалось.

Лиза вышла ему навстречу из сада, хотя он даже не успел ее позвать. Она куталась в большую клетчатую шаль, такую, какая была у его матери, хотя клонящееся к закату солнце еще не растеряло свое щедрое тепло. Плетнев кивнул ей и, не дожидаясь приглашения, сел на скамейку под вишней.

– Где Марьяна? – спросил он, сам не зная почему.

– Понятия не имею. Когда я вернулась, ее дома не было.

– Ты у Ларисы Фоминичны была?

– Я с утра к ней поехала. На молоковозе. Еще до того, как… – Она поежилась и еще плотней закуталась в шаль. – Мне про Михаила в райцентре сказали. Вся больница о нем горюет. Он был добрый, хоть и слабохарактерный.

Плетнев рассеянно кивнул головой.

– Ларисе Фоминичне получше?

– Она ужасно разнервничалась, когда про Михаила узнала. Ей даже укол сердечный сделали.

Они вошли в дом. Лиза включила в зале свет, приблизив и без того быстро надвигающиеся сумерки, села с ним рядом.

Плетнев вспомнил, что после смерти матери долгое время сторонился людей, даже закрывался от жены и дочери и сидел, не зажигая света, за своим столом. Теперь же он знал наверняка – не вынести ему гостиничного одиночества, наполненного душной тьмой и равнодушным стрекотом невидимых цикад. Неужели, неужели его наивного, прямодушного брата уже нет на свете?! Лиза не докучала ему своими утешениями. С ней, с Лизой, ему не нужно притворяться, подыскивая приличествующие моменту слова. Нет, в гостиницу он ни за что не пойдет – лучше просидит всю ночь под этим зеленым абажуром, пусть молча, даже не глядя на Лизу. Только чтоб она была рядом…

– Оставайся у нас, – просто предложила она. – Я постелю тебе на веранде. А хочешь, можем вообще не ложиться.

– Спасибо… спасибо, Лиза. Но что про тебя в станице подумают? Ведь ты же учительница.

– Пусть что хотят думают. Это мама молвы боится. У нее даже присказка есть: «От людей неудобно». Она всю жизнь ею руководствуется.

– Так уж и всю жизнь! А ты откуда на свет взялась?

Она задумалась на секунду.

– Знаешь, я и по сей день удивляюсь, как моя мама влюбиться смогла. Слишком уж… без огня в крови, что ли. Понимаешь, о чем я?

– Понимаю. В кого же тогда ты?

– В бабушку. Бабушка много чего в жизни испытала, перечувствовала. Она если любила кого, то до самозабвения. А еще она не делила людей раз и навсегда на плохих и хороших. Ведь если таким образом людей делить, жить неинтересно станет. Как ты думаешь?

– Может, ты и права. Но мне всегда казалось, что и Лариса Фоминична старается в плохом человеке что-нибудь хорошее отыскать.

– Все дело в том, что маме всегда стоило больших усилий в никудышнем, с ее точки зрения, человеке увидеть хорошие качества. И прощает она тяжело, одним разумом. А бабушка без натуги это делала. С радостью. И зла никогда в душе не носила.

– Это замечательный дар, Лиза. Редкостный дар.

Свет погас мгновением раньше, чем над их головами раздались раскаты грома. В наступившей темноте, вздрагивающей частыми вспышками молний, Плетнев отыскал Лизину руку, крепко, до хруста, сжал в своей. Сегодня он потерял брата. Хотя нет, не сегодня, – он потерял Михаила давно, много лет назад, но лишь сейчас ощутил эту потерю. И тут в его жизнь вдруг вошла Лиза… Лиза, Лиза, что будет с тобой, со мной, с нами обоими завтра? через неделю? через год?..

– Мне сейчас так хорошо… Я ничего с собой поделать не могу. Пусть завтра меня предадут, убьют, плюнут мне в лицо, но сегодня я буду с тобой. Слышишь – с тобой… – громко шептала Лиза.

* * *

Плетнев проснулся от какого-то шороха. Прислушался. По дому вроде кто-то ходил. Лиза лежала рядом, но не касалась его. В окно светила большая круглая луна.

