Текст книги "Умный маленький поросеночек (Сказки Венгрии и Румынии)"

Автор книги: Народные сказки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Делать нечего! Смирился Пэкалэ, а люди засунули его, как кота, в мешок, подняли и понесли на лютую казнь. Пэкалэ во главе шествия, за ним жернов, потом деревенские богатеи, потом вся деревня от мала до велика – так они вышли из ворот широкого двора, прошли по деревне и прямо через пески отправились к могучему, глубокому Дунаю.

– Погодите, братцы! – крикнул самый рассудительный из селян.

Все от мала до велика остановились как вкопанные.

– Забыли мы одну вещь, – сказал рассудительный.

– А что мы забыли? – спросили остальные.

– Жердь. Надо глубину измерить.

– Верно, – хором ответили селяне, – мы забыли жердь. Надо глубину измерить.

Пэкалэ был у них в руках; как же они могли бросить его, не зная, куда бросают?

Вернулись они, значит, в деревню, выбрали из длинных жердей ту, что всех длинней, и только тогда вновь отправились к Дунаю; впереди несли жердь, за жердью Пэкалэ в мешке, за ним жернов, потом шагали деревенские богатеи, а потом уже вся деревня от мала до велика.

– Погодите, братцы! – снова крикнул самый рассудительный.

Опять остановились.

– Надо привязать его к жернову, чтоб не сбежал, пока мы будем жердью измерять глубину!

– Привязать, привязать, чтоб не сбежал! – закричали все.

Привязали Пэкалэ к жернову, потом стали всем городом измерять глубину Дуная и искать самое глубокое место, чтоб бросить туда Пэкалэ.

Самый рассудительный взялся за жердь, ударил ею по волнам, опустил ее как можно глубже, а до дна так и не достал…

– В этом месте, – сказал он, – нет у Дуная дна. Надо искать в другом.

– Верно, – крикнули все, – нужно найти такое место, где есть у Дуная дно.

Иначе и быть не могло: порешили ведь, что жернов покатится на самое дно Дуная. Где же ему остановиться, если у Дуная нет дна. Нет, надо было точно знать, где остановится жернов с мешком, в котором лежал Пэкалэ.

Снова двинулись всем народом искать дно Дуная. Нельзя же было бросить Пэкалэ в неподходящее место, упустить его из рук как раз теперь, когда он и пойман и связан. Односельчане должны были точно знать, где остановится жернов с мешком, в котором находился Пэкалэ.

А Пэкалэ, горемыка, лежал в мешке, привязанный к самому большому жернову, который только смогли найти за три дня пути.

– Погодите! – крикнул самый рассудительный.

Опять остановились.

В чем теперь загвоздка?

Да в том, что нужно все как следует обсудить и взвесить, прежде чем бросить Пэкалэ в Дунай.

– Куда его бросить? Выше по течению, откуда идет вода, или же куда утекает?

Одни считали, что выше по течению воды больше, потому что она оттуда течет, и если бы не было ее там много, она бы не текла.

Другие держались мнения, что ниже по течению – больше, так как там собирается вода с верховий, и если бросить Пэкалэ выше по течению, то как бы не оказался он на суше, ведь вода все идет и идет, все стекает да стекает. Тогда Пэкалэ выйдет из мешка, и опять горе их бедным головушкам.

Столпились они все и стали советоваться – боятся наделать глупостей. Стали думу думать, как жить да быть, и порешили выбрать место ниже по течению, чтоб вся вода собралась Пэкалэ на голову.

И опять начали нащупывать жердью дно Дуная. А тем временем вдоль берега шел скупщик, гнал в город стадо в тысячу быков. Шел он вдоль берега и вдруг – глядь, натыкается на мешок с Пэкалэ. Удивился скупщик, каждый удивился бы, увидев эдакое перед собой.

– Слушай, братец, – спросил он, – как это ты влез в мешок и что тебе там надобно?

– Да я не сам влез, – ответил Пэкалэ, – другие меня сюда упрятали.

– А почему, по какой причине упрятали?

– Решили в Дунай бросить.

– За что бросить?

– Да, видишь ли, грехи мои тяжкие, – ответил Пэкалэ, – хотят сделать меня старостой, а я не соглашаюсь.

