Текст книги "Туда! И надеюсь, обратно...(СИ)"

Автор книги: Настюша Гуляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Здравствуйте, дорогие и уважаемые жители Дистрикта-12!

Эм… Видимо, дяденька решил не тянуть резину и начал сразу вешать лапшу на уши.

– Сейчас, когда у нас все так хорошо в нашем настоящем, – без комментариев. – И мы можем не волноваться за наше будущее, – а смысл за него волноваться? Дожить бы сначала до этого будущего. – Нам остаётся только вспоминать наше прошлое.

Не убавить, не прибавить!

Хотя, нет, на счет «не убавить» я поторопилась. Мэр начал десятиминутную лекцию по истории Панема, а вследствие и по истории Голодных игр, завершив её рассказом правил. А то их никто не знает!

– Сегодня начинаются новые Голодные игры. Это время раскаянья и время радости, – продолжает заливаться он. – Время, когда мы можем вынести печальный урок жестокой, но справедливой истории, и время, когда мы можем болеть за наших отважных ребят и надеяться на их скорейшую победу.

Вот же гад. Просто лицемерная сволочь. Я бы посмотрела как ты поиграл, я бы даже поболела… за твоих соперников.

Но гневные мысли прервало появление Хеймитча Эбернети. Вот это человек, видимо дальний родственник нашего трудовика, только более харизматичный. Я даже присоединяюсь к немногочисленным аплодисментам, из-за чего на меня косо посматривают ровесники. Да смотрите сколько хотите! Мы не в музее, я за просмотр денег не беру. А зря…

Когда же Хеймитч наваливается на Эффи Бряк, с которой только чудом не слетает башня розовых волос, я тем же чудом удерживаюсь, чтобы не рассмеяться. А вот операторы не сдержались, с крыш падает смех, телезрители тоже наверняка не сдерживают улыбки. Мэр лишь грустно качает головой и, не придумывая ничего лучше, приглашает Эффи Бряк к микрофону.

Она вырывается из объятий Хеймитча и бежит к кафедре. Зашибись. Я на таких каблуках не то, что ходить, даже стоять не смогла бы, а она бежит. Да ей памятник можно поставить. Хотя, боюсь, что памятник тоже не устоит. Какие каблуки… Ужас!

– Поздравляю вас с Голодными играми! – Провозглашает она, пытаясь поправить слегка накренившийся парик. – И пусть удача всегда будет на вашей стороне! – Она немного выждала, видимо рассчитывая услышать воодушевлённую реакцию толпы, но так и не дождавшись, продолжила. – Вы не представляете, какая для меня честь, находиться сейчас здесь, среди вас, и разделять ни с чем не сравнимую атмосферу Голодных игр!

Конечно, не представляем. Как можно представить то, чего нет?

– А сейчас мы наконец-то дождались этого волнующего, будоражащего кровь момента. Сейчас мы узнаем имена тех, кто будет отстаивать честь дистрикта двенадцать на семьдесят четвертых Голодных играх! – ладно ещё акцент, но её тон… это что-то… – Сначала дамы! – взвизгивает она и спешит к правому шару. Запускает в него свою руку и роется. Толпа замирает, а у меня в голове закрутилось.

Ну давай, давай, давай!

Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!

Эффи наконец вытаскивает одну из бумажек и возвращается к микрофону.

У меня сводит живот.

Пожалуйста! Ну нельзя же… ну давай… Пожалуйста!

Расправляет листок и, улыбнувшись…

Нет!

…она ясным голосом произносит.

– Примроуз Эвердин.

Зараза. Сволочь!

Там тысячи, тысячи этих, ёжик их возьми, бумажек! Но нет, тебе надо было вытащить именно эту! Зараза!

Я поворачиваю голову и вижу, как мимо меня проходит Прим, с подрагивающими кулачками, с поджатыми губами, на ватных ногах, с неизменно торчащим утиным хвостиком блузки. Не выдержав, закрываю глаза.

Какая… какое мне дело до судьбы этой девочки? Она же мне никто! Она… она вообще всего лишь книжный персонаж! И когда я вернусь…

Но если нет? Я же ни за что себе этого не прощу! К тому же я здесь не выживу, ни в этих условиях. А так, хотя бы поживу несколько дней в нормальной обстановке.

