Текст книги "Дитя чумного края (СИ)"

Автор книги: Натали Абражевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

– Но как же… – только и могла шептать она.

Йер сцепила зубы, чтобы не сказать, что говорила много раз и что предупреждала.

Разошедшиеся, взявшие дистанцию бойцы остановились. Взгляды будто сплавились, и если б ветер не трепал плащи, не трогал волосы, то можно было бы подумать, будто время встало. Йер казалось, что они равны по силам – это самое опасное.

Вдруг Содрехт резко подскочил и пнул в живот, а пока Йергерт пятился, захлебывался вдохом, попытался довершить дело мечом – удар был грубый и небрежный, но ужасно сильный. Содрехт бил без жалости.

Вот только не достал – лишь кончиком задел, и тонкая полосочка царапины перечеркнула след от синяка. Орьяна будто чувствовала – вскинулась и подняла глаза. Йер стоило бы удержать ее, но тело будто задеревенело – даже не моргала, хотя ветер резал и сушил глаза.

Еще раз вскинулся клинок, и лезвие мигнуло мутью отражений – на мгновение Йер показалось, что она увидела себя. Еще раз зазвенело, искры брызнули на траву, битую морозом.

Если Йергерт будет дальше отходить, уткнется в пастинак, а следом – в стену. Заросли засохли, стали безобидными, но стебли не позволили бы быстро выпутаться или толком помахать мечом. А Содрехт не жалел, не останавливался и как будто бы всерьез решил убить. И в каждом взмахе было столько силы, что теперь как никогда заметно стало, до чего он тяжелее и крупнее.

И тогда-то Йер не утерпела. Отпихнула Орью, кинулась вперед и потянулась к грани, с силой выдирая сквозь нее так много, как могла. С усилием, как будто преодолевала жуткое сопротивление, вскинула руки с напряженным до дрожи пальцами – и, повинуясь, вспучилась земля. Сначала дрогнула, чуть потревоженная, недовольная и неподатливая, но затем мгновенно вскинулась и выросла стеной, в какой застряли намертво клинки. Оборванные корни выступали во все стороны.

Йер бросилась туда и встала перед Содрехтом, сдавила его руку, чтобы не пытался выдернуть клинок. Спина горела, словно от ударов – так ее жег взгляд и ощущение присутствия. Схватись Йергерт за нож – убьет одним ударом, как мечтал так много лет. И все-таки она не оглянулась.

– Содрехт, стой! – Йер задыхалась. – Ты сейчас на брата поднял меч. Тебя лишат плаща на год. А если ты не прекратишь – то даже хуже.

Он по-прежнему не опускал глаза – не опускал даже тогда, когда Йерсена с силой отвернула его голову, надеясь так заставить посмотреть себе в лицо.

– Я бы его убил, если бы не земля.

Йер и сама не поняла, пытался ли он возразить, или же просто для себя сказал.

– Тогда тебя бы выгнали из Ордена и навсегда лишили права зваться братом. А затем отдали бы под светский суд, затребуй этого семья. Тебе это не нужно.

Она чувствовала, что он наконец-то понял. Ощутила, как чуть опустилось и расправилось плечо под весом ее пальцев, как он выдохнул и отошел на долю шага.

– Мы с тобой уйдем. – Она коснулась места, где меч прятался в комках земли, и та осыпалась дырой, освобождая лезвие. – Иначе точно кто-нибудь кого-нибудь убьет.

И Йер уверенно – гораздо более уверенно, чем в самом деле ощущала, – подтолкнула его руку к ножнам и за плечи утянула за собой. Лишь оглянулась от крыльца – одним горящим взглядом обожгла двоих. Из них лишь Орья отвела глаза.

А ненавистный, глупый и отнявший у нее так много Йергерт растерял вдруг свою важность, сжался и впервые за минувшие года вдруг снова сделался мальчишкой жалким и убогим, как когда-то у огня в ночь Бдения.

Бой кончился, но самое плохое только начиналось.

* * *

Наступала зима. Тягостная, меланхоличная и тоскливая, как и всякий раз, только в этом году – одинокая, как никогда. Она приносила холода и украшала леса золой колючего инея. Ветви посерели, изморозью обметало луга, даже камни двора – и те покрывались ледком и хрустели под ногами. Жухлая листва там, где не сгнивала, примерзала и обрастала узором белизны.

