Текст книги "Журнал Наш Современник №5 (2001)"

А.Казинцев • Кристаллы времени. 10 лет «Дневника современника»: хроника сопротивления (Наш современник N5 2001)

Александр КАЗИНЦЕВ

КРИСТАЛЛЫ ВРЕМЕНИ

10 лет "Дневника современника": хроника сопротивления

10 лет как в журнале появилась моя авторская рубрика "Дневник современника". А сам я обосновался в "Нашем современнике" в феврале 1981 года – 20 лет назад. Двойной юбилей!

А меня преследует чувство огромной неудачи. Личной и национальной. Завидую коллегам, мнящим себя победителями. Но не понимаю их! Что может чувствовать человек, 10 лет назад живший в одном государстве, а сегодня оказавшийся в другом – осколке прежнего? Что должен испытывать литератор, работающий в журнале, чей тираж в 1991 году приближался к полумиллиону, а ныне зацепился за рубеж 12 тысяч ("Наш современник" еще наиболее благополучный в проскрипционном списке)? Какие мысли лезут в голову автору, чье влияние, пресловутая востребованность уменьшаются с каждым годом? Каждым годом, обогащающим его опытом, мастерством, болью, силой.

Десять лет я вел ж и в о й р а з г о в о р с читателями. Материалы "Дневника" – не репортажи, не аналитические статьи, не исторические исследования (хотя я пользовался всеми этими жанрами). Это именно разговор: размышления, советы, слова ободрения и укора, напоминания о национальных корнях, задачах и целях. Обратная связь – письма, выступления на вечерах журнала, случайные беседы на улицах придавали ему человеческую конкретность. И обобщенность: за оживленным многоголосьем угадывалась Россия.

Именно она была конечным адресатом моей речи. Ее стремился вдохновить и предостеречь... Однако страна и люди за десятилетие изменились. "Граждане, Отечество в опасности!" – а вокруг уже давно не граждане – люди-атомы, раскатившиеся по одной шестой суши, как капельки ртути: господа и совки, паханы и лохи, козлы и телки – и миллионы других, без названия, имени, без будущего. Роль заботника, хранителя, да хотя бы и ночного сторожа при России в такой компании нелепа.

Я продолжаю говорить – будто звук выключили! Я пишу – горше, яростней, вывереннее – не читают... А ведь жанр "Дневника", возрожденный именно "Нашим современником", оказался очень популярным. В середине 90-х "дневники" появились едва ли не во всех журналах – "Новом мире", "Москве", кажется, в "Дружбе народов". Вышло несколько выпусков самостоятельного издания "Дневник писателя" (отчаянные люди! Сам я не пытался встать на одну ступень с Достоевским. Да и не в этом ценность "Дневника", а в том, что он пишется беглым, взволнованным почерком с о в р е м е н н и к а роковой эпохи). Потом рубрика стала исчезать из журналов: тут требовалась мысль длиною не в один день и даже год... А "Дневник современника" остался – 62 публикации за 10 лет.

Подумаешь, не помнят! И я бы не вспоминал. Но эти шесть десятков статей – л е т о п и с ь р у с с к о й б е д ы. Соляные кристаллы сгустившегося времени. В год десятилетия Беловежского позора полезно еще раз в них вглядеться.

ОТКРЫТЫЕ УНИВЕРСИТЕТЫ

Январский номер за 1991 год – статья "Королевство кривых зеркал. Пресса "перестроечной пятилетки". СМИ – наряду с продавшейся частью номенклатуры – сыграли выдающуюся роль в сокрушении Союза. Февраль – статья "Для маленькой такой компании" – тоже о прессе, на этот раз эмигрантско-еврейской, задававшей темы и тон рупорам "отечественных" перестройщиков. И так в каждом номере, названия говорят сами за себя: "Наши – чужие. Злободневные заметки об извечном противостоянии" (№ 5), "Общество, лишенное воли" (№ 7), "12 июня: до и после" – о выборах президента России, на которых победил Б. Ельцин (№ 8), "Обиралы и ротозеи" – статья о борьбе Горбачева и Ельцина, отвлекавшей внимание общества от разрушения и разграбления страны (№ 9). Главных фигурантов я уподобил наперсточникам, азартно спорящим и под шумок облапошивающим ротозеев. "В апреле газеты сообщили, что в Находке рабочий убил своего приятеля: не сошлись во взглядах на союзного и российского лидера, – писал я о накале противоборства, впрыснутого, как яд, в общество. – Бедные рабочие! Махните рукой на риторику. Судите по реальным действиям, по тому, что непосредственно касается вас. Русского народа и русской земли... На Востоке есть обычай кидать медяки представителям партий, утративших доверие. Звонкий намек на милостыню, предназначенную банкротам. Когда же русский народ научится этому жесту? Единственно достойному ответу и на официальные речи о крупных достижениях перестройки и на "альтернативные" программы типа "500 дней".