– Я… – прикусываю язык, но открываю глаза. – Я доброволец! – Все с ужасом и неверием смотрят на меня. Если бы я могла увидеть себя со стороны, посмотрела бы точно так же, ещё бы и пальцем у виска покрутила. – Я хочу участвовать в играх!

Качаю головой. Я чокнутая. Но я же все правильно сделала, да? Прим бы там и минуты не продержалась. А я, за те две, что там пробуду, смогу хотя бы Отче Наш прочитать.

====== Часть I. Трибуты. IV ======

Человек он умный, но чтоб умно поступать одного ума мало.

Фёдор Достоевский «Преступление и наказание»

Стараясь не обращать внимания на душераздирающий крик Прим.

– Нет, Китнисс! Нет! Не ходи!

Я с гордо поднятой головой попыталась пройти к сцене, но девочка вцепилась в меня и отпускать явно не собиралась.

– Нет, Китнисс!

– Отпусти! Немедленно!

Гейл, ну где же ты, когда ты так нужен?

Он тут же выпрыгивает из толпы и оттаскивает изворачивающуюся и брыкающуюся Прим.

Я оборачиваюсь, пытаюсь улыбнуться, но, в конце концов, просто киваю.

– Давай… Китнисс, иди, – он кивает в ответ и уносит Прим к маме.

Глубоко выдыхаю и поднимаюсь на сцену.

– Браво! – ликует Эффи. – По истине душераздирающие события происходят у нас, в Дистрикте-12! Иди ко мне, моя кисонька! – после этой фразы ноги увязли в сцене, и мне пришлось приложить неимоверные усилия, которые не очень-то хотелось прилагать, чтобы подойти к Эффи.

– Как тебя зовут? – вопрошает она, слегка приобнимая меня.

– Китнисс Эвердин, – говорю на удивление четко и громко.

– Держу пари, это твоя сестренка! Не дадим ей увести славу прямо у тебя из-под носа, верно? – Если бы это была Алинка, я бы с удовольствием поделилась даже не капелькой, а ведром этой самой славы. – Давайте все вместе поприветствуем нового трибута!

Она захлопала, но её никто не поддержал, что в принципе не удивительно.

И вот он, жест, означающий признательность и восхищение, жест, которым прощаются с тем, кого любят. Вот каким он должен быть! Подталкивающим к горлу ком, вызывающим чувство, что ты сделала что-то значимое. Это такое удивительное ощущение, когда на тебя смотрят с уважением и надеждой. На меня так никто и никогда не смотрел.

Напряженность развеивается вместе с криком Хеймитча.

– Посмотрите! Смотрите на неё! – орет он, вырывая меня из объятий Эффи, и до этого видимо сказался шок, а сейчас боль вернулась, и я до крови прикусываю губу, чтобы не вырвался стон боли. – Вот это я понимаю! Она – молодчина! Не то, что вы! – Они наконец-то отпустили меня. Это не опечатка. Под ними я подразумеваю Хеймитча и его перегар. Я даже не берусь говорить от чего мне было хуже – от его медвежьих объятий или от его тошнотворного запаха. – Вы трусы! Трусы!

И он, не успевая в очередной раз открыть рот, валится со сцены, предварительно выполняя незамысловатое сальто в попытке удержать равновесие.

Его лицо, когда он осознал, что под ним нет твердой поверхности… Это что-то… А его взметнувшаяся рубашка, приоткрывающая небольшой пивной животик… Честно, стоило стать добровольцем только ради этого зрелища.

Хеймитча уносят, а Эффи, улыбнувшись ещё более лучезарно, из-за того, что грубый мужлан виноватый в том, что ей до сих пор приходится придерживать парик, исчез, продолжила вещать.

– Какой волнующий полный неожиданностей день! И он ещё не закончился! Пришло время узнать кто же составит пару нашей очаровательной Китнисс!

Она отправилась к левому шару, быстро вытаскивает первый попавшийся листок, но застывает у кафедры. Думает потянуть паузу и накалить нервы? Сделать это лично мне ей не удастся, я то знаю, что она сейчас скажет:

– Пол Маккартни!

Ну вот, я же… Что?!

Это… эм… кхр…

В таком же… (блин, у меня в уме только одно, нецензурное слово) пребывала вся толпа. И главное, никто не пошевелился.

