Текст книги "Дитя чумного края (СИ)"

Автор книги: Натали Абражевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

И птицы эти, Духи бы их драли, все не замолкали, все орали и орали. Вороний крик, казалось, навсегда застрял в ушах.

И тут вдруг набежала тень. Тонкое облачко – еще только предвестник тянущихся из-за леса туч – едва-едва сумело прикрыть солнце.

Тогда-то Йотван наконец и разглядел: котта не красная – она в крови. Вся, от подола до разорванного ворота.

Он несколько мгновений не способен был понять, как это так – все видел, только в голову не лезло. Видел, что кровь свежа, еще не начала буреть; видел, что капли то и дело падают и пачкают притоптанную траву; видел и развороченную шею с перебитыми ключицами. Знал, что с такими ранами уж не живут.

Но женщина все шла.

И тут он выругался. Наконец сообразил.

Сплюнув, он взялся за родную рукоять второй рукой и больше уж не ждал – пошел вперед, а с шага сразу перешел на резкий выпад. Женщина отшатнулась – валко и неловко, но уж слишком быстро, слишком странно – не так бы увернулся человек. Она так и остановилась, в неудобной полунаклоненной позе, замерла, и только голову по-птичьи повернула.

Бессмысленные мертвые глаза не видели, но все-таки она смотрела. Двигала челюстью, как будто бы училась ею пользоваться, слова на языке катала – не сразу вышло с ними совладать.

– Зачем… ты…

– Молчи, тварь!

Йотван опомнился, точно освободился от оков ее дурного взгляда, и опять напал. Но мерзкая неправильность и чуждость интонаций не давали позабыть слова, вороний крик давил на голову и все мешал собраться. Удары проходили мимо.

Тварь оказалась верткая и тело берегущая. Она не щерилась, не злилась и как будто вовсе позабыла, что такое мимика – лицо обвисло маской, растерявшей всяческое выражение. И только когда кончик меча все же щекотнул тонкую руку, она шарахнулась заметнее, будто испуганная, на мгновение задумалась – и припустила прочь.

Йотван, отчаянно ругаясь, бросился за ней – по счастью, бегала она неловко, словно не привыкла еще к двум своим ногам. Он рубанул ее всем своим весом, сверху вниз – хрустнули кости; рыцарь чувствовал, как те ломались, пока меч в них не застрял.

Женщина не кричала – вообще не издала не звука – вместо того летел вороний крик. Только попробовала дернуться и снова побежать, а не сумев, остановилась, будто бы в задумчивости. Дернулась еще пару раз, пытаясь разобраться – меч накрепко застрял. И лишь тогда она тягуче обернулась.

Лицо ее по-прежнему не выражало ничего, но Йотван все же испугался в этот миг – какое-то чутье сказало ему, что сейчас надо бежать. А тварь сделала шаг назад – так же естественно, как если бы пошла вперед. Меч уперся во что-то, мерзко скрипнул, но поддался – и тело сдвинулось по лезвию. Тварь чуть замешкалась и с хрустом довернула голову, свернув и без того распотрошенную до мяса шею. Руки вцепились в плечи Йотвану – им не мешало то, как выворачиваются суставы.

Он бросил меч и торопливо отшатнулся, вырвался, выхватил кинжал и принялся колоть тварь – в спину, в бок; куда придется, лишь бы поскорее, пока не опомнилась и не сумела совладать с неловко вывернутыми руками.

Остановился, только когда понял, что страх сбил дыхание, и он хрипит и задыхается – шарахнулся назад.

Тварь чуть шаталась, но стояла. Помешкала – и снова с жутким хрустом повернула шею, чтобы взглянуть на него.

Шум сердца в собственных ушах сумел перестучать вороний крик – птиц Йотвану было почти не слышно. Он тяжело дышал и медленно осознавал, что остается делать.

И прежде знал, что мерзость эту сложно убивать, но лишь теперь, лицом к лицу и без единого помощника, сумел понять, насколько. Он ведь сперва подумал: мелочь, ерунда! Видал ведь на войне подобных, но слепивших себе тело из десятков, если не из сотен мертвецов, и много лучше им владеющих; видал и тех, что даже говорят и заговаривают тебе зубы, не давая распознать себя…

Плюнув, он бросился бежать назад, к мосткам – не ждать же, пока тварь опомнится. Но та как будто только этого ждала – кинулась следом. Йотван порадовался: не придется догонять или искать потом в лесу.

