Текст книги "Дитя чумного края (СИ)"

Автор книги: Натали Абражевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

– Как там родители? – решившись, быстро выговорил он, понизив голос. В шепоте знакомая Йер низкая вибрация усилилась, опять разогнала мурашки.

Он сказал “родители”. А значит, он не знал про мать.

Должно быть, что-то проступило в ее позе или же лице, но Йергерт понял.

– Что случилось? – тон его сменился. – Говори уже!

Она втянула воздух через зубы, собираясь с духом. Кто же знал, что Гертвиг с его просьбой будет меньшей из ее проблем? Позволено ли ей вообще сказать ему о Вельге здесь, под Линденау, где когда-то в плен попал его отец?

– Когда я уезжала из Лиесса, Гертвиг подходил ко мне, – опасливо проговорила Йер и облизнула губы. – Он хотел узнать, не умер ли ты. Если нет, просить, чтоб написал ему.

– И ты ждала все это время, чтоб сказать?! – зло рявкнул Йергерт

– А, ну да, мы же с тобой друзья, чтоб я передала прямо при встрече! – тут же взвилась Йер, испуганная своей уязвимостью перед грядущим разговором.

– Это поважнее наших дрязг! Ты в самом деле так цепляешься за детские обиды?

– Поважнее для кого? – окрысилась Йерсена. – С каких пор тебя вообще это волнует, ты отца всю жизнь терпеть не мог!

– А это не твое собачье дело. От тебя всего и требовалось, что сказать простую фразу, а ты не смогла и этого. Была убожеством всегда и им остаешься. Столько лет прошло – а ничего не изменилось.

– Неужели? – Йер отчетливо почувствовала в груди гнев, и этот гнев был ей приятен. В нем огнем горело острое, почти забытое желание так ранить, так задеть, чтоб он запомнил это на всю жизнь. – Тогда давай я расскажу тебе еще одно! Об этом тебе не сказал ни Содрехт, ни брат Бурхард, ни отец, ни те, кто приезжал сюда передо мной. Твоя мать уж два года как мертва – повесилась в тот самый миг, как ты уехал. Тебя было видно со стены, когда об этом все узнали. И никто тебя не догонял, никто не написал письма.

Вдруг стало очень тихо – только дождь все шелестел, да где-то вдалеке бурчал волнами наползающий раскат. Нелепо громко прозвучала фраза судомойки из угла:

– … и он тогда сказал, что Духи одарили его знаком: дескать, надо пролежать всю ночь с нагой деви́цей, чтобы доказать воздержанность. Та, дура, согласилась…

– Что? – Йергерт выдохнул почти беззвучно, не способный до конца понять, сказала она правду или издевается.

Йер облизнула губы, уже тянущие скорой трещиной.

Она теперь сама спросила себя то же самое. Конечно, злилась и хотела зацепить – но ведь не так. Из сожалений лезло еще больше злости.

– То. Ветра над замком уж два года развевают по ней ленту.

Он не верил, но неверие сменялось на сомнение, затем – на страх и наконец – на липкий ужас. Йергерт больше ничего не говорил, не шевелился, даже трубка выпала из неподвижных пальцем, с глухим стуком шлепнулась на землю. Сумрак ночи прочертила молния и запоздало грянул гром настолько сильный, что, казалось, небо раскололось пополам.

– Ты врешь.

Йер ожидала, что он вспыхнет, может, кинется, в конце концов, метнется прочь, но он сидел парализованным, и каждые его слова звучали тише предыдущих.

Ей хотелось зацепиться за спасительную мысль, что он и правда не терпел родителей, а потому не должен слишком уж переживать, и Йер пыталась отыскать тому какое-нибудь подтверждение – не находила. Из него как будто наживо хребет достали.

Йер мучительно впилась в губу зубами. Силилась найти в себе хоть каплю радости и удовлетворения: так много лет она хотела этого и наконец-то растоптала его, как он и заслуживал – так почему она не счастлива теперь и не горда?

И для чего же лезет из нее дурная жалость, никому из них не нужная?

Она могла лишь опустить глаза. Как раз поэтому сказать был должен кто-нибудь еще.

Йергерт оставался неподвижен и смотрел в пространство широко раскрытыми глазами. Лишь ресницы чуть дрожали – длинные, густые, обведенные контрастным светом колдовского светлячка.