Дождь уже перестал, лишь с куста сирени под окном тяжело падали на землю крупные капли.

Плетнев приподнял от подушки голову. Шаги были легкие и осторожные.

Он наклонился над Лизой, поцеловал ее в щеку, потом в ямочку на подбородке. Она даже не шевельнулась. «Спит, – решил он. – Пускай спит».

Как вдруг увидел, что Лиза смотрит на него широко раскрытыми, таинственно поблескивающими в свете луны глазами.

– Лиза, любимая…

Она быстро прижала ладонь к его губам.

Шаги доносились с другой половины дома, где были комнаты Ларисы Фоминичны и Марьяны.

– Она вернулась, – прошептал Плетнев. – Мне, думаю, следует незаметно уйти.

– Нет, останься, – едва слышно попросила Лиза.

Что-то громко стукнуло, шаги замолкли, потом послышались снова. Скрипнула входная дверь. Радостно взвизгнул Волчок.

И снова их обступила тишина.

– Она ушла, – выдохнула Лиза.

– Она может вернуться.

– Не вернется.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

На берегу зафыркала моторка, ее назойливый рокот долго сверлил наполненный лунным светом воздух, жалобно всхлипывая на высоких оборотах.

«Отважная женщина, эта Марьяна, – подумал Плетнев, представив одинокую моторку, бороздящую гладь реки. – Не каждый мужчина способен на такое. Вот в ней есть тот огонь, о котором говорила Лиза. Интересно, зачем она приезжала? И почему не осталась?..»

– Мне жаль ее, – сказала Лиза. – Ничего в жизни не проходит бесследно.

– Ты про что?

– Про все на свете. Трава и та зря не растет.

– Зря можно целую жизнь прожить.

– Не думаю, что Михаил ее зря прожил, – угадала направление его мыслей Лиза. – Нет, тот, кто не приемлет зла, не бесследен на земле. Михаил в каждом умел видеть только доброе.

– Возле тебя так ясно на душе. Мне кажется, я другим человеком становлюсь.

– Можешь оставаться таким, каким был. Все равно я буду тебя любить…

* * *

Утром Плетнев позвонил Ермакову, и тот сообщил о результатах вскрытия.

– «Сухое утопление, вызванное остановкой дыхания на почве сердечной недостаточности», – монотонно читал Ермаков. – Сухое утопление – это медицинский термин, означающий, что в легких пострадавшего воды не обнаружено, – пояснил он. – Следовательно, смерть наступила мгновенно, как только пострадавший упал в воду. Может, даже раньше. «В крови, – продолжал читать Ермаков, – обнаружено большое количество алкоголя, что свидетельствует…» Ну, и так далее. Ага, вот: «Никаких следов насилия на теле не обнаружено, за исключением неглубокой царапины длиной в четыре с половиной сантиметра на правой голени чуть ниже колена». Кстати, пострадавший был босиком, но это еще ничего не значит. Сапоги, если он был в сапогах, могли остаться на дне. Мужайтесь, Сергей Михайлыч. А насчет всяких формальностей мы тут вам подсобим. Вы, кажется, хотите, чтобы брата похоронили на Дорофеевском кладбище. Мне сказала об этом ваша односельчанка, фельдшерица Фролова. Кстати, она нас очень выручила – сама вызвалась сопровождать… тело в город, на вскрытии присутствовала. Ну, жму вашу руку, дорогой Сергей Михалыч. Мы все тут глубоко и искренне вам сочувствуем…

Плетнев ходил из комнаты в комнату, выходил в сени и, постояв на крыльце, в который раз мерил тяжелыми шагами крашеные половицы дома Царьковых. Лиза намеренно, видимо, дала ему побыть одному – поднялась еще до того, как он проснулся, и ушла во двор. Он видел в окно, как она кормила Волчка, собирала с земли нападавшие за ночь груши, которые отдала соседской девчушке, подвязала оборвавшиеся чубуки винограда. Он еще не рассказал Лизе о разговоре с Ермаковым. Хотя что тут рассказывать? Михаил сам виноват в своей нелепой смерти.

Теперь, когда брата нет в живых, никакие кровные узы с этими местами его не связывают. И он больше никогда сюда не приедет.