Статья вышла в сентябре – в разгар кампании по поиску "врагов демократии", "пособников ГКЧП". Многие издания спешно меняли планы. После статьи в подборку крупным шрифтом мы напечатали объявление: "Вниманию читателей! Уведомляем вас, что объявленный план публикаций на конец 1991 года и 1992 год останется НЕИЗМЕННЫМ. Редакция".

Из публикаций того года выделю две: "Общество, лишенное воли" и "Не уступать духу века" (№ 12). Первая ставила диагноз, оказавшийся, к несчастью, точным. И на примере свидетельств о русской смуте 1917-го показывала, к чему приведет бездействие и безволие власти и народа. "Хватит ли у общества времени усвоить уроки давней смуты? Очень уж заторопились события. Слишком тревожна узнаваемость революционных зарисовок", – задавал я вопрос в июле. Август 91-го дал ответ.

В декабре можно было подвести итог: "Нас проиграли, как дворовых в карты, – заметил мне собеседник с проницательностью, свойственной истинным поэтам. – Да, лишили дома, работы, места на земле. Нам выпало стать свидетелями эпохи разлома. Времени провокаций... Но даже не это сегодня главное. Главное – распад Союза, не осознанный народом до конца (поезда еще ходят, работают нефтепроводы и линии энергопередач), но трагически реальный*.

Мы видим безмерную жестокость – в Осетии, Грузии, Молдове, Литве. И беспримерное лицемерие – министры всей Европы съехались в Москву потолковать о прогрессе в деле соблюдения "прав человека". Мы видим суды над печатным словом и литераторов, строчащих на машинке стихи вперемежку с доносами. Мы видим разграбление имущества, созданного трудом всего народа, и запланированное правительством обнищание, которое превратит Россию в ночлежку из пьесы "На дне".

Нам кажется – обстоятельства непреоборимы. Само время повернуло против нас. И все-таки я хочу сказать: не бойтесь!"

Статья была приурочена к 170-летнему юбилею Ф. М. Достоевского. Я обратился к его примеру, его произведениям, в первую очередь – "Дневнику писателя", чтобы вдохнуть в людей мужество, сформулировать и д е о л о г и ю с о п р о т и в л е н и я**. "Надо перебороть страх. Думаете, обстоятельства всевластны? Нет, и время оказывается бессильно против мужественного борца... Пожалуй, самый яркий пример – Федор Достоевский, чей юбилей будто затем и пришелся на страшные дни, чтобы дать опору, подбодрить, вдохновить.

Сейчас патриоты объявлены "реакционерами", лучшие из них, такие, как Распутин – "заговорщиками". А кем только не объявляли Достоевского! И заговорщиком – поставили на Семеновском плацу в ожидании смерти. И реакционером – год за годом журналистские перья вершили над ним позорный ритуал гражданской казни... И все-таки он не сдался. "Дневник писателя" никогда не сойдет со своей дороги, никогда не станет уступать духу века, силе властвующих и господствующих влияний..." Это не только формула самого любимого и долговечного из журналов, издававшихся писателем. Это – "символ веры". На всю жизнь".

"Не уступать духу века", – таким был ответ "Нашего современника" сотням тысяч подписчиков, миллионам читателей, русских людей, обескураженных свалившимися несчастьями, растерянных, ждущих обнадеживающего слова. Борьба с жестокой эпохой, борьба за эпоху стала линией журнала, которой он сохранил верность на протяжении всех десяти постперестроечных лет.