“Шутка! Пит Мелларк! – выдал один из моих таракашек, отвечающий за искажение поступающих в мои уши слов. – Конечно же, она сказала Пит Мелларк! Что ещё она могла сказать?.. Я просто пошутил, наивная ты моя девочка...”

Мда…

Кхм…

Мда…

У меня нет слов. Просто нет слов.

Как любит говорить наша любимая учительница математики: «Сплошные знаки препинания, и те неприличные!»

Пошутить он решил…

Нет, я помню, как однажды я не расслышала, что мне сказала моя подруга – “Ему надо убить Ниццу”, или “Ему надо купить пиццу”. И как разумный человек склонялась к первому варианту, но, зная любовь своих тараканов к розыгрышам, решила уточнить. Как оказалось, она сказала “выбить зуб”.

Но тогда я была молодой и наивной (а сейчас-то уже и песка почти не осталось – весь высыпался) и это было прикольно, а сейчас...

Кхм… нет, у меня нет слов.

Хотя… хреновое у вас, ребятки, чувство юмора!

Кхм… у меня сейчас истерика начнется. Кхм…

Потуги только увеличиваются, когда я вижу Пита.

Кхм…

Да что же такое-то? Меня впервые в жизни лишили дара речи. Но… Это Пит? Эм…

Люди, вы уверены, что среди вас нет Пола Маккартни? Мне что-то подсказывает, что картинка будет получше. Нет, я конечно, понимаю, что это все шутки, но…

Такое знакомое чувство… Будто ты смотришь фильм, снятый по твоей любимой книге и вроде все хорошо, декорации отменные, музыка офигенная, режиссер один из самых лучших и тут… нет, не плохой… Не тот главный герой.

Так и тянет схватить ведро с попкорном и кинуть его в экран.

Но экрана нет, попкорна тоже (вот это, кстати, очень жалко, потому как кушать хочется), с мольбой глядеть на небо в надежде, что вместо этого парня появится другой – бессмысленно. Так что остается лишь…

– Пожмите друг другу руки. – Но это не голос Эффи, а голос мэра. Я настолько обалдела, что отключилась от действительности? Теперь вы понимаете насколько меня это потрясло? Боже… Я уже с кем-то разговариваю… Не с тараканами ли, явно кишмя кишащими в моей голове? Может, я всё-таки сошла с ума? Это бы многое объяснило.

А ладонь у Пита приятная, теплая, но немного потная. Он смотрит мне в глаза, (кстати, а глаза у него красивые выразительные, пожалуй, если растормошить челочку, он будет очень даже ничего), немного хмурится, но слегка пожимает мою руку.

Мы отворачиваемся к толпе. Звучит гимн Капитолия.

Очень торжественный величественный, но пока, из всех услышанных мною гимнов, а я очень люблю смотреть Олимпийские игры, так что переслушала их не мало, гимн Российской Федерации – лучший.

Я вот сейчас заметила, что люблю всякие игры – Голодные игры, Олимпийские игры, Армейские игры, компьютерные игры, Жестокие игры… Может, это все произошло только потому что я люблю их?..

Так и запишем – я страдаю за любовь! Да.

Как только заканчивается гимн, нас окружает группа миротворцев, под неустанным контролем которой мы идем к дому Правосудия.

Меня отводят в комнату и оставляют в одиночестве.

Комната роскошная, очень роскошная, я бы даже сказала, слишком роскошная. Бархат, которым обиты все кресла, диван, пол, даже стены, очень приятный на ощупь, но очень тяжелый на глаз, нельзя же так перебарщивать. Помню, мы недавно с классом ходили на экскурсию во дворец Меншикова, там одна комната полностью изложена гжелевской плиткой. Она безусловно очень дорогая, как ни крути – ручная работа, изящная, красивая, но не в таком же количестве! Это все равно что съесть килограмм икры за раз.

В одиночестве меня надолго не оставили. Вскоре пришли сестра и мама. Не мои сестра и мама. Но когда Прим запрыгивает ко мне на руки, даже не смотря на боль, мне очень не хочется её отпускать, но надо… Надо дать им советы, инструкции, однако… Я не могу. Я ведь ничего не знаю. Что-то путано начинаю мелить про то, что не надо брать тессеры, не надо бросать школу, добавляю про сыр, молоко, помощь Гейла. Моя бессвязная речь обрывается очень быстро.

Одни слова я помнила очень хорошо, но никак не могла найти у себя в душе морального права их произнести.

