Текст книги "Дитя чумного края (СИ)"

Автор книги: Натали Абражевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Часть V. Глава 6

Дни сменялись днями, и Йер стала привыкать.

К тому, как утренняя хмарь не рассветает и к тому, что солнца не увидеть за густыми тучами. К туманам, что не отступали. К мороси. К орущим шилохвостям, что не улетели прочь. К тому, что небо здесь огромное, не ограниченное скалами высоких гор. К непросыхающей грязи. К порядкам лагеря и суете.

Его отстраивали. Убирали перебитые опоры и разорванные ткани, выставляли новые шатры и хоронили мертвых. Но как прежде, разумеется, не стало.

Караульных отправляли больше, в патрули ходили чаще. Изменилось настроение: тревожней и угрюмей стали полубратья с полусестрами, разнузданней и бешенней, словно в последний раз устраивали сборища наемники, надрывней и проникновенней выступали шпильманы.

Довольно часто чародеек гнали на учения. Нередко появлялся там брат Ротгер, но уже не позволял себе такого, как тогда, впервые.

Йер не упускала случая присматриваться и прислушиваться к жизни лагеря – ей многое казалось удивительным. Порою патрули рассказывали небылицы, будто им случалось видеть дом, что вздумал сойти с места и отправиться куда-то на своих двоих. Порой наемники устраивали своры, потасовки, в кутеже и бешенном угаре брали шлюх, пускали их по кругу прямо у своих костров, и все это под несмолкающий напев бессменной песни “Есть ли что на свете лучше, чем наемником прослыть?..”. Порою целый лагерь собирался у помоста и смотрел, как порют в чем-то провинившихся, и раз Йер видела, как у позорного столба стегали даже рыцарей и чародеек, будто те – простые слуги. Дико было наблюдать, как вечно пьяные наемники орут “Эй, вымя вывали!” сестре.

Но такова была жизнь лагеря. Безумная и странная в смешении несовместимого, шумящая веселым выступлением задорных шпильманов и ужасающая шепотками про чуму и бесполезность всех усилий в этом проклятом краю.

Все это было здесь за повседневность, и как в первые дни Йер казалось, что она не в силах будет в этом пообжиться, так со временем ей стало чудиться, что после этого она не сможет уже никогда прижиться в мире и покое при конвенте.

В тот день все снова стягивались у позорного столба, еще шумнее и безумней, чем обычно. Йер сперва не понимала суеты, пока не различила в толчее летящий моровым поветрием негромкий шепот: “Дезертиры!”.

Все собравшиеся расступились, когда тех погнали на помост. Изорванные в мясо спины кровоточили, лохмотьями свисала то ли кожа, то ли ткань – не разобрать, и шедший впереди палач порою останавливал их, чтобы рвать и без того увечную плоть раскаленными щипцами – рядом волокли жаровню.

Их взводили на помост, сажали на колени и пороли снова. Палач спрашивал их, в чем же их вина, и заставлял до сорванного голоса все громче повторять ответ, а после каяться, просить прощения и наказания, благодарить за боль…

Двух так забили насмерть. Остальным палач выкручивал суставы до невыносимого сочного хруста, запирал в колодках и, истерзанные, обратившиеся в куски мяса, они оставались ждать, пока промозглый холод и кормящиеся возле лагеря вороны довершат их муки.

Лишь один, совсем еще молоденький, лишенный серого плаща перед помостом, у колодок смачно сплюнул кровь с соплями и сказал срывающимся ломким голосом “Ебись ваша война конем, и Орден с нею, и вы сами”.

Его выпороли снова – до того, что среди мяса на спине виднелся позвоночник.

После этого в центре помоста встал один из рыцарей и долго и дотошно распинался, как постыдно и позорно дезертирство, и как Духи не прощают малодушия и жалкого убожества трусливых мелочных душонок.

Рядом с Йер кто-то ехидно прошептал “Не Духи не прощают. Вы”.

Но куда больше ее впечатлило то, как после этого толпа народа разошлась обратно по своим делам – беспечная и будто позабывшая, что только что увидела. Лишь несколько угрюмых лиц напоминало: это в самом деле было.

На помосте деловитые наемники срезали с полумертвых дезертиров волосы – сгодятся что-нибудь набить или добавить в глину, чтоб не трескалась. Еще один невозмутимо ссал на угол.