Лиесс посерел, помертвел, и веселый по осени дым из труб потерялся на низком бесцветном небе, что почти лежало на вершинах горного хребта.

Первый месяц зимы как всегда: долгий, тягомотный и сложный; вся природа умерла, унесла с собой краски, и вокруг лишь серость камней, инея и грязи. Только тридцать дней спустя, когда сменится очередная полная луна, успокоится и уймется обуявшая все души суета: ляжет снег, спрячет дрись и позволит пробудиться первым цветам. Виореи, цветы Северного народа, как всегда наклюнутся, только землю скроет первый, самый тонкий слой, а потом пробьют его и раскроются, пыльно-пурпурными озерцами разукрасив жухлые луга. Их укроет новый, второй-третий-пятый снег, похоронит и счастливым знаком одарит всякого, кто случайно откопает нежный, не погибший цветок под сугробом. К весне, когда снег сойдет, от них уже не останется и следа…

Но сейчас тягомотную серь не разгонит их синева, снег не спрячет – она пропитает город, замок и начнет отвоевывать сердца. Даже зелень крыш и Лунный Огонь от нее не спасут. Не спасут они и от одиночества: в ремтере не звучат голоса, бодрый гомон братьев и их оживленное веселье не согреет, не примет в себя, чтобы зачерствевшая среди умирающей природы душа медленно оттаяла – вместо них могильная, гулкая пустота, своей тишиной напоминающая: война. Пусть не здесь – где-то там, вдалеке, но ее трагичный силуэт точно за плечом стоит и в затылок дышит – до того она реальная. Это длилось уже столько лет, что с ней свыклись, но теперь, когда братьев отправили в битву, она словно расползлась, в тенях залегла, камни пропитала. Только повседневная суета от нее и отвлекала – отупляющая и парализующая. Растворяешься в ней – точно в пустоту проваливаешься, и так изо дня в день, месяц за месяцем…

В этом инеисто хрупком тягучем безвременье Йер, закуталась в шаль, пересекла двор, поднялась на стену, что открыла вид на кусочек предместий – не до темного, вымаранного войной горизонта, а лишь только до границы мутной сизой дымки, что легла за ближайшим леском.

Город у подножия замка гудел возней, гомонил на разные голоса, шебуршал и шептал, дышал.

Йер мазнула по нему взглядом в просвет зубцов, но не задержалась – быстро отыскала одинокую фигуру, что смотрела вдаль пристально и задумчиво, неподвижная до того, что лишь орденский плащ с побледневшим зеленым пламенем слабо колыхался – зима даже из него краски забрала.

Меж двумя мерлонами ме́ста – на двоих, и Йерсена встала возле юноши, ничего не говоря. С этого угла обзор другой: Содрехт смотрел вниз, на нижний двор, где у самых ворот собралась группа всадников. Пятеро, может шестеро серых плащей, суетливых и копошащихся, а меж ними один броский, черный, с проблеском зеленого пламени. Они уезжали на войну. Через седла сумки, за спиной – щиты. У пятерки на них гербы комтурства, а последний – рыжий с золотом. Знак на нем не разобрать, но Йерсена и так знала: горы и вонзенные в них два меча.

– Кого с ним отправили? – Йер спросила тихо, даже тише, чем всегда.

– Молодых. Старый гарнизон не стали отпускать.

“Могут даже не доехать” – промелькнула мысль, только лучше было промолчать. Он не хуже нее знал.

Она покосилась на Содрехта, на тоскливо-бесстрастный профиль, по какому совсем ничего было не понять, и опять опустила глаза туда, откуда даже не мгновение не отходил его взгляд.

– Ты как?

Юноша смолчал. Долго стоял, неподвижный, струной натянутый, словно ждал, пока всадники сядут в седла, подберут поводья, оправят плащи, пока кони, нетерпеливо храпящие, ступят на широкий мост к барбакану, и тогда лишь сказал:

– Думаю, что зря не смолчал.

Йер не повернула голову, только подняла взгляд. Ветер взметнул волосы, холодом прошелся по плечам, что уже не прятала шаль – сползла и повисла на локтях.

