Текст книги "Дитя чумного края (СИ)"

Автор книги: Натали Абражевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

– Может, расскажете? – спросила она осторожно. В груди жало от желания хоть что-то сделать для него.

Он посмотрел поверх бутыли мутным взглядом. Диковато раскатившиеся в стороны глаза, казалось, делали его даже пьянее.

– Что тебе рассказывать? Ты видела сама: как идиот бегаю в дом терпимости с тех пор, как лет четырнадцать назад Йесения там оказалась, и зову ее женой, хотя по всякому закону больше она не жена мне. И как даже больший идиот вожусь с ее ребенком, хотя сам не знаю, чей он. Просто потому что, может, мой. А самое дурацкое, что люди умные недаром говорят: мужчина, если не раскаялся за год в женитьбе, то заслуживает только колокольчика на шею. А я не раскаялся. Спустя все двадцать лет.

“Ого!” – едва не ляпнула она. Аж целых двадцать лет. Йерсена не задумывалась прежде, что он знает жену так давно.

– Но почему? – спросила она вместо этого.

Казалось, Йотван даже протрезвел на миг – взгляд стал яснее, и он с застарелыми тоской и грустью устремил его во тьму, словно искал ответ в густой тени.

– И правда. Почему я до сих пор ее люблю? Она мне изменила, знаешь? В наглую. Со сраным полубратом.

Йерсена не могла представить, что ему сказать. Не знала даже, что ей стоило подумать про неведомую женщину, так запросто разрушившую то, о чем самой Йерсене можно было разве что мечтать. Невыносимо сложно было даже представлять ее лицо, какое за пять лет ни разу не случилось повидать.

– Мне интересно, – Йотван продолжал, как будто сам с собой, – как так? Как вышло, что все женятся, живут всю жизнь, не знают горя, один я – вот так? Думал, дурень, что везучий – я же полюбил жену, чего еще хотеть? Брат Га́льберт, вон, свою терпеть не мог и ничего, теперь готов хоть на руках носить, да только не поднимет – она, кажется, беременна шестым. А я хожу порог шлюшарни обиваю – кто бы мне сказал, зачем?

Он сплюнул, позабывшись, и опять припал к бутыли. Йер тихонечно растерла по полу слюну.

– Меня как всю жизнь учили? – снова взвился он. – Что право служить Духам – честь, какая стоит любых жертв. Почетно все отдать за эту службу. Когда я не хотел ехать сюда облатом, мне сказали так. Когда я здесь упрямился, меня учили, что все забранное Духами – цена. И что порою они просят то, что тебе ценно более всего, но это того стоит, потому что ты взамен получишь право послужить, побыть полезным Ордену и Духам.

Йер кивнула:

– Да, нас учат также. “Все, что Духи забирают – жертва ради верной службы”.

– Ну тогда я заплатил сполна.

Над крышей снова рокотало, но раскат почти мгновенно затерялся в шелесте дождя. По стенке полз мокрый развод – он повторял заметный след на штукатурке; желтоватые края напитывась влажной серостью. Под ее весом с трещинки вниз полетели крошки.

– У меня забрали все, что можно, знаешь? – Йотван обнимал бутыль. – Бабу, какую я любил. Семью. Ребенка. Не осталось ничего. Куда угодней Духам? И когда же эти мрази утомятся у меня все забирать?

Йер охнула, невольно зажав рот. Казалось, Духи не потерпят оскорбления, и молния сейчас ухнет с небес – такая же, какая уж ветвилась на руке у Йотвана, торчала из под рукава. След кармундова колдовства остался навсегда, чтобы напоминать: однажды Йишу он уже не спас.