Невыносимо мало было сейчас в нем спесивого мальчишки и невыносимо много взрослого мужчины, сломанного жизнью и безжалостными Духами.

Йер доводилось видеть Йотвана таким, когда дела касались Йиши и его жены, и очень редко что-то отдаленно походящее ей удавалось разглядеть и в брате Кармунде. Из раз в раз она не в силах была отвести глаза, и каждый раз захлебывалась одуряюще невыносимой жалостью, из-за какой в груди тянуло, и хотелось то ли убежать, то ли обнять и как-то облегчить страдания.

Но Йер была из тех, кто не умеет исцелять и помогать.

Быть может, будь тут кто другой, она бы попыталась – прикоснулась, может, в самом деле обняла. Но здесь был Йергерт, и ей почти жгло ладони от желания коснуться ими ткани на плече, как будто хоть кому-то из них станет легче.

Ему было это нужно, но она отлично знала, что сумеет только навредить. И все же не могла сидеть спокойно.

Она наклонилась, подняла и вытряхнула трубку, очень осторожно положила ее в руки Йергерту.

– Не знаю, станет ли тебе от этого чуть легче, но… нам говорили, что все отнятое Духами мы жертвуем во имя верной службы. Такова ее цена. Взамен тебе позволено им послужить и быть полезным Ордену… Ты помнишь?

Он моргнул – казалось, в первый раз за это время. Поднял на нее глаза, смотрел так долго, будто не узнал – ей показалось: еще миг, и он заплачет, только слез все не было, как будто они замерли с обратной стороны белесо-светлых в этом свете глаз.

– У всех нас забирают все, что может службе помешать, – продолжила она, не в силах принудить лицо не выдавать эмоций, брови – не изламываться. – Нам остается нести это бремя с гордостью – мы сами выбрали его, когда на Таинствах преподносили себя Духам. Братьев ведь за то и уважают.

Йергер медленно закрыл глаза, зажмурился, лицо скривилось почти спазматически. Йер бы могла поклясться, что он разрыдается или же закричит, но вместо этого гримаса медленно разглаживалась.

– Разве не отдал я все и без того?

Йер не в силах была отыскать слова, чтобы его утешить, как когда-то давно с Йотваном она хотела оказаться той, кто мог помочь и кто был нужен вот таким вот искалеченным – и не была.

Не стала и теперь.

Ей показалось, что и у нее глаза мокреют. Все, что ей осталось – сжать свою нелепо бледную ладонь поверх его руки – как будто с этим можно было притвориться хоть на миг, что она та, кому положено быть с ним в такой момент.

– Духи не забывают жертв. Когда-нибудь займется рассвет дня, в какой за эти жертвы будет воздана награда, – прошептала она горько, доставая это из той самой глубины себя, в какую не заглядывала и сама. – Нам нужно только верно послужить им до тех пор.

Он сколько-то смотрел на ее руку, будто не способен был понять, что видит, и вдруг вырвался, выронил трубку и уткнул лицо в ладони. Сгорбился, затрясся. Только не было ни звука – один дождь лупил, и все ворчал неугомонный гром.

Йер было не унять этой бездонной боли.

Часть V. Глава 7

Новый вечер в лагере горел огнями, что туман размыл до мутных пятен. Ночь ползла с болот, и темнота слизала склоны и деревья – только и осталось, что еще едва-едва светлеющее небо, но и то почти неразличимое за плотной пеленой. Было сыро и промозгло – как всегда здесь. Снова моросило.

День был тягомотный. Прошлой ночью, когда приползла в шатер, колдуньи заявили ей, что пусть гроза отсрочила все, к Ротгеру ей все равно идти. С утра она все думала про это и про Йергерта – искала его взглядом, не могла заставить себя не переживать, не чувствовать вину за то, как именно сказала, что случилось с его матерью.

Она измаялась всем этим, а чуть только стало вечереть, колдуньи тут же замаячили вокруг.

Ее проводили – вежливо, но неуклонно и навязчиво. Оставили одну возле шатра, но сами не приблизились, однако наблюдали, и Йер чувствовала взгляды на спине. Гадала, предвкушают ли они, и не приблизятся ли, чтоб хоть что-нибудь услышать.