Мельком успел заметить девку – перепуганную, вжавшуюся в жердь. Распахнутые детские глаза с горящей осенью вокруг зрачка смотрелись жутко.

Он подхватил мешок с броней, чтобы весь его вес обрушить на тварь с разворота. Грохот стоял такой, что зазвенело в голове.

Йотван едва не кувыркнулся, чудом выправился и, с натугой приподняв мешок, ударил снова. А после рухнул на него, чтоб тварь точно не встала, и взялся судорожно шарить рукой в горловине. Вытянул шлем и принялся лупить по разметавшимся по сторонам мешка рукам, потом ногам, лишь под конец разбил и голову.

Кровь с мозгом вперемешку разлетелась в стороны, стекала по перекореженному шлему, пропитала ткань мешка. Осколки кости захрустели под ногами, когда он поднялся.

На всякий случай он поторопился найти меч и пригвоздить тварь им. Утер вспотевшее лицо – зря, лишь размазал кровь.

Птицы все каркали за лесом. Ветер приносил вонь мертвечины.

Костер громко трещал, упругий жар бился в лицо и чуть не обжигал. Йотван не отходил и мрачно смотрел в пламя. Борода чесалась.

Малявка снова стала тихой и зашуганной, жалась в сторонке и не лезла под руку, когда он взялся таскать из лесу ветку за веткой. Не спрашивала, когда он натужно свалил тело поверх веток и когда поджег. Прятала взгляд, если он на нее смотрел.

Подумав, он с оттяжкой сплюнул под ноги.

Жаль и брони изгаженной, и девки перепуганной, и даже золотистого осеннего пейзажа. Жаль смутного покоя, что исчез без всякого следа.

Жаль – только что поделаешь?

Йотван соединил ладони и шепнул в огонь скупую благодарность. Духам – за то, что тварь попалась молодая, в силу не вошедшая; за то, что пламя заберет останки безымянной женщины. За то, что справился.

– Мелкая, – позвал он. – Смотри. Смотри и на всю жизнь запоминай, что нет зверей страшнее тех, что порождает человек. Ты только что увидела такого.

Девчонка осторожно подняла глаза. В них отразилось пляшущее пламя.

– Вы говорили, все, что мы сжигаем, к Духам отправляется, – почти беззвучно выговорила она.

– Все верно. Только при большой нужде Духи прощают нас и милостиво забирают то, что слишком уж опасно оставлять. Как эту вот, – он подбородком указал в огонь.

– А что это?

– Это был вершниг. Душа уродливая, искалеченная, ищущая для себя вместилища. Они находят мертвецов, каких жрецы три дня не хоронили по обряду, и забирают их тела или же части. Этот молоденький, нашел труп поцелее и в нем и ушел. На Полуострове бывали здоровенные, откормленные – много сильнее и умнее этого. А хуже всего… – он на миг замолк и вспомнил, как смывал с лица свежую кровь, – что тетка эта могла быть чумной.

Девка молчала долго, будто поняла, что это могло значить. Неловко дергала траву, не знала, куда руки деть.

– Зато теперь он мертв, – тихонечко произнесла она.

Йотван скривился и еще раз сплюнул.

– Не мертв. Только лишь бросил тело – отыщет новое и заново придет, пусть и не к нам уже. А тут, – он глянул в сторону вороньих криков, – кто-то устроил этой пакости раздолье.

Он помолчал и повторил еще раз:

– Вершнигов порождает человек. Тот, кто убил и бросил труп, тот, кто нашел его и не сподобился сжечь или пригласить жрецов. Кто-то здесь вырезал деревню и оставил всех лежать…

– И мы туда пойдем, чтобы их сжечь? – опасливо спросила девка.

Йотван крякнул. Глянул на мелкую, губы поджал и головою покачал – наивная она еще, и то ли ты ее жалей, то ли над нею смейся.

– Нет.

Она не поняла. А он с досады чуть не выругался.

– Мы обойдем подальше и помолимся, чтобы еще какая дрянь не вылезла.

Только дурак полезет без отряда да без чародейки – так он договорил уже себе.

