Текст книги "Полуночное танго"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Наталья Калинина
Полуночное танго

Если свернуть с главной улицы, проспекта Революции, по-простому Бродвея, и идти Безымянным переулком минуты три с половиной, а потом повернуть направо, попадешь на нашу улицу. В том месте, где гордо раскинул свои обширные владения пустырь, любит собираться детвора. По преданию, на пустыре когда-то стояла деревянная церковь, сгоревшая во время грозы. Бабка Козявка, которая прошлой весной сыграла в ящик прямо посреди Старого базара, помню, рассказывала, что на пустыре во времена ее кудрявой молодости раскидывал свой волшебный шатер цирк шапито.

Как бы там ни было, но в то время, о котором я рассказываю, пустырь, похоже, обладал статусом охраняемой государством достопримечательности города и, несмотря на то, что на нашей улице довольно тесно, так и не был отдан под личные застройки. Одно время на пустыре собрались воздвигнуть склад, но дальше кривого деревянного забора дело не пошло. Забор растащили по дворам. Пустырь остался таким, как и был.

Когда-то во времена царя Гороха наш город процветал, о чем напоминают добротные кирпичные особняки, отданные впоследствии под коммунальное жилье. На нашей улице, бывшей Большой Купеческой, а ныне Молодежной, сохранилось всего три дома, чудом избежавших барачно-бардачной судьбы. Я жила в одном из них. У нас даже был сад. Небольшой, но очень уютный. Там можно было уединиться с любимой книгой или просто помечтать, взобравшись на густой раскидистый орех. Весной и летом лучше природы не найти места для одиночества. Правда, наш сад одной стороной примыкал к общаге вагоноремонтного депо, и десятки пар любопытствующих глаз с рассвета и дотемна прочесывали его территорию. Но существовали уголки, им недоступные.

Я жила с мамой, бабушкой, Марго, моей родной теткой, которая старше меня на каких-то двенадцать неполных лет. Недели за две до того, как я начала мой рассказ, появился дедушка Егор, родной брат бабушки. Он, по выражению той же бабушки, свалился на нас точно снег на голову.

– Хоть бы предупредил, – ворчала бабушка за завтраком. – Неужто трудно было снять трубку и позвонить?

– Трудно. – Дедушка окинул нас озорным взглядом своих все еще ярко-голубых глаз. – Хотел сделать тебе, Варя, сюрприз. Помнишь, как ты обрадовалась, когда я предстал пред твои ясны очи? С ходу на двадцать лет помолодела.

– Я же думала, ты в гости пожаловал. – Бабушка бухнула на проволочную подставку в форме пятиконечной звезды тяжелую чугунную сковородку со скворчащей картошкой. – Это сколько мы с тобой не виделись, а? Четверть века, если не больше.

– Вот-вот. Затем я и прибыл, чтоб ты, Варечка, смотрела на меня. Ты, я слышал, в кино любишь ходить?

– Некогда мне по кино разным бегать. – Бабушка уже успела снять свой сборчатый цветастый фартук и раскладывала картошку по тарелкам. – Да и за день так набегаешься, что ни до чего. Тоже мне придумал – в кино ходить.

– Правильно, Варечка, правильно говоришь. – Дедушка Егор провел пятерней по своей роскошной седой шевелюре и едва заметно мне подмигнул. – Согласен заменить тебе кино. Ты как: комедии предпочитаешь или драмы из старинной жизни?

– Вот пустомеля. Каким ты был, таким остался, – беззлобно прокомментировала бабушка. – Удивляюсь, как Ираида еще тебя терпит. Не женщина, а Герой Советского Союза.

– Ошибаешься, Варечка. – Дедушка Егор снова обвел всех невинным взглядом. – Не Советского Союза, а Соединенных Штатов Америки. Но я чист перед родиной как стеклышко, клянусь тебе. Как только мне стало известно, что Ираида состоит на службе у ЦРУ, во мне взыграл патриотизм, и я от нее ушел. Я ей так и сказал: не могу поступиться принципами и жить со шпионкой. Тем более американской. А вообще-то она, как я подозреваю, еще на какую-то разведку работает. Если бы Ираида только на ЦРУ работала, она вряд ли за мной следить стала.

– Это почему же? – Вопрос бабушки прозвучал недоверчиво, но в то же время в ее голосе явно сквозило любопытство.

