Текст книги "Восторг гаргульи (ЛП)"

Автор книги: Наоми Лукас

Соавторы: Брекстон Мел
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава 3

Ку-ка-ре-ку!

Саммер

Я просыпаюсь от солнечного света, проникающего в потолочное окно. Сонная, я понимаю, что кровать рядом со мной, а я лежу на полу, завернувшись в одеяло вокруг своего обнаженного тела.

Моих очков нет на тумбочке, и я с облегчением обнаруживаю их небрежно брошенными в сторону. Моя шея и спина болят и раздражаются от сна на деревянном полу. Зажмурив глаза, я впиваюсь пальцами в окоченевшие суставы.

Здорово. День начинается чудесно. Я стону, сильнее вжимая пальцы в трапецию.

Чистое небо светится сквозь мой световой люк, пока я массирую шею. Первые дуновения папиного кофе поднимаются из вентиляционного отверстия рядом со мной, покалывая мой нос. Я счастливо вздыхаю. Боже, я люблю этого человека. Неудивительно, что мама влюбилась в него. Мужчину, который готовит кофе по утрам, стоит удержать. Она говорила мне это бесчисленное количество раз.

Кофе может исправить многое. Кофе делает больше, чем кольцо с бриллиантом, он вкуснее, чем первый поцелуй настоящей любви. Я сначала ей не верила. Теперь верю.

Кофе – это любовь.

Мои ноги скользят, потираясь друг о друга, когда я пытаюсь встать. Я смотрю на потолок в поисках протечки, но ее нет.

Это не вода. Эта влажность… она исходит от меня. Мое лоно влажное и скользкое, когда я проверяю его пальцами. Я мокрая. Типа, очень мокрая. Румянец заливает мое лицо.

Я тру пальцами щель и дергаюсь. Сон прошлой ночью был необычайно ясным, волнующе чувственным, и, вспоминая его, мне грустно осознавать, что это был всего лишь сон.

‒ Саммер, ты уже проснулась?

Это мама. Я плотнее обхватываю свое обнаженное тело одеялом.

‒ Ага?

‒ Вчера вечером отключилось электричество. Твой будильник, вероятно, не сработал. Если не поторопишься, опоздаешь на работу!

Мой будильник мигает: 12:00, а сверху льется слишком много дневного света.

‒ Ты меня слышала? ‒ кричит мама, когда я медлю с ответом. ‒ Ты в порядке?

Нет, я не в порядке. Я возбуждена.

Я задыхаюсь в ответ.

‒ Спущусь через минуту!

Суетясь по комнате, я хватаю первую попавшуюся чистую одежду. Только собираясь бежать вниз в ванную, я замираю, оглядывая свою комнату. Я оборачиваюсь и проверяю замок на балконной двери. Он все еще на месте. В моей комнате все так же, как и вчера вечером, за исключением смятого, скомканного постельного белья.

«Это был просто сон. Горячий сон».

«И он закончился».

Быстро приняв душ, я собираю волосы в небрежный хвост и счищаю пятна с очков. Торопясь, я наношу достаточно макияжа, чтобы заставить клиентов думать, что я в порядке. Для этой работы достаточно джинсов и свитера, а вместо каблуков я могу носить ботинки челси (прим. пер.: практичные демисезонные ботинки высотой до щиколотки или чуть выше. Их можно узнать по закрытому корпусу без шнуровки, дополненному эластичными вставками по бокам для удобного надевания и комфорта при ходьбе). Мне пришлось бы купить совершенно новый гардероб, если бы я получила работу в одном из модных музеев, в которые постоянно обращаюсь. Это приятная мечта ‒ быть модной. Я никогда не была такой, и это звучит забавно.

Быстрый просмотр моей электронной почты подтверждает, что никто все равно не заинтересован в том, чтобы пригласить меня на собеседование. По крайней мере, пока.

Не имея времени думать о удручающих перспективах трудоустройства, я сбегаю вниз на завтрак.

Мама читает за столом, пьет кофе. Папа уже ушел на работу. Для меня осталась стопка блинов, и это гораздо более щедро, чем я заслуживаю.

‒ Спасибо, ‒ говорю я.

Спасибо, что разбудила, за блины и за крышу над головой.

«Уф». Я хочу, чтобы они мной гордились. Мне нужно, чтобы они мной гордились. Я хочу этого больше, чем просто фантазии.

Она откладывает журнал.