– Чего же ты не соглашаешься, братец?

– Да так, – сказал Пэкалэ. – В этой деревне невозможно быть старостой.

– Почему же так?

– Да потому, что женщин здесь много; мужья уезжают на целые недели, вот староста и остается один с бабами.

– А тебе что, не нравится с бабами оставаться?

– Да их много, и все молодые да ловкие, как муравьи, сладу с ними нет.

Скупщик ушам своим не верил, слушая такие слова. Сам он всей душой был бы рад оказаться старостой в такой деревне.

– Ну и дурак же ты, братец, – сказал он. – Умный человек обеими руками схватился бы за эдакую должность.

– Умный-то он, конечно, не дурак и лучше всякого дурака справится с делом, – ответил Пэкалэ. – Что ж, если считаешь, что справишься, лезь в мешок и, когда увидишь, что хотят тебя бросить в Дунай, кричи, что, мол, согласен быть старостой.

– И они выберут меня старостой?

– Да уж как пить дать выберут.

Только этого и нужно было храброму скупщику, он ведь баб той деревни не боялся.

Развязал он мешок, чтоб Пэкалэ мог выйти, а сам туда влез. Вздохнул Пэкалэ, завязал хорошенько мешок – и поминай как звали. Только и остановился, чтобы прихватить с собой стадо, а потом погнал быков на свой широкий двор – еле уместились.

А скупщик лежал в мешке да посмеивался, думая о том, как обманет дураков деревенских. Им же, беднягам, и в голову не приходило, что теперь в мешке был человек умный, не то что они, дураки.

Еще пуще развеселился скупщик, когда почувствовал, как поднимают его и несут, чтоб бросить в Дунай, в то место, какое им показалось самым глубоким. И только когда стали раскачивать мешок, чтобы подальше его забросить, скупщик крикнул что было мочи:

– Постойте, братцы!

Все остановились как вкопанные. Голос-то показался всем чужим.

– Выпускайте меня, я согласен быть у вас старостой, – заорал скупщик.

– Слыханная ли дерзость, – крикнул самый рассудительный из односельчан Пэкалэ, он же деревенский староста. – Теперь он заговорил чужим голосом, чтобы мы его не узнали, да еще желает быть старостой. Пожалуй, скоро скажет, что он не Пэкалэ.

– Так я и в самом деле не Пэкалэ, – отозвался скупщик.

Услыхав такие слова, рассердились люди, ужас как рассердились. Ведь они его своими глазами видели, когда всовывали в мешок, своими руками этот мешок завязывали. Вконец разозлившись, они все набросились на жернов, подняли и – раз-два-три! бултых! – бросили в Дунай, да так, чтобы и правнукам Пэкалэ неповадно было по белу свету шататься.

С каким же они облегчением вздохнули, увидев, как идет Пэкалэ прямо ко дну и больше не всплывает, а вода все течет да течет с верховьев и собирается над ним!

А тем временем Пэкалэ сидел себе на крыльце, глаз не отводил от телеги с двойной упряжью, которая как раз в это время въезжала на широкий двор, где один к одному стояли красавцы быки.

– Погодите, братцы! – воскликнул самый рассудительный. – Стойте!

– Тпрр, остановитесь, – завопили все жители деревни, увидев то, чего и понять не могли. Все разом застыли на месте.

– Эй, как это ты здесь очутился? – спросил староста.

– И в самом деле, – сказали все, – как это ты здесь очутился?

– Велика важность, – ответил Пэкалэ. – Так же, как и вы: пришел оттуда сюда.

– Так ты же мертвый, братец. Мы же бросили тебя в Дунай!

– Ничуть не мертвый, – ответил Пэкалэ. – Вода в Дунае холодная, от нее становишься ловчей прежнего.

– Вот чудеса! – ахнули все. – Никак с ним не управиться. Бросили его в Дунай, привязанного к жернову, а он возвратился домой быстрее нас.

– Откуда у тебя такое большое и красивое стадо? – снова спросили они Пэкалэ.

– Откуда же ему быть, – отвечает, – если не оттуда, куда вы меня бросили?

– Кто же тебе его дал?

