Текст книги "Туда! И надеюсь, обратно...(СИ)"

Автор книги: Настюша Гуляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Если бы ты помнила, ты бы не падала, – заявила она и удалилась в свои апартаменты, не забыв эффектно встряхнуть волосами, на укладку которых ушла значительная доля её жизни.

– О, солнышко, ты вернулась?

Я перевожу взгляд с плаката «VIP. Войдёшь и получишь!», украшающего вход в логово моей любимой сестрёнки, на ведущий в кухню дверной проём, в котором стоял мой папа. Небритый, в своей любимой зенитовской футболке. Но больше всего я скучала по его взгляду серых глаз, одновременно излучающих радость, строгость, печаль, любовь и ёжик знает, чего ещё… Настоящая бездна чувств, заставляющая меня бесконечно улыбаться.

– Папа… – я бросилась к нему навстречу, перепрыгнув через кучу обуви, чтобы обнять самого любимого и родного человека в этом мире, впитать в себя его запах.

– Ты не могла бы сковородку помыть? – если честно, смысл вопроса дошёл до меня не сразу, а когда дошёл, я разорвала замок объятий и наклонила голову, чтобы он не видел повисшие на ресницах слёзы. – А то я опаздываю…

– Да, конечно, – прошептала я и отступила, пропуска его к выходу, куда вскоре засеменила Алина, через-чур скромно раздетая для свидания.

Похоже, единственный, кто ждал меня дома, это сковородка.

Вода захватила улицы,

Все под зонтами целуются,

Все, кроме той мокрой курицы,

Все, кроме меня…

Вода омывает созвездия…

Я не знаю, где ты, но не там, где я…

Там, где ждут любви и возмездия

День ото дня…

Капли терзают и тают,

Лишь играют, но будто сжигают…

Мне для боли и яда не надо,

Ведь тебя нет рядом…

– Какая встреча… – прорвался сквозь максимальную громкость, на которую были способны вакуумные дешёвки (лучшее вложение 36 рублей в моей жизни, если, конечно, не учитывать те пять вафельных стаканчиков мороженого), знакомый голос. – Мы же договаривались увидится через неделю.

– Я должна была вернуть зеркало, – я достала оное из кармана слишком яркой для моего настроения кожанки, куда на автомате засунула, стоило мне вспомнить о семье. Семье, которая ни капельки не нуждалась во мне…

Нет, я их не виню, наоборот, прекрасно понимаю, ведь в их вселенной меня не было всего несколько часов, в течение которых, как они думали, я находилась в гостях у подруги.

Чистый воздух, как едкий дым

Совершенно не пригоден для дыханья…

– Ты могла вернуть его и через неделю, – заметил он, вынужденный перекрикивать песню.

Должна признаться, что я не выключала плеер все двадцать восемь часов, полных слёз, боли и музыки.

– Да, но я хотела успеть прежде, чем одна маленькая ведьмочка устроит расправу над вредным старшим братом.

Рыбы не умеют ходить

И летать не умеют тоже…

– Или же ты уже успела сокучится по мне настолько, что просто…

Рыбу очень просто убить,

Лишив того, без чего она не может…

–…не могла ждать и…

– Ты когда-нибудь любил? – роняю я, поворачивая к нему опухшее от слёз и недосыпа лицо.

– Оу… Видимо я в пролёте… – он горько усмехается и качает головой. – Что ж… и кто он?

Я пожимаю плечами и тоже качаю головой.

– Если бы я знала… С каждой секундой мне всё больше кажется, что он лишь плод моей фантазии, мечта… Но разве можно любить… фантом? Мысли? Орр… – я разочарованно выдыхаю, выпуская на свободу накопившиеся за последние сорок минут слёзы.

Don’t let me go,

Hold me in your beating heart…

– Сейчас ты скажешь, что я сумасшедшая и будешь прав. Уверена, что по мне не первый год плачет маленькая уютная комната с мягкими жёлтыми стенами.

– Боюсь, что ты вряд ли найдешь такую комнату в отечественных психбольницах, но в любом случае, она была бы окрашена в более спокойные цвета, чем твоя куртка. В белый, например…

You lay me down,

Take me there.

– Хм… Когда попаду туда, пришлю тебе открытку.

Он улыбается и пододвигается ближе.