‒ Твой отец тоже опаздывал. Уверена, что после такой ночи полгорода опаздывает. Странный шторм, не так ли?

Я засовываю блины в рот, кряхтя в знак согласия.

‒ Ты слишком красива, чтобы оставаться одинокой, ‒ говорит она. ‒ Позволь мне назначить тебе другое свидание.

О боже.

‒ Нет. И мы это уже обсуждали.

Она по-прежнему говорит так, будто быть одинокой женщиной неприемлемо, что я уже должна быть замужем и иметь детей, и я подозреваю, что она бы предложила мне принять предложение выпить от вчерашнего жуткого отца.

‒ Я здесь только до тех пор, пока не найду другую работу. Я не останусь. Я не могу позволить себе привязываться и не готова к отношениям.

Все мои предыдущие попытки завязать роман провалились, и я устала пытаться.

‒ Ты здесь уже год, Саммер.

‒ Не напоминай мне, ‒ бормочу я над куском еды, стараясь не опускать голову.

‒ В Элмстиче много замечательных мужчин. Тебе просто нужно больше стараться. Я знаю идеального мужчину… ‒ продолжает она, продавая атрибуты сегодняшнего завидного холостяка.

Я почти уверена, что ее определение «подходящего» не совпадает с моим, особенно из-за того, что она постоянно вызывает у меня чувство вины. Это только вопрос времени, когда я сдамся и пойду на еще одно свидание вслепую, чтобы успокоить ее. Я притворяюсь, что слушаю, пока доедаю, убираю за собой и загружаю посудомоечную машину. Когда мама поднимается наверх, чтобы узнать номер телефона какого-то парня, которого она встретила, я проверяю свою сумочку, торопливо чешу кошку и выбегаю за дверь, прежде чем она вернется.

Мой старый универсал припаркован на грунтовой дороге, ведущей к нашему фермерскому дому. Дорога на работу пролегает через сельскую местность, ведя меня от лесной окраины в город. Это хорошая поездка, тихая. Иногда я вижу оленей или ястребов. Некоторые утверждают, что видели снежного человека, хотя это явно очередная выдумка.

Когда у меня звонит телефон и на экране появляется имя Эллы, я включаю громкую связь.

‒ Угадай, что? ‒ кричит она.

‒ Что?

‒ Я помолвлена!

‒ Боже мой! ‒ визжу я. ‒ Поздравляю! Я так рада за вас!

И это правда. Элла и Ребекка невероятно милы вместе.

Элла была моей соседкой по комнате в колледже, а теперь и моим самым близким другом. Мы через многое прошли вместе: дикие студенческие вечеринки, суровые профессора и долгие экзамены. Мы учились в одной аспирантуре, и, в отличие от меня, она устроилась на работу сразу после получения диплома ‒ работает реставратором в музее, где проходила стажировку.

‒ Ты будешь моей подружкой невесты…

Щелчок. Затем гудок.

Я пытаюсь перезвонить ей дважды, но линия отказывается проходить. Сотовая связь здесь не очень хорошая, особенно в лесу.

Я очень рада быть ее подружкой невесты. Я уже прокручиваю в голове цифры, гадая, где бы мне выжать еще денег на платья и путешествие. Я бы ни за что на свете не пропустила ее свадьбу. Это было бы преступлением против нашей дружбы.

Моя подруга Элла выходит замуж!

Тем временем я… застряла. Все выходят замуж, устраиваются на работу, покупают дома и рожают детей, в то время как мне снятся сексуальные сны о горгулье ‒ вот насколько я отстала, и я не могу помешать ревности, которая образуется в моей груди, напоминающий мне, насколько я отстала. Разговор с Эллой поможет. Так всегда бывает.

У меня нет возможности перезвонить ей, потому что, когда я выезжаю из леса и сворачиваю на Мейн-стрит, через дорогу от музея припаркованы три переполненных туристических автобуса.

Мое сердце проваливается в желудок.

Три автобуса. В понедельник. Музей странностей Хопкинса должен был открыться тридцать минут назад.

Я подавляю панику, поправляю очки и быстро припарковываю машину поблизости, принося людям, слоняющимся возле здания, свои самые искренние извинения. Я предлагаю обнадеживающие улыбки и жуткие противоядия, обещая, что музей того стоит. Они расстроены, и так и должно быть. Опаздывать мне не с руки.

Нам нужны клиенты, и Хопкинс доверился мне. Учитывая то, как идут дела, я не могу позволить себе, чтобы меня уволили.