– Я полюбил Йесению буквально сразу, – безо всякого вопроса начал он. – Редкая глупость, но бывает же. Ей меньше повезло – она ужасно не хотела за меня, да только кто бы спрашивал. Я ублажал ее, как мог: ходил вокруг на цыпочках, дарил подарки, голосу ни разу не повысил. Она примирилась. Мы неплохо зажили. Сначала ее поселили в городе – родня сняла внаем хороший особняк. Потом она взялась все чаще бывать в замке, я уж думал, не пойти ли ей полусестрой… Одна беда: детей все не было. И так шесть лет. А как-то раз, – он горько улыбнулся, но улыбку эту спрятал полумрак, – она пришла сказать, что наконец беременна. Я был невероятно счастлив. С две декады. А потом в один день Бурхард приволок ее за локоть среди дня – подол за пояс заткнут, задница наружу. Заявил, что вытащил ее из темного угла, где эта дура обжималась с полубратом. И ползамка видело, как он ее волок. И, видят Духи, я бы сделал все, чтобы замять, но Бурхард, правильной он хер, насплетничал почище бабы у колодца. Всем разнес, что, де, упадок нравов, и что где бы это видано… Он в ремтере бил по столам и верещал, что шлюхам, что марают честь орденских братьев, никаких поблажек быть не может.

Йотван втянул воздух до того, что побелели крылья носа – злился до сих пор, спустя все эти годы. Йер сидела молчаливая и слушала, не смея перебить – даже дышала тише.

– Я доходил в Вейере до ее родителей и до своих и на коленях умолял, чтобы они позволили Йесении жить с ними, чтоб ее не осудили… Те сказали, что покроют Род меньшим позором, если отрекутся. И ее услали в дом терпимости. И месяца, наверно, не прошло, как она скинула – они там эту гадость пьют, “дамскую благодать”, чтоб избегать детей. И Духи, я не знаю и теперь, мой был он или нет.

Рыцарь прервался и с размаху опрокинул в себя все вино, что оставалось – горлышко ударило о зубы. Он не вздрогнул.

– Мне бы тогда радоваться, что я был избавлен от неверной и неблагодарной девки. И найти себе молоденькую крепкую милашку, чтобы нарожала выводок детей на радость всей родне. А я вместо того на стену лез и почти жил в доме терпимости, чтобы встречаться с женщиной, какая так и не сумела меня полюбить.

Йерсена снова промолчала. У нее в ушах шумел теперь не дождь, а эта фраза про молоденькую крепкую милашку, сказанная таким голосом, какого ей не доводилось слышать никогда – в нем прозвучали непролитые мужские слезы. Если бы сейчас он предложил, она бы согласилась. Хоть бы завтра пошла с ним в святилище, а повзрослев, рожала бы детей сколько угодно: хоть бы шесть, хоть десять. Чем она не эта самая “молоденькая крепкая милашка”?

По крайней мере в этот миг она до слез хотела ею быть. Раз он не хочет ее в дочери – пусть так.

– Прошло, должно быть, с год, и Йишка родилась, – продолжил он. – И тоже не понятно, от кого. Ее и быть-то было не должно – “дамская благодать”! Но вот Йесении она не помогла, лишь только в голове у Йиши что-то повредила. Как только это стало ясно, я стал с ней возиться. Вот, в приют пристроил. Пробовал следить, чтоб не цеплялись к ней… Она ведь этого не понимала никогда. И не поймет. И не сумеет полюбить в ответ.

– Зато сумею я, – глухим и ломким шепотом произнесла Йерсена.

Она до зуда жаждала его обнять и этим показать: он не один. Она с ним, тут. И будет с ним всегда.

Чихнул погасший огонек светильника, и стало уж совсем темно. Лишь в щели в ставнях изредка сверкали молнии.

– Ты как щенок, – ответил Йотван. – С обожанием готова завилять хвостом любому, кто погладит походя по голове.

– И что? Так плохо, что я знаю, как быть благодарной?

Йотван не ответил ей.

Она ложилась спать в его же комнатке, чтоб не идти по темным коридорам уже легшего спать замка – Йотван отдал одеяло и подушку, и она устроилась на сундуке; сам завернулся в плащ.

Слушая, как он дышит, она вспоминала долгий путь и вечер у кордона. Думала, что завтра все иначе будет между ними – что теперь он ее примет. Он ведь рассказал ей это все. Он наконец позволил ей быть ближе.

Глоссарий

Флигель – в тевтонской замковой архитектуре флигелем принято называть крыло здания, составляющее одну из сторон прямоугольного дома конвента.

Ландко́мтур – орденский чиновник, управляющий баллеем. Избираемая должность.

Балле́й – административная единица в орденском государстве. Баллеи делятся на комтурства.