– Мог ведь этого всего не начинать. Притворился бы, что не слышал и не видел, ничего родителям бы не написал. Мы тогда сидели бы сейчас, как обычно, в ремтере. Вчетвером.

“А они и дальше бы ложились за твоей за спиной”.

Только этого Йер тоже вслух не сказала.

– Хоть помолвка теперь над тобой не висит, – вместо этого произнесла она, чувствуя, как ветер уносит слова.

Она думала, что и это, может, зря, что не стоило напоминать и, быть может, лучше было просто постоять рядом. Но пока она рассуждала, Содрехт вдруг заржал – не смеялся, не хохотал, а взахлеб, с бульканьем надрывал живот и никак не мог перестать. Этот резкий, истерично рваный звук разорвал обманчивый покой туманного дня, разлетелся гулко и громко и как будто эхом отразился в горах.

Показалось даже, что услышал всадник, что сейчас показался по ту сторону барбакана.

– Помолвка… – он гадливо отсмеивался, – осталась в силе. Понимаешь? Я раздул этот глупый скандал, выгнал сраного лучшего друга на войну, у тебя подругу отнял, и все это для чего? Чтобы все равно взять ее в жены, потому что так решила семья!

– Подожди… – Йер опешила и решительно обернулась. – Но как так? Ведь она же…

Содрехт криво усмехнулся.

– Магия. Отец хочет возвратить ее в наш род. Да не только отец… Уже поколения три в жены брали только девушек из высоких Родов, только толку все нет. А… – он запнулся на миг и особенно гадливо выплюнул, – Орьяна в этом смысле очень хороша. Ее тетка вышла замуж за мужчину без дара, но все трое детей его унаследовали.

– Да, но… Не последняя же она. Сколько в одной только столичной земле дочерей высоких Родов.

– Не настолько много, как ты можешь ожидать. Да и большая их часть для меня – слишком близкая родня. Кроме того, Ойенау пригодятся связи в Лиессе, – он чеканил каждую фразу так, что сомнений не было: просто повторяет, что сказали ему, сам себя пытается убедить.

Йер хотела очень много спросить, выяснить, по косточкам разобрать, почему его семья приняла такое решение – но не стала. Вместо этого опустила взгляд и смотрела, как теряется в толпе на улице группа всадников – в дымке даже яркий рыжий щит почти не видать.

– И как вы теперь?..

– Никак. Ее заберут с обучения, и, как только убедятся, что она не понесла, мы поженимся.

– Я имела в виду, как вы будете уживаться.

– Никак. – Содрехт замолчал, словно слово это на языке катал. – Просто баба, симпатичная, хотя бы. Я смогу с ней лечь. Ну а кроме как наследников, по счастью, от нее мне ничего не надо. Если ей только на то и достает ума, чтоб ноги раздвигать – ну пусть тем до глубокой старости и занимается. И благодарит семью и Духов, что не в доме терпимости, а всего-то передо мной.

Медленно и шумно Йер втянула носом воздух: хотя до морозов – настоящих – еще далеко, ей показалось, будто ноздри слиплись и упорно не желают сделать вдох.

Она снова глянула на Содрехта – украдкой, чтобы он не видел, чтобы можно было рассмотреть во взгляде и в лице жесткость: горькую, гадливую, какой не было раньше. И какая уже не уйдет, намертво отпечатавшись в чертах и в мимике.

Этой осенью они все стали взрослее.

А еще этой осенью Духи не были милостивы – не к ним четверым. Может, мало молили, а может…

Йер невольно оглянулась назад, на пещеру святилища. Присмотрелась к ее черноте и спросила себя: не пришло ли время жертв? Не отняли ли Духи то, что мешало их воле служить? Они забирали и большее – также безжалостно, требовательно, они не жалели никого – так с чего бы пожалели их?

– Йер, как думаешь… – он запнулся и замолчал.

– М? – она оглянулась, подняла внимательный взгляд: Содрехт смотрел со стены.

По дороге с нижнего двора поднимался орденский брат – медленно и одиноко; туман трогал черный плащ. Было в этой фигуре что-то, что кричало о тоске и о гнетущих думах, о тягучем унынии, затопившем их всех. Это был брат Бурхард – тот, чьей милостью Йергерт отделался без суда, тот, кто выхлопотал ему вместо наказания путь на войну – с глаз долой воспитанника услал, чтобы про него не вспоминали. Тот, кто теперь спрашивал себя: “А не сделал ли я этим всем хуже?”