Пока Йер украдкой наблюдала, ее отыскал брат Ротгер. Он велел собраться у тропы вдоль склона, и туда же звать других колдуний из молодняка. Плетясь по круто взмешенной грязи Йер думала, что предпочла бы снова сносить брата Ротгера в другой день, не сегодня – только выбора-то не было.

Когда все сестры собрались, он, как и в самый первый раз, повел по мокрой, оползающей тропе, завешенной ветвями и стеблями – позади скрывался лагерь с его суетой и шумом, отступал туман, что слизывал деревья по верхушкам склонов. Чародейки шли понурыми и мрачными – всех впечатлило зрелище и все не в настроении были выносить муштру. Иные, кто успел сдружиться, осторожно брались за руки украдкой и ловили долгие прямые взгляды от подруг. Йер хохлилась и силилась не замечать.

Поляна, на какой брат Ротгер показался им впервые, в этот раз не пустовала – были здесь и чародейки из наставниц, и нахмуренные рыцари, и несколько людей, раздетых до белья.

Йер с удивлением узнала рыцарей и в них.

Как в прошлый раз, противно моросило, а лес растворялся в дымке. Дудник надоедливо цеплялся за плащи широкими стеблями. Ротгер, дожидаясь их, небрежно срезал один, обстругал с концов и дунул. Вышел резкий и не слишком чистый звук, лишь больше взволновавший.

Рыцари с колдуньями смотрели с укоризной, но молчали.

– Это – дезертиры, – едва молодые чародейки встали, сухо объявил им Ротгер, махнув дудкой. – Думали уйти и увести с собой своих людей. Ну, что люди те уже не слишком люди, больше мясо, вы увидели. Настало время этих.

Девки переглядывались – не могли еще понять, зачем они здесь, но и без того тревожились, не ждали ничего хорошего. Йер видела их взгляды, их смятение, их дрожь.

– Не слишком-то полезно, если чернь увидит, что на самом деле рыцари бегут, как и они, и, как они, убого дрищут под себя, чуть только снимешь кожу до кости. Зато весьма полезно вам освоить то, что будет вашей службой еще долго, – по кривой усмешке брата Ротгера и по его презрению понятно было, что он предвкушает то, что нынче будет.

Хмурая наставница шагнула ближе к ним.

– Во время боя тем, кто вздумает бежать, пощады нет. И часто именно колдуньи с ними разбираются. Тут, может, и не поле боя, но суть та же. Из всех них никто не должен выжить. Приступайте.

Тишина была такая, что, казалось, было слышно, как на рыцарских доспехах оседает морось. Ни единая колдунья не пошевелилась. Дезертиры пялились на них безмолвно, исподлобья, и как будто знали, что от взглядов этих чародейкам будет только хуже.

Йер мучительно жевала губы изнутри.

– Сожгите всех их, – подсказал брат Ротгер.

– Он огонь!..

– Священен? – рыцарь фыркнул. – В том и смысл. Они хоть и ублюдки, но ублюдки благородные. Не воронью же их бросать, как шваль без рода и без имени.

– Но здесь есть жрец! – упрямо возразила неуемно смелая Йоланда. – Жечь позволено лишь тех, кого без этого нельзя похоронить!

– Я больше бы переживал, что вам позволено лишь выполнять приказы, а не спорить с ними.

– Ротгер прав. Вы здесь не чтобы препираться, – вставила наставница.

– Ну что ссыкухи, нравится? – вдруг подал голос дезертир, особо наглый и подавшийся вперед. – Вас столько лет воспитывали на историях о благородном Ордене, а по итогу вот: одни бегут, вторые дрессируют вас, как их наказывать. Так наслаждайтесь, три пизды вам в рыло! Привыкайте! Вы такого много тут уви!..

Один из рыцарей без лишних разговоров сунул ему в морду доброй латной рукавицей.

– Я вам помогу, – смешливо продолжал брат Ротгер. – Каждая должна убить хоть одного. Кто этого не сделает – ослушался приказа и наказан будет соответственно. Грешить не так уж страшно, когда зад спасаешь, а?

Наставница зло зыркнула, но промолчала.

Йер мучительно сглотнула.

