Текст книги "Дитя чумного края (СИ)"

Автор книги: Натали Абражевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Каждый чем-то жил, готовился и волновался перед Таинствами, клялся в верной службе – и все это, чтобы оказаться в мешанине других тел – безликих, безымянных.

Серые плащи обшаривали мертвецов и стаскивали с них доспехи, забирали безделушки, кошели – все, что зацепит взгляд.

– Эй, посмотри, – один пихнул другого. – Тут кинжал фамильный, да ты глянь, какой! С камнями, с гравировкой… Наконец трофей приличный.

– Ты на герб-то, дурень, глянь! Это не Мойт Вербойнов – спиздили у наших. И попробуй докажи, что ты с еретика такую цацку взял, а не сам спиздил.

– Сука… Думаешь, решат, что спер?.. Я попрошу знакомца, чтобы гравировку снял.

– Да толку-то… Тут явно штучная работа. Или тут брось, или возврати хозяевам, а то попробуй докажи потом…

– Ну л-ля, обидно как…

И он с тоской швырнул кинжал обратно в кучу и поплелся к следующему телу. А второй украдкой огляделся и поднял клинок, запрятав под плащом.

Неподалеку юноша из тех, что ехали в обозе – тоже совсем мальчик, но с уже с нелепыми и идиотскими усишками – стонал, придерживая руку, сломанную в двух местах. А по другую сторону телег целительница, совсем юная и хрупкая, ругаясь, на чем свет стоит, и обливаясь потом, умудрилась стащить с раненного два огромных тела и теперь осматривала его, позабыв отбросить лезущие в глаза волосы.

К телеге, где сидела Йер с другими чародейками, приблизился один из рыцарей – не Йергерт. Громко хлопнул рукавицами.

– Так, девки, подбирайте сопли, – велел он.

Йер вздрогнула от голоса и присмотрелась повнимательней, пока не поняла вдруг: это Йотван. Не сказала бы, что именно в нем изменилось – уж тем более сейчас, когда лицо отчасти закрывал шлем с бармицей – но если бы не голос, не узнала бы. Конечно, годы углубили прежние морщины и добавили других, но дело было все-таки в другом – в манерах, в мимике.

– Сейчас разложим раненых в телеги, сожжем трупы и продолжим путь, – добавил он. – Места здесь нехорошие, и некогда ждать, пока вы изволите отхаркаться и прорыдаться. На стоянку станем вечером, а до тех пор следите, чтобы больше никто не издох. Вам ясно?

Кто-то нашел силы на едва намеченный кивок, иные вовсе не отреагировали.

– Так, лять! Кто вас, сука, учит таких нежных? Отвечать как надо?

– “Да”. “Есть”. “Слушаюсь”, – отозвалась Йерсена почти шепотом.

– Так хер ли ты сидишь, раз умная такая?

Он ее не узнавал, вдруг поняла она.

– Но я не из целительниц…

– А, ну раз так то можешь ничего не делать! – Он зло сплюнул. – Охерительно устроилась: сидишь и приглашения ждешь личного. Так вечно с вами, знатными – один, лять, геморрой, а у меня и своего гроздями в три ряда. Давайте-ка завязывайте пузыри пускать в подолы. Тут ты либо воин, либо труп, и выбирайте побыстрее, нянькаться никто не будет. В этот раз вам повезло, а в следующий – будете вон в той вон куче. – Он ткнул в мертвецов и, отвернувшись, проорал туда: – Вы там закончили?

– Почти! Чуть-чуть осталось.

– Шевелитесь! Скоро сумерки займутся, вот нам будет весело.

И он пошел прочь, оставляя чародеек осмыслять его слова. Они старались не встречаться взглядами. Йер думала о том, что будет, когда Йотван наконец ее узнает – будет он разочарован? Разве выросла она достойной, разве справилась сейчас?

Ей тоже захотелось сплюнуть.

Чтоб не думать, она подняла глаза туда, где в кучу стаскивали несколько последних тел.

– Эй, девки! – снова крикнул Йотван. – Кто там пободрее? Надо сжечь.

– Сжечь? – Удивилась рыжая колдунья. – Духам их преподнести? Всю эту еретическую погань?

Рядом кто-то охнул.