Фо́гтство – административная единица, выделяемая внутри комтурства под управлением фогта, но не образующая собственного конвента. Все служащие фотгства включая самого фогта относятся к конвенту комтурства и тесно с ним связаны.

Пфле́герство – также малая административная единица внутри комтурства, не образующая отдельного конвента. В отличие от фотства, которое может быть достаточно крупным, пфлегерство как правило состоит из одного замка, возможно пары прилегающих деревень. Пфлегер в узком смысле – просто комендант замка.

Вальда́мт – лесное хозяйство под управлением вальдма́йстера, выделяемое внутри комтурства.

Часть II. Глава 4

Йерсена затаилась в тихом уголке и, обхватив колени, пялилась в окно. Не плакала, хотя как будто бы хотела. Просто молча наблюдала, как дым продолжает виться над столицей. Время дыма, смерти и костров – так будут помнить эту осень выжившие, если они будут.

Йерсену все-таки не наказали за вчерашнее безделье и теперь она бездельничала вновь – какая разница. Кому какое дело.

В глубине души ее это задело. Никто не заметил, как всегда не замечал. И если ей теперь случится все же умереть, никто не вспомнит девочку по имени Йерсена, как ее не помнили при жизни.

И как Йотван не запомнил ничего о прошлом вечере.

С утра она проснулась, чтобы как обычно накрывать стол к завтраку, но Йотвана не добудилась – он лишь что-то промычал. На завтрак тоже не пришел, хотя и мало потерял – ели какую-то дурную жиденькую баланду, но и ее досталось по две капли. В животе урчало до сих пор, но этого Йер уж не замечала – за последние дни это стало нормой. С самого начала ей как будто проще, чем всем остальным, давался голод – она быстро забывала про него, он не тревожил.

Занятия пока что проводили. Пожилой наставник так же неподвижно сидел в кресле, ветер так же трогал паутинку реденьких волос. Вот только всем, и детям и ему, как будто мало стало дела до учебы: они что-то делали, но кто спросил бы – не сказали, что.

Лишь после ей случилось улизнуть в фирмарий и она ждала и предвкушала. Что-то обязательно должно было теперь быть по-другому. Йотван должен был теперь быть с ней другим.

Похмельем он уже почти не маялся – целительницы помогли, но все равно лежал унылый и разбитый, ставни предпочел не открывать. Дух перегара все еще стоял.

– Забористую же однако бормотуху ты вчера приволокла, – сказал он Йер. – Не помню нихера.

Она подобралась, на миг заволновавшись, но небрежно отмахнулась раньше, чем разобрала, из-за чего.

– Мы разговаривали.

– Это да… Не представляю, что я там вчера мог наболтать. Лучше забудь.

Но она совершенно не хотела забывать.

– Вы мне рассказывали про свою жену.

– Ох сука-а-а…

Он теперь лишь завозился, выпутался из плаща, присел. Растер отечное, помятое лицо.

– Брат Йотван… – она подошла и тронула его плечо. Сама не знала еще, что же именно хочет сказать. – Я все помню, и я не забуду. Я и не хочу. Я и хотела знать.

Он хмуро поглядел поверх собственных рук.

– И на кой хер оно тебе?

– Чтобы вас понимать.

Йер не могла знать, в чем ошиблась, но мгновенно прочитала на его лице самое главное: она ответила не так.

Он тяжело вздохнул. Подумал.

– Слушай, мелкая, – сказал он наконец, – не знаю, что ты там себе придумала, только уймись. Моя жизнь и моя семья – дело мое. Поэтому предупреждаю раз и навсегда: достань свой нос из моей жизни и не смей его туда совать. Ты поняла?

Она молчала.

– Я спросил: ты поняла?

Так все и вышло. И оттуда она уходила не счастливая и не затем, чтоб, как положено, приняться за работу, а разбитая и в поисках укромного угла.

Думала – чтобы порыдать, но ничего не вышло. Даже когда думала о том, какая глупость: ей хотелось сделать напоследок то, что можно не успеть – сходила к Руньке – та велела больше к ней не приходить; поговорила с братом Йотваном, чтоб наконец-то оказаться к нему ближе – и он говорит не лезть. Но сколько бы она про то ни думала, глаза лишь жгло, а слезы – не лились.