Патриоты отступали. Но отступление может превратиться в бегство, разгром, а может сберечь силы для продолжения борьбы. Необходимо было найти точки кристаллизации человеческой воли, общественные институты, способные стать опорой хотя бы подспудного сопротивления разрушителям державы. В первом полугодии 1992 года я опубликовал цикл из пяти статей под общим заголовком "Россия: уроки сопротивления". Работы об Армии, Церкви, русском предпринимательстве – трех силах, с которыми патриоты связывали надежды на возрождение. Сегодня они представляются иллюзорными. Но тогда, весной 92-го, все выглядело иначе.

Я помню Всеармейское совещание в Кремле: негодование, захлестнувшее зал, сорванные голоса полковников из Закавказья, Прибалтики – униженных, сполна хлебнувших горчайшего пойла из "рыночных ценностей", "национальных суверенитетов" и ослепительно ясной, очищенной до высочайшего градуса русофобии. Они страстно желали сохранить единство Армии и, значит, возродить единство Державы. Готовы были трясти за грудки любое начальство. Я видел, как Ельцин, внезапно окаменевший, массивный, как языческое изваяние, вдавился в кресло и тихо отодвигался за спины Назарбаева и маршала Шапошникова.

Это был миг – из тех, что меняют историю. Если бы нашел точные слова выступивший под занавес В. Алкснис, тайком, несмотря на запрет Шапошникова, проведенный на собрание. Если бы пяти тысячам офицеров – целой бригаде, лучшим из лучших, ударному отряду легендарной Армии удалось организоваться и настоять на немедленном – тут же в Кремле! – выполнении своих требований. Впрочем, бессмысленно перебирать всевозможные "если" – Армия оказалась бессильной защитить саму себя. Она не помешала убийствам русских в Молдове и Закавказье, глумлению над "оккупантами" в Прибалтике. Многочисленная, прекрасно вооруженная, тогда еще не слишком коррумпированная, она оказалась лишенной внутреннего стержня, способности к самоорганизации. Ждали приказа из Кремля, а известно, какие оттуда поступали приказы.

Не оправдались надежды и на Церковь – как силу русского освобождения и возрождения. Один лишь митрополит Иоанн оказался готовым к подвигу патриарха Гермогена. Однако он погиб раньше, чем растерянное, инертное общество сумело сплотиться в ответ на его призыв.

О позорном фиаско новой российской буржуазии говорить противно. Особенно тому, кто приложил немало усилий для формирования идеологии р у с с к о г о х о з я и н а. Вместо Морозовых и Рябушинских, со старообрядческим рвением служивших Делу, мы увидели толпу циничных еврейских рвачей, безжалостных кавказских бандитов и вполне коренных паханов, слегка разбавленную демагогами типа Неверова и Мавроди.

Отступление оказалось более глубоким, чем можно было ожидать. На стабилизацию, а затем возможность прорыва, возвращения на исходные позиции – к государству в его прежних границах, к социальной обеспеченности (пусть весьма ограниченной и скудной), к гражданскому и национальному миру – надеяться не приходилось. В сущности, в распоряжении оппозиции было только идеологическое оружие: две-три газеты, два-три журнала да писательский Союз, чей штаб – здание на Комсомольском, 13 – в 1991 году оказался е д и н с т в е н н ы м бастионом прежних структур, который его обитатели решили не отдавать без боя и, на удивление, победили в противоборстве (отнюдь не только бумажном!) с восторжествовавшим режимом. Впрочем, тиражи патриотических изданий не могли конкурировать с тиражами бывшего коммунистического Агитпропа, почти целиком (и, как всегда, с "чувством глубокого удовлетворения") перешедшего на сторону Ельцина. А никаких других опор – социальных, экономических, силовых – у нас не было, что наглядно продемонстрировал август 91-го и грянувшее вслед за тем торжество "демократии".

Была масса пострадавших – тех, кто потерял сбережения в результате гайдаровской реформы цен, тех, кто потерял статус в результате распада государства и системы, а главное – тех, кто утратил Родину, став в одночасье "оккупантом" в бывших союзных республиках или социальным балластом в самой России. Были миллионы недовольных, но единой силы, способной противостоять "демократам", не было. Во многом потому, что их некому было организовать. Об оппозиции в 91-92-м годах можно говорить лишь с большой натяжкой. Вспомним: против денонсации Союзного договора в Верховном Совете голосовало всего 6 депутатов! Да и с ними приходилось вести упорную работу, приобщая к национальным проблемам и ценностям (показательно: на проведенном мною "круглом столе" "Оппозиция и русский вопрос" ("НС", № 6, 1993) депутат М. Астафьев с искренним изумлением признал: "Мы никогда специально не обсуждали русский вопрос...").