– Кто мне дал? Сам взял – всякий взял бы на моем месте. Прихватил сколько мог, а остальное другим оставил.

Односельчане Пэкалэ только того и ждали. Как стояли они во дворе, так гурьбой и отправились обратно к Дунаю. Даже промеж себя не посоветовались, как лягушки, бросились в воду – бултых, бултых! Кто как мог быстрее, чтоб захватить себе побольше быков, а жены остались на берегу, поджидая обратно мужей со стадами.

Был тут, конечно, и поп, и так как попы жаднее других, то прыгнул он дальше всех и очутился в самом глубоком месте, только камилавка виднелась над водой.

Попадья, которая вместе со всеми стояла на берегу, тоже была жадная. Увидела она камилавку и решила, что у попа не хватает смелости нырнуть в воду и, пока он дойдет до дна, другие захватят себе весь скот.

– Глубже, отец, – кричала она, – полезай глубже! Самые рогатые на дне…

Опустился батюшка глубже, да только домой не воротился, не воротились и другие.

Вот и оказался Пэкалэ самым работящим, самым порядочным, самым достойным жителем деревни, потому что только он да женщины и остались на селе.

Кто сказку дальше знает, тот пусть и продолжает.

ПЕТРЯ-ДУРАК

Тогда это было, когда и в помине не было. Не случись оно в ту пору – не было б и разговору.

Жил-был человек, и такие у него водились богатства, что он и счет им потерял. Двор у него был такой широкий-преширокий, что семь телег, запряженных семью парами волов, свободно по нему проедут и осями друг друга не зацепят.

Домов, амбаров и сараев, конюшен, навесов и разных строений стояло на этом дворе видимо-невидимо. Земле ж его, виноградникам, садам, рощам и лугам конца-краю не было. Быков и коней, коров и свиней, овец да коз – хоть пруд пруди. Чего только у него не было!.

Благословил того человека господь еще и тремя сыновьями. Парни – один другого лучше: старшой звезд с неба не хватал, средний – и того меньше, а младший – Петря – дурак не дурак, а сроду так. Известное дело: меньшой, хоть тыщу лет проживи, все равно моложе всех в семье.

Жил себе богатый человек да поживал, добра наживал, пока не пришел и его черед – от смерти никуда не денешься. И наказал он своим сыновьям по-братски разделить богатства и жить в мире и согласии.

– Гм, это что еще такое? – удивился Петря. – Как же делить все по-братски?

– Как делить? – ответил старшой, парень посмышленей. – Проще простого. Берешь что-нибудь из отцова наследства и говоришь: «Это мне, это тебе, это ему», – да только надо смотреть, чтоб все три доли были одинаковы. Понял?

Все уразумел Петря.

– Понятное дело, – отвечает. – Берешь, говоришь и смотришь, чтоб все три доли непременно были одинаковы.

Средний был тоже парень смышленый.

– Так, – говорит, – и других не обманешь, и сам в дураках не останешься.

– Верно, – подхватил Петря. Теперь ему все стало яснее ясного.

Устроили братья пышные похороны, как положено богачу, и давай делить по-братски наследство: «Это мне, это тебе, а это ему».

Только дело делу рознь, а иное хоть брось. Столько было у отца разного добра, что братья не знали, с чего начать и как делить. Стоят, разинув рты, и смотрят друг на друга.

Была тут и еще трудность.

– Так-то так, – сказал Петря. – Все наше как-нибудь разделим. Только куда я дену то, что на мою долю придется?

– Верно, – согласились оба брата, парни смышленые. – Куда же мы денем нашу долю?

Тут же и догадались братья, что делить перво-наперво надо просторный двор – вот и будет у каждого место, куда свое добро девать.

Как же делить двор?

– Сколько мне, ровно столько и тебе, столько же и ему, – сказал Петря: он хотел в точности исполнить отцовский наказ.

Тем более что теперь Петря понимал, как по-братски делят наследство. Пораскинули они умом и порешили: пусть старшой берет себе правую сторону, Петря – меньшой – левую, а средний – середину.