Он деревень не жег, хотя приказ и знал; он эту не полезет вычищать, хотя по совести может и должен бы. Он не дурак.

А еще слишком хочет верить, что, наверное, выжил не зря. Настолько хочет, что не станет рисковать подохнуть по пути.

Глоссарий

Земля – крупнейшая административная единица в орденском государстве; управляется ландмайстером.

Ва́тмал – грубая шерстяная ткань.

Ко́тта – средневековая европейская одежда, похожая на длинную тунику. Носилась и мужчинами, и женщинами.

Эль – в рамках средних веков можно провести четкое разграничение между элем и пивом: эль не содержал хмеля, тогда как в пиво он добавлялся.Все средневековые напитки содержали гораздо меньший градус алкоголя, почти всегда разбавлялись и употреблялись всеми, начиная с достаточно раннего возраста.Слабый эль – напиток, изготавливаемый путем вторичного использования солода. В результате он почти не содержит алкоголя и не имеет выраженного вкуса

Ва́йда – название растения (вайда красильная) и получаемого из него синего пигмента.

Часть I. Глава 2

Осень все набирала силу. Страшнее становились ночи – холоднее и темнее; из леса раздавались крик лосей и жутковатая кабанья топотня, в слепящей черноте, разлитой меж стволов, звучащие особо жутко; день укорачивался, умирал.

Йотван все шел. И девка – вслед за ним.

Дни растворялись в белой дымке Повелителя Туманных Троп, хворь все не начиналась – Духи миловали. Рыцарь с утра из раза в раз придирчиво осматривал себя, искал знакомые чумные признаки – не находил и ненадолго успокаивался. Повезло.

С девкой освоился – на сей раз она отживела проще и быстрее. Снова взялась лезть под руку, чтобы помочь готовить на привалах, снова несмело и неловко спрашивала про жизнь в Ордене, про Духов и про веру.

Сама рассказывала мало – и все ерунду. То Йотван рявкнет, когда чуть не тронула коровий пастинак, а она удивится да припомнит, что в ее деревне его звали сахарным – нечасто попадался, взрослые носились с ним, будто с сокровищем, вываривали, чтобы получить хоть бы крупицу сахара, да выходило не всегда, а дети норовили стебли обломать и облизать – всыпали им за это от души.

Йотван тогда сообразил: она же про осве́гу, ту траву, какой на Полуострове, особенно на дальней оконечности – тьма тьмущая. Где потеплее, повлажнее, она набирает много сладости – оттуда рыцари, кому свезло урвать, тащили сахарные головы чуть не мешками. Он лишь теперь заметил, до чего эти растения похожи. А девке объяснил, чтобы и вовсе позабыла трогать эти стебли и лизать – здесь, на востоке, сахарного пастинака не было, только коровий, и Йотван видел, как и взрослым доводилось от него подохнуть.

В другой раз им попалась у реки челюсть лося – обглоданная начисто, но еще свежая, и девка вспомнила: мать ее часто уходила в лес ставить силки на птиц. “Лучше бы мужика в силки поймала” – говорили ей, но она никогда не отвечала. Раз принесла из леса вместо птиц два черепа лосиных. Сосед, дед старый и полуслепой, сделал из челюстей полозья для смешных, нелепо маленьких саней – девка каталась на них до тех пор, пока не стала слишком велика.

В дни, когда много вспоминала, она плохо засыпала и подолгу копошилась и сопела, стараясь, чтобы он не понял: она плачет. Йотван предпочитал ей подыграть и делал вид, что спит. Так дни сменялись днями.

Однажды, едва за полдень, они вышли к кордону. Вал протянулся с севера на юг – сколько хватало глаз: вздымался и на этом берегу реки, и на другом, терялся меж стволов в лесу, но не сходил на нет. Земля, еще не слежанная до конца, чернела, и мятая трава торчала тут и там – где-то поникшая и умирающая, а где-то же наоборот прижившаяся вновь.

Ветер нес прочь и запахи, и звуки – и не поймешь, сколько здесь человек, помимо суетящихся на гребне. Девке они как будто не понравились – она нахохлилась, смотрела настороженно, чуть ли к ногам не жалась.

– Кто будешь и откуда? – крикнули из-за кордона.

Приветливого в голосе было немного – все больше настороженного, подозрительного. В этих проклятых землях даже орденские братья вынуждены были принимать друг друга, как враги.