И этими саднящими глазами она пялилась в окно, на дым. Он торопил, напоминал: она не видела еще земель на западе, не знала дара, не носила черного плаща… И ничего для этого поделать не могла.

И вместо слез она сидела и раздумывала: что еще ей сделать? Сделать ли хоть что-то или просто тихо ждать конца?

Брат Кармунд отыскался в тихом углу западного флигеля, где щурился на косо падающие лучи – Йер уж давно заметила, что он любил укрыться от чужих глаз также, как она.

– Последние хорошие деньки, – заметил он и повернулся к ней. Один глаз угодил в густую тень, другой как будто бы светился солнцем изнутри. – Еще немного – и останутся лишь серость и туманы.

Его как будто мало беспокоила чума и приближающийся с ней конец всего. Он отличался безмятежностью, какой немногие могли похвастаться в этих стенах.

– Вы не боитесь? – она встала рядом, глянула на непривычно тихие предместья, над какими тоже вился дым, хоть много реже. – Что мы попросту не доживем?

– А что, страх защищает от чумы? Или от голода? – с иронией откликнулся он.

– Нет. Наверное. Не знаю.

Только отголосок легкого смешка служил ответом. В тишине, казалось, было слышно, как касаются друг друга мелкие пылинки в солнечных лучах. Ряд длинных перекошенных прямоугольников полз по стене, деля ее на желтую и синеватую. Ветер стал холоднее, небо вдалеке опять мутнело, обещало новый дождь.

– Брат Кармунд…

– Да?

Йерсена мяла котту. Она рассудила, что терять теперь уж нечего, что больше шансов может уж не быть, что стоит попытаться… Рассудила, но не знала, как просить чего-то у того, кого просить боялась.

– Я хочу однажды вступить в Орден. Не как полусестры, а по-настоящему, но у меня нет дара. Можно что-то сделать, чтоб он появился? Научиться? – Она осторожно подняла глаза. – Могли бы вы?.. Вы мне поможете?

Он удивился. Вскинул брови и в задумчивости склонил голову к плечу. Волосы золотом скользнули с него вниз, на грудь.

– Я мог бы попытаться, – осторожно сказал он. – Однако же не поручусь, что что-нибудь получится…

– Неважно. Я хочу попробовать.

Брат Кармунд сел на корточки и пристально разглядывал ее оттуда, снизу. Взгляд стал холодней – в нем словно бились льдинки, как те, что сходили по реке весной и осыпали крошево с краев.

– Тогда ты будешь проводить со мною много больше времени, – тон сделался предупреждающим и даже предостерегающим. – Скорее всего, Йотван будет злиться.

– И плевать.

Ей показалось, что на самом деле он хотел предупредить о кое-чем другом. Она не знала, как спросить, чего ей эта просьба будет стоить, но как будто бы и так знала ответ. Цеплялась только за воспоминание об обещании, что он не тронет. Что не трогал никого, кто не просил бы сам.

Йерсена понимала, что однажды ей придется попросить.

– Ты ведь меня боишься, – сказал он, и будто поймал за руку.

Йер бегала глазами по фигурам света на стене. Нельзя было признать это, но скрыть не получалось.

– Вот и нет. Я понимаю, чего я прошу. Так что мне нечего бояться.

– Понимаешь? – усмехнулся он скупо и неприятно.

– Да, – голос ее позорно пропадал. Она напомнила себе: чума – ей нечего терять. И делать больше нечего. – Вы говорили, что все сами приходили к вам, сами просили. Вот и я пришла.

Она подумала вдруг: может быть, она позволила себе жуткую наглость – что-то требовать взамен? Другие, может, приходили не за тем, и он одаривал их сам лишь потому что так хотел.

– Мне кроме дара ничего не надо! – торопливо и запальчиво воскликнула Йерсена. – Больше ничего не попрошу.

Он щурился в ответ – нехорошо.

– А если дара этого не будет никогда? А если он появится и без меня – да хоть бы даже завтра?

– Пусть. Я буду с вами столько, сколько сами пожелаете. Пока вы будете меня учить.

“И столько, сколько нам отмерят голод и чума” – добавила она в собственных мыслях.

Он смотрел критично, пристально, и отчего-то то, что взгляд этот был снизу вверх, давило лишь сильней. Йерсена в ожидании мучительно закусывала щеку.