Встал Петря в левом конце двора, лицом к среднему, старшой в правом конце, лицом к ним обоим, и пошли они навстречу друг другу, отсчитывая шаги: один мне, один тебе, один ему. Сошелся Петря со средним, грудь к груди. Вот и конец дележу. Так получил себе каждый место, куда сложить свою долю наследства. Остался еще кусок двора – от доли среднего до доли старшего; и чтобы не было раздора, старшие братья порешили разделить его между собой.

– Ладно, – отозвался Петря. – Теперь у каждого своя равная доля. Давайте делить остальное.

– Хорошо, – отвечают братья.

Тут они увидели, что куры бегают по всему двору, не считаются с межой и копаются, где им вздумается. Порешили братья разделить их: пусть живет каждая на своей части.

– Одна мне, одна тебе, одна ему – вот и дело сделано.

Остался только петух. Что с ним прикажете делать? Один говорит – мне, другой – мне, и третий – мне.

– Отрубим петуху голову.

Лучшего дележа и быть не могло. Отрубили они петуху голову и зажарили его на вертеле.

– Стойте, братцы! – крикнул Петря. – Делили мы двор, я был с краю, теперь хочу быть посередке.

– Ладно, – согласился старшой и схватил петуха за одну ногу, средний – хвать за другую. Досталась Петре гузка.

Потом старшой хватил петуха за крыло, средний за другое, и достались им крылья с грудкой. А Петря получил шею, на которой, как говорится, мяса до того много, что и съесть невозможно.

Пошло дело как по маслу. Разделили они все, что было в доме и на дворе: уток и гусей, индюшек и свиней, коз и коней, быков и овец, разную утварь и остальные домашние вещи.

Целыми днями только и слышно было: «Это мне, это тебе, это ему». Поделили они все по справедливости, как братья. Осталось им еще поделить дом, амбары и сараи, конюшни, и навесы, и прочие строения большого двора.

– Вот это задача, – молвил старшой, самый смышленый. – Дом, правда, большой, просторный и красивый, да один. Как же его делить?

«Верно, вот это задача, – задумался средний. – Как же дом разделить на три части?»

Петря глядит то на одного, то на другого – удивляется.

– Как делить? – спрашивает. – Да так же, как делили все: это мне, это тебе, это ему. Да смотри, чтобы доли были одинаковые.

Судили-рядили братья, ломали голову, думали и так и эдак, да и порешили, что иного не остается, как разобрать дом и амбары, конюшни и навесы, сараи и прочие строения и разделить их – это мне, это тебе и это ему.

Трудились братья, трудились, не ленились. День работали, два, три. Рук не покладали, пока не разобрали строения и не отдали каждому его долю.

– Ай да молодцы! – сказал старшой, тот, что посмышленей. – Много было – мало осталось. Давай делить поля, сады, виноградники, рощи, луга да выгоны.

– Давай, – говорит средний.

– Пойдем, – говорит Петря; ему тоже стало ясно, что только это и оставалось.

Богатство делить – людей не примирить. Хоть и родные братья, а в чем не сойдутся, все равно подерутся.

Вышли в поле братья и стали по своему обычаю считать шаги: «Один мне, один тебе, один ему».

Виноградники по кустикам, сады по деревцам, рощи по дереву да по кустику – все поделили. А как пришли на выгон, где паслось стадо, так и запутались. Коров и телят разделить не так уж было трудно: одну мне, одну тебе, одну ему, одного сюда, одного туда, а третьего еще дальше. Но что делать с быком? Один бык на все стадо! И был он такой красоты, что другого такого на всей земле не сыскать, хоть исходить ее из конца в конец: широкий в груди, крепкий в загривке, такой громадный бык, что насилу в ворота влезает. Голова у него маленькая, рога острые и длинные, а кто ему в глаза взглянет, того в дрожь бросит. У самых богатых царей не бывало такого быка.

– Что же мы будем делать? – спросил старшой, который сразу смекнул, что с таким быком прославишься на весь мир.

– Верно, что же мы будем делать? – спросил средний. Он, видно, тоже знал, как хорошо иметь такого быка.

– А вот что: зарежем, как петуха, – предложил Петря, – зажарим и съедим.

– Боже упаси! – крикнули в один голос старшой и средний. – Петух петухом, а бык быком.

И пошло: один говорит «да», другой – «нет», этот гнет в свою сторону, тот – в свою.