– Я буду Йотван из Лиесса, – отозвался он.

– А что один? Отряд твой где или какой оруженосец?

– Не было, я хворой ушел. Думали, не чума ли, но, похоже, Духи миловали.

– А девка что?

– Девка из Мойт Вербойнов.

Повисла тишина – ветер свистел, река журчала, но кордон молчал. Йотван нетерпеливо ждал и начинал уж злиться.

– Сука, ну сколько можно сиськи мять? Рожайте побыстрее! – не сдержался он.

Два шепчущихся юноши смотрели с гребня вала. По мордам ясно – не хотели пропускать, не верили. Один из них вздохнул.

– Спроси заумь какую-нить. Ответит – пропусти.

Он думал, его будет не услышать, но коварный ветер сменил направление, донес.

– Ты не припух, молокосос? Тебя какая сука научила с рыцарем так говорить?

Второй умнее оказался – лишь на миг задумался и голову склонил.

– Простите уж, брат-рыцарь, с запада много пройдох бегут. Случались уже те, кто одевался рыцарем да пробовал пройти – ну и семью с собою провести. Проверить надо.

– Так проверяй уже быстрее, долго мне перед тобой стоять?

– Книгу о Четырех прочтите. Чего-нибудь, чего селянин или горожанин знать не знают.

Йотван задумался – поди пойми всю эту чернь и что они там знают. Поскреб лоб под кольчужным капюшоном, а потом и бороду, зудящую до мельтешащих в глазах мушек.

– Ну…Скажем, это вот: душа не что иное есть, как обращающаяся по вечному кругу Фата́р – энергия, какой повелевают маги и колдуньи. Покуда человек жив, эта магия не покидает тело, но в смерти круг разрушится, и магия соединится с той, какая без того рассеяна по миру. Смерть – Хе́ссе – есть конец и вечное небытие. После нее не остается ничего, помимо воли, и волю ту Духи велят страшиться: она сильна, губительна и беспощадна. Поэтому и не велят они припоминать ушедших в вечное небытие – лишь в Дни Поминовения их чтите, а в другие позабудьте, ибо негоже воле мертвецов уродовать живых… Сойдет?

– Благодарю, брат-рыцарь! – серый плащ поклонился вновь и поспешил спустить с крутого склона вала лестницу.

Йотван, пока ждал девку на вершине гребня, нехорошо взглянул на юношу с “заумью”. Подумал – да и вмазал тому под колени, чтоб упал. Дурак был или нет, а все-таки ума хватило не вставать и не роптать – ниже склонился и забормотал положенные извинения. Йотван больше острастки для отсыпал ему оплеуху, сплюнул под ноги – да отвернулся.

– Что тут у вас? – спросил он у второго. – Ждете, что в наступление пойдут?

– Да если бы… Селян шлем нахер. Бегут из заповетренных мест – никакой указ не останавливает. Хоть сколько объявляй убийцами, да вешай – толку чуть. Южнее, там где тракт на Ойена́у, чумные виселицы стоят чуть не частоколом – все одно, бегут! Вот и стоим тут, заворачиваем… Тут братьев-то попробуй всех проверь, а еще эти… Кстати, вы будьте уж любезны во-о-он к тому шатру. Целительницы там. Чтобы заразу не растаскивать.

Йотван взглянул – с вала отлично виден был весь лагерь. Немаленький: шатры десятками, народу – тьма; кто караулит, а кто кашеварит, иные в кости режутся да к девкам из полусестер усердно лезут, другие шуточно друг с другом сшиблись на мешках – сплошная суета. Впрочем, раз позволяют себе раздолбайничать, значит, не так тут плохо все – так Йотван рассудил и серому плащу кивнул.

Внутренний склон длинного вала оказался не такой крутой – сбежал как есть, без лесенки. Девка за ним на зад уселась, так и съехала – ей в самый раз.

В лагере – толкотня, галдеж. Все шастают туда-сюда, траву до голой земли вытоптали; хлам с сором пополам подле шатров, рогатин, загородок; то там, то тут добрая плюха конского дерьма. Ржут лошади, точило скрипит по клинку, мат-перемат – то в кости кто-то проигрался; ругань сменилась дракой – не всерьез, так, чуть бока намять.