– Знаешь, в этом сумасшедшем мире, где мы с тобой, к нашему общему удивлению, не самые сдвинутые люди, всё до предела относительно. И любить можно кого и даже что угодно. – Я выгнула бровь, требуя хотя бы одного подтверждения сказанному. – Возьмём к примеру столб. Обычный столб. Что ты можешь сказать о нём?

– О столбе?

Вот теперь ему действительно удалось заинтересовать меня. Я выключила телефон, убрала его вместе с наушниками в карман и вытерла остатки внезапно закончившихся слёз.

– А что? – он пожал плечами. – Вчера мы говорили о луже, так почему бы сегодня нам, абсолютно нормальным людям, не поговорить о столбе?

И вправду, почему бы и нет?

– Окей, столб, так столб. Только не надо причислять меня к нормальным, пожалуйста. А то, когда ты так говоришь, у меня создаётся впечатление, что я реальный псих.

Он кивнул, принимая моё условие, и выглядел при этом совершенно серьезным, но я уверена, что в его глазах танцевали не простые солнечные блики, а ехидные звёздочки.

Но сосредоточимся на главном.

– Итак, столб… Он серый… высокий… и наверняка увешан кучей этих разноцветных бумажек с объявлениями типа «пропал муж» или «нашлась собака», или наоборот… Всё.

– Хах, правильно, – кивнул он, с поистине менторским выражением лица. – Но только с твоей субъективной точки зрения. Кто-то другой может увидеть в этом столбе орудие убийства или же возможность посмотреть на мир с высоты птичьего полёта. Если конечно, у этого кого-то хватит сил и решимости взобраться по нему.

Я размышляла над его словами вместе с легким моросящим дождём, пришедшим на смену слезам и ливню, бушевавшему в городе менее двух часов назад.

– Когда ты говоришь, всё кажется таким… простым, что ли…

– Потому что любовь – это просто, как бы противные романтики не убеждали нас в обратном.

– Я бы согласилась с тобой, если бы знала, где он… точнее, как до него добраться.

– Он что, на луне?

Я рассмеялась и шмыгнула носом, убирая с лица влагу рукавом не до конца высохшей толстовки.

– Если бы всё было так просто, я бы сейчас сидела в поезде, направляющемся в Казахстан.

Он прищурился.

– Ты меня интригуешь. Опять. – известил меня парень, прежде чем взять в плен мои руки и глаза. – Расскажи, я помогу.

– Зачем тебе помогать мне? Опять.

Он ненадолго задумался.

– Ну… наверное, потому что вчера это была не помощь, а откровенное издевательство с моей стороны. Кроме того, кто-то же должен это делать. Помогать людям. Иначе, мы все будем повторять одни и те же ошибки. Снова и снова.

– Одни и те же ошибки… – тупо повторила я, пока до меня не дошло. – Снова и снова. Аааа! – я кинулась обнимать ошарашенного парня. – Ты гений! Спасибо!

– Да не за что…

Не забыв на прощание поцеловать в щёчку моего героя, я побежала и тут же затормозила.

– Подожди ка… – обернулась, чтобы узреть удовлетворённого ролью помощника блондина. – Только сейчас поняла, что даже не знаю, как тебя зовут.

Он загадочно улыбнулся и склонил голову на бок.

– Зови меня как тебе будет угодно! Я всё равно услышу и приду.

Я чуть поморщила носом.

– Это прозвучало самоуверенно и слегка… по-маньякски.

– Но тебе понравилось.

– И опять же, самоуверенно.

– И опять же, тебе понравилось.

Я рассмеялась и кивнула, признавая своё поражение.

– Прощай, Рататуй!

– До встречи, солнышко!

Меня аж перекосило, но только он этого уже не видел, потому как я со всех ног неслась к своему порталу в другой мир.

И почему все называют меня солнышком? Они что, думают, что я бессердечный манипулятор, вокруг которого вертится вселенная?! Хотя, нет… Вряд ли… На такое сравнение способна только моя извращенная фантазия. Надо будет просто перекрасить волосы и сжечь все жёлтые вещи, от которых ломится мой гардероб, но только потом… когда-нибудь в следующей жизни… Когда я стану кошкой… На-на-на-на…

Наверно…

====== Часть II. Игры. VII ======

Если у тебя хватит смелости, чтобы сказать «прощай»,

жизнь наградит тебя новым «привет».