– Ух едрить… – забывшись, Йотван потянулся к переносице, но вовремя сообразил, что в латных рукавицах. – Слушайте, соплюхи: на войне жрецов на всех не напасешься. А конкретно тут их вовсе нет. И каждый в этой куче – лакомый кусок для тварей. Вы хоть представляете, что будет, если бросить их среди дороги? Видели, насколько разжираются тут вершниги на дармовых харчах? Я видел во-о-от такого, – и он указал на ветви дерева неподалеку. – Так что ни единый сраный труп, хоть наш, хоть еретический, здесь не останется. А Духи милостивы и не пожелают, чтобы эта погань отравляла жизнь их верных слуг. Так что давайте, шевелитесь. Кто?

Он обводил их взглядом, и все отвели глаза. Йер чувствовала, как ее ладонь сжимают чьи-то пальцы.

Рядом с Йотваном стоял и Йергерт. Йер не поднимала глаз выше груди, но черный плащ ни с чем не спутать, да и жесты его и манеры – она знала все, нисколько не забыла.

Он склонился к Йотвану и что-то прошептал, ткнул пальцем – Йер почудилось, что именно в нее, и она сжала губы. Йотван что-то уточнил и уже громко крикнул:

– Так, Йерсена, “не целительница” наша, дуй сюда.

В его устах имя хлестнуло, как удар.

Она зажмурилась, втянула воздух. Ну конечно, разве могло быть, чтоб Йергерт не решил ей сделать гадость сразу же, как подвернулся случай? Разве мог он устоять?

Йер с силой сжала зубы, вскинула лицо и с вызовом уставилась перед собой Заставила себя сползти с телеги, подойти – шаг вышел резким, рваным.

– Жги давай. Всех до единого. Чем меньше всего здесь останется, тем лучше.

Йер уставилась на кучу тел, привычно принялась искать чешуйку на губе, но ощутила грязь, забившую все трещинки. К руке бежали неприятные мурашки, на ладонях выступил противный липкий пот.

Она на миг стрельнула взглядом в Йергерта: чего он ждал? Что не осмелится? Что это святотатство осквернит ее, как осквернила она его жизнь в его фантазиях? Одно Йерсена знала точно: она не доставит ему удовольствия увидеть собственную слабость.

Потому с уверенностью, какой вовсе не испытывала, она подняла трясущуюся руку, принудила себя распрямить крючками сжавшиеся пальцы, и направила всю злость в то, чтобы разжечь яростное пламя.

Куча вспыхнула до верха крон, заставив отшатнуться всех, кроме самой Йерсены. Кто-то сдавленно ругался за ее спиной, но Йер стояла, замерев, не опуская руку и не отводя глаза.

Первая вспышка стихла, огонь присмирел, прильнул к кормящей его плоти, взялся пожирать ее проворно, жадно и усердно до того, что одно тело за другим как будто растворялось.

Вонь мгновенно пропитала воздух.

А Йерсена все стояла и смотрела, силясь навсегда запомнить и усвоить: на войне – вот так. Она хотела, чтобы каждое лицо, что таяло в огне, и каждая глазница, обнажившаяся и уродливая, каждый, кто был ей знаком, и каждый, кого видела впервые – чтобы все они остались выгравированными в ее воспоминаниях навек.

Глоссарий

Хору́гвь – в орденском государстве: воинское формирование, образованное из людей одного комтурства и включающее, помимо братьев и полубратьев, также кнехтов и светских рыцарей с соответствующих территорий.

Кира́са – латный панцирь. Классические кирасы состоят из грудной и спинной пластин, но когда в XIV веке они только начинали широко распространяться, они состояли только из грудной пластины – здесь подразумевается именно этот вариант.

Бацинет – тип шлема с кольчужной бармицей, характерный для XIV-го века.

Шапель – тип шлема без забрала и бармицы, формой напоминающего шляпу. Считается одним из самых дешевых.

Бармица – кольчужный элемент, обрамляющий шлем по нижнему краю и закрывающий шею, плечи, в некоторых случаях грудь и нижнюю часть лица.

Часть V. Глава 2

Путь по лесу был невыносимо долог – и в особенности оттого, что вечер опускался на дорогу, прятал в сумерках туман. Заметно холодало, лес сливался в один кряжистый массив, и в черноте едва ли различались ветви и стволы, сама дорога. Только небо, мутное и низкое, казалось светлым против черноты, что густо собиралась у земли.