– Как думаешь, – повторил Содрехт, – он вернется? Выживет?

Йер не знала, что сказать – даже что подумать.

Ей бы стоило плясать от радости: наконец-то Йергерта нет, наконец ее никто не тронет. Наконец ей не оглядываться в коридорах и не думать о том, чтобы в дни полнолуний его ненароком не застать. Ей бы полной грудью теперь дышать…

Но она смотрела на дорогу, что петляла сквозь предместья, и лишь только одно могла в себе отыскать: одиночество. Людей, каким было до нее дело, в замке стало на одного меньше. Опять.

Потому она не знала, хочет она, чтобы он там выжил или же наоборот.

Пока она мешкала, они вместе с Содрехтом вдвоем смотрели на угрюмую фигуру орденского брата. Бурхард уж почти под самые ворота поднялся, когда на верхнем форбурге вдруг зазвучал тяжелый быстрый топот. Йер лениво оглянулась: из фирмария полусестра. Она вихрем растрясла ледок, под сень ворот влетела. Выскочила с другой стороны лишь мигом позже и почти уткнулась в рыцаря.

– Лилья, ты что?

– Брат Бурхард?.. Где мальчишка?.. Гертвигов?.. – она это меж вдохами едва произнесла. – Мне нужно его отыскать. Быстрее! Пока не уехал!

– Только что уехал. Так в чем дело?

– Вельга!..

– Что с ней?

– Только что повесилась…

Часть V. Глава 1

Часть V

Туманы края лип

Восемнадцатый год с начала войны на Ильбойском полуострове

Глава 1

Лес высился вдоль тракта мрачный и густой, шуршал ветвями и скрипел стволами. То и дело наползал туман, густой, как на мозаике по пути в купальни, и, казалось, в любой миг мелькнет неясный силуэт идущего сквозь эту дымку Духа.

Пусть обоз шумел обычной и размеренной возней: тут болтовня, там вол хвостом бьет по оглобле, здесь скрипит натужно колесо – и пусть за долгую дорогу можно было бы привыкнуть, Йер все не могла смириться с жуткой тишиной, царящей за пределами дороги. Не свистел колючий горный ветер, не летел бой мельничных колес, не гомонил огромный город за стенами – только жуткий лес, уж сбросивший листву под гнетом поздней осени, стоял безмолвным и пугающим – казалось, что не просто так. В нем то дело чудились еретики.

Обоз теперь шел по проклятым землям Полуострова – тут почти все враги. Селяне в редких деревнях, кто не сбежал, старались меньше попадаться на глаза, усердно лебезили и смотрели волком. Страх сжирал их.

Йер, почти всю жизнь прожившей в каменных стенах Лиесса и лишь изредка ступавшей за пределы замка – что уж говорить про город – было жутко непривычно, и она оглядывалась на малейший шум, невольно вздрагивала, озиралась, отвратительно спала. И ехала всегда в кольчуге, слишком нервничая, чтобы ее снять, как бы ни уставала.

Не в силах успокоить был и черный плащ с зеленым пламенем, что наконец-то лег на плечи.

Ей не довелось еще почувствовать ни гордости, ни удовлетворения – чуть только завершились Таинства, как ее сразу же отправили на запад вместе с еще горсткой человек – мальчишки в основном, на чьих нелепо детских лицах не росли еще и жиденькие усики, да пара магов ее лет – как раз недавно доучились, как сама Йерсена.

Пламя под ключицей до сих пор горело болью.

Это был большой обоз – не только лишь из самого Лиесса. В него собирались люди и добро стекающиеся в столицу со всего большого комтурства – все фогтства, пфлегерства и шультхайсы прислали, что смогли. Возки тянулись длинной чередой, теряющейся за изгибами петляющей дороги. Человек набилась уйма: орденские сестры, едва заслужившие свой плащ, и просто чародейки из незнатных, пригнанные по нужде; юнцы из братьев и из полубратьев; собранное по предместьям ополчение, купчишки, кузнецы и шлюхи – словом все, кто только мог найти себе занятие среди хоругви, образованной Лиесским комтурством.