Каждому, видишь ли, хотелось заполучить быка себе, и только себе. Началась бы тут потасовка, да смилостивился господь и послал Петре хорошую мысль.

– Знаете что, – сказал он. – Посмотрим, какое кому счастье: построим каждый по стойлу и пустим быка. В чье стойло побежит, тому он и достанется.

– Быть по сему, – согласились старшие братья. Каждый из них, видишь ли, не сомневался, что сумеет так поставить дело, чтоб бык вошел в его стойло.

Старшой, человек великого ума, разыскал знаменитых каменщиков и мастеров и велел им строить стойло на диво, с башнями да с украшениями. Увидит бык такую красоту и побежит без оглядки прямо к нему.

Средний-то чем хуже? Вот он и постарался, чтоб стойло его было еще того краше да просторнее.

А Петря-дурачок посматривает на них и глазами хлопает; никак не придумает, как за дело взяться. Все откладывает и откладывает работу.

Торопят его братья, а он все одно твердит: «То моя забота, обо мне пусть у вас голова не болит».

Выстроили старшие братья стойла, да такой красоты, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Вот они и стали Петрю поторапливать, чтобы он что-нибудь да выстроил. Что ему делать? Была пора, так не хватало ума, а время ушло, и ум пришел. Отправился Петря в рощу, срубил несколько деревьев и нагрузил три воза зелеными ветками. Поставил он на скорую руку шалаш из тех зеленых веток и покрыл его камышом. Братья со смеху подыхали, а Петря не нарадуется, на зелень глядя.

Привели они быка и выпустили его на середину двора, между стойлами. Пусть, мол, сам себе выберет жилье. А было это в летний день. Мошки быку покоя не давали, со всех сторон нападали, а он головой трясет, хвостом обмахивается.

Хоть и красив бык и могуч, у него обычай бычий, ум телячий: он и не взглянул на башни да украшения, а походил туда-сюда по двору и пошел прямо к зеленому шалашу. И так в нем устроился, что раскаленным прутом его оттуда не выгнать.

Стоят старшой и средний – дураки дураками и глазам своим не верят.

– Ну и глупая скотина, – молвил старшой. – Что ж, раз так, то и дело с концом. Вошел он, Петря, в твое стойло, значит, он твой.

– Верно, братец, верно, – сказал средний. – Глупая скотина, ничего с ней не поделаешь. Говорят же: дурак спит, а счастье в головах лежит.

Пригорюнились братья, глядя, как радуется Петря на своего быка. Мало того, Что каждому хотелось иметь быка, обидно было, что достался он такому дурню. На что ему бык? Как будет за ним ходить?

– Слушай, Петря, – говорит однажды старшой. – Давай-ка сделаем с тобой хорошее дело. Отдай мне быка, а я тебе четвертую часть своего богатства дам.

– Нет, ты мне его отдай, отвалю тебе столько же! – кричит средний. – Мы тоже не лыком шиты.

А Петря, сбитый с толку, глядит то на одного, то на другого. Он и рад был бы отдать быка, да не знает кому: разделили-то все по-братски, и доля старшого была равна доле среднего.

– Ничего тут другого не придумаешь, братцы, – сказал Петря, – кто больше даст, тот быка и получит.

– Бери половину! – кричит старшой.

– Я тоже даю половину! – вопит средний.

– Даю три четверти! – снова кричит старшой.

– И я даю столько же! – упрямится средний.

– Даю все!

– Я тоже.

Вот не было печали, так черти накачали. Хоть и братья, а никак не поладят. Скажи старшой, что отдаст сверх всего и шапку, отдал бы свою и средний. Бык должен непременно остаться у Петри, иначе не быть миру и согласию. Правда, согласия и так не было. Стоило Петре показаться с быком на выгоне, как начиналась перепалка. Средний глядит на быка, старшой сердится и кричит:

– Смотри не смотри – все равно не твой.

– Да и не твой, – вторит ему средний.

Один – слово, другой – слово, вот и ссора готова. Наступает ночь, а братья все поносят друг друга. А если средний не смотрел на быка и делал вид, будто не замечает его, старшой выходил из себя и кричал:

– Ослеп, что ли? Не видишь быка?