Невыносимо долгожданное “Привал!” звучало уже ранней ночью – слишком задержались из-за нападения: пока тела сгорели да пока расчистили дорогу, пока снова смогли тронуться…

Лагерь разбивали мрачными, усталыми и без обычных шуток или смеха; от костров старались отводить глаза. Молчали суетливые купцы, тихонько жались шлюхи, все старались не встречаться взглядами. Все оживление и разговоры доносились лишь от рыцарей и их отряда – для них не случилось ничего особенного, и они сноровисто готовили ночлег, друг с другом обсуждали, что собрали с мертвецов.

Йер все далось ужасно тяжело – еще в дороге навалилась жуткая усталость и валящая с ног головная боль – гудел затылок, а виски ломило до того, что они будто разрывались. В голове ворочались далекие, но давящие мысли, от каких ей было только хуже: что она теперь поволочет с собою память о всех тех, кто не доехал, кто сгорел в ее огне – все лица отпечатались перед глазами, и она могла бы без усилий разглядеть хоть обгорающего Юнгина, хоть молодого серого плаща, хоть двух еретиков, что оказались один на другом, точно любовники, и вместе же и сгорели…

На стоянке, пока все возились, она несколько раз находила взглядом Йергерта – само собою вышло – и невольно вспомнила отъезд – его и собственный.

Седой и сросшийся с тенями Гертвиг шкандыбал вниз по дороге через двор, а подойдя, позвал ее в сторонку и, вцепившись пальцами до боли, просил с живостью, какой в нем сложно было ожидать. Глаза блестели несмотря на пасмурность тоскливой осени.

Просил он об одном: узнать выжил ли сын. За годы о нем ни единой весточки, и чудилось, что Гертвиг до сих пор держался лишь затем, чтобы узнать уже наверняка, лишился он всего или же оставалось еще что-то, стоящее того, чтобы побарахтаться.

Кожа до сих пор хранила ощущение его невыносимо цепкой хватки, его лихорадочный взгляд все горел перед глазами.

“Это ты та девочка, что Йергерту покоя не давала?” – так спросил он. Безымянная, безликая, простая девочка, не дочь гнилого Рода Линденау и не еретичка – попросту никто и для того, кто отдал на холме под липами так много.

Теперь эта девочка еще раз встретила того, кто никогда не видел ее безымянной или же безликой.

Йергерт причинил ей много зла, и даже эти одинокие последние года – его стараниями. И теперь, когда все наконец-то должно было измениться, она святотатствует и жжет тела из-за того, что и теперь он не желает отставать.

Сквозь усталость шевелилась злость. Бессильная и приглушенная, она была привычная, родная… утешительная. С ней было спокойнее, с ней Йер могла все, что угодно, лишь бы Йергерт знал: нет ничего такого, что она не сможет. Перед ним она не знала слабости.

А слабостей у нее много – это ей отлично показал позорный жалкий бой, что чуть не стал последним.

Она знала, что чуть было там не умерла, но все еще не в состоянии была это осмыслить, испугаться. Это будет после – когда перестанет так невыносимо болеть голова.

Мигрень никак не проходила, и Йер наконец сдалась.

Колдуньи вились общей стайкой, и от их движения в глазах рябило. Йер не в силах была разглядеть, кто там целительница, а кто нет.

– Ты что? – позвали ее. Голос она прежде слышала и, щурясь, разглядела рыжую.

Потом все провалилось в черноту, и Йер опомнилась тогда лишь, когда от прикосновения холодных рук пошла приятная волна, унесшая с собою боль и вымотанность. Йер почудилось, что воздух стал прозрачнее и чище, вдох впервые проник дальше глотки.

– Я… Спасибо… – голос едва прозвучал, но до смешного мелкая целительница все-таки разобрала.

– Это от меня спасибо, – прозвучало рядом.

Йер вдруг обнаружила себя сидящей, и ее придерживала за плечо все та же рыжая – Йола́нда, как она теперь припоминала.

– Мне за что?

– Я тебя видела. Во время нападения. Ты билась, пока мы все прятались, молились, чтоб нас не заметили.