Отступать приходилось на дальние рубежи: в глубины русской истории. Вводить в бой последний резерв – национальный дух, русский характер. Ситуация, не раз описанная в древнерусской литературе: в случае смертельной опасности мертвые бились рядом и наравне с живыми.

Характерно: в 1992 году Вадим Кожинов начинает публикацию своей первой крупной исторической работы "История Руси и русского Слова". А я напечатал цикл статей "Россия: попытка самопознания": "Русские и власть (утраченная пластичность)", "Титаны против Ильи", "Ересь жидовствующих", "Измена", "Русская ойкумена". Они и сейчас особенно дороги мне. Все, кроме "Измены", вошли в книгу "Россия над бездной. Дневник современника. 1991-1996". Теперь я жалею, что из-за недостатка места не включил в сборник и эту статью, где прослеживаются отношения Москвы и национальных окраин с тех далеких времен, когда местные князья обращались к русскому царю с просьбой "взять их под свою высокую руку", и до наших дней, когда в благодарность за спасение и развитие лидеры новообразованных государств обвинили русских во всех смертных грехах. Вот как начинается "Измена": "В старину это слово обжигало, как пылающая головня. Эстафеты мчали его по стране, оно падало посреди царских палат – и занимались стены, рушились балки, горели города. Выступали войска: турки устремлялись на соединение с мятежным гетманом Дорошенко, а из левобережных крепостей выходила московская рать боярина Ромодановского.

В наше время все проще и пошлее. Нынешним летом украинские газеты сообщили, что переселенец из Галиции В. Черновил, объявленный "гетманом" упраздненного два века назад украинского казачества, вместе с другими самозванцами подписал "грамоту, в которой отменяется присяга на верность нашим душителям".

...Переяславское отречение выделяется на фоне других деклараций, выражающих сегодняшнее отношение к истории в республиках бывшего Союза. Откровенная измена все-таки лучше, чем бездумное предательство древних связей, беспамятство, наблюдаемое повсеместно. В первом случае перед нами историческое деяние, выпадающее из рамок морали. Во втором – амнезия, болезнь. Существование вне истории и вне морали, кажется, вообще за границами человеческого общежития".

В 92-м газеты начали замечать "Дневник". Разумеется, чужие – "демократические", западнические. Своим, как всегда, было недосуг. Помню ругательный отзыв "Независимой газеты". Иного ждать не приходилось. Странное дело, политический раздел "НГ" (в других изданиях наиболее ангажированный) отличается редкостной для наших дней объективностью, во всяком случае, когда дело не касается Б. Березовского и его интересов, а вот литературно-критический раздел с комиссарской прямолинейностью разрубает литературу на "свою" и "чужую".

Впоследствии мои оппоненты поняли, что наиболее сокрушительное оружие – это забвение. Можете проверить: та же "НГ" ежемесячно публикует анонс публикаций в центральных журналах: о моих статьях – ни слова. А поскольку молчание патриотической прессы гарантировалось по определению (какой же русский публично поддержит русского!), "демократы" могли рассчитывать, что забвение будет полным...

Уже в начале 90-х я мог оказаться будто за непроницаемой стеной. Тогда выручили читатели. Не скажу, чтобы на меня обрушился поток писем, но живой ручеек стал пробиваться. Причем я сразу же заметил, что они не были стандартными, с которыми можно обратиться к любому автору. Адресованные мне письма я безошибочно узнавал по интонации – мягкой, раздумчивой, как бы откликавшейся на интонацию моих статей. Я понял: это мой читатель. Немногочисленный, но именно м о й.