– Хватит того, что ты его видишь, – отвечал средний, и опять начиналась перебранка.

«Разнесчастная моя головушка, – думает Петря. – Беда мне с этим быком. Что бы такое придумать, чтоб сбыть его с рук? Говорил я, что надо его зарезать».

Только реши он зарезать быка – не сносить бы ему головы: братья разорвали бы его на мелкие куски.

– Пойду-ка на рынок и продам его тому, кто больше заплатит, – решил Петря. – Лишь бы отделаться.

Сказано – сделано.

Вывел он быка однажды на выгон, да не остановился у стада, а повел в город продавать. Петря в город! Вот не было еще печали! Был Петря деревенским дурнем, захотел стать городским.

Понятия не имел он, что такое ярмарка, как продают и покупают, как торгуются. Слышал Петря где-то, что на ярмарке ходит видимо-невидимо народу, а еще больше там разговоров – один спрашивает цену, другой отвечает и уступает, если ем не дают, сколько запросил.

«Ничего, я тоже из ученых, – думает про себя Петря. – Не так-то просто меня околпачить».

Идет он проселком, не торопится, как человек, которому спешить некуда. Впереди шествует бык, а он за быком. Бык нет-нет да замычит, а Петря то посвистит, то в листочек поиграет.

Вот идут навстречу люди с ярмарки.

– В добрый час, братец, – говорит один, поречистей. – Хорош бык! В город ведешь? Продавать? Сколько же ты просишь?

«Держись, брат, не горячись, – думает про себя Петря. – Вот уж и ярмарка».

– Спасибо на добром слове, – отвечает он встречному. – Прошу за быка тысячу лей, сто денежек и десять монет. И прошу я столько, чтоб было с чего скостить.

– Деньги большие, да и бык хорош… – говорит путник.

Только он покупать не собирался и пошел своей дорогой.

Долго ли идет, коротко ли, навстречу другой.

«Что же, на то и ярмарка, – думает Петря. – Одни уходят, другие приходят».

– Красивый бык, – говорит другой прохожий. – Продаешь? На ярмарку ведешь? Много ли просишь?

– Девятьсот девяносто девять лей, девяносто девять денежек и девять монет, – отвечает Петря.

Знай, мол, наших, мы тоже торговаться умеем.

Посмотрел на него путник искоса, да и пошел своей дорогой.

Долго ли, коротко ли – прошел третий путник, потом четвертый, потом еще и еще. Много их повстречал Петря. Все хвалят быка, цену спрашивают, а Петря, как человек бывалый, все сбавляет да сбавляет цену, пока и сбавлять нечего стало.

Закручинился Петря.

«Горе мне с этим быком, – думает. – Все спрашивают, да ни один не торгуется. Что за бык такой, что никто его купить не хочет? Хоть даром отдавай быка, лишь бы от него отделаться!»

Нашелся наконец и настоящий покупатель. Стал он вертеться около быка, обошел его со всех сторон, осмотрел ему грудь и говорит:

– Красивая грудь!

Взглянул на загривок:

– Загривок редкой красоты.

Потом полюбовался головой и рогами и говорит:

– Вот это я понимаю – голова, вот это – рога! Сколько же тебе дать за него?

– Одну лею, одну денежку и одну монету, – отвечает Петря. – Больше скостить не из чего.

– Скажи толком, – отвечает тот, – брось шутки шутить. Слишком уж хорош твой бык, чтобы продать его за гроши. Или ты меня принимаешь бог весть за кого?

«Так вот оно что, – обрадовался Петря. – Вот почему никто не покупает быка: слишком он красив. Все боятся, как бы не нажить себе дома таких же неприятностей, как у меня».

– Придешь после, – говорит он покупателю, – договоримся.

Пошел человек своей дорогой. А Петря тут же ухитрился – рог быку обломал. Теперь поди скажи, что бык красив собой.

– Хорош бык, – говорит один прохожий. – Только жалко, одного рога нет.

И опять изловчился Петря, налег и быку второй рог сломал. Пусть не бросается в глаза людям.

Ведет он дальше безрогого быка. Сам шагает гордо, задрав нос, вот, мол, какое дело сделал!