– Почему? Сложный вопрос. Хороший вопрос. Я и сам не раз его себе задавал. И знаешь, Варечка, к какому я пришел выводу?

– Да не тяни ты кота за хвост. Ты что, в Политбюро, что ли, работаешь?

Я обратила внимание, что Маргарита, Марго, низко наклонилась над тарелкой, закрывшись от всего мира своими роскошными медово-рыжими кудряшками. Беда, если она рассмеется – тогда и мне не удержаться. Бабушка выставит из-за стола нас обеих, и я так и не узнаю, почему Ираида следит за дедушкой Егором и каким образом это связано с ее шпионской деятельностью в пользу ЦРУ и еще какой-то разведки. Подозреваю, дедушка Егор сам еще не знает об этом, но он великий импровизатор и фантазер, а потому стоит удержаться от смеха даже в том случае, если Марго не удастся этого сделать.

– Тоже мне сказал – в Политбюро! Да если бы я работал в Политбюро, Ираида давно бы меня на тот свет спровадила. Я же, как видишь, жив и даже здоров. Ну и уморила – в Политбюро.

– А чего тут смешного, спрашивается? Или там не такие, как мы, люди сидят?

– Разве я сказал, что там не люди сидят? Что это ты, Варечка, на меня с утра напраслину возводишь?

– Шут гороховый. А я, дура старая, уши лопухом развесила – ЦРУ, КГБ… Тебе вольной жизни на старости лет захотелось, вот чего. Помнишь, я говорила тебе: не спеши, Егорка, хомут на шею надевать. Да разве ты меня когда слушался? Вот Ираида пронюхает, где ты, все окна в доме переколотит.

– А откуда она узнает, что дедушка Егор у нас живет? – осведомилась я у бабушки невинным голосом.

– Она же шпионкой работает, – с трудом сдерживаясь от смеха, пояснила Марго. – Да она узнала о том, что дядя Егор к нам приехал еще до того, как он к нам приехал.

– Как это?

– А вот так, внученька. Потому что, как говорится, пути шпионские неисповедимы. Кстати, Варечка, я рассказывал тебе, какой мне приснился сон накануне моего ухода из семьи? – спросил дедушка Егор приглушенным ввиду особой таинственности голосом.

– Не верю я снам, – буркнула бабушка. – Другой раз такое приснится… Если бы я всем снам верила, я бы шагу ступить боялась.

– Всем снам верить и не надо. Нужно верить только тем, какие под самое утро снятся. На днях я прочитал в «Науке и жизни» одну прелюбопытнейшую статейку…

– Ладно, так какой же тебе приснился сон? – не выдержала бабушка.

– Мне снилось, будто мы с тобой дети и мама повела нас на речку купаться. – Выражение лица дедушки стало мечтательным и просветленным. – Денек солнечный, песок блестит так, что глазам больно. Вода в речке спокойная, и тополя прибрежные в ней как в зеркале отражаются.

– В Сухаревке ивы росли. Я сроду там ни одного тополя не видела, – не терпящим возражения тоном заявила бабушка.

– Так я же тебе про свой сон рассказываю. Сам знаю, что в Сухаревке тополя не росли. Еще бы мне этого не знать. – Дедушка Егор изящным движением руки заправил за воротник угол белоснежной льняной салфетки. – Я, Варечка, с разбегу в воду бросился. Прямо как был, в штанах и рубашке, а ты платье сняла, положила на нос лодки. А сандалии на берегу оставила. Потом разбежалась и тоже нырнула.

– Как же я раньше ныряла! Вспомнить страшно. Когда мы с Петечкой только поженились и поехали к его другу в деревню, я, помню, по привычке нырнула с обрыва в пруд и воды полные уши набрала. Если бы не профессор Ванин, упокой, Господь, его душу, наверняка бы на всю жизнь глухой осталась.

– Да, Варечка, да. Так вот, ты нырнула, поплыла под водой, и я тоже решил от тебя не отставать, хотя, как сейчас помню, плавать в ту пору еще не умел. А в нашей речке, как ты помнишь, течение быстрое было: бывало, подхватит, и оглянуться не успеешь, как на глубокое вынесет.

– Я тебя за помочи вытащила, помнишь? – задумчиво спросила бабушка.