"Я только что прочел Вашу статью "Дом и дорога" и вот решил написать по "горячим следам", не откладывая, пока еще теплится в душе огонек, зажженный Вашими добрыми и проникновенными словами. Мне приходилось видеть Вас в "Пресс-клубе", и Вы импонировали не только моему уму, как некоторым образом идеологический союзник, но – по большей части – моей душе, ибо всегда на шумных собраниях журналистов казалось, что именно Вы здесь хозяин, радушный и приветливый, тем не менее "себе на уме", понимающий, что все остальные суть гости – поболтают, попьют чайку, накурят и уйдут, а разбираться и улаживать придется именно Вам. И я пишу, достаточно нагло, потому что у Вас есть какая-то доступность, близость ко всем и ко мне лично, коей не вижу я у большинства "духовных светил" нашего времени... Андрей Баландин. Смоленская обл., Дорогобужский район, пос. Верхнеднепровский".

Письмо это от 22 марта 1992 года дорого мне, помимо прочего, тем, что автор, молодой "частный мыслитель" из глубинки (в письме много серьезных рассуждений о жизни, литературе и философии), почувствовал и принял мое самоощущение, о котором я тогда не смел и заикнуться и только теперь пишу под влиянием накопившегося отчаяния, – ощущения себя как охранителя России. Впрочем, у Баландина об этом лучше сказано: "Поболтают, попьют чайку, накурят и уйдут, а разбираться и улаживать придется именно Вам..."

"Извините за то, что отнимаю у Вас время, душа изболелась, хочется высказаться. Почему Вам? Вы мой любимый автор в нашей русской периодике. Я выписываю "Молодую гвардию", "Литературную Россию", "День", всегда с интересом жду их прихода, читаю от корки до корки, но с еще большим нетерпением жду "Наш современник", и первое, что я читаю, это Ваши статьи. Чем они мне нравятся? Вдумчивостью, спокойствием, аргументированностью, правдой, за которыми чувствуется неподдельная огромная любовь к России, боль за Россию и за нас, грешных. Спасибо Вам, Александр Иванович, за все это. Спасибо и за то, что Вы в последней своей статье "Едина вскоре предстательствующая" ("НС", № 4, 1992) сказали нам, военным, правду в глаза... Капитан-лейтенант Шульгин Станислав Игоревич".

"С нетерпением жду каждый номер "Нашего современника" с Вашей статьей из цикла "Россия: уроки сопротивления". Вы – один из самых интересных и уважаемых мною публицистов; вопросы, которые Вы поднимаете, находят в моей душе неизменный горячий отклик. Без преувеличения – я воспитана на Ваших статьях. Вы, как всегда тонко (а порой и иронично), исследуете процессы, происходящие в нашем обществе, вскрываете причины и даете свою оценку (не холодно-бесстрастную, а глубоко личностную, философски осмысленную и поэтому наиболее объективную). Для нас крайне важно понять пройденный за последние годы путь, и в этом плане рубрика "Дневник современника" – бесценная находка и огромная творческая удача журнала... Илларионова Елена. Ивановская обл., г. Шуя".

"...Испытываю духовное родство, близость жизненных позиций, а главное – теплые чувства к Вам и всем Вашим соратникам по редколлегии. Конечно же, я голосовал за Вас, в том достопамятном году, когда представителям патриотического фронта выкалывали на фото глаза и писали по лицу "фашист", как на Вашем плакате в Воротниковском (в 1990 году я участвовал в выборах народных депутатов РСФСР. – А. К.). Теперь, по истечении времени, стало ясно, что Ваш приход в ВС в случае победы на выборах вряд ли что-либо изменил в ходе борьбы. Понятия гражданственность, государственность, спинами друг к другу обмотанные проволокой, сброшены с моста, и только чудо может их спасти. С Вашим приходом, безусловно, усилилась бы группа оппозиции – Бабурин, Аксючиц, Павлов, Константинов, а президент все равно бы произнес свою предательскую фразу: "Примем всенародно Конституцию, а потом (резкий взмах рукой сверху вниз) покончим со съездом". Своим тупым и самодовольным лицом в тот момент он напомнил мне славного рубаку Нея, но тот был беззаветно предан императору, а этот кому?.. Вавакин Юрий Васильевич. Художник. Москва".