А путники теперь идут своей дорогой, не спрашивают больше, продает ли он быка и за какую цену. «Не по вкусу им уши быка, – думает Петря, – их за версту видно». Подумал, да и отрезал быку правое ухо, потом левое, а затем и хвост, чтобы у быка ничего не висело.

Жалко было смотреть на бедного быка, так он его искалечил. А Петря все выше задирает нос, шагая за скотиной.

Теперь никто не скажет, что бык красив, не будет из-за него ссоры да драки. Все так, только никто уже не спрашивал Петрю, сколько он за быка просит.

Надоело бедному Петре плестись за быком.

«Грехи мои тяжкие, – думает он. – Принесла нелегкая этого быка на мою голову. Стукнуть бы его разок, а потом чему быть – тому быть, только бы конец».

Стукнуть-то он не стукнул быка, да решил дело иначе поправить. Пыхтел-вертел, пока не ухитрился сломать быку заднюю ногу. Бедная скотина захромала, еле ноги передвигает.

А проселок, как всякая дальняя дорога, шел то полями, то садами, то по лугам, а то по рощам и лесам. Долго ли, коротко ли – приходят они в дремучий лес. Остановился тут бык под старым суковатым деревом, опустился на землю – ни с места!

– И на том спасибо, – говорит Петря. – Устал я, да и спешить некуда. Всегда оно так, когда в город отправляешься: идешь, пока не остановишься, потом опять идешь и опять отдыхаешь. Времени много, когда у человека нет другого дела.

А время клонилось к вечеру. Поднялся тут такой ветер, что весь лес зашумел.

Сидит Петря под старым, суковатым и, должно быть, дуплистым деревом, а оно скрипит да поскрипывает. Скрипит – и кажется, словно в дупле кто-то мошной с деньгами позвякивает. Прислушался Петря. До того ему хотелось от быка отделаться, что он готов был его продать хоть первому попавшемуся дереву.

«Диво какое, – думает Петря. – А вдруг это дерево заколдованное? Вдруг не скрипит, а по-человечьему говорит?»

– Эй, дерево, может, купишь у меня быка, раз он тут остановился! – прокричал дурак.

– Скрип, скрип, – отвечает дерево и качается под ветром, а из дупла опять слышится, будто кто-то мошной с деньгами трясет.

– Как, как ты сказало? – переспрашивает Петря. – В среду, в среду? Купишь быка, а деньги отдашь в среду?

– Скрип, скрип, – снова отвечает дерево.

– Ладно, в среду так в среду, – соглашается Петря. – Бывает, отдают же люди товар в долг. Невелика беда, подожду до среды. Слово мое закон: за быка причитается одна лея, одна денежка и одна монета. В среду приду должок получить.

– Скрип, скрип, скрип, – отвечает в третий раз дерево.

Теперь Петря мог спокойно воротиться домой. Так он и сделал. Идет не спеша, как всякий, кто дело справил, теперь ему и заботы нет.

И попало же ему от братьев!

Слов нет, старшой сначала был доволен, что средний не видит быка, а средний, что старшой перестанет на него любоваться; а кроме того, оба радовались, что не видать его больше и Петре, а тот радовался, что ссоре конец.

Но когда братья узнали, кому Петря продал быка, они накинулись на него как бешеные.

– Слыханное ли дело! – кричат. – Шут гороховый! Прямо как дурак в сказке. Поговорил с деревом у дороги, бросил эдакого быка и твердит, будто пропал.

– Положитесь на меня, я знаю, что делаю, – отвечает им Петря, уверенный, что получит за быка ровно столько, сколько запросил.

Вот и отправился он в следующую среду за деньгами.

А дерево все твердит свое: скрип, скрип. Вокруг валяются бычьи кости – волки его, стало быть, съели.

– Что ты говоришь? – спрашивает Петря. – Опять в среду, на той неделе? Быка, я вижу, ты сожрало, одни косточки остались, а денег все не платишь. Ну, хорошо, пусть будет по-твоему. Подожду еще, раз уж сговорились, что отдам быка в долг. Только в будущую среду приду не с пустыми руками, а с топором. Так и знай! Отдашь деньги – хорошо, не отдашь – уложу тебя за милую душу, словно никогда ты и на ногах не стояло.