– Считаю до пяти, – и резко Ротгер дунул в свою дудку.

Первой дернулась Геррада. Заполошно вывалилась из толпы подруг и, бормоча что-то невнятное срывающимся голосом, несмело подняла ладонь. Она тряслась, а по лицу катились слезы.

Ротгер дунул еще раз.

Зажмурившись, Геррада взвизгнула и резким жестом разожгла нелепо слабый огонек. Стреноженный и неспособный бегать дезертир не вспыхнул целиком, а вынужден был ощущать, как пламя медленно расходится от мигом оголенного плеча, с какого оползла сгорающая ткань.

Он выл, орал, метался, а на коже набухали волдыри. Другие дезертиры тоже взялись биться, и ожесточение сменилось ужасом. Они орали и шарахались, стараясь уберечься от огня, один пытался поползти к ногам наставницы и умолял о чем-то – слов не разобрать.

Брат Ротгер дунул в третий раз.

Йоланда кинулась к нему, потом к наставнице.

– Остановитесь! – крикнула она. – Они ведь были рыцарями! Братьями! Так же нельзя!

Расхохотавшись, Ротгер хлестко треснул ее дудкой по лицу и дунул снова.

И тогда Йерсена, не способная и дальше выносить весь этот дикий шум, сцепила зубы и одним движением заставила уже горящего мужчину мигом вспыхнуть, прогорая до костей. Он наконец-то стих.

Но выли и орали остальные. Она повернулась к ним и чуть замешкалась, не зная, можно ли ей жечь их всех, сбившихся в кучу.

А брат Ротгер снова подносил к лицу проклятый дудник.

И тогда из-за спины Йерсены выломилось еще несколько колдуний, торопящихся успеть исполнить приказание. Они скулили и орали чуть не громче, чем горящие еретики.

– Да что вы натворили?! – взвизгнула Йоланда.

– Выполнили то, что им и приказали, – улыбнулся Ротгер. О чуть щурился на пламя. – Тебе стоило бы поучиться.

Она зло стрельнула взглядом и одним движением руки заставила затухнуть пламя.

– Это – грех! И перед Орденом, и перед Духами. И то, что вы такой приказ отдали, делает вас в той же мере виноватыми!

Йер пялилась на почерневшее, обугленное мясо. Пялилась и понимала: дезертиры живы. Уже не похожи на людей, а все же живы, и в пустых глазницах с лопнувшими от огня глазами, в спекшихся губах и обгоревших мышцах оставалось лишь одно: агония, какую они не способны прекратить.

Вязкая слюна во рту казалась сладковатой. Как бы Йер ни силилась сглотнуть, не выходило. Она знала, что их стоило спалить дотла хотя бы уж из милосердия, но замерла и не могла решиться.

Ее отвлекла пощечина – уставший слушать вопли Ротгер еще раз огрел Йоланду – в этот раз сильнее, до того, что та осела в грязь. Он поднял голову и черные глаза впились в Йерсену. Она не способна была оторваться, но разобрала как он растягивает губы в еденькой улыбке.

– Добивай, раз хочешь.

И она бездумно подчинилась.

* * *

В стылом, до конца не просыхающем шатре стояло напряжение, взрезаемое взглядами и шепотками. Чародейки были взбудоражены и вымотаны одновременно. Но даже более того они боялись.

Яркий свет магических огней подсвечивал их лица, напряженные, угрюмые, заплаканные.

Йер старалась скрыться и забиться в угол – слишком явно чувствовала пропасть между ними. Хоть она всего-то лишь исполнила приказ, теперь не стоило надеяться на “мы” – “они” и “я”.

Изредка она ловила взгляды – ничего хорошего в них не читалось.

В глубине души ее это бесило: как приказ нарушить, так все смелые, как наказание принять – трясутся и скулят.

– Что с нами сделают? – летел тревожный шепоток, бессчетно повторяемый по кругу.

Точного ответа не было ни у кого. И оставалось вспоминать, как у позорных столбов крючились и рыцари с колдуньями на равных с чернью, как кожа лезла с дезертиров лоскутами под ударами кнута, как корчились в огне тела, стремительно теряющие все, что было в них от человека.

Йер могла сказать, что раз их отпустили в их шатер, не повязали сразу, то не так все будет страшно – но молчала. Вряд ли кто-нибудь обрадовался бы ее словам.