Девка смотрела на все это и едва ли не тянулась за плащ ухватиться – все же не решалась. Прежде, по буеракам вдоль реки шла то в пяти, то в десяти шагах, тут же трусцой пустилась, лишь бы не отстать.

Под госпиталь шатер отдали знатный, здоровенный; ткань, правда, – дрянь последняя, разве что не рванье, но здесь, в глуши, едва ли стоило ждать лучшего. Рядом наставили навесов – немало раненных устроились под ними; кто вышел просто подышать да косточки прогреть, кто – лясы поточить да в кости поиграть. Немолодой, насквозь седой уж серый плащ с перебинтованной рукой, лихо смахнул в стакан все кости разом; рядом кружком расселась стайка сплетников – что бабы у плетня; всей разницы – что дым от трубок, точно из печей. Йотван принюхался – жуткое сено курят.

– А Зорг-то наш мозгами тронулся под Биргела́у, слышали?

– Так знамо дело, он же был из шепчущих, а маги там тогда устроили такое…

– Да в жопу бы их, этих магов! Натворят – а добрый брат – вон че…

– Ну ты за языком-то последи!

– Да ладно, все свои…

– Хер с этим Зоргом, вы про Матца слышали? Этот подох, когда клеща из зада выдрал, представляете?

– Да ну! Как так?

– А вот… Весь Полуостров с ним прошли, с паскудником, в такой он жопе выживал… и че? Уж подъезжали к Парвенау, он клеща на зад поймал! Ну, выдрал, знамо дело, дальше поплелись… А дырка эта нагноилась у него – так он за пару дней от лихорадки сдох!..

Дальше, на самом солнцепеке, высились позорные столбы – почти все занятые. На ближний забралась наглая крыса и щекотала длинными усами лысину закованному мужику – тот дергал головой, но тварь согнать не мог, лишь шею натирал; возле другого группка молодых серых плащей пинала сопляка себе под стать: “Подумаешь теперь пять раз, прежде чем ссать в костер!”.

Ну а уже на выселках, подальше от всех остальных, держали связанных еретиков. Не знатные – тем бы небось навес соорудили да оставили чего кроме уж насквозь проссанных вонючих нидерветов да дырявых хемдов. И не пытали бы – за целых и здоровых выкуп-то небось побольше будет…

Крики сносило в лес, да и не разобрать за гомоном шумного лагеря; только и видно, что целительница там при них – чтобы не сдохли раньше времени. Девка хоть молодая, да умело раны затворяла. Йотван невольно фыркнул про себя: а неумелых не осталось-то поди.

– Брат Йотван… – тихо позвала малявка. Она смотрела в точности туда же, взгляд не отводила; в глазах, казалось, видно было отражение в огромном блике: на самодельной дыбе мужичонке вывернуло руки из суставов. – А почему здесь ваши, орденские, сидят ранеными, если тетенька та так умеет?

Девка теперь лишь задрала лицо, точно ему в глаза уставилась. Он тихо проклял про себя тот день, когда Духи послали ему любопытного ребенка – хуже кары нет.

– Да потому, что эта “тетенька” – как и все остальные, сука, “тетеньки” целительницы – так лихо может только раны затворять, и то поверх штопать приходится, чтобы не расходились. А с остальным у них там сложная наука колдовская, без пары бочек пива хрен проссышь. Одних спасают от небытия, ну а иным толком помочь не могут. Вот если выучишься в полусестры, будешь в госпитале помогать, тогда, может, чего узнаешь.

– А-а-а…

– Пасть закрой, муха залетит. И задом шевели, – и он шагнул под сень высокого шатра.

Девчонка стушевалась и зажалась: ей непривычно, он не говорил раньше так грубо. Только умишка-то достало, чтоб понять: лучше сильней не раздражать – и она заспешила следом в полумрак шатра.

Он сам заметил, что мгновенно подцепил привычную манеру речи – и прежде-то великим мастером словесности не слыл, только и мог, что Книгу прочитать, а на войне и вовсе приучился не задумываться, всех херами крыть. Пока шел по глуши, вроде бы вспомнил речь нормальную, а тут, да еще взвившись чуть… Переживать об этом он не стал, рукой махнул – не сахарная эта девка, попривыкнет.