Йер в этом пестром обществе была едва ли не сильнее одинока, чем в невыносимо пустом замке, в каком не осталось никого, хоть сколько-то ей близкого. Прошел примерно год с тех пор, как на войну ушел и Содрехт – год этот стал ей напоминанием, что Духи не потерпят отвлечений от любого, кто поклялся им служить. Порою она думала: сложилось бы все так же, не забудь она об этом, не привыкни к обществу Орьяны, Содрехта и даже Йергерта, не отвлекись на них?

В течение всех лет из раза в раз она теряла всякого, кто был ей слишком близок, слишком важен – потому что Духи были поревнивей некоторых жен. И Йер смирилась.

Но теперь, в обозе, где почти за месяц долгого пути все сдруживались и сбивались в группки, ее снова укололо. Она – будто за стеной, и та стена – Дом Мойт Вербойн. Едва она произносила имя, как все корчились и отворачивались, как от зачумленной. Кто-то зло бросал: “Тьфу! Из еретиков!..”.

В Лиесском замке всем не привыкать, что люди собирались отовсюду – множество облатов приезжало каждый год со всех концов страны, и имя Дома значило не так уж много – ты Лиесский все равно. Но в остальных местах не так, и Йер теперь это усвоила.

И потому же прятала кольцо за воротом так, чтобы даже не мелькнуло. Если бы кто все-таки прознал про Линденау, одним утром она вовсе не проснулась бы.

– Эй! – крикнул ей мальчишка – Юнгин.

Он был из облатов, и, едва надевший черный плащ перед отъездом, выглядел нелепо юным: щуплый, конопатый и с трепещущими длинными ресницами вокруг огромных глаз. Черты еще не загрубели, как и взгляд.

Он оттого все делал, чтобы выглядеть взрослее, чуть не каждый вечер показно звал шлюх, чтоб все увидели: уже мужчина, не ребенок.

– Что? – она попридержала мерина, доставшегося ей от орденских щедрот.

– Ты допила уже вино, какое нам с собой давали? Оно много лучше дряни из вчерашней бочки, а без доброго питья на эту срань смотреть невыносимо, – и он указал на лес, где муторный туман слизал остатки красок. По земле стелилась тонущая в топкой грязи палая листва.

Йер удержала хмык: мальчишка рисовался. Слышал то же от обозников и повторял, пил напоказ, когда она небрежно протянула фляжку. Там вода – вина едва ли треть. Йер берегла.

– Так это ж подкисленная вода!

– Только такое.

Йер не нравилось ни поведение его, ни то, как под плащом виднелся широко раскрытый ворот стеганки, хоть Юнгин вез с собой и шлем, какого не досталось ей самой, и даже новую кирасу, что пока что были большой редкостью. Смотреть было тревожно – даже более, чем в лес, затянутый туманом и растущий из пропитанной опустошением и дрянью еретической земли.

Смех стайкой сбившихся колдуний, занявших телегу поверх всякого добра, лишь больше бередил – в густой тиши он был невыразимо дик и жуток.

– Что ты смотришь так? – набычился мальчишка.

– Не смотрю никак, – она небрежно отвернулась, отвела коня.

– Я, думаешь, не вижу снисхождения? Ты что мне, воспитательница? – не унялся он.

Йер оглянулась и скривилась. Атмосфера Полуострова всех заставляла нервничать и быть на взводе.

– Духи миловали.

– Вот и!..

Целый год тянулся миг, в какой Йер не могла понять, с чего он вдруг замолк, и что так резко свистнуло, так мерзко чавкнуло.

А в следующее мгновение свистело уж со всех сторон – из леса полетели стрелы, разрывающие полотно тумана.

Йер не спрыгнула с коня – скатилась, да еще неловко, вправо, чудом не застряв ногами в стременах. Струхнувший мерин боком придавил ее к борту телеги и плясал, прядя ушами. А она только теперь сумела осознать, что видела: стрела вошла мальчишке в грудь – как раз в раскрытый ворот, и его испуганные, широко раскрытые, нелепо детские глаза смотрели ей в лицо.