– Но что в конце концов ужасного мы сделали?! – не утерпела Дрега. – Отказались жечь не трупы даже – братьев?

Она зло вскочила на ноги и заметалась. Хмурая Йоланда провожала ее взглядом – под глазами залегли круги и даже рыжина волос поблекла.

– Что нам с этим делать? – всхлипывая, выдавила тощая девчонка с крупной родинкой под глазом. – Йолла, ты ведь сможешь с кем-нибудь поговорить? Не может быть, чтоб нас за это наказали!

Одержимая надежда в ее голосе была невыносимой даже для Йерсены – она не хотела думать, каково Йоланде. Еще с самого обоза та была смелее всех и громче, не боялась возражать, просить – и это стало ее ролью и обязанностью. И того же ждали и теперь, когда она могла лишь хмуро прижимать к щеке компресс и, как и все, боялась.

На нее теперь смотрели все. Йоланда сжала губы и нахохлилась – и вдруг уставилась на Йер.

В звенящей тишине, под всеми взглядами, она прошла через шатер и встала перед ней.

– Ты из Лиесса ведь и знаешь рыцарей. Спроси кого-нибудь, чего нам ждать и можем ли мы как-то… избежать излишних наказаний.

Йер замешкалась. Из всех она решилась бы пойти лишь к Содрехту, но что он мог – распластанный на госпитальной койке? И стал бы что-то делать вовсе? Она помнила его слова про Ротгера.

– Никто не вступится. Здесь все считают это нормой, и никто не станет выгораживать вас, когда вы нарушили приказ.

Под взглядами Йерсене стало жутко неуютно. У Йоланды искривился рот.

– Ты даже не попробуешь? Ты правда веришь, что долг орденской сестры – жечь братьев заживо? Как вышло, что мы, клявшиеся служить Духам, оскверняем пламя? И как вышло, что тебя это совсем не беспокоит? – она наседала и давила с каждой фразой все сильней, а Йер пыталась вжаться в полог, раствориться в темноте.

– То были дезертиры, а не братья, – вытолкнула она из себя и напряженно облизнула губы. – Если всякому позволено будет бежать, то кто вообще решит сражаться?

– Как ты это делаешь?! – не выдержала Дрега. – Я смотрела на тебя там: ты не дрогнула ни на мгновение! В тебе вообще есть что-то человеческое, Мойт Вербойн?

Напоминание о том, чем отличился ее Дом, было сродни удару. Среди чародеек побежали шепотки. Йер злилась.

– А что ты считаешь человеческим? Непослушание и трусость? Неспособность выполнить приказ, исполнить клятву? – Она резко встала, будто так могла хоть в чем-то противостоять насевшим на нее колдуньям.

– Ты не можешь винить нас за страх и за отсутствие жестокости, – немедленно одернула Йоланда.

– Страх – всего лишь реакция. А справиться с ним – это выбор. Вы же выбираете скулить и прикрывать свое несовершенство “человечностью”. Гораздо легче спать, когда считаешь себя праведницей, а не неспособной выполнить приказ ссыкухой?

Йер запнулась, осознав вдруг, что ужасно распалилась, и что дышит тяжело и крупно. Она не могла еще понять, что так ее задело, но нашла в себе ужасно много злости и презрения.

– Ссыкухи? В самом деле? – в первый раз Йерсена видела, чтобы Йоланда злилась так. – Никто из нас здесь не по собственному выбору! Все мы могли бы быть сейчас добрыми женами, растить детей в тепле фамильных замков, есть не те помои, что здесь подают, а дичь из вековых охотничьих угодий, сидеть за столами, а не прятаться от мороси в сыром шатре! И мы могли бы не ломать себя, пытаясь делать то, что женщине противно по определению! Но в этом нам отказано. За нас решили, что нам должно обучаться при конвентах, ехать воевать – и все лишь из-за проклятого дара, о каком мы не просили! Из-за шанса, что роди мы сыновей, дар передастся им, но будет слишком слаб и попросту убьет их. И мы покорились. Только где хоть капля уважения и благодарности за это? Почему мы жертвуем все большим, терпим унижения и обучаемся тому, что по природе чуждо женщине – и получаем только еще больше унижения взамен?