Пауло Коэльо

Прежде, чем приступать к осуществлению внезапно осенившего меня плана, я решила попрощаться с папой и сестрой. Не напрямую, конечно… Просто, мне кажется, что будет неплохо напоследок разделить с ними единственный отрезок времени, на который наша семья собирается в полном составе в одной комнате – ужин.

– Ооо… – папа с наслаждением раздувает ноздри, вываливая на свою тарелку содержимое сковородки, обладающее невероятным цветом и запахом. Настолько невероятным, что я с трудом удержалась вслед за Алиной зажать пальцами нос. – Вот вы мне скажите, какой ужин может быть без жареного лука?

– Обыкновенный, – сказала сестра, прощаясь с остатками захваченного в плен воздуха. – Я бы даже сказала… вкусный.

Отец мигом хмурится и бросает сковородку в раковину.

Да, лук – это для него первая больная тема после пульта, к которому он вообще запретил притрагиваться. Нет, с луком совершенно другая история. Он готов только его и есть целыми сутками, а заодно и нас кормить. Уверена, что если он когда-нибудь и поддастся на Алинины уговоры поехать в Италию, то только ради лукового мороженого.

– Если тебя что-то не устраивает, то вот, – на стол легла извлеченная из фартука, на котором, кстати, написано «Всё, что я готовлю – вкусно!» (Я подарила! Года три назад, когда у него была не луковая, а блинная зависимость. И почему в нашем мире всё такое непостоянное?) купюра с изображением Архангельска. – Пойди, купи хлеба…

И не порть мне аппетит.

Он этого, разумеется, не сказал, но тон подразумевал только такое логическое завершение.

Сестра насупилась, а её рука потянулась к деньгам, чтобы, преодолев половину стола, замереть над миской салата.

– А сколько из этих денег я могу оставить себе? – вопросила Алина, прищуриваясь.

Папа вздохнул, как обычно делает перед тем, как сказать то, о чём потом пожалеет.

– Сколько тебе совесть позволит.

– Я забираю всё! – воскликнула она и исчезла вместе с купюрой, захваченной цепкими наманикюренными пальчиками.

– Это было весьма недальновидно с твоей стороны, – замечаю я, приступая к нанизыванию на вилку милипиздрических кусочков огурца и помидора. Сколько раз говорила папе, чтобы он не просил Алину делать салат: она либо накромсает на куски, не влезающие даже в папин рот, либо нашинкует в конфетти – всё зависит от её настроения.

– Напротив, – он встал, чтобы достать из буфета кусок хлеба, которого, стоит заметить, там было две буханки, и, намазав на него аджику, сел и направил в мою сторону долгий пронзительный взгляд. – Теперь нам никто не помешает.

Ой, что-то мне это не нравится… Фразочка напрягает похлеще, чем «Давай поговорим».

– Что с тобой происходит, солнышко?

– Ничего не происходит, – я нервно дергаю головой и опускаю взор в тарелку, тем более что там такая интересная картина в стиле абстракционизма – глаз не оторвать. – И не надо называть меня солнышком.

– Вот! Вот об этом я и говорю, – кивает он, откусывая половину от своего бутерброда. – Раньше ты любила, когда я тебя так называл. Ты же всегда была моим лучиком счастья, в отличие от той тучки, которая не может смирится с моими маленькими слабостями. А сейчас…

Нет, нет, нельзя… нельзя, чтобы всё так закончилось.

– Пап, я… я просто устала. Не выспалась!

– Так иди и поспи! – то ли приказывает, то ли умоляет он, опустошая рюмку водки. – Если это поможет тебе вновь стать моей любимой вечно улыбающейся дочей, можешь проспать хоть всю неделю, но не дольше, ведь потом у нас…

– Рыбалка.

Точно, мы же целый год ждали папиного отпуска, чтобы поехать на рыбалку…

– Ты помнишь?!

Никогда не забуду.

Киваю, встаю и хочу уйти, но застываю на пороге. Не так я себе представляла свой прощальный ужин.