Удивительно, но страха не было – скорее тягомотная тоска. Ей не хотелось внутрь – даже промелькнула мысль, что раз она в такое уже ввязывалась, и нисколько не хотела повторять – и Йер мгновенно ее прогнала, чтобы не вдуматься.

Еще, конечно же, прикинула: а может, ей уйти? Прибиться к Содрехту и знать, что пока с нею он, ее не тронут. Да, всегда, конечно, будет ночь в палатке или путь по узкой топкой тропке, но, быть может, это не так страшно, как зайти сейчас?

Стоять и мокнуть быстро надоело, Йер сдалась и поскреблась в шатер.

– Кого там принесло?

– Меня.

Она несмело прошмыгнула внутрь.

И снаружи было ясно, что шатер просторный и большой, но изнутри он показался даже больше. Были тут и сундуки, и стойка для доспехов, и одежда, и стол с книгами и перьями, и таз с водой… Все это освещали колдовские огоньки, и свет был ровный и невыносимо неживой.

Жилище подходило брату Ротгеру идеально.

– Подойди погрей мне воду, – велел он, едва мазнув небрежным взглядом. Он мыл руки – и не перестал из-за нее.

Йер молча выполнила.

– И зачем пришла? – он тщательно смывал грязь, въевшуюся в складки кожи и под ногти, и уже не отвлекался.

– Вы сказали, что по вечерам к вам можно приходить, чтоб извиниться.

– Потому и спрашиваю: ты здесь что забыла?

Йер подобралась и силилась не мяться, отвечая:

– Я пришла, чтоб извиниться. За всех чародеек. Мы пока неопытны и только учимся употреблять наш дар и наши жизни на благое дело. Потому мы просим нас простить за неповиновение и…

– А кто “мы”-то? – перебил он. Резко обтрусил мокрые руки, повернулся наконец лицом. – Я вижу здесь только тебя, и ни одной из тех бездарных пезд, что прежде на меня кидались или же не подчинялись.

– Я прошу за них, – несмело выдавила Йер.

– А у самих у них язык отвалится? Раз уж хватило гонору перечить, то и приползти сюда сумеют, не сломаются. Иди зови их.

– Но я здесь, чтоб говорить всех нас, – снова попыталась Йер.

Брат Ротгер скупо усмехнулся, а затем расхохотался.

– Видят Духи, твои жалкие потуги – прелесть, как очаровательны. Почти настолько же, насколько то, что они вынудили приползти сюда единственную, кого им не жалко. Мойт Вербойнов вообще не принято жалеть сейчас, да? – он еще раз хохотнул. – Иди веди троих. Хочу ту суку рыжую и еще парочку, кто там посимпатичнее.

Йер закусила щеку изнутри. Она нисколько не хотела отдуваться за всех них, но сильно сомневалась, что ей доведется спать спокойно, если хоть не попытается.

– Но разве это обязательно? – попробовала она вновь. – Ведь можно же…

– Я не торгуюсь, я отдал приказ. Иди.

Йер опустила взгляд, помешкала и молча поклонилась. Дальше спорить было глупо и опасно.

– Но скажите только… Почему?

– Я попросту люблю смотреть, как гордые, балованные дочки знатных папочек готовы гордостью своей давиться и менять ее на жалкую надежду, будто кто-то будет снисходителен. А ты мне этого не дашь. Я мог бы разложить тебя по полу в любой миг, и ты не пискнула бы. Если бы я этого хотел, позвал бы шлюху – те хоть что-то интересное умеют. А теперь иди.

На улице совсем стемнело. Йер втянулла сырой воздух и с тоской почувствовала облегчение с тревогой пополам – минутка передышки прежде чем искать колдуний.

– Что там было? Почему так быстро? – обступили те ее, едва она чуть отдалилась от шатра.

– Он приказал позвать Йоланду и еще двоих.

– Какого?! Ты должна была избавить нас от этого! – вскинулась Дрега.

– Я пыталась. Но он хочет видеть вас.

– Так перехочет!

Йер угрюмо зыркнула из-под бровей.

– Вам хочется проверить, извинит ли он еще один нарушенный приказ?

Йоланда зло кусала губы, бегала глазами и обдумывала новости.

– В каком он настроении? Насколько зол? – спросила она суетно.