Йоланда раскраснелась и сверлила Йер злым резким взглядом, будто та была виновна в этом. Будто могла дать ответ.

– В конце концов, – уже спокойнее продолжила она, – с тобой-то что не так, что ты не понимаешь этого?

Йер поджимала губы, чувствуя, как скапливается за ними вязкая слюна.

– Я этот дар просила. И хотела быть здесь, – отчеканила она. – Не ради благодарности, а ради службы.

С ней, должно быть, в самом деле что-то было совершеннейше не так. Всегда, с самого детства. И Йер осознала вдруг, что ей пора бы перестать пытаться убедить себя и всех вокруг в обратом.

Да, она была неправильной. И все же она лучше них – скулящих жалких чародеек, неспособных даже выполнить приказ.

– А вам бы уж определиться, – выплюнула она, обводя всех взглядом. – Если вы так жертвенно готовы принимать роль орденских сестер – то будьте ими, Духи бы вас драли. А пока покорность вам нужна затем лишь, чтоб себя жалеть – катитесь нахер. Хоть сегодня же идите и просите, чтобы вас отправили домой. Скажите, что вы не годитесь служить Духам – может, вас пристроят воспитательницами в приютах и наставницами чародейкам – всяко больше толку.

На мгновение Йер показалось, что Йоланда даст ей по лицу. Но вместо этого та быстро оглянулась, сжала зубы и склонила голову.

– Пойди и попроси за нас. Из всех лишь ты ничем не разозлила брата Ротгера – пойди к нему и попроси, раз не боишься и раз думаешь, что что-то может выйти из подобных просьб. Клянусь, если договоришься до того, чтоб мне позволили уехать… если сможешь хоть смягчить мне наказание, я вечно буду тебе благодарна. И любая из нас будет.

В тишине все взгляды обратились на двух чародеек: рыжую, склоняющую голову в униженом поклоне и нескладно тощую, не знающую, что ей говорить.

Йер понимала: ей Йоланду не перехитрить, та лучше нее понимала, как себя вести. Всего-то пара фраз – и все готовы были с нею согласиться и порвать Йерсену в клочья, откажись она.

– А ведь он говорил, что вечерами к нему можно приходить, чтоб извиниться… – выдохнул несмело кто-то.

В стороне забилась дрожью и завсхлипывала истеричная Геррада. Йер сцепила зубы.

– Может, если я пойду к нему, он в самом деле сделает все то, на что вы так надеетесь, и отыграется за вас на ненавистной Мойт Вербойн. Но, думаете, после этого он станет ласковее к вам?

– Раз уж ты говоришь об этом так… – Йоланда распрямилась. – Может, он и не смягчится к нам, но мы хоть попытаемся. И это будет справедливо – ведь твой Дом принес немало горя, именно он виноват, что мы сейчас здесь. И ты можешь хоть немного это искупить – хоть попытаться.

– Ты смеешься что ли? – выпалила Йер.

Лицо Йоланды видела одна она – ожесточенное и с меленько подрагивающей улыбкой – больше дерганной, чем торжествующей. И все-таки другие не могли знать, что та повела весь разговор так не случайно – а Йерсена это поняла.

И понимала, что другие теперь не отстанут. Ужас уступал ожесточению.

– Мы за ноги тебя оттащим, если не пойдешь! – выкрикнул кто-то.

И все загалдели, подтверждая, соглашаясь.

Йер могла только безмолвно думать, может ли и в самом деле обратиться хоть к кому-то, чтоб спастись.

* * *

Погода явственно менялась. К вечеру все чаще хмарилось, и наконец взвыл ветер, снова зарядила морось, пробирающая до костей, и вдалеке зарокотал подкатывающий все ближе гром – он обещал грозу.

К костру за своей порцией еды Йер потрусила, глубоко надвинув капюшон, и, хотя толстый ватмал и не промокал насквозь, докучливая сырость пробирала до костей – и мысли, о грядущем вечером, ей только помогали. Дождем прибило запах смальца, так что толком ощутить его случилось, только когда задымило из тарелки – шпик и каша, рыбная подливка – меленькие косточки топорщились из мякоти, как частокол.