Брат Кармунд встал.

– И все же ты меня боишься, – сказал он. – А мне нет удовольствия брать то, что ты пытаешься здесь предложить, силой и принуждением. Хвалю за смелость. Но ты этого не хочешь, а я отношусь к тебе слишком тепло, чтоб заставлять.

Она стояла до смешного изумленная. И в страшном сне Йерсене было не представить, что она захочет ему это предложить, а он откажет.

А затем на смену изумлению пришла глухая злость. Рунья сперва, Йотван затем, теперь и он – никто не мог и не хотел дать ей того, чего она хотела – даже напоследок. Даже раз.

– Вы говорили, что все девки сами приходили и просили вас, – со всей обидой и всей злостью выплюнула Йер. – И что, вы всех так отговаривали? Или те просили меньше, были поскромней?

Взгляд рыцаря стал холодней и придавил сильней.

– Не отговаривал.

– И почему? – гнев дал ей наглости почти что требовать ответ.

Брат Кармунд долго и серьезно на нее смотрел. В окно меж ними залетел сорванный лист, зашелестел по полу. Снизу долетало эхо голосов.

– Потому что мне было на них плевать, – признался он с ошеломляющим спокойствием и с холодом, въедающимся до костей. Она вдруг поняла, что лучше бы он что-нибудь соврал, но нет: – И потому что эти девки без единой пфеньки за душой и без родни закончили бы этим все равно, но только в подворотне или, может быть, в грязной таверне. Потому что трогательно и забавно наблюдать за тем, как они думают по первости, что оказались поумней меня и остальных, что получили все, о чем могли мечтать, в обмен на мелочь. Или за тем, как они не способны выдумать чего-нибудь умнее парочки чулок или же сладостей из города даже тогда, когда считают, будто могут как угодно мной вертеть. В конце концов, забавно было исполнять ничтожные желания наивных глупых дурочек, что радовались этому всему, как милости великих Духов, и не понимали, что я просто развлекаюсь.

Йер сцепила зубы.

– Ну и чем я хуже? Только тем, что слишком многого прошу?

Он скупо дернул уголком губы в усмешке.

– Ты же понимаешь, что ты – не они.

– Да почему?! – не удержавшись, сорвалась на крик она. – Такая же безродная и никому не нужная! Без пфеньки за душой, как вы сказали. Почему им можно то, что мне нельзя? И почему я не могу хоть раз побыть как все?!

Брат Кармунд будто не заметил ее вспышки, только головою покачал.

– И все же ты другая. Иногда я вижу у тебя взгляд женщины, в какую ты однажды вырастешь, и эта женщина – из тех, кого лучше не злить. Она не скажет мне спасибо, если я исполню то, о чем ты просишь.

– Так ее же может никогда не быть! – Йерсена вскинулась, с остервенением ткнула в окно. – Смотрите, что там! Город весь горит. Предместья тоже. Везде лишь костры и смерть. И голод. Может, всех нас ждет скорая смерть! И не плевать ли на какую-то там женщину? Сейчас здесь только я!

Она вцепилась в его рукава и требовательно заглядывала в самые глаза, до боли запрокидывая голову.

Он долго и безмолвно изучал ее глаза. А она знала, что уговорит его, во что бы то ни стало.

– Ладно, – сдался наконец брат Кармунд. – Хорошо. Пусть так. Я все равно не стану торопить тебя и заставлять. Пусть все случится лишь тогда, когда ты перестанешь так меня бояться.

Она думала заспорить, но не стала. Только лишь кивнула, так же пристально и требовательно ответив на его тягучий взгляд.

* * *

Отцветали георгины. Гертвиг прижимался к растерявшей летнее тепло стене и вяло наблюдал, как ветер медленно качает крупные цветы. За этим легче было отвлекаться от унылого и тянущего голода, жующего все изнутри.

Он слышал, что в фирмарии кормили посытней, чем в ремтере, но понимал – вранье. Кому бы лучше пережить все это – так здоровым, кто еще послужит, а не доживающим калекам. Через окно угадывалось, как бранила Вельга Йергерта. Опять. За что – Гертвиг ленился разбирать.

Тут эту ежедневную рутину разорвали чьи-то быстрые шаги. Он глянул – Бурхард оказался точно перед ним быстрее, чем сам Гертвиг смог бы встать.