Она говорила искренне, и оттого слова звучали только большим унижением – Йер чуть не сплюнула: как будто ее было, за что поблагодарить. Она сражалась только потому, что не додумалась укрыться.

Но сквозь горечь она все-таки заметила: к ней потеплели. Меньше сторонились, не смотрели волком, рыжая и вовсе будто приняла одной из них – уже не проклятая Мойт Вербойн, своя. Враг сплачивал.

– Значит, ты из самого́ Лиесса? – больше констатировала, чем спросила рыжая Йоланда.

Йер кивнула, а потом подумала, добавила из вежливости:

– Ну а ты?

– Хойм. Это фогтство ниже…

– Да, я знаю.

– Ну вот мой отец в нем фогт. Когда я оказалась чародейкой, он отдал меня быть орденской сестрой, чтоб дар не пропадал зазря. А как тебя в Лиесс-то занесло?

– Да бабка была настоятельницей, – лучшего ответа у Йер не было.

– А-а-а. Ну, повезло. Я вот всю жизнь смотрела из долины и гадала, как оно – жить наверху, в столице. Больше всего – в ночи Лунного Огня, когда весь склон горел зеленым.

Йер не знала, что ей отвечать, кивнула. Ей на счастье к ним проталкивалась девушка в сером плаще – но не целительница. Чародейкам из незнатных орденскими сестрами не быть, но тех, кто годен, гнали на войну со всеми, и Йер силилась не вспоминать, чего ей стоило заполучить орденский плащ и оказаться здесь, не спрашивать себя теперь, когда в том смысла не было, а точно ли оно того в конце концов-то стоило.

– Йо́лла, я тебе все постелила.

– Да, спасибо, – мельком отмахнулась та и продолжила для Йер: – Знакомься, это Дре́га. Мы учились вместе и сдружились, так что я уговорила отца, чтобы он ее при мне оставил и взял в Орден, как полусестру. Кто ж знал, что из-за этого мы обе тут окажемся!

Она хохотнула, но невесело, и Йер задумалась, а сколькие из них не ждали этого, и не хотели здесь быть. Она и сама не чувствовала радости и удовлетворения, что наконец-то там, куда стремилась столько лет, но все отмахивалась, думала, что это временное, что ей надо лишь освоиться… А остальные?

Кашевары уж заканчивали кипятить похлебку, и все увивались вокруг стаей мух.

Йер с полной миской отошла в сторонку, нашла взглядом Йотвана. Неловко было подойти, но и не подойти совсем – еще странней. Она гадала, можно ли его отвлечь. Решилась, наконец-то.

– Здравствуй… те.

Она так и стояла над ним с миской, чувствуя себя невероятной дурой.

– Что хотела?

Он легко сказал это меж двух ложек похлебки, не замедлившись и не отвлекшись.

– Мы давно не виделись, – сказала она осторожно.

Йотван промычал что-то невразумительное, продолжая есть.

Йер жутко захотелось вдруг спросить: я сильно выросла? такой ты меня представлял? Она сама смутилась глупому и бестолковому порыву.

– Как ты здесь? – спросила она вместо этого.

Он глянул укоризненно. Жевать закончил, проглотил, пальцами вынул из зубов застрявший шмат и лишь тогда ответил:

– Ерундой не майся. Лучше жри быстрее, тут никто не будет ждать, пока ты ковыряешь в миске, – и он хлопнул по коленям и поднялся. Отошел на несколько шагов. – Слушайте все! – И зычный голос полетел над лагерем; все отвлеклись от дел и оглянулись.

Йер покрепче сжала миску, проводила его взглядом и уставилась в слабую рябь в похлебке, сжала зубы. Через силу, через стиснутые зубы выдохнула, взялась быстро есть и слушала.

– С этой ночи караульных станет больше. Теперь на ногах должна быть пара чародеек, а еще целительницы, что следят за ранеными, и один из нас, – он указал на Йергерта. – Поскольку вы тут сопляки, проговорю отдельно: исполнять любой приказ незамедлительно, не думая, не мешкая. Ослушаетесь – наказание военное, и девкам тоже. Привыкайте.