Лишь только против света дня казалось, что в шатре темно; на самом деле сумрак разгоняло множество магических огней – мертвых и неподвижных по сравнению со светом настоящим и живым. В густой застойной тишине от них делалось жутко.

Девка, разинув рот, смотрела, как они парят, как блеклая белесая голубизна расцвечивает все в свои оттенки. Йотван пихнул ее в загривок, чтоб не отставала.

Шатер был почти пуст – без малого все раненые вышли кости греть, а полусестры отдыхали где-то по углам, укрытые тенями. В игре зловещих резких контуров не сразу можно было различить почти что неподвижный силуэт целительницы – одни глаза скупо следили за вошедшими.

Орденский плащ скрывал грузное тело; сразу над воротом – мясистый второй подбородок, выше – морщины и уродливые старческие пятна. Седые волосы в магическом свету казались синеватыми, а неживые неподвижные глаза – еще мертвей и неподвижней наколдованных огней. В старухе жизнь едва ли теплилась.

– С запада? – только и спросила она безучастно.

Йотван кивнул и подтвердил. Девка из-за его спины разглядывала то целительницу, то парящих светляков. Рыцарь не удивлялся ее поведению и сдерживался, чтобы не отвесить подзатыльник – для мелюзги, росшей в селе, обыкновенную колдунью встретить – дело необычное, а уж целительницу… С таким-то редким даром они все наперечет.

Особенно теперь.

Йотван на миг задумался, скольких сестер похоронили те из них, кто возвратился с Полуострова.

Старуха девку вовсе игнорировала, Йотвана поманила пальцем. Он морду искривил с такого обращения, но промолчал – эта, под черным ватмалом с зеленым пламенем, женщина знатная, а не безродная сопля, едва ли разменявшая третий десяток, как те серые плащи. И пусть по ней и не сказать, какой же из семи Великих Домов Лангелау породил ее, а все-таки кому-то из них она верная дочь.

А впрочем, из шести. Вряд ли бы женщину из Мойт Вербойнов посадили здесь – найдется ведь какой-нибудь озлобленный брат, слишком много видевший на их земле, и слишком много там оставивший… Целительницами вот так раскидываться Орден бы не стал.

И Йотван молча подошел, не пререкаясь. А женщина, въедливо щурясь, пальцы сжала на его руке – хватка до боли цепкая и резкая, точно у сокола. И он почти ждал боли от когтей – но вместо этого целительница его отпустила чуть ли не брезгливо.

– Здоров, – угрюмо буркнула она. – А девка что?

– Девка из Мойт Вербойнов.

Женщина подняла глаза.

– Ну и зачем ты ее притащил? Как будто мало этих нечестивцев набежало с Полуострова.

– Оттуда набежали орденские братья, не побоявшиеся ради веры поднять руку на родную кровь. Все нечестивцы догнивают там, среди чумы и мертвецов.

Целительница пропорола его взглядом и не стала отвечать – к малявке потянулась. Та ближе не шагнула – жалась в стороне, едва ли не скулила; опасалась. Йотван не церемонился: еще раз хлопнул по загривку, подтолкнул – и девка пролетела в руки женщине, не пикнула, только лишь зыркнула. В глазах снова не осень – пламя. Очень злое.

Когда целительница цапнула ее за руку, девчонка зацепила на губе чешуйку и оторвала; на ранке набежала кровь. Зато не пискнула, ни когда пальцы сжались чуть не до кости, ни когда женщина вдруг дернула наверх рукав затасканной дырявой котты, и жесткая ткань содрала с нарыва корку ссохшегося гноя.

– Здоровы оба. Этой рану вычищу – и уходите.

Йотван почти не обратил внимания на тон целительницы; девке удивился. Он раны до сих пор не замечал: рукав-то длинный, без того весь грязный – пятно очередное видел, да и Духи с ним, а сама мелкая не жаловалась.

– Чего не говорила-то?

Девка, нахохлившись, молчала, а он почувствовал себя ужасным дураком и только больше взвился.

Целительница медленно переводила между ними снулые глаза и доставала нож и чистое тряпье. С мелкой не церемонилась – в пальцах зажала руку, как в тисках, взялась за дело, и голову не подняла, ни когда девка затряслась с испугу, ни когда та заскулила. Стерпела, впрочем, все равно достойно: не рыдала и не ныла, не пробовала вырваться, только еще сильнее губу закусила.