– А Вельга где? – спросил тот.

Гертвиг коротко махнул рукой в окно. Брат Бурхард тут же сунул в него голову, выискивая взглядом женщину, а Гертвиг думал: вот им и случилось поменяться. Некогда расклад был в точности наоборот: приехавший все из того же Шестиградья, Бурхард был калекой и никак не мог нагнать ни в ловкости, ни в силе, хоть и был постарше на три года. А теперь он – рыцарь, заслуживший себе славу и признание, переходящие в легенды о почти волшебном белом глазе, а сам Гертвиг – тихая развалина.

По юности он иногда злорадствовал. Теперь – прожевывал горчащую иронию ситуации и сглатывал ее до крошки со смирением.

– Иди сюда! – позвал брат Бурхард вглубь фирмария. – Мальчишку захвати.

Он вылез из окна и отряхнул с рук сорную труху из рамы, но не сел. Гертвиг встревожился бы, если бы еще это умел.

– Чего такое? – сына Вельга волокла за шкирку, хотя тот не упирался.

Бурхард подозвал ее поближе и вполголоса сказал:

– Южные комтуры решили уходить, не дожидаться здесь чумы или голодной смерти. Отпустите с ними мальчика.

Тут даже Гертвиг вынужден был распахнуть глаза и повернуться к разговору.

– То есть уходить? Как? Через город? – Тут же всполошилась Вельга.

Цепкая рука уже держала Йергерта за шею, не за ворот, и не как нашкодившего бестолкового щенка, а как дитя, какое мать так просто не отпустит.

– Нет. Они решили ехать через горы.

– Но там нет дороги для коней. Пойдут пешком? – рассеянно вклинился Гертвиг.

Бурхард опустился на колено и продолжил еще тише:

– Есть дорога, что за резиденцией Верховного Магистра.

– Ей не пользовались кучу лет! – не оценила Вельга. – Ее даже и не помнит никто толком. Говорят, она вообще ведет лишь в сердце гор. Они заблудятся и перемрут.

– Брат Ли́пперт отправлял по ней кого-то из своих серых плащей. Ни словом не обмолвился, пока тот не вернулся. Он нашел дорогу, можно будет выйти к югу, не на тракт, восточнее. Все, кто из Шестиградья, собираются теперь идти, и может кто еще из Фангелау с ними. Нас, лиесских, разумеется никто не пустит, но раз Йергерт – не облат, его ничто не держит. Пусть уйдет.

Вельга переглянулась с Гертвигом, а мальчик, что не смел даже дышать или моргать, переводил большие удивленные глаза меж взрослыми. У него громко заурчало в животе.

Вельга кивнула. Гертвиг тоже.

– Но я не хочу! – опомнился вдруг Йергерт.

Вельга залепила ему подзатыльник.

– Помолчи, дурак! Ты так спасешься. И мы за тобой потом приедем, как пройдет чума. Так даже хорошо. Все к лучшему. – Она коротко зыркнула на Гертвига, чтоб не заспорил. – Слушай: иди собирай все вещи, что нужны, но тихо, чтобы не узнал никто. Ты вряд ли возвратишься, так что бери все, что любишь. И жди нас. Мы будем. Обязательно.

Он вывернулся.

– Как это – не возвращусь?

– Вот так. Не спорь. Не до того.

Брат Бурхард оттеснил ее и сел возле мальчишки, взял его за плечи.

– Это все не так уж важно. Главное тебе сейчас уехать, дальше – разберемся. Я договорился за тебя, так что не опозорь меня. Веди себя, как взрослый. Тренируйся, не бросай – еще понадобится. И порадуйся – увидишь Шестриградье. Там красиво.

Йергерт пялился растерянно, но вдруг переменился и собрался. Взгляд стал тверже и решительней. Он сжал рукав мужчины.

– Обещаю. Только мне сначала надо сделать кое-что. Я быстро.

Он унесся. Гертвиг смотрел вслед и думал: может быть, в последний раз он видит сына. И сын тот и в самом деле почти взрослый.

Гертвиг отвернулся и уставился на георгины.

* * *

Йер шла по верхним этажам дома конвента и рассеянно разглядывала дым костров – привычная картина, малоинтересная.