– Первые полночи сижу я, – продолжил Йергерт. Йер не ожидала, что знакомый низкий голос прозвучит так властно, требовательно и взросло. – Из сестер вы двое и… – он быстро нашел взглядом Йер, – вот ты. Целительницы – сами разберитесь, кто из вас способен просидеть хоть сколько-то часов вменяемым.

Йерсена скрипнула зубами, но смолчала. Ей хотелось бы сейчас его заткнуть, но права не было. Хотелось показать, что он теперь докучливая маленькая блошка – черные плащи их уравняли, она долго этого ждала. Но оставалось только проглотить досаду: и теперь он, разумеется, не мог не сделать гадость, раз уж случай выпал. Голос, может, повзрослел, но сам он – нет.

Она доела мрачно и угрюмо и, пока все прочие готовились ко сну, уселась у костра колдуний, взялась чистить вымаранные кольчугу и одежду. С ней вдвоем сидели рыжая Йоланда, всем всегда бросающаяся в глаза своей приметной шевелюрой, и Герра́да – де́вица из Гейно. Они завели негромкий разговор, а Йер сперва еще поддакивала, но потом и это перестала делать, слушала вполуха и возилась, то и дело глядя ослепленными костром глазами в черноту густого леса.

Караул несли простые серые плащи, что патрулировали вдоль границ стоянки, за поставленными в круг возами, а колдуньи, как и Йергерт, грелись у костров – на тот лишь случай, чтоб не мешкая вмешаться. Целительницы то и дело проверяли раненных, возились то с компрессами, то еще с чем, но кроме этого возня утихла, опустилось злое и колючее безмолвие холодной ночи. Свет огней рассеивал туман.

Осень не скупилась на него, густая дымка то и дело путалась в ногах. Йер пару раз в пути случалось открывать глаза в настолько плотной белизне, что лагеря – и то не разглядеть.

Теперь же она вглядывалась в черноту между возов, прислушивалась к стонущим стволам, пугалась оттого, насколько здешний лес ей чудился живым – она узнала, кто в нем прячется.

В темноте носились шустрые ночные твари, слышался случайный хлопок крыльев, писк и треск неосторожно сбитой веточки, возня в гниющей, сбившейся в комки листве – сплошная какофония, теперь таящая в себе угрозу: может, это и не суетная мышь, а неудачный шаг врага? Он, может, уже приближается, теряется среди ветвей, что мельтешили на ветру, готовится напасть, ведь освещенный лагерь – будто на ладони.

Ветер силился продуть и добрый ватмал, а из темноты смотрели тысячи глаз страха – он подмигивал, дразнил и извивался: ну и что ты сделаешь? Я вот он, выйди и попробуй сделать что-нибудь!

Йер чудилось, что среди вымышленных глаз ее тревог порою проносились настоящие глаза, едва заметно отражающие свет костров. А вслед за ними она различила силуэт: проворный взмах хвоста и по-звериному отточенное, плавное движение… Она готова была клясться, что там волк, а то и что похуже, подалась назад и отклонилась от костра, чтоб рассмотреть…

И чуть не взвизгнула, когда ей на плечо легла рука. Она шарахнулась так резко, что едва не поперхнулась вдохом, и едва сдержалась, чтоб не потянуться к грани.

Ей привиделось на миг, что Йергерт тоже испугался, только даже если так, он быстро успокоился и кратко поманил с собою – от костра колдуний к его собственному. Рыжая Йоланда и Геррада замолчали, тоже перепуганные ее реакцией.

Йер быстро бросила взгляд в лес, но то ли зверь ушел, то ли и вовсе никогда там не был. Она скрипнула зубами, поднялась и поплелась за Йергертом, чтобы не препираться перед сестрами. Угрюмо села по другую сторону его костра, когда он опустился сам.

– Чего тебе? – она шептала едва слышно, но злость не скрывала.

– Нам не помешало бы поговорить, – негромко отозвался он.

Противно низкий голос, как и раньше, разгонял мурашки, бередил воспоминания. А Йергерт был спокоен и невозмутим, почти что безразличен, будто не с Йерсеной говорил, а с кем-то, кто и вовсе не имел значения.

Ей стало неуютно: раньше он так не смотрел и реагировал, казалось, даже на случайно промелькнувший блик в глазах, все замечал, а тут вдруг стал как будто выше этого. И словно ему стало попросту плевать.