– Помню, помню. Как не помнить? Но водички я все равно нахлебаться успел. Там, где я нырнул, к счастью, отмель оказалась. Вынырнули мы с тобой одновременно. Смотрим, а мама стоит на берегу и покатывается со смеху. Аж прямо в платье в воду села – так ей смешно вдруг стало. А ты мне, Варечка, и говоришь: «Егорушка, у тебя на носу желтый песочек». А я глянул на тебя. И вижу: у тебя на носу какашки кусочек.

– Фу, пустомеля.

Эту бабушкину фразу я услыхала уже со ступенек веранды, ведущих в сад. Я упала на траву возле бетонного фонтанчика. За те две недели, что дедушка Егор прожил с нами, я, кажется, выучила наизусть все его шутки и прибаутки, но все равно каждый раз хохотала от души. Вскоре появилась Марго. По ее нарумяненным щекам текли слезы.

– Ой, не могу! Ну и чудила, этот дядя Егор…

Мы постояли немного. Над нами безоблачно голубело небо, а в воздухе еще пахло ночной фиалкой. Я случайно повернула голову и увидела в окне второго этажа общаги что-то белое волнующе знакомых очертаний.

– Марго, глянь-ка туда. Что это?

– Жопа, – констатировала Марго. – Обыкновенная голая жопа. – Она перестала улыбаться, взяла меня за руку и потянула в дом.

– Марго, а ты уверена, что это…

– Пошли. Бабушке ничего не говори. Да и матери, думаю, не стоит. – Она метнула взгляд в сторону общежития. – Ублюдки. Шизики. Бородавки одноклеточные. Как же я ненавижу эту вонючую дыру.

* * *

– Привет прекрасной сеньорите. – Славка с порога швырнул в меня букетом мокрых гладиолусов. – Оставайся на месте. Я должен запечатлеть навсегда этот волнующий момент. – Он долго мостился на полу, выбирая нужный ракурс. – Отлично. Великолепно. Выше всяких похвал, – сопровождал он репликами каждый щелчок фотоаппарата. – На сеньорите роскошное платье. Хотел бы я знать имя кутюрье, создавшего этот шедевр, и от души пожать его благородную руку.

В тот день мне исполнилось шестнадцать. Платье, в котором запечатлел меня на пленку Славка, было совместным творением Марго и бабушки при самом непосредственном участии мамы, которая подарила мне этот тончайший китайский крепдешин и принесла чехословацкий журнал мод, откуда я и выбрала фасон. Бабушка кроила и шила, Марго обметывала швы. Она мне и прическу сделала – ниспадающие на плечи блестящие локоны, собранные на затылке большой перламутровой заколкой.

Дедушка Егор украсил веранду, на которой накрыли праздничный стол, гирляндой разноцветных лампочек. Фонарики под сенью виноградных листьев, пальма, обвитая гирляндой… Получилось очень здорово.

Дни рождения мы всегда отмечали в тесном семейном кругу. Славка не в счет – Славка, сколько я помню, всегда был полноправным членом нашей семьи.

– В дом не должны приходить посторонние люди, – говорила бабушка. – Увидят, какие мы дружные, и еще чего доброго сглазят. Сглазили же Петечку.

Петечка – мой родной дедушка, Петр Михайлович Ветлугин. Он умер семь лет назад от какой-то загадочной болезни. Это случилось ровно через неделю после его шестидесятилетнего юбилея, отмеченного пышным многолюдным застольем. С тех пор шумные сборища в нашем доме под негласным запретом.

– Как в Акапулько, – сказал Славка, восхищенно замерев на пороге погруженной в таинственный полумрак веранды.

– Сейчас пустим фонтан. Расступись, тьма, воссияй, свет! – воскликнул дедушка Егор.

Провод, который он протянул по веткам деревьев к бетонному фонтанчику, прежде чем снабдить током электрическую лампочку, загерметизированную от влаги в трехлитровом баллоне, рассыпал целый фейерверк голубых искр.

– Дом спалишь, Егор! – испуганно воскликнула бабушка.

Наконец лампочка вспыхнула, фонтан, фыркнув несколько раз, послал в воздух слабую струйку желтоватой воды. Летом в нашем городе всегда плохой напор.

– Музыки не хватает. – Это сказала Марго. – Сейчас что-нибудь соображу.