Ну а Лиза? А как же Лиза?..

Где-то мяукала кошка. Кажется, в комнате Ларисы Фоминичны. Да, это точно ее комната. Раньше, он помнит, здесь спали Лиза с Людой. Он заходил по пути в школу за Людой, а Лиза, в ту пору еще совсем маленькая, стояла на пороге в одной рубашечке и с завистью на них смотрела.

Дверь открылась с трудом. То ли просела от сырости, то ли что-то мешало. Плетнев наклонился, пошарил по полу рукой.

Железяка какая-то… Он подошел к окну и с изумлением разглядел на ладони пулю.

Плетнев вертел в руках маленький кусочек свинца, не зная, что сделать с ним дальше. Быть может, как раз он и будет той основной уликой, которая навсегда закрепит за братом это ужасное определение – «преступник». Или же… Впрочем, оружие, из которого произведен выстрел, тоже пока не найдено. Так что у него есть все основания не сообщать о своей находке ни Лизе, ни тем более Ермакову. Пусть все останется как есть.

Плетнев положил пулю в карман рубашки и застегнул пуговицу.

Лиза мыла порожек, заляпанный уже подсохшей рыжей грязью.

– Наследили мы тут. Откуда-то красная глина. У нас во дворе ее сроду не было, – сказала она.

– Это от резиновых сапог, – машинально заметил Плетнев. И тут же спохватился: – Постой, постой… Но ведь я в туфлях, ты в босоножках. Разве что… Я имею в виду Марьяну.

– Марьяну? – недоуменно переспросила Лиза, выкручивая мокрую тряпку.

– Ты разве забыла? Она же здесь ночью была… Но ведь Ермаков сказал, что Марьяна ездила в город, присутствовала на вскрытии. Значит, вряд ли это была Марьяна. Кто же, Лиза?

Лиза молча терла тряпкой мокрый порожек.

– Не знаю, – сказала она, не поднимая головы. – Может, и не Марьяна.

– Странно. Очень странно.

Лиза быстро посмотрела на него и снова опустила глаза.

– Я вспомнил, как ты нас с Людой в школу провожала. Стояла на пороге комнаты в ночной рубашонке. Помню еще, волосы у тебя были длинные и густые.

Лиза распрямилась, с благодарностью посмотрела на Плетнева.

– Неужели ты это помнишь?

– Вы с Людой спали тогда в той комнате, где…

Он осекся, вспомнив про пулю в кармане.

– Где теперь мама живет, – подхватила Лиза. – Это моя бывшая комната. В угловую я перебралась за две недели до бабушкиной смерти. Чтобы поближе к ней быть.

– Так, значит, стреляли в тебя! – неожиданно для самого себя заключил Плетнев.

– Нет!

– Ты тоже подумала об этом. Не отпирайся, Лиза. – Он достал из кармана пулю и протянул ей на вытянутой ладони. – Я только что нашел. Под дверью.

Она равнодушно повертела пулю и вернула ему.

– Если б она угодила в меня, в моей жизни не произошло бы никаких перемен.

До Плетнева не сразу дошел смысл ее слов – слишком ошеломило его только что сделанное открытие.

– Кто мог стрелять в тебя, Лиза? Может, Саранцев? Ты же когда-то отвергла его любовь и…

– Я ничего не отвергала.

– Постой, постой… – Плетнев боялся потерять нить, потянувшуюся из запутанного клубка последних дней. – И ночью приходил он, а вовсе не Марьяна. Саранцев болтается ночами под яром – сам позавчера встретил его там. Он и наследил своими сапожищами. Он думал, ты дома одна. Лиза, а если бы ты и на самом деле была одна? Только странно: почему Волчок не лаял?

– Волчок знает его – он от его Сильвы. Саранцев принес его нам, когда Дружок под машину попал.

– Так, может, это его Сильва и напала на тебя возле старого коровника?

Лиза не спеша вылила грязную воду на клумбу с вербеной.

– Честно говоря, я не разглядела. Сильва тоже лохматая и очень злая. Но зачем Саранцеву меня преследовать?

– Ты сама сказала, ничего бесследно не проходит. Помнишь?

– Я не его имела в виду.