– Пап, я люблю тебя, – шепчу, приказывая таракашкам использовать все краски, какие они только найдут в подсознании, чтобы запечатлеть каждую маловажную деталь нашей кухонки на холсте моей памяти. Я хочу запомнить всё. И этот вечно грязный чайник, который, лично я драю каждый месяц, но чище он от этого не становится, и этот холодильник, усыпанный изгрызенными, порванными, выцветшими на солнце магнитами, собранными по всем городам России, в которых мой отец бывал по долгу службы, и эта картина, занимающая полстены, она ведь никому не нравится, но висит здесь уже лет одиннадцать, не меньше, и этот стол, купленный в ИКЕА, не шатающийся только благодаря каталогу ИКЕА, примостившемуся под левой задней ножкой, и, конечно же, папа, с встревоженным, будто понимающим, что я прощаюсь, взглядом.

– И я тебя… зайка.

– Оу, нет! Лучше зови солнышком! – морщусь я, а он смеется и моментально успокаивается, зачёрпывая столовую ложку жареного лука и протягивая мне.

– Хорошо, но только после того, как ты это попробуешь…

Расширенными от ужаса глазами я посмотрела на эти золотисто-коричневые кусочки, напоминающие лежащих на муравейнике опарышей, и покачала головой.

– Зайка, так зайка! Пожалуй, попрыгаю я отсюда…

Как. Же. Я. Обожаю. Законы. Её. Величества. Подлости.

Большой плакат и не менее большие, даже жирные кавычки, выложенные свернувшимися в калачик ежами и вереницами тараканов с транспарантами, декламирующими «Долой Красную королеву!» и «Нет – монархии! Да – демократии!»

Ведь такой простой план был… Открываю книгу на нужной странице и засыпаю. Но нет… Как всегда, когда нужно уснуть пораньше (особенно, если на первом уроке самостоятельная по физике), сон, получивший приказ от Её Величества, залез на шкаф и слезать оттуда не планировал, как я его ни упрашивала.

До четырех часов утра, о которых меня оповестила вернувшаяся со свидания сестра, я чего только не перепробовала – читала Мёртвые души, считала слонов и слоних, овец и... залезала в интернет, чтобы вспомнить, как зовут мужей овец (точно, баран!), полежала, ещё раз залезла в интернет, на этот раз за тем, чтобы найти советы о том, как лучше уснуть, открыла форточку, съела чайную ложку мёда, потом увидела совет о том, что можно съесть целую луковицу, и разочаровалась в интернете. Единственное, что я не попробовала, так это снотворное, но только потому, что аптечка и всё её содержимое – мои ровесники. В четыре пятнадцать я решила попробовать отжиматься до тех пор, пока совсем не обессилю и не отключусь. Постелила плед, положила книгу и начала отжиматься. Первую часть плана я исполнила довольно быстро – обессилила и упала мордочкой на книгу я после третьего раза, но вот уснуть так и не удалось.

Сердце учащённо бьётся, да ещё и мысли всякие противные начали подкрадываться со стороны подоконника, о том, что ничего не получится, что даже если я туда вернусь, меня тут же грохнут, но теперь уже навсегда, что Пит уже умер и…

Аррр…

Хорошенько стукнув лбом о страницы, я протянула руку к телефону и ткнула пальцем с обгрызенным ногтем в кнопку плэй.

И как вы думаете, какая песня просочилась в комнату через динамики? Конечно! Наш старый-добрый сопереживающий и внушающий надежду Сплин.

Скоро рассвет, выхода нет, ключ поверни и полетели.

Нужно вписать в чью-то тетрадь, кровью, как в метрополитене:

“Выхода нет”! Выхода нет!

Грустно усмехнувшись, я провела пальцем по экрану переключая радио на другую волну.

Мимо нас, мимо нас пьяное Солнце –

Оно уйдёт и больше не вернется.

Ну, что же ты молчишь, не поднимая глаз?

Мимо нас...

– Я не пьяная, – выдохнула я, в который раз недобрым словом помянув эту королевскую Подлость. – А почему я не пьяная? – самый актуальный вопрос. – А потому что пить нечего… – Да, кроме лука дома ничего нет. – Иначе я бы уже давно осушил бокальчик-другой шампанского и уснула. А та-ак…

А! Я зевнула! Да!

И счастливо улыбнувшись, я поудобнее устроилась на любимой книжке и начала гулять усталым взглядом по знакомым расплывающимся строчкам.