Недалеко от кашеварского костра стоял навес – три стороны закрыты тканью. Его тесно облепили братья – лица хмурые и настроение невеселое. Казалось, было бы достаточно и искорки, чтоб недовольство вспыхнуло лесным пожаром.

Йер не слишком-то хотела есть одна. Еще сильнее не хотела возвращаться к чародейками и сидеть в шатре под сумрачными, выжидательными взглядами. Ее пока оставили в покое, но как соберутся сумерки… А если и отвертится сегодня, будет еще завтра, послезавтра…

Плащ все тяжелел от мороси, а воздух наполнялся запахом грозы – пройдет не больше часа перед тем, как разразится буря. Мрамор облаков на небе норовил окраситься чернилами, ворочался, утробно ворчал громом. Молнии над лесом вспыхивали каждый раз все ближе.

Йер стала пробираться через толкотню: возились женщины, спеша закончить до ненастья все дела, наемники бессменно гомонили. Под навесом братья отставляли миски, доставали кости и лениво резались в них под негромкий разговор и курево – почти как в ремтере. Йер разглядела Йергерта, но прошмыгнула с краю, понадеявшись, что выйдет незаметно.

На мгновение мелькнула мысль: а может, попросить его?.. Йер, не задумавшись, отбросила ее.

Отыскав торчком стоящее короткое поленце, она села, привалилась лбом к подпорке и рассеянно уставилась на лагерную суету, лениво возя ложкой.

– Нас в зиму ждет чума, – порою долетали до нее обрывки разговора.

Когда ветер заносило под навес, в лицо Йер ударял знакомый запах табака – Лиесского, с приятной благородной горечью, с кислинкой в послевкусии. На краткий миг ей чудилось, что она снова дома, в замке, что пропитан этим запахом от крыши до подвалов. Она чуть смежила веки, чтобы задержать подольше это ощущение, вдыхала глубже.

– Не нуди ты со своей чумой…

Вдруг вспыхнула особо злая молния, излишне яркая и для почти закрытых глаз. Гром следом звучал резко, оглушал.

Йер глянула на небо: дождь еще не хлынул, вдалеке плескало заревом зарниц, каких не ждешь по поздней осени – гроза шла долгая.

Туда же посмотрели рыцари.

– Ух и вольет, – сказал один из них.

– Заканчиваем. Нахер надо под дождем потом тащиться.

Они ловкими движениями смахивали кости по стаканам, пара уже поднялись, докуривали трубки, ожидали остальных.

– Идешь?

– Еще немного посижу, – ответил Йергерт.

Он единственный из всех не торопился подниматься и вытрушивал из трубки пепел под ноги. Йер про себя отметила, что в первый раз увидела его курящим.

– Рискуешь, – кто-то хохотнул в ответ. – Потом придется бегать с мокрой задницей.

– О собственной пекись, – лениво огрызнулся тот.

Они смешливо обменялись еще парой фраз и потянулись прочь – за ними унесло и запах табака, и атмосферу разговоров в ремтере – Йер проводила их глазами, полными тоски.

Гром снова заворчал, как будто недовольный их уходом. Тишина за ним последовала удивительно пронзительная, звонкая.

И тут вдруг хлынул ливень.

Плотная стена за миг разгородила лагерь. Резкие тугие струи барабанили по ткани, молотили непрерывной дробью, и, казалось, еще миг – пробьют навес, низвергнут ярость всем на головы.

Жутко было наблюдать, как разгулялась непогода.

– Духи гневаются, – тяжело вздохнула женщина в углу.

– Ох, гневаются… – согласилась с ней другая.

У границы шатра лужа разлилась рекой и пузырилась, точно закипевшая; летели брызги; вымочило кем-то снова позабытый на плетне чепрак, а сверху зло сверкали молнии почти без перерыва; гром не успевал стихать.

Поднялся Йергерт. И вдруг развернулся, подошел к Йерсене и сел рядом. Он принес с собою запах табака, и Йер не утерпела: снова глубоко вдохнула, чуть прикрыла веки, насладилась мигом прежде, чем почувствовать горечь досады: и чего пришел?

– Как Содрехт? – спросил он, как спрашивала и сама она в их прошлый разговор.

Йер знала: Йергерт не ходил и не проведывал его за эти дни ни разу. И теперь сидел почти что безучастный, только затянулся заново набитой трубкой и тягуче выдохнул густое облачко сизого дыма, быстро растворившеся в полумраке.