Я знала, Марго поставит пластинку с записью «АББЫ» – последнее время все в нашем доме помешались на этой «АББЕ». Все, кроме меня. Дело в том, что я не люблю женские голоса. О любви, уверена, должны петь только мужчины. Я же могу слушать только песни о любви.

– Нет, сеньорита, так не пойдет. Вы должны сесть в кресло во главе стола, а я примощусь сбоку и буду наливать в ваш бокал напитки, чистить для вас фрукты и любоваться загадочным мерцанием ваших прекрасных глаз. – Славка уже успел посадить на свои узкие белые джинсы большое пятно. Джинсы ему коротки и явно жмут во всех местах, зато это настоящие американские джинсы, о чем свидетельствует звездно-полосатый флаг чуть повыше левой ягодицы. – Сеньорита позволит пригласить на танец?

Выходя из-за стола, я случайно поймала на себе мамин взгляд. В нем была тревога. Я знала, мама как огня боится той минуты, когда я влюблюсь. Мне, между прочим, уже пора было влюбиться. Но не в Славку же? Господи, да ведь мы, можно сказать, вместе выросли.

Я улыбнулась, кладя руку на высокое, еще по-мальчишески угловатое Славкино плечо.

– Это про тебя песня, – сказал он, наклонившись к моему уху. – Танцующая королева. Темноволосая, хрупкая, шестнадцатилетняя.

– В песне ей семнадцать.

– Ты уверена?

Славка ни бельмеса не смыслил в английском, хотя обожал блеснуть перед кем-нибудь наивным шикарным иностранным словечком. Он пополнял свой словарный запас с моей помощью – я писала ему на бумажке английские слова русскими буквами, а он потом повторял их перед зеркалом, смешно гримасничая.

Взрослые не спускали с нас глаз. Я ненавидела, когда они на меня так смотрели. Знаю, они считали, что во мне уже просыпается женщина, и это вызывало в них тревогу. Я не возражала против происходивших во мне превращений, но только мать и бабушка вкладывали в это понятие совсем другой, чуждый мне, смысл.

– Поедем ночью кататься? – прошептала я Славке на ухо, стараясь не шевелить губами.

– Что?

– Когда они угомонятся, я буду ждать тебя на пустыре. Как обычно.

– Может, сегодня не стоит? – Славка смотрел на меня с испугом.

– Что, кишка тонка? Тогда я попрошу Валерку.

Я бы никогда не попросила Валерку покатать меня на своем мотоцикле, а тем более ночью, но Славка об этом не догадывался.

– Прекрасная сеньорита, сегодня такой знаменательный день в вашей жизни…

– Так мы едем или нет? Может, у тебя нету бензина?

– Росинант наелся отборного овса и с нетерпением бьет в конюшне копытом.

– Тогда встретимся в двенадцать на пустыре. И советую сменить гардероб.

– А, да!.. – Славка выглядел каким-то растерянным, и меня это удивило. Второе лето мы чуть ли не каждую ночь убегали тайком из дома и часа два носились на Славкином мотоцикле. До сих пор никто ни о чем не догадывался, хотя один раз мы чуть было не загремели в милицию. Представляю, что бы было с домашними, если б загремели. – Сеньорита уверена, что желает совершить прогулку по ночному Акапулько и его окрестностям с сеньором?

– Уверена, – нетерпеливо прервала я поток Славкиного словоблудия. – Поедем в степь, и ты дашь мне руль. Я уже преодолела свой идиотский страх.

Песня закончилась, и Славка нехотя отвел меня на место.

Сквозь виноградные листья настойчиво пробивался лунный свет.

«Запомни этот вечер, – услышала я внутренний голос. – И то, как тебе было хорошо…»

* * *

Маршрут моего ночного побега пролегал через погреб. Его дверь запирали на ночь изнутри на ржавый засов. Она была справа от веранды, между окон в столовую. В столовой на диване спал дедушка Егор.

Я прокралась босиком на кухню, бесшумно подняла тяжелую крышку ляды. Не дай бог споткнуться обо что-то непредвиденное. Свет зажигать нельзя – окошко погреба как раз под маминой комнатой. У мамы вечная бессонница. Сидит ночами возле окна и смотрит в темноту.

Я благополучно преодолела все преграды. Славка и его Росинант уже ждали меня на пустыре. Белые Славкины джинсы служили мне маяком в ночи.