Чтобы не показалось, будто в редакцию присылали только розы (а что, в те годы был случай, когда какой-то предприниматель-патриот и впрямь пригнал в журнал целую машину цветов), процитирую письма, где явственно проступают шипы. "...В чем причина военного мятежа русских в Молдове (в одной из статей я рассказывал об образовании Приднестровской Республики, автор письма, молдаванин, оценивал это событие иначе. – А. К.)? Задавать этот вопрос А. Казинцеву глупо, потому что и так всем ясно: А. Казинцев знает, что врет, знает он, и почему это делает, знают и русские читатели, что А. Казинцев врет: потому врет А. Казинцев и вся официальная политика России, что правда не выгодна русскому государству, русскому народу, народу, умеющему жить на свете благодаря исключительно порабощению народов-соседей... После такого сволочного цинизма А. Казинцева ему и его народу от всего сердца желаешь всего самого плохого!.. Н. Прутяну, г. Измаил".

Тут, по крайней мере, все ясно: автор – инородец, волна русофобии ослепила его настолько, что он оказался неспособен трезво судить о происходящем (много ли могли выгадать русские от "порабощения" молдаван, нетрудно вычислить теперь, когда Молдова абсолютно свободна и абсолютно бедна). Более того, этот ругатель не в состоянии разобраться в собственной душе, иначе не стал бы так опасно заявлять: "От всего сердца желаю самого плохого". Ведь это означает, что он впускает зло в свое сердце... Кто знает, может быть, теперь Н. Прутяну по-другому смотрит на Россию и русских. Во всяком случае, его соотечественники недавно проголосовали за компартию Молдовы, заявившую о стремлении присоединиться к Союзу России и Белоруссии.

А вот проклятия от "нашенских", российских (так же, как ругань инородца, достаточно характерные): "А. И. Казинцеву. Вы себя называете "патриотами", как в годы гражданской войны белогвардейцы, призывавшие на помощь 14 стран Антанты, защищавшие на деле интересы иностранных монополий, владевших к 1917 году практически всеми запасами сырья России...

Ненависть к большевикам, лишившим вас помещичьих привилегий – возможности жить за счет русского крестьянина – в основном заниматься тем, что прожигать жизнь по Парижам, толкала ваших отцов и вас на борьбу против большевиков, т. е. против рабоче-крестьянской власти... Вместе с троцкистами, сиониствующими и масонствующими диссидентами вы боролись против власти Советов, т. е. против русского народа. Вы-то надеялись вновь вернуть себе поместья, привилегии. А получилось так, что эти диссиденты использовали вас, при вашей помощи пришли к власти, а вот ваши поместья вам не вернули. И вот тогда вы завопили о патриархальном крестьянине, этаком Фирсе, который, если вас послушать, только и мечтает о том, чтобы вновь посадить себе на шею отпрыска старого помещика или кулака...

Вместе с Яковлевым и К0 вы набросились на большевиков, на Ленина, на Сталина. А Сталин-то, я все больше в этом убеждаюсь, был великим мудрецом: всю пятую колонну держал в ГУЛАГах, именно это и спасло Россию от власти международного капитала, а в чьих руках он находится, вам известно не хуже, чем мне. Что же теперь вы кричите о международном жидо-масонском заговоре. Разве не вашими усилиями этот заговор удался? Разве не вместе с этими заговорщиками вы порочили Советскую власть? Именно вам надо каяться за распродажу русской земли чужеземцам, за почти бесплатную раздачу нефти, земли, алмазных месторождений. Но именно этого покаяния в вашем журнале и, в частности, в ваших статьях не прочитала. В. Рыбакова, пенсионерка. Москва".

Специально так широко процитировал это письмо. Вот уж поистине – "размахнись рука". Знаю, кое-кому из читателей оно ляжет на душу. "А что, ведь и правда..." Любит, любит русский человек (а наш читатель – из перерусских русский!) эдак осадить даже тех, кого уважает и кому доверяет. Не за какую-то провинность, а так, на всякий случай, на будущее.

Уж мне ли не знать – я, может быть, больше, чем кто-либо в "Современнике", общаюсь с читателями: во время выступлений, в разговорах в метро, на улицах... Бывает, проводишь встречу, выстроишь композицию – кто за кем выступает, вечер уже летит к финалу, осталось поставить победную точку, и тут в задних рядах (обязательно задних!) встанет тощий такой субъект: не просто повытчик стародавних времен – олицетворение повытчика. И резким носовым голосом (что делать, рисую с натуры!) произносит: "Вот вы здесь все, конечно, складно говорили, а позвольте теперь сказать от народа..." Зная, чем это кончится, пытаешься его усадить. Куда там! Зал охватывает веселое ожидание чуда и скандала. Все восторги, аплодисменты, "спасибо, что вы есть на свете" – все мгновенно забыто. "Этот, наш, сейчас им мозги вправит!" Приходится давать слово, и он нарочито медленно, скрипуче начинает. Минута, пять – несет невесть что. Уже и крики с мест: "Ведущий, урезоньте!" Приходится вопрошать невинно: "Но вы, кажется, хотели послушать..."