Обоз остановился. Спереди с ужасным шумом на дорогу уронили два ствола. Волы рвались, метались и орали не своими голосами, вскрикивали и стонали люди, где-то наконечники звенели о металл.

Йер с боем вывернулась из-под скакуна и, все еще скрываясь за его высоким боком, попыталась осмотреться. Страшно было даже палец выставить из-за коня, и она силилась не думать, что случится, если хоть один несчастный выстрел угодит в него.

Зажав губу зубами, она собралась и обратилась к грани, с силой дернула рукой – зло шикнула, когда ударилась ею о борт. Порыв крутого ветра снес и уронил с полдюжины попавших в него стрел, но это – до смешного мало.

Сердце колотилось в горле вместе с бьющимся там страхом.

– Нужен ветер вдоль границы леса! – крикнула она, не зная, жив ли еще кто из магов, чтоб ее услышать.

Голос не хотел звучать и пропадал. Пришлось кричать еще раз и еще, пока по сторонам обоза не завыл свистящий низкий гул. Потоки воздуха ревели, рвали ветки и обламывали тонкие и слабые со звонким треском. Стрелы уносило прочь.

Йер захлебнулась ощущением того, как широко раскрылась грань, и как невыносимо много выплеснулось в эту брешь – так много, как она не сможет в жизни зачерпнуть. Одна малейшая ошибка мага – и вокруг бы не осталось никого.

Обоз несмело оживал. Все скрывшиеся осторожно выступали из укрытий – вышла и Йерсена и трясущейся рукой набросила поводья на торчащий средним пальцем столбик на боку телеги.

В этот миг она как никогда жалела, что не упросила дать ей щит и шлем – сказали, что их мало, и нет смысла расточать казенное добро на чародейку – лучше серого плаща как следует вооружить. Теперь она особо уязвимо ощущала левый бок, не спрятанный щитом, и голову, какую защищала лишь коса. Уж если не и в самом деле дорогущий бацинет, то хоть шапель бы…

А из тумана надвигались силуэты. Они наступали искаженные, неверные, колышущиеся и будто бы идущие из дымки Повелителя Туманных Троп.

От них не спас бы ветер.

Йер заставила себя вдохнуть и ощутила, как ладони отвратительно намокли под перчатками, как кровь толчками разносила страх по венам, щекотала им суставы и натягивала жилы.

На мгновение почудилось, что перед ней не настоящий лес, а фреска или же мозаика – в точности как та, в купальнях, и, казалось, любой силуэт способен оказаться Им – великим Духом, что вдруг отчего-то принял сторону еретиков.

– К оружию! – вдруг полетело над дорогой. – Защитить обоз!

Йер вздрогнула, опомнилась и выхватила меч. На лбу зудел противный пот, склеивал челку, но поправить было страшно.

Наконец-то из тумана вышел враг. Обычный человек. И это оказалось облегчением и разочарованием.

Тот, что стоял напротив Йер, с опаской сунул в поток ветра кончик длинного меча, удостоверился, что ничего не происходит и с разбегу бросился сквозь вихри.

А Йер стояла, как завороженная, забыв, что может колдовать, и только дожидалась, пока он, пронесшись сквозь поток, обрушится всем весом на нее.

Она едва сумела увести удар, невольно отшатнулась. Первой мыслью было убежать, но на дорогу с двух сторон бросались новые и новые еретики, завязывали бой, где было с кем, и просто резали как скот всех тех, кто не был в силах что-то противопоставить.

Новый удар целил ей в открытое лицо – звон от столкнувшихся клинков хлестнул по нервам вымоченной в соли плетью. Йер нашлась быстрее, чем противник совладал с оружием, и засадила ему гардой в бармицу – колечки зазвенели, заглушили хруст; Йерсене стало ясно: своротила челюсть. Пока он хватался за лицо и корчился, попробовала сунуться добить, но еретик сумел шугнуть ее мечом, почти задел, и Йер шарахнулась, на несколько мгновений растерявшись. Но затем сообразила: она орденская чародейка.

Смутный стон, почти что потонувший в гвалте боя перешел в безумный дикий крик; дымилась кожа, занималась ткань, в лицо бил жар и вонь чернеющего мяса.