– Засветимся из-за твоего пижонства, – не выдержала я. – Во всем городе нет таких вторых портков.

Я влезла на заднее сиденье, крепко вцепилась в Славкино горячее туловище. Росинант взревел и встал на дыбки. Под горку мы катились с ветерком, но почти без шума.

– Давай на Берсеньевский шлях, – скомандовала я.

– Сначала съездим в Лоскутную балку.

– Идет, – согласилась я. – Чур, под горку с ветерком.

Славка неопределенно хмыкнул и отпустил тормоз. Мощенная булыжником мостовая летела мне навстречу с первой космической скоростью. Вдруг он выключил фару, и я вскрикнула от неожиданности.

– Все и так видно, – услышала я сквозь свист ветра. – Держись крепче.

В степи стояли тишь и духота. Ленивая июльская ночь, полная неповторимых звуков и запахов. Росинант подпрыгивал на ухабах. У меня на зубах заскрипела пыль.

– Слезай. – Славка резко затормозил над самым обрывом балки. – Два шага вправо. Под кустом шиповника камень. Толкни – и он покатится вниз. Я посвечу.

В свете фары Росинанта собственная тень показалась мне таинственной – мохнатый шар на двух длинных ногах. Я вспомнила рассказы об НЛО и космических пришельцах. Спина покрылась мурашками. Но я обожаю преодолевать собственные страхи.

Бутылка была завернута в мокрую тряпку. Она оказалась довольно холодной – Славка догадался вырыть в глине ямку. Еще никогда в жизни я не пила шампанского.

– Боюсь, в этой глухомани не принято пить из хрусталя. – Славка извлек из нагрудного кармана два складных пластмассовых стаканчика. – Такова жестокая проза наших суровых дней.

– Ну что же ты ее не открываешь? – Я горела от нетерпения вкусить «взрослого» напитка и тем самым приобщиться еще к одной волнующей тайне жизни. Сколько еще мне предстояло их постичь?

– Может, не будем? – Славка вертел в руках бутылку и смотрел куда-то в сторону. – Я завтра выходной. Заберемся на ваш орех и раздавим ее в спокойной домашней обстановке.

– Ты что? Варечка с ходу унюхает.

– Зажуем кофейными зернами и мускатным орехом.

– Ладно, хватит сачковать. Открывай.

– Ты же хотела сесть за руль.

– И сяду.

– Но мы закосеем и…

– Это не водка. Между прочим, в твоем Акапулько шампанское пьют вместо газированной воды.

– И закусывают кокосовыми орехами и плодами манго, а потом пляшут самбу. – Славка вильнул своими тощими бедрами. Что-что, а плясать он умел. Я, кстати, тоже. Только наши таланты в этой дыре оставались невостребованными.

Пробка вылетела с оглушительным хлопком. Вдалеке залаяла собака.

– Пират, – сказала я. – Дед Митяй стережет свои помидоры.

Мы чокнулись по-настоящему. Я пила, не мигая глядя на луну. Она тоже смотрела на меня и, казалось, хотела прочитать лекцию на тему морали советской школьницы. По сей день помню ее укоризненную физиономию.

Славка включил свой походный транзистор. В степи музыка звучала так, что хотелось умереть от восторга. По «Маяку» передавали неаполитанские песни.

– Сеньорита, если у вас не очень кружится чердачок, приглашаю на самбу.

Славка уже положил мне на плечи руки. Мы всегда танцевали, положив друг другу руки на плечи. Славка никогда не осмеливался обнять меня за талию, как это полагается во взрослом танце.

– Ты со всеми так танцуешь?

– Я не танцую ни с кем, кроме вас, моя прекрасная сеньорита.

– Слушай, может, хватит, а? В печенках сидит твой Акапулько.

– Мадемуазель желает смотаться на недельку в Париж?

– Давай потанцуем как взрослые, – внезапно предложила я, взяла его руки и положила себе на пояс. У Славки были потные горячие ладони. – Жалко я в джинсах.

– Да, очень жалко. – Он топтался на месте, никак не попадая в ритм музыки. – Мне в голову ударило. Не шампанское, а настоящий ром.

– Слабак. А мне хоть бы что. Прижми меня к себе… Положи голову мне на плечо… Какая красивая музыка. И танцевать надо под нее красиво.

Славка сделал так, как я велела.