– Разве это не ко всем относится? А тот ужасный случай с моторкой? Кстати, Сашка уже несколько дней без дела болтается. На острове часто бывает.

– Знаю.

– Лиза, нужно высказать наши предположения Ермакову. Ты поедешь со мной в райцентр. Сейчас. Не будем откладывать.

Она провела рукой по своим торчащим ежиком волосам, огляделась по сторонам, словно ища, к кому бы обратиться за советом.

– Давай все-таки отложим… Хотя бы до понедельника. Похороним спокойно Михаила, а там видно будет.

* * *

Марьяна появилась, уже когда гроб опустили в могилу. Она была закутана по самые глаза черным в мелкий горошек шелковым платком и показалась Плетневу совсем старухой.

– Когда медпункт откроется? – поинтересовалась у нее Саранчиха уже на выходе из кладбища. – Последнее время у тебя то обход, то ты за медикаментами поехала, а то и просто – навесишь замок и черт его знает где плутаешь. Мой дед вчера цельный день животом маялся – считай, дежурил в отхожем месте, а станичная медицина вместо того, чтоб честных людей лечить…

– Я же теперь на два дома разрываюсь, – оправдывалась Марьяна, утирая концами своего платка покрывшийся испариной нос. – Людочка захворала, в жару вся, да и здесь…

– Здесь Лизавета без тебя управится, – перебила ее Саранчиха. – Без тебя ей еще спокойней. А Людка твоя небось опять растрату сделала. Вот откуда и болезнь пошла.

Поминки собрали у Царьковых – похороны Михаила совпали с девятым днем поминовения Нимфодоры Феодосьевны. Лизе помогала управляться Даниловна, продукты и выпивку Плетнев привез из райцентра.

Плетневу было не по себе. На него смотрели, от него ждали каких-то слов, а он молчал, изводя одну за другой сигареты.

«Они скоро разойдутся, и мы с Лизой снова останемся вдвоем, – думал Плетнев. – Скорей бы, скорей нам с Лизой остаться вдвоем».

– Что-то зачастили в вашей станице покойнички.

Шурка Фролов, разув на порожке обляпанные грязью тяжелые кирзовые сапоги, уверенно вошел в залу, взял чей-то стакан с вином и выпил его до дна, уставившись в одну точку в углу комнаты.

– И ты что-то к нам зачастил. То, бывало, годами носу не казал, а нынче протоптал себе дорожку к чужому порожку, – лихо отбрила Фролова Саранчиха. – Зачем Михаила напоил? Когда он у тебя в последний раз был, напился так, что на ногах не стоял. Ты его возле речки бросил, а сам переметы поехал проверять. Борисовна говорит, Михаил мешком лежал возле самого яра.

– Да брешет она, твоя Борисовна. – Фролов потянулся к бутылке с вином, но Сашка Саранцев убрал ее из-под самого его носа. – Лучше бы за своим дедом глядела, чтоб ширинку по утрам застегивал. Михаил один стаканчик выпил и в дорогу засобирался. Я с перемета по-темному приехал. Его не было уже. Я весла в сарайчик кинул и на дежурство заступил.

Плетнев насторожился: речь шла о том самом дне, когда пропал Михаил.

– А Борисовна сказала, у тебя ночью свет в хате горел. Уже после того, как кино по телевизору закончилось. И вроде кто-то приходил – Дозор сильно гавкал.

– Слушай больше эту старую сплетницу! – разозлился Фролов.

– Твое дело по ночам нефтебазу стеречь, а ты черт знает где болтаешься, – вмешался в разговор Сашка Саранцев. – Я, между прочим, видел, как ты в тот вечер с перемета шел. Без рыбы.

– Его в тот день катер порвал, чтоб его черти…

Плетнев обратил внимание, что Лиза не спускает глаз с Сашки Саранцева. Небось и для нее новость, что он ту злополучную ночь в райцентре провел.

Зазвонил телефон.