Йер поторопилась отойти, чтоб мечущийся воин ее не задел – кольчуга и пластины бригантины, бармица и бацинет – все накалилось, и, казалось, шипит даже влага в воздухе.

Мужчина наконец-то завалился, еще сколько-то возился, но затих. Йер замерла, сжимая меч обеими руками и не зная, что ей делать дальше – страшно было ввязываться в новый бой и страшно было спрятаться. Она таращилась на тело и на грязь, забившуюся меж колец кольчуги. Пронеслась дурная мысль – какой же мукой будет вымывать…

Вдруг по затылку прилетело с такой силой, что перед глазами потемнело. Проморгалась она, уже лежа на земле и чувствуя ее скрип на зубах, но даже толком не опомнилась, как голову вдавили в грязь – ту самую, в какой лежал и мертвый еретик.

Не будь земля такой размытой, мягкой, нос и скулы бы сломались. Рот забился жижей, и Йер кашляла, брыкалась и пиналась, но тяжелая нога не позволяла даже приподняться и вдохнуть, давила все сильнее. Всякий вдох – его попытка – набивал в рот больше грязи, заставлял надрывней кашлять и отчаянней пытаться скинуть ногу с головы. Ужасно толстые перчатки все не лезли в тонкие колечки, покрывающие здоровенную ступню.

Совсем уж задыхаясь, Йер сумела подогнуть колени, подобрать их под себя; рвалась не вверх, так в сторону, но не пускала уже грязь, дошедшая едва не до ушей. В последних проблесках сознания она почувствовала, как ее с оттяжкой, смачно хлопнули по вздернутому заду, но сил устыдиться уже не было.

Попытки дернуться ослабевали, гасли, и она не различала уже ничего – одно лишь жжение в груди и горле, наглухо забитом жижей.

Вдруг все прекратилось – на голову больше не давило ничего. Йер со всех сил рванулась вверх, вдохнула жадно, с хрипом – и зашлась надрывным кашлем оттого, что проглотила и вдохнула грязь.

Она убого корчилась, давилась и отхаркивалась; по лицу лились грязища, слезы и слюна, и в один миг казалось, что она уже не сможет сделать вдох – и все же наконец вдохнула.

Боком она ощутила колесо телеги и без сил прижалась, все еще слепая и беспомощная. В горле омерзительно саднило, рот был сух и на зубах скрипело, а глаза нещадно резало – ни слезы не спасали, ни попытки утереться.

Окружающую черноту пропарывали звуки: выкрики, лязг, топот лошадей – они казались жуткими до дрожи, множились, давили. Йер хотелось попросу влезть под телегу, лечь и притвориться трупом – вдруг не станут добивать.

Чуть отдышавшись, она все же отыскала в себе силы сотворить воды, плеснуть в лицо, обмыть его и вытереть плащом – нашелся чистой угол. Резь нисколько не прошла, но что-то стало видно.

Бой теперь шел яростней, чем раньше – вместо вялого сопротивления молодняка, еретиков теперь встречал безжалостный отпор уже видавших не один бой братьев – прискакало подкрепление. Отряд вели два рыцаря, чьи черные плащи мелькали среди мешанины боя, с ними – серые плащи. Они теснили нападавших, но и сами гибли и калечились, за жалкие мгновения из верных братьев делаясь комками тряпок, тонущими в круто взбитой уймой ног распутице.

Йерсена высморкалась черным, отыскала взглядом меч и боязливо подняла. Не долго думая, подобрала и кем-то выроненный щит – все грязное, как и она сама. В руке скользила рукоять.

С кружащейся, неверной головой, Йер осторожно встала. Мельком разглядела, как совсем недалеко один из рыцарей уверенно разделывается с очередным еретиком, и чуть не пропустила чей-то неожиданный удар.

Он прочертил проплешину в тягучей грязи на щите. И с первого удара было ясно: не по ней противник, слишком уж тяжел – должно быть, вдвое ее тяжелее, может, втрое. Ее отшвырнуло, и он не оставил ни мгновения не передышку – явно знал, что если борешься с колдуньей, надо ни за что не дать ей колдовать.

Отшатываясь против воли каждый раз, она уперлась в бок телеги – дальше уж не отойти и даже в сторону не кинуться: противник слишком крупный, сам широкий, руки длинные – он попросту не позволял.