Женщина под конец стянула края раны магией, повязку туго наложила и взглянула строго. В тусклых глазах вдруг что-то шевельнулось, дрогнуло, и она, быстро отвернувшись, сунула девчонке что-то в руку.

– На. Заслужила. Умница, – слова целительница то ли выкаркала, то ли выплюнула. Голос – черствый, словно корка на лежалом хлебе.

Мелкая удивленно рассмотрела небольшой кусочек сахара на собственной ладони – быть может, с ноготок. Сначала не поверила, взглянула с удивлением, но после мигом сунула за щеку.

– Шпашибо, гошпожа! – и она заполошно поклонилась.

– Чего это ты вдруг расщедрилась? – больше чтоб раздражение стравить влез Йотван.

– С запада сахарные головы мешками прут. Поискрошили больше половины – вот и оставляют нам в подарок, – холодно отчеканила целительница.

Йотван едва ли представлял того, кто стал бы ей чего-нибудь дарить, но опускаться до настолько мелкой склочности не стал.

– Где тут пожрать и переночевать? – спросил он вместо этого.

– Жри у любого кашевара. А заночуй на дальнем берегу, там уже встал отряд. А еще лучше – не торчи тут, дальше отправляйся. В любой момент какая-нибудь тварь заразу да приволочет, – она цедила слова скупо и презрительно, даже не пробуя скрывать, что хочет, чтобы Йотван с девкой убрались скорее.

Он и сам рад – кивнул из вежливости, прочь пошел, и мелкую с собою поволок – та еле успевала пятками перебирать, подладиться под шаг все не могла. Уже на улице споткнулась, да чуть носом конское дерьмо не пропахала – еле успела выправиться, только сахар выплюнула ненароком.

И она замерла, уставившись на крошечный кусочек белизны среди уже заветривающей лежалой кучи. По неподвижности и по глубокому дыханию легко понять – удерживается, чтобы не зарыдать.

– Все, проворонила свою подачку – пасть дырявая, – лениво бросил Йотван. – Шевелись.

Она поволоклась за ним, но взгляда от кусочка сахара так и не отвела.

* * *

На дальний берег от кордона навели мостки – небрежные, кривые, ненадежные. Девка по ним шла боязливо, оступилась под конец – благо, уже на мелководье в камышах. Лягушек распугала, ногу промочила – и тем и отделалась – сущая ерунда. Но она все равно шла дальше тихая и хмурая – даже сильнее, чем после того, как выплюнула сахар.

Йотван посматривал украдкой, но не лез – вот уж нашла трагедию.

Уединенный лагерь примостился в небольшой низинке подле елок. Здесь не было шатров или навесов – только лежаки, щедро нарубленные с этих самых елей – по низу все ободранные и убогие стоят. Сюда же притащили пару бревен, разложили меж костров – отряд здесь оказался дюжины на полторы.

Чем ближе Йотван подходил, тем больше голоса и лица узнавал.

– Вы гляньте! Там, никак, брат Йотван! – заприметил кто-то, и через миг народ повскакивал, все принялись здороваться за руки и за плечи.

Его незамедлительно устроили у жаркого костра, и серые плащи вокруг взялись метаться: кто место уступает и подкладывает одеяло на бревно, кто набирает в миску жирного наваристого супа, кто подносит пива… Девка неловко мялась в стороне и не решалась даже сесть.

– Что слышно? – с жадным интересом спросил Йотван. – Я, сука, толком-то ни с кем не говорил, наверное, с тех пор, как из Озерного Края ушел.

На самодельном вертеле добротно пропекалась туша мелкого оленя, и запах вышибал из глаз слезу – уже не вспомнить, когда в прошлый раз случалось съесть такой вот свежей дичи. Йотван невольно то и дело бросал жадный взгляд.

– Мы сами-то немногим лучше, только тут успели нахватать вестей, – с легким смешком ответил ему Ка́рмунд.

Он, как и все, зарос в дороге, но и так видать: морда холеная, породистая и мосластая. Волосы стянуты не в узел, как у всех, а в хвост, и золотятся под осенним солнцем, точно шелк. По выпуклым высоким скулам разбегаются морозными узорами айну. Маг из Вии́т Орре́ев, чтоб его, Рода высокого.