– Мне завтра рано вставать, – прошептал он, лежа головой на моем плече.

– Ты же сказал, что выходной.

– Да, но… тетя Зина попросила смотаться на огород и полить огурцы.

– Польем вместе. На обратном пути.

Я оступилась, и мы оба полетели на землю. В нескольких сантиметрах был обрыв, дальше камни и колючки. Мы замерли, не отрывая друг от друга рук.

– Поднимайся. – Славка встал на колени и потянул меня за руку.

– Не хочу. Мне здесь нравится. Теперь я точно знаю: земля кружится, кружится… Прижмись к ней и тоже почувствуешь.

– Я и так знаю, что она вертится. Мы это по истории партии проходили. Вставай же. Простудишься.

– Ты когда-нибудь целовался?

– Да, но… То есть я хочу сказать…

Он громко прочистил горло.

– Говорят, это здорово. Наверное, еще лучше, чем мчаться на санках с Куприяновского спуска.

– Там нельзя кататься на санках – в прошлом году на спуске зарезало трамваем сына Вальки…

– Какой ты, Славка, зануда. Интересно, я тоже через два года превращусь во взрослую зануду?

Он отпустил мою руку и медленно встал. Я смотрела на него снизу вверх. В свете луны Славка показался мне совсем незнакомым и очень красивым.

– Поехали. Скоро начнет светать.

– Не раньше чем через два часа. Слушай, плесни мне еще шампанского.

Славка молча повиновался. Он осторожно подал мне полный стакан и присел рядом на землю, высоко задрав свои острые коленки. Я выпила шампанское до дна и закрыла глаза. Земля вертелась, набирая скорость. Мне показалось, она вот-вот скинет меня со своей теплой спины и я улечу в холодный мрак космоса.

Моей щеки коснулось что-то горячее. Я вздрогнула и подняла веки. Славкины глаза были совсем рядом. Они странно поблескивали.

– Ты на меня так… необычно смотришь.

– Ты удивительная. Я схожу от тебя с ума.

– Ты тоже. – Я вдруг увидела нас со стороны. Девушка с шелковистыми локонами лежит на земле. Над ней склонился юноша… Это было похоже на кадр из заграничного фильма. – Поцелуй меня, – еле слышно прошептала я.

У Славки были сухие горячие губы. Я крепко стиснула свои – я вдруг чего-то испугалась.

– Ты не умеешь. Разожми губы. Не бойся…

– Я не боюсь. Я…

У меня перехватило дух. Возможно, я на несколько минут отключилась. Когда пришла в себя, почувствовала под своей майкой Славкину руку. Я простонала.

– Нравится? Не бойся, я больше ничего не стану делать. Ты не носишь лифчик?

– Только в школу. Старая Вешалка ругается… – Я вскрикнула, когда Славкины пальцы коснулись моего соска. Мне стало нестерпимо хорошо.

– Она дура. Не слушай ее. – Славка тяжело дышал. – Ты… у тебя замечательная грудь.

– Что с тобой? Тебе нехорошо?

– Почему ты так решила?

– Ты задыхаешься.

– Глупенькая. Можно я расстегну тебе джинсы?

– Это… это нехорошо. Нас будут ругать.

Не знаю, почему я это сказала. Мне в тот момент очень хотелось, чтобы Славка расстегнул мне джинсы.

– Ты права. – Он вытащил руку из-под моей майки и поспешил вскочить на ноги. – Едем домой.

Я тоже встала, но вовсе не потому, что мне захотелось домой, – мне было одиноко лежать одной на бешено вертящейся земле. Без Славки мне на ней было неуютно.

– Еще поцелуй. Мне понравилось.

На этот раз он проник языком в мой рот и стал ласкать им нёбо. А я и не подозревала, что в поцелуях может участвовать язык.

Славка поднял меня на руки и куда-то пошел, шатаясь, словно пьяный. Я закрыла глаза. Земля больше не вертелась. Время остановилось. Мы были одни среди вечного мрака космоса.

– Что прикажете делать, сеньорита?

Я открыла глаза и расхохоталась. До меня дошло внезапно, что это же Славка. А я черт знает что нафантазировала.

– Сперва опусти меня на землю. – Почувствовав под ногами привычную твердь, я одернула майку и поправила волосы. – Едем поливать огурцы.