Сказано – сделано. Приходит он в следующую среду с топором, да еще с каким! А дерево все скрипит да поскрипывает. Затянул тут Петря пояс потуже, засучил рукава, размахнулся – и бух топором по дереву. Что же! Кого слова не берут – с того шкуру дерут.

А в дереве было дупло. Какой-то богатей, бог весть почему скрываясь от своих врагов, спрятал в этом дупле свое золото, так как не мог унести его с собой. Надеялся, должно быть, вернуться незаметно и забрать его, да только не пришлось. Треснуло дерево под ударами топора, и посыпались тут золотые монеты, блестящие, новенькие. Сверкают, будто только что отчеканены.

– Вот это другой разговор, – сказал Петря, – глядишь, и столкуемся. Плохо только, что мелочи у тебя не видно, да ладно, как-нибудь разойдемся.

Взял он из кучи один золотой и отправился к дому; думал разменять его, отсчитать себе одну лею, одну денежку и одну монету и честно возвратить сдачу.

Онемели от удивления братья, старшой и средний, услышав про деньги. Догадались, что в дупле был клад и что Петря по глупости своей взял только один золотой.

– Господи, ну и дурень же ты! – говорит старшой. – Дерево-то с тобой не торговалось, оно велело тебе прийти в среду и забрать все деньги, какие найдешь.

«Должно быть, так», – подумал Петря. Ведь дерево и впрямь с ним не торговалось.

– Там денег хоть пруд пруди, – пояснил он братьям.

– Много ли, мало, сколько будет – все наше, – решил средний брат. – Бык-то один, его не разделишь. Мы тебе и отдали его, на счастье, а счастье – вот оно и пришло. Теперь мы поделим золотые по-братски, как наказал отец, царство ему небесное: «Один мне, один тебе, один ему».

Согласился и Петря: «Как наказал перед смертью отец, так тому и быть».

Запрягли братья быков и отправились за кладом. У каждого воз, чтобы погрузить свою долю.

Едут они шагом – на быках, ничего не поделаешь. Наконец приехали. Стали считать да все поглядывают, чтоб друг друга не обмануть и в дураках не остаться. Потом передохнули, словечком перекинулись. Вечером отправились, а чуть свет, глядь, возвращаются домой с полными возами.

Стали попадаться им навстречу люди. Видит старшой – целая вереница телег навстречу едет.

– Заметят, не приведи господь, наши деньги, убьют и отберут все. Не будем же дураками; если спросят, ответим, что в телеге кукуруза, просо либо ячмень для птиц.

– Так и сделаем, – согласился средний.

Подъезжают они к путникам, здороваются, те спрашивают, куда, мол, едут и что везут.

– Кукурузу, – соврал старшой.

– Просо мелкое везем, – соврал средний.

Петря – тот в жизни не врал и врать не умел. Вот и молчит, не знает, что ответить: братьев ведь тоже боязно сердить. И сказал он, как та дуда, что и туда и сюда.

– Везем мы изрядные деньги, только старшой велел говорить, будто это ячмень для птиц.

– Что же, дай тебе бог изрядные деньги за этот ячмень, – пожелали путники и поехали своей дорогой.

Добрались братья до дому и что же увидели?

В телеге старшого была одна кукуруза, у среднего одно просо, и только в Петриной телеге оказались золотые, которыми он нагрузил свою телегу в лесу.

Остались братья с носом. Стоят и смотрят друг на друга. Только умный человек всегда найдет выход.

– Вот оно, как бывает, когда везет, – говорит старшой. – Какой прок от этой кучи золота, если бы нечего было есть? Господь позаботился, чтобы не помереть нам голодной смертью: одному дал кукурузу, другому мелкое просо, третьему деньги. Теперь надо все разделить по-братски: одну долю мне, одну тебе, одну ему.

– Как наказал отец перед смертью, – подхватил Петря. Он уже понимал – что к чему.

Собрались они было делить – да нечем. Ищут, туда-сюда, копаются в вещах, переворачивают все вверх дном – нет, не находят мерки.

– Иди, братец, к соседям, – говорит Петре старшой, – к попу хотя бы и попроси у него мерку до вечера. Смотри только не проговорись про деньги, не то жадный поп выследит нас и оставит ни с чем.