Я беру женщину за руку и пытаюсь сказать как можно тверже.

– Слушай. Послушай меня, пожалуйста. – она кивает, готовая внимать моим словам.

Блин. Никогда не думала, что буду поучать старшего, тем более маму.

– Ты не должна… уходить снова.

Она покаянно опускает взгляд.

– Я знаю. Я не уйду. В тот раз я не справилась.

– Теперь ты обязана справиться. Ты не можешь оставить Прим совсем одну. Я уже не помогу.

– Я была больна, – она крепче сжимает мою руку. – Я бы смогла себе помочь, если бы у меня были лекарства.

– Пожалуйста, сделай так, чтобы они у тебя были. И позаботься о Прим.

Я поглаживаю девочку по голове.

– За меня не волнуйся, Китнисс. – она берет моё лицо в свои маленькие ручки. – Попробуй победить. Ты быстрая и смелая. У тебя может получиться.

Нет, у меня точно не получится. У Китнисс получилось бы, но она не я, нет, я не она. Неважно. По любому мне ничего не светит.

– Может быть, – все-таки выдавливаю из себя.

– Я хочу, чтобы ты вернулась. Ты ведь постараешься вернуться? Постарайся пожалуйста, очень-очень! – умоляет она.

– Конечно, я постараюсь. – Но не более.

Миротворец появляется вовремя, потому как ещё чуть-чуть и я расплачусь. Только успеваю выдохнуть: «я уже люблю вас» и они скрываются за дверью, в проеме которой через секунду появляется мужчина. Большой красный, немного неуверенный и только издалека похожий на Пита.

Он проходит, садится на бархатное уродство, из-за чего мне тоже приходится сесть, и нервно теребит в руках что-то вроде шапочки. Долго он молчать будет? А здесь так душно. Пока я оглядываю комнату в поисках чего-нибудь похожего на веер, а лучше на биту или лом, чтобы выбить эти окна к ёжику, пекарь опомнился, достал из кармана куртки белый бумажный кулек и вручил его мне.

– Спасибо, – киваю я.

…

Вот, не люблю я эти напряженные паузы.

Не зная, что ещё делать, я разворачиваю кулек и начинаю грызть достаточно вкусное печенье.

– Какое небо голубое… – протягиваю. Пекарь дергается.

– Что?

– Печенье вкусное, говорю.

– Да, – он кивает и снова замолкает, и молчит до прихода миротворца. Тогда он встает и роняет.

– Я присмотрю за малышкой. Голодать не будет не сомневайся.

Где Китнисс могла разглядеть фальшь? Лично я видела, что он говорит абсолютно искренне, да и не похож он на человека, способного заговорить зубы.

После пекаря очень большим контрастом отдавало стремительное появление Мадж.

– На арену разрешают брать с собой одну вещь из своего дистрикта. Что-то напоминающие о доме. Ты не могла бы надеть вот это?

Она протягивает брошь. Голосок культурного человека во мне залепетал: «ну что ты, это такая дорогая вещь, я не могу её принять», но более громкий и жадный голос кричал: “Отдай сюда немедленно!”

Хорошо, что Мадж не стала дожидаться моего ответа и приколола брошь к платью.

– Пожалуйста, не снимай её на арене, Китнисс. Обещаешь?

– Конечно, – это обещание будет не трудно сдержать.

Наконец приходит Гейл. Он влетает и обнимает меня.

Да что же это такое? Я же не плюшевый зайчик, чтобы меня так мучить. Стон всё-таки сдержать не удаётся.

Гейл тут же отпрянул.

– Прости. Это все ещё ты? – немного поморщившись, киваю. – Но ты ведь сможешь победить, хотя бы попробовать…

– Попробовать – это всегда пожалуйста! Но победить – нет. Это не ко мне!

– Но лук…

– Да какой лук?! – истерика не за горами, опять. – Я этот лук сегодня впервые в жизни в руках держала!

– Да?

– Да.

– Это плохо, – он садится на диван, я присаживаюсь рядом.

– Мне вот какая мысль в голову пришла, – Гейл прислушивается. – Она мельком пришла, я на неё даже внимания сначала не обратила. А если я здесь умру, я очнусь у себя в теле?

Он пожал плечами, а затем немного подозрительно скосил на меня глаза.

– Надеюсь, ты не собираешься это проверять?