Я натягиваю обнадеживающую улыбку.

‒ Дайте мне минутку, чтобы открыться, и вы сможете самостоятельно исследовать тайны Хопкинса.

Позади меня раздаются сердитые шепоты, от которых у меня трясутся руки, а ключи звенят, пока я отпираю входную дверь. Если я смогу пережить следующие несколько часов, все будет хорошо.

Горгулья ждет меня, пока я зажигаю свет. Он там, где должен быть, ‒ за стойкой регистрации, а не во сне.

И не во рту.

‒ Доброе утро, ‒ приветствую я его, присоединяясь к нему за стойкой.

Я напрягаюсь, мой взгляд скользит по его телу, потому что из его обычно гладкого паха выступает большой стоячий член.

Я достаю из сумочки Тайленол и принимаю две таблетки.

Глава 4

Любопытство убивает Саммер

Саммер

«У него есть член».

Сняв очки, я протираю их и надеваю обратно. Это пятно. Должно быть оно.

Чудовищный член все еще там.

Мой сон…

Это было не по-настоящему.

Верно?

Все мое тело дрожит, разум кружится, а щеки яростно горят.

О боже. Что, черт возьми, происходит?

Мой взгляд поглощает его член, находя его именно таким, какой я видела во сне, ‒ воплощением вырезанного совершенства.

Когда я наклоняюсь вперед, кончик блестит, слегка влажный. Мое горло сжимается, когда я снова отдергиваюсь, проверяя потолок на предмет протечки.

Протечки нет.

Либо кто-то разыгрывает меня, либо я наконец свихнулась. Потому что это не может быть реальностью. Это просто невозможно. Должно быть разумное объяснение.

Я собираюсь протянуть руку и схватить его, чтобы убедиться, что его член настоящий, ‒ что это не трюк, ‒ когда дверь дребезжит. Я вздрагиваю и подпрыгиваю, поворачиваясь в сторону нетерпеливого туриста.

‒ Еще не открыты! ‒ звучит слишком резко. ‒ Пожалуйста, подождите. Скоро откроем.

У меня нет времени на это. Я могу сойти с ума после окончания смены.

К моему несчастью, горгулья находится прямо за стойкой регистрации, а его член… Я не хочу, чтобы платные посетители видели это. Я не хочу, чтобы кого-то об этом спрашивали. Если кто-то это сделает, я не знаю, что скажу.

«Он мой».

Волна собственничества разрушает мои чары, и мои губы сжимаются.

Я нахожу под стойкой белую простыню и бросаю ее на него. Она не настолько велика, чтобы перекрыть все, но с помощью нескольких рывков она скрывает его гигантский член.

Пока простыня выступает посередине, накрывая его фаллос, гости не будут знать, на что смотрят.

Я протираю лицо и быстро открываю музей, проверяю замки на экспонатах, которые никогда не открываются, повторяю странные латинские обряды, которые Хопкинс заставлял меня практиковать снова и снова, и окропляю некоторые витрины «святой» водой. Хопкинс клянется, что я должна проделывать эти странные ритуалы.

Вскоре я распахиваю дверь, занимаю свое место за стойкой, чтобы начать взимать плату за посещение, и жду, пока подействует мой Тайленол.

‒ Извините за ожидание. Скоро я буду доступна для вопросов. А пока смело исследуйте незапертые комнаты. Еще раз, извините.

По мере того, как один клиент превращается в сорок, моя спина нагревается, я практически ощущаю горгулью и его член за спиной всякий раз, когда взгляд туриста падает на мое плечо. Присутствие горгульи ощущается так, словно она смотрит на меня сквозь простыню так же пристально, как мы смотрели друг на друга во сне.

«Я не сумасшедшая. Нет». Я потираю виски.

Сумасшедшая или нет, но я прижимаюсь животом к стойке до конца процесса регистрации, оставляя между нами как можно больше пространства.

Когда последний билет продан, я бросаю на стойку табличку с надписью, что провожу экскурсию, и брожу по залам, убегая от статуи, собирая толпы к экспонатам со странной историей, делясь жуткими историями, которые знаю наизусть. Когда утро становится нормальным, моя паника утихает.

К тому времени, как туристы все это увидели, мой голос охрип. Они жалуются, что в штате должно быть больше людей. Я согласна, даже если не могу припомнить, чтобы здесь работал кто-нибудь, кроме Хопкинса. Выцветшая табличка «Требуется помощь», приклеенная на переднее окно, та же самая, что стояла там пятнадцать лет назад.