Она заставила себя кивнуть небрежно, снисходительно, и всеми силами старалась показать пренебрежение.

Он посмотрел в ее лицо – внимательно и вдумчиво, не торопясь и не пытаясь это скрыть. В глазах плясали отсветы огня. Йер просто из упрямства ничего не говорила и упорно пялилась в ответ, невольно отмечая, как за годы здесь гораздо четче и взрослее сделались черты лица, теряющие юношескую округлость, до чего прямее и взрослее стал и без того тяжелый взгляд, насколько жестче сжались губы, будто навсегда поджавшиеся.

В первый раз ей показалось до того отчетливым их сходство с Гертвигом.

– Я вижу, что ты злишься, – наконец-то сказал Йергерт. – И не жду, что ты здесь станешь обожать меня, но тебе стоит понимать, что тут все по-другому. Здесь не место глупым детским пакостям – ценой им будет чья-то жизнь. Поэтому оставь в Лиессе все, что между нами там случилось.

– В самом деле? – ядовито уточнила Йер. – И что же ты тогда цепляешься ко мне с того момента, как узнал?

Он подался назад в недоумении, но продолжал смотреть в упор.

– Наивность не разыгрывай! – Йер умудрилась рявкнуть шепотом – Цепляешься ко мне, едва увидел. Видят Духи, я бы рада позабыть все то, что ты наворотил, но ты ведь сам не смог и дня нормальным человеком притворяться, а теперь еще и недоволен, что я злюсь?

Теперь он хмурился, но все еще как будто недоумевал, и Йер ужасно злилась, что он строит дурака.

– Ты то ли что-то напридумывала, то ли я поторопился и подумал о тебе излишне хорошо. Ты в самом деле собираешься отыгрываться за обиды детства на войне?

– Как ты старательно не понимаешь, – прошипела Йер через огонь. Она склонилась, подалась вперед, со смаком представляя, как метнулась бы, как вжала его наглой рожей в угли. – И никто, конечно же, не сможет упрекнуть тебя в ином – ну чудо, как удобно.

Только вот хоть что-то сделать она не успела – он схватил ее и дернул. Не в костер, а вбок, но сильно – до того, что она чуть не грудью улеглась на землю. Волосы болезненно натягивали кожу от того, как он тянул и выворачивал ей голову.

– Внимательно меня послушай, – Йергерт наклонился и шептал почти ей в ухо, взглядом обводя поляну, чтобы убедиться, что никто не смотрит. – Уж не знаю, в чем ты себя убедила, но для этого не место здесь. Если станешь делать глупости, то принесешь проблем не мне и не себе, а всем. Тебе, быть может, кажется, что я и тут буду плясать вокруг тебя, как раньше, и похоже, мыслью этой ты едва не упиваешься. Могу тебя понять. Но все же уясни: мне есть, кого здесь ненавидеть. В этом списке ты не первая.

Йерсена замерла, не вырывалась, хоть и чувствовала с отвращением, как с каждым вдохом в нее проникает запах – омерзительная смесь из пота, ношеной одежды, табака, чего-то, что она без колебаний распознала его запахом – уж Духи весть, откуда ей знакомым.

Ей до зуда нужно было отвернуться, продышаться, но она отлично понимала, что он не позволит, и ждала.

– О, как очаровательно, – едва не выплюнула Йер. – Ты притворяешься, что сам не начал ко мне лезть, едва мы встретились. Я начинаю сомневаться, что ты эти годы провел на войне, а не со шпильманами. Ты, быть может, и жонглируешь гораздо лучше, чем мечом владеешь?

– Я тебе до этого и слова не сказал.

– Действительно. И потому я твоей милостью жгу мертвецов и тут сижу, хотя могла бы отсыпаться.

Йер почудилось, что хватка стала чуть слабее, но лишь для того, чтоб дернуть ее вверх и вынудить смотреть в глаза. Она ждала в них злость и ненависть, как раньше, но он был спокоен и серьезен. Это словно отхлестало ее по лицу больнее оплеухи.

– Ты жгла мертвецов из-за того, что только про тебя я знал, что ты сумеешь и не разрыдаешься. И ты сейчас сидишь и караулишь, потому что я хотел с тобой поговорить. И просто чтоб ты знала: в первой смене быть легче всего.