– Не думаю, чтобы он в самом деле злился хоть когда-то. Ему это нравится – и то, как вы бунтуете, и то, что будет следовать за этим. – Это была правда. Только не ее хотели слышать чародейки. Йер добавила: – Он вряд ли будет милосерден, но гораздо менее жесток, чем если вы не явитесь.

Ей не было их жаль, и убеждала она их не из сочувствия – хотела просто выполнить приказ. Хотя страх отступал все больше, она не хотел проверять, сколь многое ей спустят.

В глубине души Йер понимала: ей на самом деле нравится, что ее просто не желают трогать. Может, было в этом что-то унизительное, но она почти гордилась тем, что в этом не была похожа на других. И, конечно, радовалась, что впервые, может быть, ей это на руку.

Йоланда тяжело вздохнула.

– К сожалению, скорее всего, ты права. – Она взглянула каждой из собравшихся в глаза. – И кто пойдет со мной?

Йер не решилась добавлять, что он просил кого посимпатичнее.

– Я не пойду! – пискляво взвизгнула одна из чародеек под тяжелым взглядом рыжей. И за ней все те, кто прежде просто прятал взгляд, наперебой взялись искать себе отмазки.

Только Дрега, верная подруге, сжала ее руку.

– Третьей пусть идет Геррада, она знает Ротгера, – добавила она.

– Нет! Я прошу вас, нет! – забилась та.

Йоланда колебалась, но в конце концов остановила на ней взгляд.

– Так в самом деле будет лучше.

Йер подумалось, что дело еще в том, что и Геррада тогда подчинилась – для Йоланды это было ненавистно. К ней самой она полезла именно поэтому, и потому же выбрала теперь Герраду – силилась так отыграться за “несправедливость” и за “грех”. Кто знает, может, тем другим, кто тоже выполнил тогда приказ, Йоланда уже что-то сделала – Йерсена бы не удивилась.

Три чародейки шли к шатру под перепуганными взглядами, в каких не спрятать было облегчения – все, кто остались, смутно радовались.

Шла и Йер. Не знала, нужно ли ей возвращаться, и ужасно не хотела это делать, но куда сильнее опасалась разозлить его.

Под полог она заступила вместе с остальными.

Рыцарь ждал их. Он расселся на добротном стуле, задрал ногу на ногу, и в уголках губ зрела жутковатая улыбка.

– Все-таки пришли.

Он поднялся. Немного подождал, прошелся мимо напряженных чародеек и поторопил их:

– Ну? Я слышал, вы хотели извиниться.

Рыжая Йоланда явственно сглотнула, но заговорила.

– Да. Мы молим о прощении и смеем уповать, что вы отыщете в душе хоть каплю милосердия и снисходительности. Ко всем нам, – она склонила голову.

Брат Ротгер дал себе немало времени полюбоваться.

– Это все? Единственное, что ты скажешь, после нарушения приказа? После того раза, как перечила мне, заедалась, и как все вы на меня набросились? А остальным и вовсе извиняться не за что, я так гляжу.

Геррада мигом завалилась на колени и запричитала что-то маловнятное о том, как сожалеет и раскаивается. Набравшаяся вздорности за жизнь с Йоландой Дрега принудила себя склонить голову и тоже взяться извиняться.

Брату Ротгеру довольно быстро надоел галдеж – он оборвал его коротким жестом.

– Ничему вас все-таки не учат, – тяжело вздохнул он. – На колени, бестолочи. Вам одна, вон, подала пример, и то вы не додумались. А ну-ка живо носом в пол.

Йоланда с Дрегой переглядывались. Ротгер их не торопил, но вспомнил о Йерсене, что тихонько замерла чуть в стороне.

– Иди встань возле входа, – велел он. – Следи, чтоб убежать никто не вздумал. Ну а если кто-нибудь заявится – шли нахер.

Йер склонила голову и выполнила. Ноги холодил сквозняк, сочащийся сквозь щели.

Когда Ротгер снова посмотрел на чародеек, те и в самом деле опустились вниз. Плащи скомкались поверх шкур, устлавших пол – убого отвратительное зрелище: негоже черный плащ с зеленым пламенем валять, подобно тряпке.

Духи все же ненавидели коленопреклоненных – снова убедилась Йер. Она отлично видела взгляд брата Ротгера и знала, что он сделает. Едва ли Духи были сильно милосердней – перед ними на коленях ползало гораздо больше человек.