– Нет, конечно, я же не дура! – В отчаянии закидываю голову и закрываю глаза. – Боже, почему я не дура?

– А что в этом хорошего?

– Если бы я была дурой, я бы не читала, и ничего бы этого не было!

Ударила диван. Подумала и ударила ещё раз. И ещё раз. И ещё один маленький разочке, контрольный так сказать.

– То есть ты попала в тело Китнисс, прочитав книгу? – я кивнула, не желая отрываться от избиения дивана.

– Ты не помнишь о чем была книга? – у меня вырвался нервный смешок. – Она не может тебе как-то помочь?

– Ну конечно, она… – замираю.

Я всё-таки дура. Как я могла не подумать об этом раньше? Ведь формула победы у меня перед глазами! Точнее в голове, но это не важно! Главное, что теперь я знаю, что делать!

От переполнения чувств, я даже обнимаю Гейла, но лишь на мгновение. И не потому что стало неловко, а потому что осознала.

– Чтобы победить, надо сделать всё как Китнисс, но чтобы сделать всё как Китнисс надо уметь стрелять из лука. А я не умею стрелять из лука.

– А что ты умеешь? – аккуратно интересуется он.

– Решать тригонометрические уравнения.

И не надо смотреть на меня как на сумасшедшую! Наши учителя заверяют, что нам это в жизни пригодится! А так как моя жизнь подходит к концу, я подумала, что время настало. Видимо нет.

– Ещё я петь умею. – самый жизненно спасительный навык.

– И всё?

– И всё.

– Кхм…

Да… Стоп.

– Нет! – как же я могла забыть? – я умею метать ножи! Правда не очень хорошо, но умею. Меня папа учил.

– Он тебя больше ничему не учил?

– Учил. Шашлык делать.

– Что делать? – они тут даже этого не знают?

– Мясо жарить.

– Вот. Это тоже очень хорошо. – он встает и смотрит мне в глаза. – Вспомни всё, чему тебя учил отец.

Возвращаются миротворцы.

– И знай, я верю в тебя!

Неожиданно. Вряд ли я смогу оправдать эту веру. Но я сделаю всё, что будет в моих силах.

То есть, съем шашлык и спою песню.

====== Часть I. Трибуты. V ======

– У вас больной вид.

– Отравление.

– Чем?

– Реальностью.

Карлос Руис Сафон

От дома Правосудия до станции мы ехали на, с позволения сказать, машине. По-моему, если к банке из-под оливок колеса прицепить, получится более надежный экземпляр для передвижения.

Честно, если бы мы ехали хотя бы на секунду больше, я бы выпрыгнула и никакие миротворцы меня бы не остановили, а если бы все-таки остановили… им же хуже…

А на платформе репортеров, как собак резаных (это я на перспективу), вообще удивительно, что мы в поезд протиснулись. Но прежде, чем скрыться за дверьми железного монстра, я успеваю бросить взгляд на экран, показывающий наш отъезд в прямом эфире, и отмечаю, что выгляжу вполне неплохо. Цвет лица правда немного зеленоватый после поездки, но в целом, из-за пофигистического выражения, можно подумать, что меня тошнит от происходящего. А Пит весь красный заплаканный, но вопреки всему, такой милый.

Поезд трогается, и я едва не валюсь назад, в руки Пита, но автоматически хватаюсь за перекладину, для этого не предназначенную.

– Китнисс, можешь проходить дальше по коридору, третий вагон твой. Это через одну дверь пятая, если не считать вторую и четвертую. – а я-то думала, что она недалекая…

Киваю и, развернувшись, иду по заданному направлению.

Не смотря на старания Эффи своё купе я всё-таки нашла. Только это не купе, а большая комната, если сравнивать с моей спальней, так очень большая комната, а если учесть, что к нему примыкают гардеробная и ванная, то общая площадь чуть ли не равняется половине нашей квартиры.

Красивая одежда, мягкая кровать – это, конечно, всё хорошо, особенно последнее, но душ… Душ – это просто отдельная тема. С тех пор как мы с папой и сестрой, ввиду отсутствия билетов на самолет, ехали неделю в поезде, в плацкарте, летом, душ – это что-то божественное, тем более, что я его ждала на час дольше Алины.