– Новости у меня для вас, – услышал Плетнев в трубке возбужденный голос Ермакова. – Понимаете, наши пострелята повадились с яра нырять возле нефтебазы. И внучек мой, Колька, с ними. Он у них вроде командира по всяким шкодным делам. Сколько им, стервятам, наказывал – там и железо, и коряги на дне, так они еще приладились с масками дно обследовать. Вот и выудили двустволку. Незаряженная. Двенадцатого калибра. Я подумал, так просто двустволка на дне не окажется.

– Я сейчас к вам приеду, – решительно сказал Плетнев.

– Можно и до завтра отложить. До завтра ничего не изменится. Тем более у вас поминки.

– Буду минут через тридцать.

– Ну, добре, Сергей Михайлович. Я возле школы живу. Вам любой пацан мой дом покажет.

«Может, у меня в кармане окончательный приговор брату, – думал Плетнев, разворачиваясь с трудом в узком, заросшем лебедой проулке. – Вдруг окажется, что ружье принадлежало ему. Наверное, это не так уж и сложно установить. А вдруг и пуля, найденная в комнате у Ларисы Фоминичны, вылетела из него?.. Чего проще: совершил преступление, ужаснулся содеянному, попытался залить раскаяние вином. Пьяный же с любого яра свалиться может…»

Плетнев обернулся и увидел, что на крыльце появилась Марьяна. За ней вышел Шурка Фролов, обул не спеша кирзовые сапоги. Плетневу показалось, что где-то он уже видел эти или такие же сапоги с разрезами по бокам, чтоб не жали икры.

– Эге-ге, нас не забудьте! – крикнул Шурка, сбегая с крыльца. – Нам тоже домой пора. Помянули доброго человека и, как говорится, пора и честь знать.

Марьяна молча села рядом с Плетневым, даже не глянув в его сторону.

«Надо бы Лизе сказать, зачем в райцентр еду, – подумал Плетнев. – А то волноваться будет. И хорошо бы побыстрее обернуться – она одна дома осталась… Э, да ладно, потом скажу. Только бы дотемна вернуться. Марьяна куда-то собралась на ночь глядя. Саранцев под яром бродить будет… Похоже, я ревную Лизу к Саранцеву – вот уж не ожидал от себя! Потому и подозреваю Сашку во всех смертных грехах. Но почему она все время за него заступается?»

– Саранец снова с Зинкой снюхался, – вдруг заговорил Фролов. – Иначе чего бы ему до крестной чуть ли не каждый день мотаться? Надо бы Валентине за одно место его привязать.

– У Сашки тоже есть ружье? – спросил Плетнев у Марьяны.

За нее ответил Фролов:

– А как же – они тут все при огнестрельном оружии. Прямо как на заставе. А Сашка осенью на кабана ходил. Старый Саранец сам из свинца пули катает – об чугунную сковородку. Говорит, лучше покупных срабатывают. Вот ушлый какой, полицай…

Марьяна повернулась к Плетневу вполоборота, спросила тихо, как бы приличия ради:

– У вас какое-то срочное дело в райцентре?

– Нужно повидать Ермакова. Все в связи с тем же делом.

– Но ведь оно, насколько мне известно, закрыто, – как-то уж слишком равнодушно сказала Марьяна. – Я поняла так из разговора со следователем. Пусть мертвые спокойно лежат в могиле.

– Ну да, а на живых пусть наезжают моторками, травят их цепными собаками, вламываются среди ночи в их дома! – с неожиданной горячностью возразил Плетнев. – И делают все это от имени моего безответного брата. Если вам безразлично, какая память останется о Михаиле, то мне… – Он осекся, заметив, как вдруг потускнело лицо Марьяны. – Простите. Вы тут ни при чем. Вам спасибо за хлопоты, за любовь… к Михаилу.

– А Сашка Саранцев позавчерашней ночью опять у Зинки был, – бубнил за их спинами Шурка. – Я встретил его, когда на дежурство шел. На ногах едва стоит, а сам еще грозится. Ну, я его послал к такой-то матери на быстром катере.