От бесконечно сыплющихся на нее ударов руки быстро онемели; грязь ползла со лба в глаза. Невыносимо скользкий меч от каждого касания с клинком врага пытался вывернуться из руки, пока не отлетел обратно в черноту распутицы. Остался только щит.

Поймав таки момент, Йер попыталась хоть бы пнуть – сама же отлетела и едва успела заслониться. Она знала: здесь – только бежать.

Надеялась и этому дать в челюсть, теперь – ободом щита, чтоб улучить момент и ускользнуть, но не могла. И оставалось только видеть омерзительно недосягаемую рожу в обрамлении металла.

И вдруг кто-то всадил меч ему в глазницу. По щеке бежала кровь и путалась среди колечек бармицы.

Йер замерла и медленно, невыносимо долго следовала взглядом по клинку и по руке, пока не встретила взгляд рыцаря, убившего еретика.

Йер знала этот взгляд – хватило бы и только глаз, чтобы узнать. По ним она и поняла: и Йергерт тоже без труда ее узнал, не помешала никакая грязь.

– Залезь в телегу и сиди! – коротко гаркнул он и бросился куда-то прочь – обратно в бой.

Йер еще сколько-то стояла, силилась перевести дыхание, смотрела вслед, пока не подчинилась наконец. Сообразила поднять меч и тяжело перевалилась через борт. Дрожали руки.

Она плюхнулась в большую кучу тел, не в силах разобрать, кто мертвый, кто живой. У самого ее лица из чьей-то окровавленной груди торчало переломленное древко, под ней вялые, податливые мертвецы барахтались, возились, потревоженные ею, будто ожили, и Йер казалось, что она в них тонет. В пересохшем горле снова запершила грязь, и кашель перешел в надрывную, окрашенную черной грязью рвоту.

Сплевывая через борт, Йер ощутила осторожное прикосновение к руке, настойчиво затягивающее ее внутрь.

Колдуньи распластались среди мертвецов, сливаясь с ними, и лишь за руки держались, чтобы не было так страшно.

Йер утерлась, хоть и продолжала кашлять, улеглась и тоже сжала тонкую ладонь приметной рыжей девушки. Среди бурлящих криков, звона, топота и гама они безо всяких слов смотрели в широко раскрытые глаза друг друга.

* * *

Бой окончился. Стихало – оставались лишь шаги и стоны. Добивали раненых.

Колдуньи осторожно переглядывались, не решаясь пока встать.

Несмело, постепенно оживал обоз. Казалось, люди стали появляться отовсюду: выбирались из-под тел, из-под самих телег… Испуганные чародейки поднимали лица бледные настолько, что их проще было спутать с мертвецами, чем с живыми; один из возниц – нелепо тучный, круглый, как бочонок, – намертво застрял, пытаясь выбраться из-под телеги. Духи знают, как он сумел втиснуться, но и товарищи не в силах были его вытянуть.

С протяжными, исполненными муки стонами в грязи возились раненые – не было сил встать, но они силились дать знать, что еще живы.

Рыцари давали указания спокойно и неторопливо – для них не случилось ничего, что стоило переживаний. Серые плащи таскали с телег трупы, сваливали их в большую кучу, подгоняли встрепанных, осоловевших девок из целительниц, чтоб занялись еще живыми. Несколько сумели совладать с собой, взялись за дело, но другие все сидели, отрешенные, потерянные, не способные отреагировать, хотя их тормошили. Несколько рыдали, утыкаясь лицами в плащи друг друга, перевешиваясь над возами, чтобы проблеваться.

Одна вдруг шарахнулась от мертвецов, протяжно взвизгнула – и неожиданно запнулась и свалилась через борт. Йерсена слышала, как хрустнуло, и видела, что девка эта так и замерла в грязи с изломленной под странным углом шеей.

Йер бездумно обводила взглядом то, как суетились все вокруг, как кто-то подходил к телегам и как юноши наоборот топтались, столь же оглушенные, потерянные, как и чародейки, как росла с краю дороги куча тел – в ней смешивались праведные и еретики. Невыносимо странно было понимать, что братья с сестрами отдали жизни вот так глупо и нелепо, настоящей войны даже не увидев.