* * *

Марго лежала в моей постели. Она прижала палец к губам, пытаясь предостеречь меня от слишком бурной реакции.

– Долго же ты сегодня. Почему вся в грязи? – посыпалось на меня.

– Я… мы поливали огород. Тетя Зина попросила Славку…

Марго беззвучно рассмеялась. Я стянула майку и джинсы и нырнула к ней под простыню.

– А я решила, что это любовное свидание.

– Откуда ты узнала, что я…

– Знаю с самого первого дня. Не бойся, маленькая авантюристка, я замок с секретом.

Я уловила в ее голосе нотки восхищения.

– Марго, ты ничего не…

– Я все понимаю. Старина Фрейд был тысячу раз прав. Мотоцикл всего лишь предлог.

– Твой Фрейд дурак. Славка мне друг и…

– В таком случае почему у тебя так блестят глаза?

– Ты не скажешь маме?

– Ты что, спятила? Но, чур, одно условие.

– Какое еще?

Марго обняла меня за плечи и крепко прижала к себе. От ее ночной рубашки пахло какими-то незнакомыми духами. Раньше от нее, как и от мамы, пахло «Лесным ландышем».

– Прежде чем одна глупенькая девочка соберется снять трусики и позволить своему мальчику сделать то, что он захочет, она проконсультируется со своей мудрой старой тетушкой, и та научит ее, как избежать нежелательной…

– Какая ты, Марго, циничная.

– Ошибаешься. Твоя тетя Марго очень даже романтичная старая барышня на вате. Просто она не хочет, чтобы ее маленький Пупсик… прошел через унижение и пошлость медаборта.

– Марго?

– Да, Пупсик?

– Сколько тебе было лет, когда ты в первый раз поцеловалась?

– Это случилось так давно, если это вообще когда-то случилось. Охота тебе листать ветхие страницы летописи несбывшейся мечты?

– Ты поцеловалась в первый раз с тем, кого любила?

– Пупсик, если ты имеешь в виду мужской пол, то Марго в своей жизни никого не любила.

– Врешь. А как же Мишка, у которого был красный «москвич» и усы, как у д'Артаньяна?

– Когда он их сбрил и продал свой «москвич», твоя тетя Марго поняла окончательно и бесповоротно, что любви на свете нет.

– Не выпендривайся.

– Хочешь сказать, Мишка меня бросил? Не повторяй чужих глупостей.

– Мама говорила…

– Женька всю жизнь мне завидовала. – Марго быстро прикрыла рот ладошкой. – А, ладно, все равно рано или поздно сама все поймешь. Лучше рано, чем поздно. У твоей дражайшей мамочки масса комплексов. Она сама страдает от них, но…

– Мама боится, что подумает и скажет бабушка.

– Да брось ты. Варечка совсем не похожа на старую ханжу.

– Хочешь сказать, мама похожа?

– Ну, Женька еще не старая. – Марго вздохнула. – При своих талантах и шарме Женька могла бы отхватить самого шикарного мужчину в городе.

– Мама не хочет выходить замуж.

– Разве ее кто-то принуждает?

– Но ведь спать с чужим мужчиной – это… это грех, – изрекла я, так и не подобрав более подходящего слова.

– Пупсик, ты совершенно права для своих шестнадцати лет. – Марго нежно поцеловала меня в губы. – Твоя тетя Марго очень бы огорчилась, рассуждай ты иначе.

– Я и в тридцать буду так рассуждать. Если, конечно, доживу.

– Ха, доживешь – куда денешься! Мне тоже когда-то шестнадцать было. А теперь скоро четвертый десяток разменяю.

– Ты красивая, Марго, и очень стильная. Славка считает тебя первой леди нашего города.

– Какая потрясающая наблюдательность. – Марго хмыкнула. – А тебя он кем считает?

– Мы с ним друзья. Нас роднит любовь к приключениям.

– Замечательно сказано. Только я бы хотела знать, что под этим подразумевается.

– То есть?

– Не прикидывайся нестриженой овечкой. Славка запускал тебе руку под майку?

– Только сегодня.

– Понятно. Просил расстегнуть молнию джинсов.

– Откуда ты знаешь?

Я почувствовала, что краснею.

– Твоя тетушка Марго очень умна задним умом. Надеюсь, ты не расстегнула.

– Нет.

– Но расстегнешь в следующий раз.