И почитать – как я, как журнал распродавали нефть, алмазы, земли, чужеземцам. "Ну, это чушь", – отмахнутся досадливо те, кто еще минуту назад думал: "А что, ведь и правда..." А отец-помещик, прожигавший до революции жизнь по Парижам – не чушь?! Мой, крупный советский хозяйственник, в 17-м родился... А рука об руку с троцкистами против власти Советов – не чушь собачья?

Так что же в таком случае правда и истина, которую русское сознание доверчиво готово улавливать в каждом выкрике с места? Ах, вот что: "Вместе с Яковлевым и К0 вы набросились на большевиков, на Ленина, на Сталина". Ну, "вместе с Яковлевым" – это, согласитесь, тоже... преувеличение. Прочитает такое хромоногий "архитектор перестройки", так его, поди, удар хватит! Тем, кто забыл о нашей борьбе со всевластным членом Политбюро, рекомендую познакомиться с недавно вышедшей книгой его мемуаров. Сам он не забыл ничего и не гнушается какими-то детскими (или расслабленно-старческими?) выдумками, чтобы опорочить "Наш современник".

О Ленине, виноват, писал. И другие авторы журнала тоже. Причем не только панегирики. Выходит, весь сыр-бор – антинародная борьба, распродажа алмазов и прочее – из-за этого? Т о л ь к о и з – з а э т о г о? Не дорого же стоят подобные обличения, да и такой патриотизм...

Против Ленина – значит против народа. "Целили в коммунизм, а попали в Россию", – популярный лозунг. Только мне думается, каждый попал во что целил... Ленин говорил о русских, вторя Чернышевскому: "Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу – одни рабы" (Собр. соч., т. 21, с. 85). Знаю, знаю, говорил и другое, но ведь и это не под пистолетом сказано! А я считаю, что русский народ, несмотря на свое нынешнее падение, самый свободный, самый творчески щедрый в мире. И если Владимир Ильич призывал в свидетели Чернышевского, то я призову Пушкина, Толстого, Достоевского, Шолохова. И вас, дорогие мои читатели, – вы же русские люди и знаете, душой чувствуете, как велик и прекрасен наш народ.

Мне скажут: ну, все, довольно, зачем кипятиться из-за письма пенсионерки. Она росла при той власти и сроднилась с ней. Поэтому каждую инвективу против ее вождей воспринимает как святотатство... Что же, согласен. И сам сколько раз сдерживал перо, чтобы ненароком, из удали, из публичного задора не задеть чувства таких людей. Я не просто сочувствую им, вынесшим на своих плечах груз невообразимо трудной эпохи, а сегодня всеми брошенным и преданным. Я пони– маю – они могут быть нашими союзниками в борьбе с врагами не вымышленными, а реальными. Именно эта борьба стояла на первом месте как для журнала, так и для меня. Достаточно вспомнить знаменитую полемику "Нашего современника" с "Огоньком" и публикации 91-го года, когда решалась судьба Союза.

Разница в отношении к Ленину, Сталину, большевикам не имеет решающего значения (кстати, и здесь позиции уточнялись, учитывая опыт противоборства). Передо мной другое письмо – тоже от пенсионера, Гурченко из Владивостока. И он присягает на верность социализму: "Да, я за социализм, да, я за лозунг – "кто не работает, тот не ест". Но это не мешает ему начать письмо с признания: "Н.С." № 6. Статья А. Казинцева "Разбуди спящих" меня потрясла, полностью согласен. Если до этого я как-то писал, что за Распутиным пойду в огонь и в воду, то сегодня пойду в огонь и в воду за Казинцевым". Впрочем, это не важно – за кем персонально идти. Главное, несмотря ни на что, идти, сплотиться в борьбе за свои интересы. Что нам спорить о прошлом, когда "сиониствующие" и "масонствующие" воруют у нас сегодняшний день и грозят лишить будущего?