«Во рту стоит мерзкий тухлый привкус, который не пропадает и от воды»

«Осторожно вытаскиваю губами тычинку, и на язык падает капелька нектара»

«А ведь мы смогли бы, как думаешь?»

«И вдруг я ловлю себя на том, что думаю уже не о Гейле, а о Пите»

Пит… Мы обязательно встретимся... Ведь я не смогу успокоиться, пока не ска-ажу... А-ах...

“Пит!”

====== Часть II. Игры. VIII ======

Каждому человеку хочется,

чтобы у него появились крылья,

и он мог улететь.

Но закон подлости таков,

что когда крылья появляются

–

лететь некуда.

NN

Космос. Искрящийся зелёный млечный путь, засасывающий в глубину манящей ощущением свободы бездны звёзд и созвездий.

Лайм. Сочный, кисловатый, с лёгким привкусом мяты, а потому освежающий так, как ни один холодный душ в мире не смог бы.

Шар. Заточённый в объятия бурых дуг, переливающийся всеми оттенками лета – от лимонно-жёлтого до малахитового – магический сгусток, через который, кажется, можно увидеть не только прошлое или будущее, но даже пространство, существующее вне всякого времени.

Воображение породило множество ассоциаций и сравнительных образов, пока сознание приходило в себя и постепенно понимало, что в ноздри проникает чистый и непорочный запах хвои, по ушам бьёт впивающийся в ствол дерева дятел, а на тело падают немногочисленнее солнечные лучи, расплавляющие кожу не хуже концентрированной серной кислоты. Только когда мне на нос спикировала божья коровка, я поняла, что космос-лайм-шар – не что иное как сосны, устремившиеся ввысь и скрывшие большую часть небесного светила своими пышными кронами.

– Пит! – крикнула я. Точнее – попыталась, но из до боли исцарапанного горла не вырвалось ничего, кроме парочки… Да это даже звуками назвать стыдно, особенно мне – человеку, потратившему на музыкальную школу лучшее время своей жизни. Да… Никогда не забуду эти… Сорок три минуты, после которых меня вежливо выгнали, не забыв взять клятву, что я больше никогда в жизни не возьму в свои руки музыкальный инструмент, даже если это будут обычные деревянные ложки или барабанные палочки. (Тем более, если это будут барабанные палочки, ещё же убью кого-нибудь ненароком, или, что намного хуже – испорчу барабаны, а они дорогие, заразы…)

– Пит, – сделала я вторую попытку, оказавшуюся намного хуже первой. На этот раз из горла не вывалилось ни одного звукового мутанта, которые, не получив доступ к выходу, начали усиленно щекотать стенки трахеи, заставляя меня начать кашлять. Противно, асматично, выплёвывая кровь на траву, по одному из мостиков которой в мой спальный мешок прокрадывался наглый муравей цвета вяленого помидора.

«С возвращением на Голодные игры», – подумалось мне, когда кашель стих, и я смогла лечь обратно, чтобы с закрытыми глазами переварить головокружение и легкую тошноту. Ещё и горло болит так, будто я вчера три часа орала на концерте любимой группы, после этого съела пару литров мороженого, включила плеер и ещё час горланила песни, после чего решила завершить день вечерней прогулкой под дождём, забыв захватить из дома зонт.

Дождавшись, пока организм более-менее успокоится, и больше не предпринимая попыток что-либо сказать, встала и огляделась, стараясь не пошатываться.

Идеальный круг деревьев, расположенных по периметру поляны, усеянной разнообразными цветами, украшенных свежими каплями росы. Перелетающим с одного цветка на другой бабочкам вторили перелетающие с одного дерева на другое птички… сойки? Но мне стало не до разглядывания абсолютно незнакомого участка леса, когда взгляд упёрся в нож, лежащий невдалеке от спального мешка рядом с двумя рюкзаками, один из которых точно принадлежал мне, а вот второй… Питу? Но ведь, когда я в последний раз его видела у него не было рюкзака.

Подгоняемая неприятным ощущением, твердившим: «Что-то не так… Здесь определённо что-то не так…», я судорожно вцепилась в рукоятку. Внутренний голос так меня накрутил, что когда раздался шорох, я подпрыгнула и приподняла руку, готовая в любой момент метнуть нож в любого, кто появится на поляне.

А если это Пит?