– Как и был: он поправляется, но медленно, – ответила она, кося глазами. – Если интересно, то сходил бы сам.

– Я не хотел.

Она цеплялась больше по привычке и не ожидала честного ответа. Думала, что огрызнется или просто промолчит.

А Йергерт даже не заметил ее удивления: пожевывал мундштук, не отрывал глаз от дождя – свет гаснущего дня лег отражением, изъеденным тенями от ресниц. Русые волосы лежали на плечах в сумбурном беспорядке – явно свежевымытые.

Она отвела глаза и опустила их на лужу, что по-прежнему кипела пузырями. Может, к лучшему, что у нее получится отвлечься от затеи чародеек.

– Чего ради вы все дружите? Вы еле терпите друг друга.

Ее голос почти слился с громом – до того, что Йер сама засомневалась, точно ли сказала вслух.

– А что еще нам делать? Ненависть разыгрывать? – Он снова затянулся, снова в нос ударил запах табака. Казалось, вместе с дымом Йергерт смаковал и фразу. – Содрехт рассудил, что не желает терять друга из-за женщины. А я не спорил.

– Только все равно ведь потерял.

– Я знаю.

– И зачем тогда все это? – Йер не удержалась, развернулась к нему и уставилась в упор.

– Если бы я не подыгрывал, то был бы мертв.

– Чего? – Она смотрела и не понимала, а он упивался ее удивлением.

– Здесь хватит просто отвернуться или не услышать зова. Еще проще подтолкнуть в бою – никто и не заметит. – Йергерт провожал дождь удивительно стеклянным взглядом. – А я не рассчитываю ни на щепетильность, ни на честь.

Ей не нравились его слова, тревожащие, неприятные, корежащие изнутри. Она хотела спорить, но и в то же время не могла не признавать, что Содрехт изменился, и она уже не знает его, как облупленного.

– И зачем ты это мне сказал? Я ведь могу и рассказать ему.

– Он знает, – усмехнулся Йергерт. – И ему все нравится. Ты думаешь, чего он лезет каждый раз из кожи, чтоб меня задеть? Надеется, что я однажды не сдержусь, дам повод.

– У него есть повод.

– Слишком старый.

Йер еще раз привалилась лбом к опорному шесту. Дождь лил, бурлила лужа. Отупляющая тягомотная усталость вяло билась с любопытством: все прошедшие года ей было интересно получить один ответ.

– Зачем ты сделал это с Орьей? Ты ведь знал и что они помолвлены, и что все это плохо кончится.

– Саму Орьяну это не остановило – почему должно было остановить меня? – спросил он со смешком.

– Она пыталась задеть Содрехта.

– И у нее отлично получилось – он не забывает до сих пор. Едва ли, впрочем, она рада.

Йер нахохлилась: ей не хотелось представлять, на что теперь была похожа жизнь подруги. Сама вряд ли бы сумела после всего выйти замуж – слишком стыдно было бы.

– Ты не ответил на вопрос.

Он повернул в ней голову и посмотрел – недолго, но задумчиво, оценивающе. Опять уставился на дождь.

– Да в сущности того же.

– Ну тогда ты справился!

– Наоборот, – неспешно затянулся Йергерт.

– И что это значит?

Он не отвечал, и Йер не стала унижаться и выпрашивать ответ.

Они молчали, наблюдали, как летят струи воды – дождь поглощали сумерки, и оставалась только дробь по пологу и по земле, но то и дело вспыхивали молнии, подсвечивали тугой ливень. Непогода не спешила затихать.

В нос снова бил табак. Он успокаивал и выметал все чувства, кроме затяжной тоски по дням, когда им был пропитан почти каждый вздох.

Йер заже не заметила, как запалила светлячок и принялась задумчиво разглядывать то дождь, то трубку, исходящую дымком. Она была как будто из тех самых дней, когда все было проще, а сама Йер – будто даже радостнее и счастливее.

– Попробуешь? – вдруг предложил ей Йергерт.

Она растерялась. Слишком увлеклась воспоминаниями да и просто не ждала. Насторожилась.

Он расхохотался с ее реакции.

– Не сомневайся, я специально обслюнявливал мундштук тебе назло. Ну что?