Он сел на корточки над ткнувшимися в шкуры чародейками.

– Так значит, тебе жаль, что ты дерзила и перечила? – спросил он, запуская руки в рыжий волос, стянутый рыбьим хвостом.

– Да, – выдохнула-выплюнула сдерживающаяся от отвращения Йоланда. – И молю о снисхождении.

– И ты усвоила урок? Что всякому приказу должно подчиняться?

– Да.

– Тогда целуй мне сапоги.

Она вскинула взгляд, а он смотрел в ответ и не скрывал, что предвкушает. Даже ногу не подставил – просто ждал и усмехался. Наконец, Йоланда подалась вперед и все же прикоснулась к сапогу губами – только на мгновение, чтоб мигом отстраниться.

Только Ротгер удержал. Проворно перекинул ногу и спустя мгновение сидел на ней, зажав рыжую голову между коленей.

Непривычно смирная, Йоланда не рвалась даже тогда, когда он оттянул ей ворот, чтоб погладить пальцами по шее – только вздрагивала и сносила унижение без звука.

Удовлетворившись, Ротгер встал и возвратился на свой стул.

– Вот ты, ее подружка, как тебя там… подползи раздень меня, – велел он.

Дрега чуть приподнялась и замерла. Но даже больше, чем на Ротгера, она смотрела на Йоланду и ждала ее едва заметного кивка. Тогда лишь поползла.

Сперва она возилась со шнуровкой орденских сапог – невыносимо долго. Йер не знала, из-за дрожи пальцы путались и были непослушными или же Дрега попросту тянула время.

– Хозы, – подсказал брат Ротгер, когда та замешкалась, отставив сапоги.

Она не в силах была возразить, даже моргнуть, и дрожь с рук перешла на губы. Дрега сдерживалась, чтобы не заплакать, только слезы все же потекли, когда она вслепую шарила под гамбезоном, силясь отыскать завязки. По усмешке брата Ротгера понятно было, что она нащупала.

– О Духи, как же долго. Рыжая, иди ей помоги.

Йоланда была из другой породы – не рыдала, не дрожала, и ни мускул на лице не дрогнул, когда она твердо отшвырнула полы и чуть резче, чем ей стоило бы, распустила два узла.

Ротгер поднялся, потряс ногами, чтобы хозы оползли, переступил их.

– Гамбезон теперь, – поторопил он. – Вон та ссущая сопля из Гейно, это для тебя.

Геррада, путаясь в подоле, запинаясь, утыкаясь в пол, бездумно подскочила к нему и взялась выпутывать из петель пуговки, что не желали слушаться. Брат Ротгер явно заскучал, пока она возилась, и едва дождался, пока наконец-то скинет стеганку. За нею комом полетели нидерветы – он остался только в хемде, и лишь тонкий мятый лен спасал от наготы, какую чародейки совершенно не хотели видеть.

Ротгер со смешком велел Йоланде показать, что требуется сделать.

Она сжала губы, чуть прищурилась, и явная борьба, что в ней происходила, отразилась на лице с той четкостью, с какой пятно очерчивается на выбеленной ткани.

– Я не знаю, что здесь требуется делать, – наконец ответила она. Он хохотнул.

– Дай руку.

Только лишь Йоланда подчинилась, Ротгер вздернул хемд и сжал тонкие пальцы, показал, каких движений хочет.

Йер старательно смотрела в сторону – туда, где танцевали блики на воде в тазу. В ней отражались огоньки, что освещали эту сцену, хоронили отвращение и стыд в тенях.

– Не отворачиваться! – рявкнул Ротгер. – И как следует запоминайте. Если бы вы хоть на что годились, делали бы так своим мужьям. Но вы на то негодны, так что будьте благодарны – мужика узнаете хоть тут.

Йер вынудила себя посмотреть, как кожа то натягивается, то собирается под пальцами, и как все больше набухает ствол. Во рту копилась вязкая противная слюна, особенно от взгляда на Йоланду, что, казалось, в любой миг сблюет – и сплюнуть Йер хотелось больше, чем сглотнуть.

Чуть только Ротгер отпустил, Йоланда отшатнулась и отчаянно искала, обо что бы руку обтереть.

Он веселился, наблюдая.

– Раздвинь ноги.