И сейчас я с удовольствием вхожу в душевную кабинку под удары тысяч капель, единственные приятные удары. Выйдя из ванной и порывшись в гардеробе, выбрала яркие жёлтые легинсы и темно-зеленую шелковую тунику. Как бы плохо мне не было внутри, я ни за что не допущу, чтобы это было заметно снаружи.

Не успеваю прилечь на кровать, в надежде хоть немного отдохнуть, как раздается стук в дверь – пришла Эффи Бряк, чтобы отвести меня на ужин. В тот момент я чуть ли не разорвалась напополам, не зная, чего хочу больше – спать или есть, но своё веское слово сказал заурчавший животик, и пришлось подниматься и идти за Эффи по узкому, но, на удивление, только слегка качающемуся коридору. Однако, даже с небольшой качкой, ходить на каблуках такой длинны, как у неё и при этом не шататься… Памятник. Однозначно, памятник.

Столовая, а это именно столовая, отделанная серебристыми панелями, вся исполнена в белом, с изящными столиками и невесомой посудой, ярких красок добавляют только алые занавески и такого же цвета обивка на стульях и креслах. Да уж, ни чета нашим вагонам-ресторанам, да и некоторым обычным ресторанам.

Хм, вспомнилось, что папа мечтал открыть маленький ресторанчик, в принципе нормальная мечта, особенно для моего папы, который в основном мечтает о бане в субботу или о бутылке пива вечерком. И я бы его поддержала, если бы не услышала бескомпромиссное название. Мясо. Тут, по-моему, комментарии излишне. Тетя Таня, правда, сказала, что ей название нравится, тем более что оно оригинальное. Не знаю… Как только представлю: «Вы не хотите со мной в мясе перекусить?» или даже так «Я сегодня такой потрясающий чай в мясе попробовала!» Ну да ладно…

– Где Хеймитч? – интересуется Эффи у сидящего за столом, умывшегося от слез и переодевшегося Пита.

Кстати, а он не так уж и плох, как показалось с первого взгляда, и даже со второго.

– Когда я его видел в последний раз, он собирался пойти вздремнуть, – отвечает он с интересом разглядывая мой наряд.

Качаю головой и присаживаюсь.

– Да, сегодня был поистине утомительный день, – выдыхает она, явно довольная его отсутствием, и присаживается.

– Красивая брошь, – роняет Пит.

Заламываю бровь. С чего бы это? Немного подозрительно, однако, я улыбаюсь и немного кокетливо интересуюсь.

– Только брошь?

Он тоже улыбается.

– Только брошь.

Моя улыбка меркнет.

Нахал.

Его книжная и кинематографическая версии мне нравятся больше. Намного больше.

– Все остальное очень красивое.

Ладно, так уж и быть – ты тоже ничего, но комплимента от меня не дождешься, даже не надейся.

А теперь, с хорошим настроением, можно приступить к еде. Что у нас на первое? Морковный суп?

Я с лёгким подозрением уставилась на персикового цвета жижу, с цветочным узором в центре, покосилась на своих сотрапезников. Едят, и никаких попыток вернуть содержимое тарелки обратно не делают. Для надежности нужно полчаса подождать, но… ладно, попробуем…

Аккуратно зачерпываю первую ложку и отправляю её в рот. Не знаю, то ли я настолько голодная, то ли у Китнисс какие-то другие вкусовые рецепторы, то ли это действительно вкусно, но буквально через две минуты тарелка становится абсолютно пустой.

Салат? Да это не салат, а первое, второе и компот вместе взятые. Чего здесь только нет. И капуста, и сыр, и орехи, и курица, и болгарский перец (хотя, откуда здесь болгарские перец? Болгарии же нет. А, не важно!), и фасоль, и грибы, и всё это под соусом. И самое главное – всё это съедобно и даже вкусно.

А вот бараньи котлеты я отложила, съев только пюре, чем вызвала удивленные взгляды. Баранину в нашей семье не едят принципиально, мой папа терпеть её не может, ему плохо становится уже от одного только запаха, а мы с Алинкой, насмотревшись на его выражение лица, тоже перестали её употреблять.

– Что-то не так?

– Нет, Эффи, что вы, все просто потрясающе, просто... у меня аллергия на баранину.

– Ты её пробовала? – хваткий взгляд Пита.

– Да. Однажды. В детстве. Раннем. Мама потом неделю не могла избавить меня от ужасных красных пятен по всему телу.