«Что-то здесь не сходится, – думал Плетнев об обнаруженном на дне ружье. – Со слов Лизы, Михаил приходил за своей двустволкой за десять минут до выстрела, потом пошел к Саранцевым, где провел ночь. На другой день доехал с Марьяной на моторке до нефтебазы. Даниловна видела, как он в моторку садился. Она бы наверняка сказала, была ли при нем двустволка. Глаз у нее острый, если она что-то рассказывает, то обстоятельно, не упуская ни одной детали. Потом Михаил спал пьяный возле яра, неподалеку от дома Фролова, как тот говорит. Может, там и свалился? Ну да, берег там крутой, высокий. И течение очень сильное. Двустволку нашли возле нефтебазы. Это совсем рядом с домом Фролова».

– Михаил с ружьем был, когда вы его на моторке подвозили? – спросил Плетнев у Марьяны.

Она скользнула по нему растерянным взглядом.

– Он ко мне без двустволки пришел, – отозвался с заднего сиденья Фролов. – Я хорошо это помню.

– Он мог ее в кустах спрятать, на берегу, – тихо сказала Марьяна.

– Значит, при нем была?

– Не помню…

«Странно, что не помнит, – подумал Плетнев. – И пуля почему-то нашлась сразу после того таинственного ночного визита. Хотя, я помню, Георгий Кузьмич и его коллега обследовали комнату самым тщательным образом. Сперва Саранцев выловил возле острова тело Михаила, потом нашлась пуля, а теперь и ружье. Странно…»

* * *

– Ну вот, постепенно и складывается узор, – рассуждал Георгий Кузьмич, расхаживая по маленькой веранде своего дома. – Что называется, камешек к камешку. Как в детской мозаике. Ребенок долго возится, пытаясь выложить узор из груды разноцветных треугольничков, а взрослый возьми и вмешайся нетерпеливой рукой… – Ермаков взял со стола лежавшую на клеенке пулю. – Двенадцатый калибр. И двустволка того же калибра. Разумеется, мы пошлем все это хозяйство на экспертизу в город, хотя я почти уверен, что пуля вылетела именно из этого ружья. Так вы говорите, кто-то ходил по дому Царьковых ночью, потом тарахтела моторка, а утром вы заметили на порожке следы резиновых сапог. – Ермаков присел на корточки и старательно ввинтил окурок в кадку с фикусом. – Пока жена не видит. А ему удобрение хорошее. А то чахнет что-то, несмотря на заботы моей благоверной.

– Разумеется, мне неприятно чернить человека, скорее всего безвинного, – собравшись с духом, заговорил Плетнев, – и тем не менее поведение Саранцева вызывает у меня если не подозрение, то, скажем, некоторое удивление.

– Вот как?

– Во-первых, он с самого понедельника запил-загулял. Жена Чебакову жаловалась, что не просыхает. Фролов рассказывал, будто Сашка повадился по ночам к своей бывшей зазнобе Зинке Комаровой. А днем на острове пропадает – завгар его от машины отстранил, в механики разжаловал, а он взял и уволился. И моторка у него есть, и от его резиновых сапог следы точно такие, как на порожке были. Я сегодня внимательно их разглядел. Мотивы у него тоже, мне кажется, имеются. Вы, должно быть, знаете, что он был влюблен в Елизавету Васильевну, а она его чувств не разделила.

Теперь все эти доводы, спрессованные в обвинение, показались Плетневу неубедительными и наивными. Он даже пожалел, что поделился ими с Ермаковым.

Георгий Кузьмич коротко кивнул.

– Мы здесь друг про друга много чего знаем. Таковы особенности сельского быта. Но в последнее время, Сергей Михалыч, я все больше и больше убеждаюсь в том, что много и не знаем. Так вы говорите, Саранцев…

– Я могу и ошибаться. Так сказать, еще одну шишку на бедного Макара свалить.

– Ладно. Я сам с этим вашим Макаром побеседую. Завтра утром. В официальной обстановке. Надеюсь, за ночь он никуда не денется. – Георгий Кузьмич улыбнулся, обошел вокруг стола и остановился возле Плетнева. – А вообще-то нужно опросить всех, живущих возле нефтебазы. Самым доскональным образом. Кстати, о докторской моторке. Ведь так и не нашлась, можете себе представить? Чудится мне тут подвох. Что называется, кража с подвохом.