Я в нерешительности опустила оружие, но тут шорох раздался снова с противоположной стороны поляны, через несколько мгновений зашуршали ветви деревьев слева от меня.

Кто бы это ни был, но точно не Пит, если только его не укусил какой-нибудь переродок, и он не мутировал в обезьяну или… Додумать не успеваю, так как шелест вплотную приблизился к поляне, а сосны справа подобрали ветки и листья, пропуская ко мне… Руту?

Уф… Чувство, похожее на облегчение накрывает меня, и я вопросительно гляжу на замершую девочку, которая тут же отмирает и бросается на меня… нет, ко мне, чтобы обнять. От неожиданности я даже роняю нож.

– Китнисс, так хорошо, что ты очнулась! – выдыхает она, отпуская меня. – Пит будет очень рад.

– Пит! Где он? – из горла вырывается лишь хрип, и я морщусь от досады и боли, но Рута, то ли понимает меня без слов, то ли просто информирует.

– Он скоро должен вернуться. Он пошёл… он охотится.

Хмурюсь и с недоверием смотрю на девочку.

Пит охотится? Я ещё чего-то о нём не знаю?

– Точнее силки проверяет, – исправляется Рута.

А… ну это другое дело, это он может.

– Так что скоро сможем поесть, а пока… – она подходит к рюкзакам и, вытащив из одного бутылку, протягивает её мне. – Тебе надо пить. Ты потеряла очень много жидкости.

Я кивнула и, присев на спальный мешок, стала неспешно опустошать бутыль, стараясь не обращать внимания на неприятные ощущения, возникающие при каждом глотке, мучаясь от любопытства и наблюдая за Рутой, которая как ни в чём не бывало достала из кармана ветровки чуть влажный кусок ткани и начала копаться в одном из рюкзаков.

– Ты разрешишь мне сменить повязку?

Я рассеяно кивнула. А ведь я почти забыла, что меня укусила белка. Это произошло два дня назад, а такое чувство, что в прошлой жизни. К тому же, кроме горла ничего не болело. Ощущалась лишь вялость во всём теле. Когда Рута начала разматывать моё левое предплечье, я немного напряглась, ожидая увидеть лохмотья свисающей кожи и какую-нибудь слизь ядовитого зелёного цвета. Но под слоем ткани скрывались лишь две аккуратные дырочки, будто оставленные вампиром-гномом. Странно… А боль была такая, будто кусок вырвали, да ещё и на кости автограф оставили.

– А сколько… – и опять вместо слов сплошной нечленораздельный хрип.

Рута завязала узел и вопросительно уставилась на меня, пытаясь понять, чего я хочу. А я задумалась, пытаясь понять, как объяснить, чего я хочу.

Сколько прошло времени? Наверное, это не самый важный вопрос на сегодня, но мне нужно (я не могу логически объяснить это желание, ну вот, просто очень надо!) знать, сколько здесь прошло времени. Те же два дня или всё же больше, тем более, что я могла не сразу очнуться. Поэтому, решив использовать весь свой опыт по игре в Крокодила, я приготовилась объяснять.

Итак, для начала слово «сколько». Оно меня вогнало в небольшой ступор, но я всё-таки протянула руку ближе к лицу девочки, расправив пальцы павлином, и начала поочерёдно загибать и разгибать их, одним глазом наблюдая за расширяющимися глазами собеседницы, а другим – за остатками лака, переливающимися на самых шустрых солнечных лучах, сумевших проникнуть сквозь плотную листву.

– С рукой что-то не так? – неуверенно предполагает Рута, на что я недовольно морщусь, качаю головой и ненадолго торможу, пока ко мне не приходит новая идея для объяснения.

Тогда я практически соединяю указательный и большой пальцы, после чего постепенно увеличиваю расстояние между ними и завершаю этот маленький ансамбль нарисованным в воздухе вопросительным знаком. Понимания на лице оппонента ничуть не прибавилось, скорее наоборот.

Ладно… проехали… показываем дальше.

Выставив указательный и средний пальцы, я прошлась ими по воздуху, а затем соединила большие и указательные пальцы обеих рук, чтобы тут же крутануть правым запястьем, желая изобразить смену дня и ночи. Для ясности указываю рукой в скрытое за растительностью небо. Понимания на лице девочки так и не появилось, а вот брови сменили место своей дислокации, переместившись к оборонительной линии волос.