– Что? – Она уставилась в неверии и до последнего не понимала, уж не пошутил ли он. – Да ни за что!

Брат Ротгер показно вздохнул.

– Тогда вы двое уложите ее на спину и подержите, чтобы не брыкалась.

Дрега и Геррада в ужасе переглянулись, а Йоланда лишь трясла лохматой головой и взглядом умоляла: “Нет! Не надо!”. Вымолвить хоть слово ей не удавалось.

Тишину разбил скулеж.

Геррада затряслась, завыла, разрыдалась и метнулась прочь.

Йер даже не успела заступить ей путь – она споткнулась о край шкуры, растянулась на полу и уж не шевелилась. Даже не рыдала.

Йер опасливо приблизилась, косясь на брата Ротгера. Тот ждал.

– Похоже, она в обмороке.

– Обосраться просто, – фыркнул он. – Тогда иди второй, подержишь эту потаскуху.

Йер помимо воли подняла глаза – Йоланда повторяла “Нет!” без звука.

– Ну чего застыли? Захотелось поменяться с нею?!

Дрега встрепенулась вдруг и кинулась к подруге.

– Извини, – шепнула она громко и безвольно надавила на плечо, чтоб та легла на спину.

А Йерсена вдруг заколебалась: может, в самом деле поменяться? В самом деле искупить то зло, в каком все обвиняли Мойт Вербойнов?

Да в конце концов, что нового он может с нею сделать? И уж точно ей гораздо проще будет это пережить, чем перепуганной Йоланде, что, похоже, ни единого мужчины никогда не знала.

– Не разочаровывай меня, – поторопил брат Ротгер.

И Йер отмахнулась от сомнений, подошла и надавила на второе плечо рыжей. Она не сопротивлялась, но смотрела так пронзительно, что выворачивало наизнанку. Йер невольно вспомнила, как та держала ее за руку тогда в телеге.

Ротгер дернул ее за ноги, устраивая, как ему удобно, грубо стянул все, что помешало бы.

– Раз рыпнется – прибью. Держите крепко, – велел он.

И Йер, задумавшись на миг, поставила Йоланде на плечо колено – чтобы отвернуться и не видеть. Она только чувствовала ее напряженное дыхание и дрожь и все не понимала, почему та не сопротивляется – Йоланда лишь вцепилась ей в край стеганки.

Почувствовала и толчок, что первым сотряс тело – чародейка вскрикнула и сжалась, но опять не попыталась вырваться. Лишь только пялилась под потолок пустым бездумным взглядом.

Голова ее чуть дергалась в такт ритму. По лицу, застывшему, как восковая маска, медленно катилась одинокая слеза.

Тогда Йер отвернулась окончательно. Она на ощупь нашла руку, что сжимала гамбезон, позволила взамен вцепиться в собственные пальцы и уже не поворачивалась, пока рыцарь не закончил.

– Нагрей воду, – велел он Йерсене, пока Дрега силилась поднять подругу.

Когда она выполнила, безо всякого стыда стал обмывать поникший ствол в тазу и даже не взглянул, когда продолжил:

– Я тобой доволен. Из всех этих куриц ты единственная, кто потянет на сестру.

Йер чувствовала себя странно – будто бы мешком по голове огрели, и от режущего света огоньков и густоты теней кружилась голова.

В груди теснилась может быть не гордость, но уж точно понимание того, как много значит эта похвала.

И все-таки она себя спросила: разве это – то, что нужно, чтоб быть орденской сестрой?

* * *

Йергерт мутными глазами провожал снующих в лагере людей – все лица плыли и сливались воедино, он не смог бы их пересчитать.

Он вливал в себя уж даже не вино – брантвайн; думал, так забудется, и вместе с мыслями уйдет и боль – хотя бы притупится.

Только даже насквозь пьяным он не мог не вспоминать злосчастный разговор, не повторять его по фразам, силясь отыскать малейший признак, что Йерсена соврала. Зато мог представлять с ее слов все события, и с каждым разом выходило все ясней, все ярче.

Он почти не спал, но в те моменты, когда умудрялся кратко задремать, все время видел ленту на могильном древе – рядом с той, какую сам повесил много лет назад. Они свивались кончиками и сплетались.

Он хотел бы, чтоб ему было плевать, хотел бы радоваться, потому что мать только и делала, что досаждала, но от этих мыслей лишь сильней болел всем телом и лишь больше заливал в себя брантвайна.