* * *

Проезжая мимо больницы, Плетнев подумал, что ему не мешало бы навестить Ларису Фоминичну. Все-таки первая учительница, да и Лиза наверняка обрадуется, когда он расскажет ей, что был у ее матери. К тому же Лариса Фоминична может помочь ему ответить на вопрос: виновен ли Михаил.

Лариса Фоминична сидела на койке возле окна. Кроме нее, в палате лежала старушка со сломанным бедром и девочка лет двенадцати, похожая в своих бинтах на большой белый кокон.

– Вам Лиза привет прислала.

Плетнев пожал сухую прохладную руку Царьковой.

– Спасибо, Сережа. Присаживайтесь. – Она кивнула на табуретку возле окна. – Я вам очень рада.

– Вас вот-вот выпишут. Я вижу, дело на поправку идет, – сказал Плетнев дежурную фразу больничного посетителя.

– А мне и тут неплохо. Соседи спокойные, не тревожат. Я сама встаю, даже по коридору гуляю.

Плетнев опустился на табуретку. Ответ Царьковой его удивил.

– Похоронили Михаила? Нехорошо он умер. Очень нехорошо.

Она смотрела на него все так же прямо и чуть строго, как и тридцать лет назад, и он невольно отвел глаза.

– Думаю, Лариса Фоминична, вы не верите в то, что в вас стрелял мой брат, – сказал Плетнев.

Она поморщилась, точно от боли, положила здоровую руку на забинтованное плечо.

– Мы же решили это дело прекратить. Тем более теперь. Я и следователю так сказала.

– Выходит, вы подозреваете моего брата.

Плетнев облокотился о подоконник, снова ощутив в груди противную сосущую боль. Брат утонул, и теперь ему ничего не угрожает – недосягаем он для земных законов. Но вот памяти о нем – его памяти о нем – угрожает многое. Он должен, должен убедиться в том, что брат невиновен.

– Лариса Фоминична, голубушка, вы наверняка понимаете, что теперь, когда Михаила уже нет в живых, у нас с вами есть моральные обязательства не позволить очернить память об умершем. Не мне вам это говорить.

Царькова снова поморщилась, поправила повязку на плече.

– Помимо этого, Сережа, у нас есть еще и моральные обязательства перед живыми.

– Я полагаю, с тех пор прошло столько лет, что давние раны успели затянуться.

– Вы ошибаетесь, Сережа, если считаете, что время лечит все душевные раны.

– Но я знаю, как Михаил относился к Марьяне. Мне кажется, он сохранил любовь к ней до последнего дня. Наверное, ей тоже небезразлично, какая о нем останется память.

– Марьяну сам черт не поймет.

Плетнев в изумлении смотрел на свою первую учительницу.

– У нее очень непостоянный характер, – пояснила Лариса Фоминична. – Сегодня как кошка ласковая, завтра зверем рычит. Нам с Лизой от нее частенько достается.

– Но ведь она по-настоящему любила Михаила.

– Да, моя младшая сестра женщина любвеобильная, – с явным сарказмом изрекла Лариса Фоминична.

– Что ж, с первым мужем не сложилось – это у многих бывает. А с Михаилом ее насильно разлучили. Вы и моя мать.

– Я никого ни с кем не разлучала.

– Хорошо, оставим этот разговор. Мне Лиза сказала, будто вы с ней совсем недавно комнатами поменялись. Может, эта пуля предназначалась вашей дочери? А уж у Михаила с Лизой никаких счетов быть не могло.

– Лиза сама не знает, что говорит.

Лариса Фоминична опять взялась за плечо. Плетневу показалось, она сделала это не от боли, а чтоб отвлечь внимание от неприятного для нее разговора.

– Она всего только и рассказывала мне, что за две недели до смерти Нимфодоры Феодосьевны вы с ней поменялись комнатами. Остальное – мои предположения, или, если хотите, назовите их домыслами. Когда я увидел вас рядом на похоронах, со спины спутал Лизу с вами. Тот, кто стрелял, тоже вполне мог вас спутать. Тем более что окно загораживает куст сирени. Вполне возможно, что Лизе все еще угрожает…

– Ничего ей не угрожает. – Плетневу показалось, будто в глазах Ларисы Фоминичны мелькнуло беспокойство. – Марьяна с ней будет. Она обещала не бросать Лизу одну.