– Следующего раза не будет.

– Почему?

Марго смотрела на меня удивленно.

– Потому что твой Фрейд безнадежно устарел.

– Шутишь, Пупсик.

– Я на самом деле люблю ездить на мотоцикле. От этого голова кружится сильней, чем от поцелуев с шампанским.

– Боюсь, что все дело в том, что твой Славка еще зеленый, как горошек. Хотя я несколько раз видела его в компании весьма сексапильных профурсеток. Но это, как ты понимаешь, еще ни о чем не говорит.

Марго виновато прикусила нижнюю губу.

– Все в порядке. Славка с этой точки зрения меня не интересует.

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать – сперва нужно влюбиться, а уж потом думать обо всем остальном.

– Не повторяй Женькиных глупостей. Между любовью и сексом нет и не может быть ничего общего.

– В смысле?

– Мой глупый Пупсик. Увы, любить можно только того, к кому боязно прикоснуться. Если же он лежит рядом с тобой в кровати, храпит, рыгает, дышит на тебя перегаром…

– Это уже называется сексом, верно?

– Не передергивай. Секс – это тоже здорово.

– Мама любила отца. Ради него она готова была на все. Она, мне кажется, до сих пор его любит.

– Она выдумала его от макушки до кончиков ногтей. – Марго села в кровати, обхватив руками колени. – Не слушай ее, а то крыша поедет. Все происходило у меня на глазах. Этот Михай не стоил ее мизинца. – Марго вобрала голову в плечи и с опаской глянула в мою сторону. – Правда, хорош был, как картинка.

– Я его совсем не помню. А фотографий почему-то не сохранилось.

Я непроизвольно вздохнула.

– Женька их в печку бросила. Когда этот Казанова спутался с одной местной путаной. Потом он куда-то умотал и растворился в тумане.

– Отец умер от туберкулеза, – прошептала я, сглатывая непрошеные слезы.

– Официальная версия. В утешение слабонервным. Кабы не смерть, они прожили бы долгую счастливую жизнь.

– Ты не любила его. Почему?

– Ошибаешься: я его просто обожала. Но, думаю, тебе уже пора знать, что в старых семейных сундуках могут лежать не только подвенечные платья, но и рваные кальсоны.

– Мама показывала мне письмо, которое отец написал ей в больницу, когда она меня родила.

Марго широко зевнула.

– Пойду-ка в свою постельку. У меня вечером важное свидание. Нужно выглядеть на тысячу долларов и тридцать три цента.

Я задумчиво глядела на закрывшуюся за Марго дверь, пока не провалилась в глубокий безмятежный сон.

* * *

Я лежала на байковом одеяле возле забора за кустом терновника. Это было одно из немногих местечек в нашем саду, куда не доставали досужие взгляды обитателей общаги. Мне хотелось загореть ровно, чтобы щеголять в сарафане с открытой спиной, а потому я спустила с плеч верх купальника и закатала его на животе. Солнце жарило, как печка. По телу то и дело скатывались щекотные струйки пота. Да и мухи досаждали – эти одноклеточные бородавки вместо туалета бегали в заросли лебеды под собственными окнами.

До меня доносились голоса с веранды – бабушка и дедушка Егор сидели возле электрического самовара и по обыкновению беззлобно пререкались. Я закрыла глаза и задремала под звук их голосов. Шампанское, похоже, еще не выветрилось из моей крови.

Я не прореагировала на приближающийся топот ног – окрестная детвора даже в самое пекло совершала набеги на сады. Наши беспокойные соседи тоже промышляли мелким воровством. Внезапно топот стих. Вдруг я поняла, что мое уединенное местечко перестало быть уединенным. Открыла глаза и приподняла голову.

– Молчи. Сейчас все объясню.

У парня было нездешнее лицо. Он медленно присел на край моего одеяла. Повинуясь инстинкту, я отодвинулась.

– Как ты сюда попал? – задала я первый, пришедший на ум вопрос.

– Спрячь меня. За мной гонятся.

– Кто?

– Ее дружки.

– Чьи?

– Потом расскажу. В заборе оказалась плохо прибитая доска. Это и спасло меня от смерти.

Парень, выходит, воспользовался моим лазом. А я-то думала, о нем никто не знает.

– Отвернись. – Я быстро натянула на плечи бретельки купальника. – Ты не местный?