Лишь только после этого он отпустил ее и даже оттолкнул. Йер понимала – с омерзением – что если бы он этого не сделал, она просто завалилась бы вперед. Он тоже это понимал и снисходительно избавил от такого унижения.

С ответом она не нашлась, и потому лишь пялилась через костер. Не знала, верить ли, но злилась: снизошел ведь и до похвалы!

– Похоже, что ты наконец-то поняла, – заметил он, не пряча удовлетворения.

Йер прожигала его взглядом еще сколько-то, гадая, издевается ли он или попросту не понимает, до чего все это отвратительно. В итоге просто поднялась. Как ни противно было признавать, он прав: это вопрос всеобщей безопасности.

– А знаешь, в чем твой главный недостаток? – бросил он ей вслед, не пряча смеха в голосе. – Ты слишком уж разумная, не станешь делать глупости назло.

Йер замерла и оглянулась.

– Знаешь, в чем твой недостаток? Ты с каких-то херов взял, что знаешь меня, как себя.

* * *

– Л-ля, почти доехали!

– Ага, последний раз ночуем в этом хрючеве!

– Как будто лагерное хрючево хоть чем-то лучше.

– Нет, но там хоть веселее. Вон, как было с тем наемником, кто насмерть перепил всех остальных.

Серые плащи переговаривались, пока весь обоз вставал на заключительный привал – к обеду следующего дня уже должны были прибыть.

Под их возню и болтовню украдкой разминающий зад Йергерт обводил стоянку взглядом: совсем молодые серые плащи, еще не отрастившие усы, успели отойти от первого сражения, вели себя теперь смелее, подражали старшим и старались не показывать, как просыпаются порой из-за кошмаров; чародейки были им под стать, хотя и в основном постарше. Это были не воительницы, закаленные и больше не похожие на женщин, к каким он привык за эти годы, это были де́вицы, что выросли в отцовских замках и привыкли может и не к роскоши, но точно уж к удобствам.

Йергерт сомневался, что из всех них выйдет толк. И в половину не поверил бы.

А ко всему не мог не думать, что раз этот молодняк сюда пригнали, то в самом Лиессе не осталось почти никого. И, значит, на войне все много хуже, чем он мог предполагать.

Порою старшие болтали, что их поколение – пропащее. Доучивались, когда в замках уже не осталось старших братьев, чтобы наставлять, и в те года, в какие полагалось матереть и набираться опыта, и девки, и мальчишки были предоставлены самим себе и кое-как мотались по округе. Получались дети-недоучки, что не повзрослели так, как нужно. И теперь всю эту мелюзгу забросили сюда. Одни помрут, вторые попросту сбегут, а третьи искалечатся душой и телом так, что страшно представлять, какими возвратятся. Из совсем немногих выйдет толк.

По крайней мере Йергерт мог гордиться, что сам – из последних. За два года заслужил не только уважение и право зваться рыцарем, но также двадцать человек таких же рыцарей что собирались перед ним, когда приказывали выступать. Ему нередко поручали в подчинение отряды, должные исполнить указание, какое не доверить прочим – как сейчас, когда его отправили встречать обоз, хоть и не одного.

Оглядывая новичков, он пробовал гадать, сколь многие добьются этого же спустя год-другой. Кто доживет хотя бы.

Взгляд упал на Йер. Она сидела с чародейками, как будто бы затянутая в общую возню, но держащаяся особняком – как делала всегда.

Он мог к ней как угодно относиться, но почти не сомневался: эта – выживет. Освоится, чего-нибудь добьется, сможет то, чего не смогут остальные. Уж хотя бы потому, что не росла холеной дочкой фогта, а трудилась и училась с детских лет побольше прочих; потому что никогда на самом деле его не боялась, что бы он ни делал, и всегда была упрямой сучьей дочерью, способной сцепить зубы и перетерпеть едва ни что угодно.

Только червоточина сомнения сидела: а не натворит ли она глупостей, не выйдет ли, что он зря думает о ней так хорошо?

Отчасти он боялся разочароваться. А отчасти беспокоился, что будет теперь с ней и с ним.

За годы он, казалось, позабыл дурную одержимость – в самом деле было, кого ненавидеть, было много девок, не было невыносимых рыжих глаз. И в эти дни в дороге он почувствовал, что будто задышал свободнее, увидев, что теперь не чувствует потребности искать ее внимания, что может даже позабыть ее за прочими делами.