Она с досадой закусила щеку, но желание соприкоснуться с теми днями пересилило.

– Давай.

– Только вдыхай не слишком глубоко, иначе поперхнешься

Йер демонстративно окатила его взглядом, взяла трубку, затянулась.

Много лет прошло с тех пор, как точно так же предлагал попробовать брат Кармунд, почти так же предостерегал. И вот во рту разлился тот знакомый вкус: легкая горечь, терпкая кислинка – вкус тех дней, когда был полон ремтер, и в косых лучах шумели братья, а война была чем-то далеким где-то там, на горизонте.

Йер на миг подумала, что лучше бы ей там и оставаться. Но опомнилась, отогнала мысль, возвратила трубку. Толком не благодарила, лишь кивнула – хватит с Йергерта.

Он продолжал курить, Йер смаковала послевкусие. Между раскатов грома пробивался разговор двух судомоек, тихо перешептывающихся в уголке.

– … она тогда на петуха уселась – белого! – чтоб придушить, и два яйца с него взяла… – часть фразы слизал гром. – … и, стало быть, оставила на добрую декаду… изварила, перетерла, подала ему.

– И что, вернулся он к ней?

– Как же! Продристался…

Йер хихикнула под нос и снова вспомнила Орьяну. Йергерт только усмехнулся, но усмешка быстро уползла с лица, и Йер почудилось, что ее заменила застарелая тоска. Он долго сидел неподвижно, почти не моргал и наконец решился:

– Расскажи мне про Лиесс, – тихонько попросил он. – Что там нового?

Йер мигом вспомнила про Гертвига.

И поняла к тому, что Йергерт тоже вспоминал свой дом, и тоже, как она, тонул в тоске, скучал – и это одновременно и радовало, и бесило. Йе хотелось разделить свою тоску – но ведь не с ним же. Йергерт будто покусился на особо личный, сокровенный уголок души и осквернил его тем фактом, что посмел испытывать все то же.

По тому вниманию с каким он ждал ответа, это стало ясно до мурашек и до боли.

– За два года-то? – неловко хохотнула Йер. – Всего и не расскажешь.

Ну а что расскажешь – будто и упоминания не стоит. Что сказать? Что как-то раз Верховному Магистру приключилось вступить в кучу конских яблок в самом центре верхнего двора? Что копша снова утащил кого-то из приютских, потому что те все повторяют сказки про сокровища?

– Не два. Другие приезжали до тебя. Ме́рген, помнится, рассказывал, что в том году табак взошел отлично, но селяне к осени едва не брали штурмом ратушу: в предместьях слишком неспокойно стало.

– А, да, было дело… – подтвердила Йер. – И в этом снова приходили – лучше-то не стало. Братьев не хватает, чтобы разгонять всех тварей и разбойников, и на доске листы висят декадами, пока чернила не слезают…

Йергерт чуть поморщился, нахмурился.

– Да, слишком затянулось это все.

– Ну да…

Йер замолчала, комкая в руках подол плаща. Ей нужно было рассказать про Гертвига – но как?

– Еще в фирмарии один брат со скалы упал. Его потом из мельничного колеса достали в Хойме.

– Кто? – мгновенно подобрался Йергерт.

Йер могла поклясться: он подумал про отца.

– Брат Арношт. Помнишь, он еще все время мелким предлагал вина глотнуть?

– А, тот, с дурацкими усами? Жаль. Он славный был, хоть странный.

– Жаль, – тоскливо согласилась Йер. – Как будто замок избавляется от тех, при ком мы выросли.

Он затянулся трубкой и без лишних слов подсунул ее Йер – она взяла и глубоко вдохнула горечь табака. Когда вернула, разглядела взгляд – украдкой, искоса, исполненный сомнений. Ей несложно было догадаться, что его тревожит.

– Спрашивай. Что ты хотел узнать на самом деле?

Йергерт криво усмехнулся.

– Отвратительно, да? – он всего-то тянул время. – Ты же видишь меня насквозь, как и я тебя. И оба это ненавидим, но поделать ничего не можем.

– Так уж насквозь? – Йер заспорила из вредности. – Так спрашивай уже.

Он тяжело вздохнул и вперил взгляд в струи дождя, дождался, пока отгремит очередной раскат…