– Давай, Пит вернётся, и ты с ним поговоришь, – предложила она, забирая пустую бутылку и пряча её в рюкзак. – Он тебя любит, должен понять.

Это заявление заставляет меня смутится, отказаться от вопросов на некоторое время и молча пить воду из второй врученной бутылки, куда Рута предварительно бросила какие-то травы, сказав, что они должны помочь смягчить боль в горле. А вот от протянутых ягод и орехов отказалась. Наверняка, при глотании они вызывают боли больше, чем простая вода, да к тому же любая мысль о еде не вызывает ничего, кроме рвотного рефлекса. Вскоре аппетит пропадает совершенно.

Прошло уже несколько часов, а Пита всё нет.

Нет, ну сколько надо времени, чтобы проверить силки? Полчаса? Час? При условии, что они далеко расположены – два максимум!

Так, где же Пит?

Не имея возможности задать разъедающий изнутри вопрос, я вперилась взглядом в Руту, которая в свою очередь следила за порхающей невдалеке иссиня-жёлтой бабочкой и внимательно пережёвывала пекан. В её движения есть что-то настораживающие. Подрагивающие руки, закусанная губа, неуверенный, несколько рассеянный взгляд, который, стоило ему встретиться с моим, был опущен в траву, куда вскоре упала капелька. Слеза.

Подгоняемая забившимся в несколько раз быстрее сердцем, я встала и подошла к девочке. Она всхлипнула.

Что…

– Я пыталась его отговорить, – пробормотала она чуть слышно и подняла на меня шоколадные глаза, с уголков которых ползли слёзы. – Честно, но… тебе стало хуже и…

– Где Пит? – спросила я одними губами, уже зная, что возненавижу ответ.

– Он пошёл за лекарством, – прошептала Рута. – К профи.

Её словам вторил пушечный выстрел.

Комментарий к Часть II. Игры.

VIII

Извините, что так долго, просто сейчас нахожусь в местах, далёких от интернета (и откуда ему в Европе взяться? Тут же степь кругом! (И никаких развлечений, кроме дождя и футбола...)), но надеюсь, что ожидание того стоило и продолжение получилось не таким плохим, как я думала.

====== Часть II. Игры. IX ======

Ведь чудо всегда ждёт нас где-то рядом с отчаянием.

Эрих Мария Ремарк «Время жить и время умирать»

Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет… Не-ет!!!

Я ходила туда-сюда, протаптывая колею, и насыщала организм огромным количеством кислорода, пытаясь следовать совету Руты, которая повторяла как мантру: «Китнисс, успокойся!»

Легко сказать, успокойся! А если это… если это он? Нет… Нет, нет, нет, нет!

– Китнисс, это не он, это не Пит.

Тебе-то откуда знать?

– Даже если он… – я замерла и с ненавистью посмотрела на лицо девочки, освещенное полоской света заходящего солнца. – Ты же всё равно ничем не поможешь.

Я скрипнула зубами, поджала губы и продолжила ходить кругами, признавая свою абсолютную бесполезность.

Я не могу помочь, потому что не знаю. Не знаю, где произошло. Не знаю, что произошло. Не знаю, с кем произошло. Я ни фига, ежик их всех задери, не знаю!

Как на уроке физики.

Заткнись! Не беси меня! Не сегодня! Не сейчас! Когда я понятия не имею, что делать. А делать что-то надо. Нельзя же просто сидеть и ждать, пока в небе не покажется чей-то портрет… Его портрет.

Ноги, не выдержав давления, подогнулись и опустили меня на утоптанную траву.

Это я. Я во всем виновата. Чего стоило мне очнуться на несколько часов раньше, и всё было бы в порядке. А лучше бы вообще мгновенно умерла, тогда он не вбил бы себе в голову, что должен меня спасти.

«Он тебя любит» …

«Меня ли?» – вот в чем вопрос.

Арр… Ёжик! Не надо мне было вообще сюда попадать! Вот тогда бы точно всё было хорошо! Все были бы счастливы! Пит со своей Китнисс, а я… со своими книгами и мороженым… без Пита. Совсем. Без него…

– Не плачь…

«А я не плачу, не плачу, – думаю, размазывая по лицу солёные капли. – Просто увлажняю кожу. Говорят, это полезно, особенно в такую жару…»

– Всё будет хорошо. Должно быть, – пробормотала Рута и, сорвав одуванчик, начала его общипывать. – Они правда могли... Ведь тогда он…

Моя рука, собиравшаяся последовать примеру девочки, так и замерла в сантиметре от стебля.