А еще не мог отделаться от чувства, что к чему бы он ни прикоснулся – все испортится и замарается, закончится бедой: и Орья с Содрехтом, и мать с отцом, и Йер, и даже армия, в какую он принес чуму, что виделась ему в любом чуть приболевшем полубрате. Не было такого, что осталось бы неоскверненным.

Раз он взялся за перо – хотел писать, какой брат Бурхард засранный ублюдок, но трясущиеся руки – от брантвайна или от чего еще – не в силах были вывести ни слова. Он залил чернилами листа четыре, пока плюнул.

Не способны были эти руки и взять меч, какой пронзил бы каждого, кто знал и промолчал. И оставалось только пить и пить да ждать, что, может быть, допейся он до смерти, станет легче – не ему, так остальным.

Йергерт наблюдал за лагерем как будто бы издалека. Цедил брантвайн, скользил глазами от лица к лицу, не в силах задержаться, пока не споткнулся об одно.

Йерсена как всегда пристроилась чуть в стороне от всех – смотрела, как одни колдуньи, сняв плащи и подобрав повыше рукава, прислуживают возле госпиталя, намывая грязные посудины, пока других, стоящих у позорного столба, обсмеивали заскучавшие наемники.

Лишь краем глаза, но она следила и за ним, и изредка, украдкой, скашивала взгляд. Он влил в себя большой глоток и шатко и нетвердо потащился в ее сторону.

Они немного постояли молча: Йер смотрела настороженно, а Йергерт силился понять, сблюет он или нет, когда откроет рот.

– Скажи мне, как все было, – наконец потребовал он.

Она посмотрела прямо, долго. Думала. Понятно было, что не хочет отвечать.

– Не сейчас, – попробовала отказать она.

– Расскажи, – не унимался Йергерт. Он вцепился ей в плечо, чтоб не упасть.

– Иди ты… к Содрехту. Пусть он расскажет.

– Я ходил.

Действительно ходил – еще с утра, чуть только на рассвете пробудились полусестры госпитального шатра. Вломился в закуток, едва не оборвав все занавеси, разбудил, потребовал ответ.

– Он не сказал.

– Удивлена, что нахер не послал.

– Послал.

Она зажмурилась и неохотно посмотрела на него – внимательно и прямо. Он был слишком пьян, чтоб в этом понимать, но ясно видел два костра, что опаляли и пусть бы немного, но держали от того, чтоб все вокруг совсем слилось в бессвязный мутный гул цветов и звуков.

– Он сказал мне, что вертел меня с моей семьей и нашими извечными трагедиями. Что не лез все это время и теперь не станет.

Йер смягчалась: реже отвлекалась глянуть на помост, на госпиталь и меньше раздражалась.

– И зачем ты мне об этом рассказал? – спросила она безо всякой злобы.

Йергерту пришлось задуматься.

– Ну а кому еще?

Она чуть вздрогнула. А он опять принялся пить, и оторвался лишь тогда, когда понадобилось сделать вдох. Все лишь сильнее смазалось и расплылось, и только звуки набегали шумными волнами, то почти стихая, то захлестывая с головой. В них то и дело слышался звучащий точно в ухо хохот, пробирающий до позвонков, но Йергерт уж отчаялся найти, йерсинию, что хохотала так. Решил, что просто проклят вечно слышать ее смех.

– Я так устал от этого всего, – сказал он Йер. – От лагеря, от Содрехта, от выпивки от этой, от войны и от того, что сраная чумная девка никак не заткнется, все хохочет и хохочет… Я хочу, чтоб было тихо, и чтоб я не приносил несчастья всем вокруг.

– Чумная девка? – удивилась Йер.

Она следила за ним двумя рыжими кострами и как будто даже не заметила, как начала едва заметно Йергерта придерживать, чтоб не шатался так.

Его болтало все равно, и он никак не мог понять, зачем же все вокруг идет безумным хороводом.

– Да, – с усилием смог подтвердить он. – В обозе тогда ночью… Эта баба целовала меня, хохотала, и сказала, что как я вернусь, так примется за дело. Хоть бы уже в самом деле… Я устал все время ждать и слушать ее хохот.