Низ живота тянуло, а во рту стоял противный привкус. Она пальцами нащупала в подсумке выпуклый бок склянки – это дал брат Кармунд. Он сказал пить каждый раз после их встречи, медленно и ласково втолковывал, как это важно. Ей достаточно было того, что он просил, и первый свой глоток она влила в себя, даже не нюхая и неотрывно глядя в светлые глаза

“Дамская благодать”. Терпкий и вязкий травяной настой. Йерсене странно было думать, что она вдруг доросла – не так давно все это чудилось очень далеким.

Наверное, подумала она, брат Кармунд просто прав: она всегда была взросла не по годам. И в этом – тоже.

Йер различила звук шагов – кто-то спешил. Она без интереса отвела глаза от окон – для того лишь, чтоб увидеть Йергерта.

Он был какой-то суетной, но очень собранный и важный. Деревянный тренировочный меч кончиком почти касался пола, и мальчишка нес его со странной горделивостью. Ей это не понравилось.

Она замешкалась. Вокруг стояла тишина и было пусто – вряд бы здесь кто-нибудь еще прошел, и это ее смутно взволновало.

Йер знала, что мальчишка не упустит случай и прицепится. И помнила, что он не отомстил еще за ту их стычку – не случалось встретиться одним. Не просто так: она привыкла быть внимательной и избегать его.

Пока она раздумывала, он увидел ее, оживился. Почему-то даже улыбнулся. Двинулся навстречу бодрым и прыгучим шагом. Она ясно осознала – не к добру.

Вот только не ждала, что он, не останавливаясь и не медля, словно в продолжение нового шага. рубанет ее мечом.

Дерево гулко отскочило ото лба, и Йер за вспышкой боли даже не разобрала, как оказалась на полу. Гудела и пульсировала голова, а на виске зудел ручеек крови. Она тронула его и с глупым удивлением уставилась на красноту, как будто не могла понять, что это и откуда. Только лишь затем опомнилась и подняла глаза.

– Нашел! – победно объявил довольный Йергерт и наставил меч на кончик ее носа. – Думала, что я забуду?

Она промолчала.

– Помнится, ты в рыцари хотела? Так я покажу, как настоящий рыцарь должен драться – не словами, а мечом!

Он замахнулся снова, но Йер вовремя шарахнулась и принудила себя рассмеяться.

– А, так вот в чем дело. Ты смирился, что непроходимо туп, и притащил аж меч, раз без него не можешь ничего?

Она готовилась сорваться и бежать при первой же возможности. Перед глазами слабо плыло каждый раз, как резко двинется, а руки все тянулись, чтобы утереться, но она отлично знала, что нельзя: чуть отвлечешься – он ударит.

– Дура, это просто деревяшка! Ну да на тебя и этого достаточно.

Он бил без всякого предупреждения и даже без замаха – так его учил брат Бурхард – и Йер из-за этого не успевала ничего. Лишь руку кое-как подставила, и то ключицу обожгло, и боль горела там и там, и ныли они в унисон, противно и тягуче.

И лишь тут ей стало в самом деле страшно. Что-то она разглядела в нем, что напугало – он не просто не шутил, была в нем странная решительность. Йерсена понимала: он не остановится, не перестанет.

Не выжидая больше, она бросилась бежать.

Ее догнал тяжелый удар по спине, что уронил на тут же сбитые колени, и она едва успела дернуться, как взвыла – Йергерт намертво вцепился в волосы.

Она впилась ногтями ему в руку – со всей силы, как могла, и на мгновение он даже отпустил, но лишь затем, чтобы перехватить ее за шею локтем.

“Ну теперь мечом хоть не ударит” – промелькнуло в голове, и в тот же миг мальчишка со всей силы ткнул ее в живот невыносимо острой рукоятью. Во рту стало горько от плеснувшей в горло рвоты. Она не могла вдохнуть. Лишь дернулась разок, другой и осознала вдруг: не выйдет. Он сильнее.

Она широко раскрыла лезущие из орбит глаза и рот, какой не издавал ни звука – и вдруг разрыдалась с громким спазматичным скулежом.

От безысходности. От унижения. От ужаса.