– Бедняжка, – выдыхает Эффи. Пит кивает, но ещё долго не отводить от меня подозрительного взгляда.

Не верит – его проблема. А вот у меня вырисовывается проблема посерьёзнее. Мой живот уже готов лопнуть от употребленной еды, когда на столе появляется шоколадный торт. Они меня без ножа режут. Шоколадный торт – моя слабость. Не смотря на жалобные стоны организма, я отрезаю себе кусок побольше, чуть ли не четверть, и с наслаждением, маленькими кусочками, съедаю его. Затем усаживаюсь поудобнее и прикрываю глаза.

Боже, как вкусно! За такую еду и умереть можно…

Глаза мигом открываются, я встаю и подхожу к окну, у которого, любуясь сине-серо-зелеными пятнами, никак не хотевшими собираться в единую картинку, дожидаюсь пока все доедят.

После того как они до отказа набивают свои желудки, мы переходим в другой вагон, в купе, где на экране диагональю дюймов в двести, разместившись на диване, с которого я соскальзывала, но упорно возвращалась обратно, пока мне это не надоело и я, не плюнув на все, ёжик знает кому нужные приличия, уселась на ковер – смотреть обзор жатвы.

Одна за другой мелькают церемонии, и я с любопытством вглядываюсь в такие знакомы незнакомые лица. Диадема, Марвл, Мирта, Катон, Мелисса, Рута, Цеп… С интересом наблюдаю за собой. Немного странно смотреть на чужую девушку и осознавать, что это ты.

Называют имя Прим, я вижу, как она мигом цепенеет, но решительно идет к сцене, проходит мимо зарывшейся в себе меня. Раздается моё «Я… я доброволец» и голос, и выражение лица такие, будто меня заставили это сделать, что в принципе не так уж далеко от истины. Гейл оттаскивает сестру… Сестру… Интересно, а как там моя настоящая сестра? Что вообще сейчас происходит в моем мире? Я просто из него исчезла или мы с Китнисс поменялись местами? Или все же родственники по очереди дежурят у моей кровати в одной из палат какой-нибудь больницы? И чтобы очнуться мне все-таки надо умереть здесь? А если нет, если умерев здесь, я умру насовсем…

– Вашему ментору следовало бы научиться себя вести. Особенно, когда его показывают по телевизору. – отрывает меня от дум голос Эффи.

– Да он пьяный был, – смеется Пит. – Каждый год напивается!

– Каждый день, – поправляю я, улыбаясь.

– Вот как… – она суживает глаза и вскакивает. – Странно, что вы находите это забавным. Вы, должно быть, забыли, что ментор – единственная ниточка, связывающая игроков с внешним миром! От Хеймитча может зависеть выживите вы или умрете!

Смотрю на двери, в которых, не заставляя себя долго ждать, появляется Хеймитч.

– Я пра-про-припустил ужин? – интересуется он, извергает на ковер, на котором я сижу, буквально всю свою душу и даже больше, и падает сверху, из-за чего частички его души остаются на моих легинсах и тунике.

– Смейтесь дальше! – и Эффи, брезгливо сморщившись, уходит.

А я сижу, смотрю как ментор пытается подняться, ещё больше измазываясь в скользкой и мерзкой жиже, и не могу заставить себя пошевелиться.

Меня сейчас вырвет. Меня сейчас вырвет. Меня сейчас вырвет!

– Китнисс, тебе плохо?

– Нет. – отвечаю я, стараясь не дышать, по крайней мере глубоко, и наконец-то встаю. – Все хорошо. Давай его поднимать.

Мы берем его за руки и помогаем встать на ноги.

(Немного на рэпчик похоже)

– Я запнулся? – Вырвет. Точно вырвет. – Ну и запах.

Да уж… Пахнет точно не розами.

– Давайте мы отведем вас в купе, вам стоит помыться.

Это ещё мягко сказано.

Хеймитч даже не пытается переставлять ноги, и мы просто тащим его на себе. Точнее Пит тащит, а только слегка ему помогаю не накренить тело влево.

Понятия не имею откуда Пит знает куда надо идти, но мы заходим в купе без проблем, если, конечно, не считать проблемой пьяную тушу, от которой пахнет как от свежевыкопанного трупа (и даже не спрашивайте откуда я знаю, как пахнут свежевыкопанные трупы!) и затаскиваем его под душ.