Он припомнил ее поцелуй – до дрожи ясно, и залил в себя брантвайн, чтоб приглушить его невыносимо мерзкий вкус.

– Да ты в говно надрался, – Йер разглядывала его настороженно и хмуро – не понятно, верила или же нет.

Йергерт попытался ей кивнуть, не отнимая ото рта бутыль, и подавился. Он закашлялся, и кашель быстро перешел в вонючую пьяную рвоту, заливающую орденские сапоги.

– О Духи, – только и сказала Йер, с брезгливостью придерживая его, чтобы не упал в нее же.

* * *

Дни шли. Из госпиталя наконец вернулся Содрехт, радостный, что он теперь избавлен от постылой койки, но все осторожничающий и избегающий излишне резко двигаться. Лагерь почти возвратился к повседневной и привычной жизни – все, разрушенное вершнигом, восстановили, и запоротые дезертиры потерялись где-то за туманами сливающихся воедино дней.

Йергерт держался в стороне от всех. Чуть меньше пил, почти не ел, но стал получше спать.

Он сторонился Содрехта и радовался, что тот наконец не лезет – не из жалости, а потому лишь, что ему претило портить себе настроение, но Йергерта и то устраивало. Он смотрел на Йер – она жила обычной и привычной жизнью, в какой мало что сменилось – сложно было сдерживаться от того, чтоб не пристать к ней снова, не начать расспрашивать дотошно и в деталях, как же все произошло. Он абсолютно не мог вспомнить, рассказала ли она хоть что-то в прошлый раз – брантвайн смыл память, и единственное, в чем он был уверен – что о чем-то они говорили.

Ему хотелось знать до дрожи, но он не уверен был, что сможет с этим знанием сейчас прожить. В том, что ему вообще хотелось жить, он тоже сомневался.

Больше по привычке делал что-то, пока взгляд не отходил от Йер. Он замечал: она за ним приглядывает. Ненавязчиво, издалека, но все же смотрит, как тогда, в Лиессе, когда он с уверенностью мог сказать, что еретичка ни на миг о нем не забывала.

И он держался на виду специально – потому что знал, что перед ее рыжим взглядом не наделает уж слишком больших глупостей – удержится.

Без ее взгляда было тяжело – особенно ночами. Слишком много было мыслей в темноте и тишине и слишком просто было отыскать на ощупь рукоять.

Лишенные рассвета дни, сменяющиеся над Линденау, были его маленькой победой – он их заставал.

И вязкое оцепенение, в каком тем дням не было счета, а часы отсчитывались взглядом рыжих глаз, уберегающим от глупостей, тянулось. Пока вдруг не завершилось одним днем.

Его нашел посыльный, пригласил в шатер у главной площади.

От Йергерта разило перегаром и немытым телом, и он даже смутно это отмечал и думал, что являться в таком виде было стыдно, но покорно шел – все мысли были вялые, далекие и тихие.

Удушливо тупое безразличие слетело после одной фразы:

– Мы готовим наступление на Линденау.

Только после этого он осознал вдруг, где стоит, и что он здесь один, помимо командира. Нет ни слуг, ни хоть компана – никого, только они.

– Ты поведешь отряд.

– Что именно я должен буду сделать? – хрипло спросил Йергерт.

Перебраться на тот берег, в тыл врага. Не дать им развернуть войска, как было в прошлый раз, когда едва первый отряд ступил на правый берег, конница его смела, а орденские всадники застряли на мосту, пока в конце концов не отступили. Сделать так, чтоб план, какому не случилось быть исполненным при прошлом штурме, был теперь исполнен.

И на это – двадцать человек.

Он знал две вещи. Это честь, какой он удостоился, должно быть, из-за боя с вершнигом и потому, что прежде не подвел ни разу. А еще честь эта выпала ему из-за того, что это путь в один конец, и Орден не хотел бы потерять кого-то опытней, ценней.

Ему быть, может, стоило бояться, но он видел в этом шутку: именно теперь, когда ему не слишком-то хотелось жить – почти подарок! Вряд ли его будут помнить или прославлять за эту смерть, но хоть умрет не зря.

Мелькнуло на миг вялое желание – как будто бы ему немного все-таки хотелось жить. Но он подумал, что все к лучшему: он отравлял жизнь всем, кому случалось оказаться рядом – и теперь он не испортит ее больше никому.