Что значит «тогда»?!!

И то ли Рута обучилась за эти минуты легилименции, то ли у меня было слишком выразительное выражение лица (да уж… строить мордочки – это я умею, и это единственное, на что я сейчас способна! Орр… Ненавижу быть бесполезной! Это самое ужасное чувство в мире – понимаешь, что происходит нечто ужасное и ничего не можешь сделать!), но она мне ответила, правда начала издалека и говорила немного сбивчиво.

– Когда закончилась охота белок, мы с ним отнесли тебя в безопасное место, сюда. И стали думать… я ведь сказала, что могу тебя спасти, просто… мне показалось, что если бы ты могла, ты бы мне помогла… Не знаю, с чего бы это, но я правда думала, что могу тебя спасти. Чем яд осы-убийцы отличается от яда белки-убийцы? Ничем. Почти… После того, как я использовала листья, яд вышел, но… Но что-то осталось. Температура, галлюцинации… Ты всё время их звала. Маму. Прим. Гейла.

Я звала их? Но… Нет. Я… Нет…

– Пит подумал, что профи ещё не списали его, сразу не убьют, оставят в команде. Он пошёл, чтобы раздобыть лекарство… и ещё кое-что… – я приподняла брови. – Так, мелочи… – всё ещё не сводила с неё чуть прищуренных глаз. – Немного еды, бутылки для воды, спальный мешок… оружие.

Идиот! Нет, оба идиоты! Совсем из ума выжили! Ладно – еда и лекарство, они небось этой пропажи вообще не заметили, но, чтобы не заметить пропажу оружия, надо быть полным кретином, коим ни Катон, ни Мирта не являются. Профи такого не прощают. Что если они подложили взрывчатку в какое-то место, про которое не знает Пит или ещё какую-нибудь ловушку придумали? С них станется…

Так, хватит! Нельзя забивать свою голову таким количеством негатива! Мысли – материальны, и если думать только о плохом, то всё будет плохо. Нет! С этого момента только хорошее! Пит вернётся живым и невредимым, мы победим, а они все умрут!.. В том числе и Рута… Да что же это такое?! Как?! Объясните мне, как оставаться оптимистом, когда всё в мире безальтернативное и колючее? Как… как ёжик.

– Темнеет, – прошептала союзница, провожая последний солнечный луч, шмыгнувший за макушки сосен.

На арену пришла ночь, о которой возвестил разорвавший на мелкие частички воцарившуюся на несколько минут тишину гимн Капитолия. И портрет… которого не видно. Сквозь плотную рубашку иголок и листьев, образующую купол, еле-еле проглядывает слово «дистрикт», но ни номера, ни лица не видно.

Нет. Я должна знать наверняка. А узнать смогу только сейчас, потом будет поздно.

И не обращая внимания на Руту и её просьбы не делать глупостей (раньше надо было про глупости думать, когда Пит отправился собой жертвовать… Идиот!), прорвалась сквозь кольцо хвойных стражников и побежала, спотыкаясь, падая, но вставая и продолжая бежать. А лес всё не кончался и не редел, и вообще не менялся! Такое чувство, что меня заперли в клетку, и я бегаю кругами по сводящей с ума чаще. А гимн скоро закончится…

Когда я в пятый раз упала, запнувшись о преследующий меня корень и осознав, что времени почти не осталось, то плюнула и, схватившись за сук, подтянула себя на ветку ближайшего дуба. Вот только дерево я выбрала не самое удачное… поняла это, когда с трудом сначала дотянулась, а потом и перелезла со второй на третью ветку. С долей сомнения посмотрела на следующую, но руки, уже давно забывшие про то, что ими должен управлять мозг, ухватились за сук, не обратив внимания на впившуюся в безымянный палец занозу. Уже шестую. Поставила ногу на ветку, но не успела опереться на неё, как дерево хрустнуло, нога соскользнула, и я полетела на землю, еле успев прижать ближе к телу свои конечности и голову.