– Ну и что говорят?

– Хорошее по большей части говорят. В Лиессе все спокойно, Духи, милуют. Чуму не принесли.

Мальчишка из серых плащей потыкал ножом в бок оленю, срезал мяса шмат – уж пропеклось. Он тут же поспешил подать куски обоим рыцарям, подобострастно склонив голову и не решаясь прерывать беседу. Йотван едва слюной не капнул в миску: наваристость будто в пару клубится, укроп, крупно нарубленный, липнет к краям, и оленина добрая исходит жиром… Красота. Будто бы в ремтере в лучшие годы.

– Братья отходят с Полуострова благополучно большей частью, – между тем продолжил Кармунд. – Передохну́т, подлечатся и из конвентов, что поближе, станут слать людей сюда, к кордону. Его через всю Парвенау протянули, патрулируют. На юге и на севере разъезды караулят реки. Похоже, получается болезнь сдержать.

Малявку тоже подвели к костру, хотя и к дальнему. Она тихонько скрючилась над миской, но не ела – вяло ложкой бултыхала. Сквозь густой пар лицо казалось совсем белым.

– Кордон теперь долго держать, – заметил Йотван. – Пока чумные перемрут – дело одно, но ведь потом понадобится снова идти в наступление.

– Вы так считаете? – неловко спросил юноша в сером плаще. – Разве не передохнут все на Полуострове и так? И нам тогда останется только всю погань вычистить да города и замки все занять.

– Нет, Йотван прав, – спокойно отозвался Кармунд. – Скоро придет приказ закладывать здесь крепости. Могу поспорить, Мойт Олли́сеаны не упустят случая усилить свои комтурства, да и границу сдвинуть. К тому же, война не окончена – бои продолжатся.

– К Духам все это, доживем – увидим. Скажите лучше, что еще здесь слышно.

– Да всякое: кажется, в Шестигра́дье все-таки пришла чума – пока это ближайшая к Лиессу вспышка, если в самом деле… Еще болтают, что из плена возвратили пару братьев, кого давно уже не чаяли застать живыми. Едва похожи на людей, сказали, – не понять, что те еретики с ними творили, но – живые. Милостью Духов оклемаются.

– Известно, что, – влез Фойгт – немолодой уж серый плащ, заставший Йотвана и Кармунда обоих еще сопляками. – Мушиной смертью их кормили, вот что. Я говорил с одной целительницей – та намаяться с ними успела, пока ее сюда не отпустили. Жуть, говорит. Аж в синеву бледнющие все были, точно мертвяки; в ночи́ б увидела – с вершнигом спутала бы, говорит.

– Ну ерунду-то не болтай, с мушиной смерти только и делов, что проблюешься – ничего ужасного! – Заспорил Герк – этот мальчишка еще молодой; в приюте при Лиесском замке выучился, вырос – в серые плащи пошел. – Еретики-то всяко позабористее гадость подыскали. Видел я те тела, какие они у себя в застенках оставляли, когда замки нам сдавали – вот уж воистину вершниги краше будут!

– Так это если палец лизнешь, непомывши – проблюешься. А эти нелюди поганые сыпали прямо в рот, кусками. Целительница эта говорила мне: вот так мушиную смерть жрать – хуже холеры. Чуть-чуть бы лишнего в них всыпали – кишки бы выблевали все. Да собственно и выблевали многие. Те, кто сумел там выжить и вернуться, будто бы первой воды коснулись.

– Вот уж и правда повезло, – сумрачно содрогнулся Йотван.

Случалось ему в детстве перепутать сахарные головы да облизать ту, что с отравой – с посудиной потом не одни сутки обнимался. С тех пор усвоил накрепко, как эта дрянь обманчива: на вид не отличишь, на вкус тем более – а все мерзкая мошка, что на западе встречается. Она в соке освеги размножается, а когда тот вываривают, чтобы получился сахар, яйца паскудной твари отравляют целый чан. Но люди-то скотины хитрые, и всякой дряни применение найдут – и этой вот приладились травить всякую гнусь, от мух до комаров. Крылатой погани хватает тронуть разведенный в воде сахар, чтобы помереть… Кому, кроме еретиков, пришло бы в голову доброго рыцаря таким кормить?