Но что делать, если одержимость возвратится?

Впрочем, рассуждал он, завтра они прибывают в лагерь, где Йерсена затеряется среди толпы. Они то там, то тут наткнутся друг на друга пару раз, но в целом и не вспомнят без причины. Оставалось только пережить последние полдня дороги по противной топкой грязи – дальше тракт из жидкой двухколейки становился настоящей замощенной улицей, довольно дикой среди здешних топей. Сохранился, как болтали, со времен Войн Духов – в нынешние годы вряд ли кто-нибудь сумел бы проложить такое в проклятом краю, в каком иной раз на дорогу не посмотришь без того, чтобы засомневаться: точно ли дорога или же кулгринда? Шутка эта здесь уже набила всем оскомину, но невозможно было перестать, и потому из раза в раз все повторяли: “Ну, не бездорожье, а кулгринда!”.

– … кстати, я перед отъездом слышал, что чума случилась в этой здешней… как ее там…л-ля… Хвощо́вка, что ли? – продолжали серые плащи.

– Ага. Селяне, говорят, видали даже чумных баб тут по округе. Чую скоро принесут ее нам…

– Хватит языком трепать, – одернул Йергерт. – Меньше болтовни и больше дела.

Разговоры эти рыцарям велели пресекать, да только рыцари между собою то же обсуждали. Даже ставки делали: по осени зараза по ним вдарит или же дождется зимних холодов.

Сам Йергерт ставить не решался да и в целом не любил.

А в голове порой всплывали чуть расплывшиеся детские воспоминания о том, как все сидели в замке, а за ним пылал огнем Лиесс.

Рыжая колдунья, вечно режущая глаз нелепо яркими густыми волосами, подошла решительно и смело. Судя по тому, как мялись остальные в стороне, ее послали говорить за всех.

– Мы бы хотели помолиться Духам. Развести большой костер с венком просителя, собраться всеми. Завтра нас ждет жизнь, к какой мы не привыкли, и нам было бы спокойней попросить заступничества, наставления, пока на то есть время.

Йергерт по привычке поджал губы, посмотрел с сомнением. Прикинул, стоит ли здесь жечь большой костер, но рассудил, что в такой близости от лагеря хоругви из еретиков никто не сунется, а тварей пламя вероятней отпугнет.

Он бросил взгляд на Йотвана, небрежно поднявшего голову от миски, чуть пожал плечами.

– А и хер бы с вами. Только быстро, чтобы через час все спали, – отмахнулся старший рыцарь.

Поблагодарив, колдунья поспешила прочь. А Йергерт по привычке отыскал глазами Йер, на миг задумавшись: а почему просила девка, прежде их не знавшая, а не она?

Йерсена и теперь сидела в стороне, не подошла со всеми. Не участвовала в общей суете, смотрела только, как все складывали ветви и как девки, кто привез, давали всем хоть бы по горсточке истертого в труху букета, чтобы кинуть в пламя. Над прогалиной разлился хорошо знакомый дух цветов, напоминающий купальни.

Йер букета не взяла, так и сидела и тогда, когда к костру колдуний потянулись серые плащи. Вся молодежь сомкнулась плотным кругом, бормотала тихие молитвы, и их спины закрывали пламя, оставляя только дым над головами.

Кто из них решился первым, не сказать, но вдруг все как один взялись не просто кланяться, но опускаться на колени. Пляшущий огонь подсвечивал макушки, сгорбленные спины, а с той стороны костра блестели взгляды, устремленные в молитве вслед за поднимающимся дымом.

Над поляной стало очень тихо. Унялась возня и разговоры смолкли, только шепот множества молитв шуршал среди застывших истуканами людей.

Купцы и шлюхи, неожиданно смущенные, не смели лезть, но в стороне вставали на колени вслед за чародейками и юношами. Серые плащи из их отряда опускали взгляды, чтобы не столкнуться с кем-то из своих, стыдились преклонять колени, но то опускали головы, то улучали случай быстро хлопнуть. Оставаться в стороне было неловко, но и лезть – как будто унизительно. Ведь одно дело эти вот молокососы, а другое – взрослые и опытные воины.