– Спасибо. Дальше я сам.

Я благодарно киваю и спешу к своему купе, в свою ванную, поскорее смыть с себя эту гадость.

Выйдя из душевой кабинки, окруженная клубами пара, я наконец осознала, что этот безумно долгий день закончился.

Неужели, только сегодня утром я была у себя дома, в своей любимой кровати, читала «Голодные игры» и единственной проблемой в моей жизни была летняя школа по физике? Кажется, что с того момента прошел месяц, или даже год. Очень долгий сон, превратившийся в кошмар.

А если я сейчас лягу спать, есть надежда, что я проснусь в своем мире?

Хм… Если бы все было так просто…

====== Часть I. Трибуты. VI ======

Постарайся хотя бы изобразить улыбку.

Хотя бы сделай вид, что люди тебе не противны.

Чак Паланик «Призраки»

Меня будит стук в дверь. Я сажусь на кровати с закрытыми глазами.

Уже пора в школу?

– Подъем, подъем! Нас ждет важный-преважный день!

Ооо, нет!

Из моей груди вырвался стон разочарования, я рухнула и уткнулась лицом в подушку.

Кошмар продолжается. День второй. Дубль первый, он же единственный.

Уже с трудом оторвав голову от лучшего в мире мягкого белого друга, я все-таки поднимаюсь и, порывшись в гардеробной, не смотря на ярое желание облачиться в черное, натягиваю белые штаны и надеваю салатового цвета тунику, не забывая про брошь. Волосы расчесываю и оставляю распущенными. Шпилек здесь куча, но делать прически с их помощью я не умею, а резинок нет.

У входа в вагон-ресторан чуть не сталкиваюсь с Эффи Бряк, которая проскальзывает мимо с чашечкой кофе, бормоча заковыристые ругательства.

За столом сидит красный, смеющийся Хеймитч. Я вопросительно поднимаю брови, спрашивая у Пита «Что случилось?», но он лишь качает головой.

Ууу, нехорошие люди. Единственный шанс поднять настроение и тот отнимают.

Сажусь на стул и смотрю на огромный поднос. Смотрю и понимаю, что аппетита нет. Совсем.

Тогда отодвигаю блюдо, беру в руки чашку кофе и с наслаждением вдыхаю аромат. Ненавижу кофе, но запах напоминает о кафешке невдалеке от моего дома, где мы с подругами любим проводить свободное время.

Отставив кофе, я беру кружку с горячим шоколадом, пододвигаю вазу с фруктами, и начинаю потихоньку их подъедать, предварительно макая в шоколад. Пит делает тоже самое только с булочками. Хеймитч даже и не думает смотреть в сторону еды, зато регулярно опрокидывает стакан со спиртным коктейлем. Если он продолжит в таком же темпе, то к Панему он будет чуть ли не в бессознательном состоянии.

А этого нельзя допускать, надо как-то налаживать контакт с ментором. Без его помощи у меня точно нет шанса на выживание.

– Вы, значит, будете давать сове-еты… – протягиваю я.

– Даю прямо сейчас: попытайся выжить, – отвечает Хеймитч и смеется.

Это будет трудно.

В поисках поддержки, бросаю взгляд на Пита, тот хмуриться.

Точно, сейчас же…

– Очень смешно, – говорит он и выбивает из руки Хеймитча стакан. Тот летит в угол, оставляя на полу свой, распавшийся на косточки, скелет – осколки, и внутренности – кусочки льда и жидкость, которая потекла по направлению к ментору. – Только не для нас.

Хеймитч немного замешкался, но ударом в челюсть сшиб Пита со стула, хмыкнул и потянулся к бутылке.

Моя очередь. Я сжимаю нож и, скрестив пальцы на ногах из всех сил надеясь, что крови будет немного, закрыв глаза, вонзаю его в стол. Приоткрыв один глаз, с облегчением отмечаю, что все, кроме скатерти, уцелело.

– Надо же! – Хеймитч откидывается на спинку стула. – Неужели, в этот раз мне попалось что-то сносное.

Пит наконец поднимается с пола. Я пододвигаю к нему вазу с фруктами, из которой он берет пригоршню льда.

Да уж… Вмазал ему Хеймитч знатно.

– Лёд не нужен.

– Но тогда же синяк останется.

– И пусть. Будут думать, что ты сцепился с кем-то из трибутов до арены.