– Я подвез Марьяну и Фролова до нефтебазы.

– Фролов тоже сегодня был у нас? Он-то что там забыл? – возмущенно воскликнула Лариса Фоминична. – И Марьяна в последнее время вроде бы дружбу с ним завела. Не нравится мне это.

– Он же Людин отец.

– Ну и что из того? Пьяница он и бандит, еще Людку с толку сбивает. По таким, как он, тюрьма плачет.

«Да, Лиза права: Лариса Фоминична на самом деле весьма однобоко относится к людям, – думал Плетнев, выходя из больницы. – Невзлюбила когда-то Фролова и по сей день во всех смертных грехах готова обвинить. Вполне возможно, что и Марьяну в свое время против него настроила. А от разговора о Михаиле так и уклонилась».

* * *

Ему снилась мать…

Молодая, простоволосая, она накрывала стол, который стоял возле крыльца, клала на клетчатую скатерть яйца, и они одно за другим скатывались в высокую, по пояс, траву, тут же бесследно в ней исчезая. А мать улыбалась, звала его, Михаила и отца обедать. «Я ни за что не пойду к столу без Лизы, – думал во сне Плетнев. – Вот придет Лиза, и мы с ней рука об руку выйдем к столу. Чего нам стыдиться? Ведь мы с детства друг друга любим. А мать с отцом нас благословят. Лиза, где же ты, Лиза!..»

Он проснулся от внутренней тревоги. Лизы и вправду рядом не оказалось. Несколько секунд лежал неподвижно, прислушиваясь к тишине старого дома, потом натянул джинсы и вышел на крыльцо. Сидевшие за столом под вишней двое как по команде повернули к нему головы.

– Лиза, почему ты бросила меня? Мне было так плохо, – сказал Плетнев, все еще переживая свой сон.

Она встала из-за стола, шагнула ему навстречу.

– Прости. Мы с Сашей тут… объяснились немного. Хотя сейчас для этого, разумеется, не время.

– Почему не время? – подал голос Саранцев. – Самое время ясную погоду навести. Хотя такие, как ты, туман предпочитают. Туман, обман, – так, кажется, поэты пишут? Правда, ты, Михалыч, у нас не поэт. Ты ки-но-дра-ма-тург. Правильно я выговорил? Так мне Лизка объяснила. А Лизка умная, она все знает. Выходит, ты, Михалыч, на драмах человеческих деньги зарабатываешь. Так я это понял? Ну а я тут брата твоего поминаю. Хочешь со мной Михаила помянуть?

Саранцев встал из-за стола, держась за его край, и, пошатнувшись, плюхнулся обратно на лавку.

Лиза прислонилась к стволу вишни. Ее голова оказалась в тени, и Плетнев не видел выражения ее лица.

– Так мы с тобой и не побеседовали начистоту, хотя ты мне две бутылки заграничного пива споил. С кол-ба-сой. Это тебе за твои драмы такой сытной колбасой платят? Я от нее до самого обеда сытый ходил. А в обед взял и напился. Назло вам с Лизкой. А потом Михаила напоил. Чтоб зря языком не трепал. С Михаилом мы в ту ночь хорошо побеседовали, хоть он и крепко сердцем маялся.

– И что же он тебе рассказывал? – спросил Плетнев. – Давай уж выкладывай – сам ясности хотел.

Саранцев вытащил из кармана мятую пачку «Примы», дрожащими руками зажег спичку.

Лиза шевельнулась, и Плетнев на мгновение увидел ее глаза, испуганные и растерянные. Потом на них легли зыбкие тени вишневых листьев.

– Все равно ясности между нами не получится. Да ты и не хочешь ее. – Сашка закурил. – Но скажу, раз требуешь. Я человек простой. Я на свету жить привык. Это Лизка вон голову в тень спрятала. Лизка наша сумерки любит – это ее так мать-учительница воспитала. В сумерках оно все шито-крыто и ничего не видать. Но сейчас оно не получится шито, потому как прохудилось старое корыто. Так что ты, Лизка, не морочь людям голову.

– Не суйся в чужие дела! – с не свойственной ей грубостью сказала Лиза.