Мальчишка придушил ее сильнее, а она забилась как могла отчаянно. И вдруг он ойкнул, взвыл и отпустил – она потом лишь поняла, что по случайности впилась ему в бок тощими острыми пальцами.

Едва почувствовав свободу, она кинулась вперед, не глядя и не понимая, куда убегает.

Он догнал.

Дернул за руку, швырнул в угол и встал перед нею в точности на расстоянии длины меча. Не убежать.

Он ничего не говорил. Не улыбался даже. Смотрел диковато, жутко и почти безумно. Меч занес как будто медленно, а она вжалась в стену и молила Духов, чтобы слиться сейчас с кладкой, провалиться сквозь нее, исчезнуть – что угодно.

Но меч опускался вопреки молитвам. А она могла лишь отвернуться и подставить спину, голову закрыть и чувствовать, как выступающий хребет жжет болью раз за разом. И лишь тогда, когда дышать ей стало нечем, она поняла, что все кричала и кричала. И ей оставалось только сжаться на полу в комок – скулящий, воющий и сотрясаемый ударами и всхлипами взахлеб.

Крик начал превращаться в сип, когда мальчишка наконец замедлился – устал. Йерсена мельком глянула из-под руки, и в этот миг они столкнулись взглядами. Его – спокойный почти до безумия и ее собственный – мокро блестящий в окружении опухших красных век.

Она не знала, что он разглядел в ее глазах, в их рыжине, но он как будто испугался – отшатнулся, даже руку опустил. Но после кинулся вперед лишь яростнее – это что-то не должно было существовать. Должно быть потому на сей раз он не рубанул наотмашь, а прицелился, чтоб уколоть точно туда – в этот горящий широко раскрытый глаз, где его силуэт дрожал в белесом блике. Мальчишка подался вперед, чтоб навалиться со всей силы, со всем весом.

Меч ударился так сильно, что все лезвие надвое расколола трещина, а кончик разошелся на волокна. Рукоять выбила мальчишке воздух из груди, и он жадно пытался сделать вдох. Лишь только когда это удалось, он понял: меч попал не в глаз, а в стену, и теперь неторопливо занимается посередине пламенем. Чадил темный дымок.

Йерсена завороженно смотрела на огонь. Только в последний миг она смогла махнуть рукой и отвести этот удар – на кончиках дрожащих пальцев до сих пор плясали искорки.

Она, не веря, подняла ладонь, чтоб рассмотреть их. Йергерт смотрел вместе с ней. И время будто замерло, пропал даже шум крови в потерявших восприимчивость ушах. И только огоньки плясали. Жили.

Йерсена запоздало поняла: вот то, о чем она молила Духов долгими годами.

Из всех возможных случаев, когда оно могло случиться, именно сейчас: когда она отчаялась достаточно, чтоб обратиться к брату Кармунду, но он не сделал еще ничего, чтоб у нее осталось хоть подобие надежды, что все было сделано не зря.

Слезы, что текли и без того, вдруг сделались обиднее и злее, позади глаз словно закрутился спазм. Что это, как не издевательство?

Она ответила себе сама: всего-то жертва.

Как ей Йотван и сказал, во имя службы Духи пожелают многое отнять. Она не стала ждать и отдала сама, и знала теперь точно: они не хотят ни просьб, ни лент, ни обещаний. Только жертв. И лишь за них дают что-то взамен.

Она взглянула на мальчишку уже по-другому. Неожиданно спокойнее. Он вздрогнул. Снова будто испугался, стеганул ее мечом не глядя и понесся прочь – а отскочившая прочь половина лезвия ударилась о пол и прогорала до конца.

Йерсена знала: на сей раз он испугался не ее. Себя.

* * *

Чума в тот год будет терзать уже не слишком-то зеленокаменный Лиесс до первых холодов. Крыши укроют копоть и зола, и зелень почти перестанет пробиваться – только серость, чернота и бурые лохмотья тут и там.

Изожранный болезнью город будет оживать небыстро. Люди не готовы будут верить, что мор отступил. Еще сложнее будет распрощаться с его беспощадными порядками: непорицаемое мародерство по соседям еще долго будет процветать, насильники почти что не таясь заходят по домам, и все непререкаемо запомнят: в такие времена не остаются безнаказанными добрые дела. А там уж снег укроет баррикады и кострища.