Это тяжелая работа ‒ управлять магазином и музеем в одиночку, но сейчас мой босс часто уезжает в командировки, по-видимому, находя новые артефакты, хотя он не вернулся ни с одним, и у меня вряд ли есть выбор в этом вопросе.

Когда туристические автобусы уезжают, за ними следует непрерывный поток посетителей. Не делая перерыва, я быстро съедаю протеиновый батончик на обед. Наконец, когда мой день подходит к концу, я провожу последних посетителей в гостиную, убеждая их купить сувениры, потому что я скоро закроюсь.

Я возвращаюсь к стойке регистрации. Находясь перед горгульей, мои мысли возвращаются к тому, что скрыто под простыней.

«Должно быть, это шутка».

Уже почти стемнело, когда последний покупатель выходит вперед со своей покупкой, и мои губы кривятся в усталой улыбке.

«Наконец-то».

Он швыряет на стойку копию горгульи размером с ладонь. Пораженная, я хмурюсь, увидев сувенир и горячность покупателя.

‒ Почему он прикрыт? ‒ требует он. ‒ Я пришел сюда, чтобы увидеть его.

Глядя на покупателя, мой рот приоткрывается от благоговения. С распущенными ветром золотистыми волосами, идеальной пятичасовой тенью, раздвоенным подбородком и карими глазами, такими глубокими, что я могла бы утонуть в них, этот мужчина прекрасен. Лицо у него ангельское, мускулистое, широкое тело обтягивает узкую белую рубашку и выцветшие джинсы. Он частично наклоняется над стойкой.

‒ Мы находимся в процессе его восстановления, ‒ говорю я быстро, совершенно напуганная.

Он смотрит мимо меня на горгулью, явно недовольный. Мне это не нравится. Все в нем звучит как тревожный звоночек.

Желая, чтобы он ушел, я продолжаю продажу, проводя рукой по маленькой копии горгульи. Реплика «без члена».

‒ С вас пятнадцать долларов и девяносто девять центов.

Его глаза возвращаются ко мне.

‒ Что?

‒ За фигурку.

Я указываю на него, стараясь не зацикливаться на отсутствии гениталий на резьбе.

‒ Если только вы не передумали?

Он, честное слово, рычит на меня, прежде чем отвернуться и выбежать через парадную дверь.

Я смотрю ему вслед, нахмурив бровь. Я не помню, чтобы продавала ему билет в музей, а я бы, конечно, запомнила ‒ не каждый день такой мужчина, как он, заходит в магазин. Он идет по улице, поворачивает за угол, и я теряю его из виду.

Не обращая внимания на это, я запираю входную дверь, переворачиваю табличку «Открыто» на «Закрыто» и возвращаюсь к стойке.

Мой взгляд останавливается на фигурке, все еще лежащей там.

Я беру его и переворачиваю в руке, провожу большим пальцем по передней части копии, провожу по лицу горгульи и вдоль его груди. Мой большой палец прижимается к его гладкому паху, а затем скользит вниз по его ногам.

Я смотрю на настоящую статую, чувствуя себя все более неловко из-за накрытой белой простыни.

‒ Думаю, теперь остались только ты и я.

Мой тихий смешок звучит вынужденно.

Я еще раз провожу большим пальцем по фигурке, разглядывая палатку в простыне.

Когда я делаю шаг ближе, у меня звонит телефон, и я визжу, роняя статуэтку ‒ фарфор звенит, разбиваясь у моих ног. Мое сердце колотится, когда я хватаюсь за край стойки в поисках опоры. Мой рингтон продолжает звучать, и я ругаюсь себе под нос, а на моем лбу выступает холодный пот. Я с ругательствами хватаю телефон, надеясь, что это Хопкинс.

На моем экране появляется имя Эллы. Я встряхиваю нервы и отвечаю ей.

‒ Прошу прощения за то, что было раньше, ‒ говорю я прежде, чем Элла успевает заговорить.

Мой голос звучит как писк, и я прочищаю горло.

‒ Подруга, тебе нужно выбираться оттуда. Никто не должен жить в городе с плохим приемом. Это жестоко.

‒ Я знаю.

«Я пытаюсь». Я меняю тему на более веселую.

‒ Я бы хотела быть твоей подружкой невесты!

‒ Ура! Хорошо! Потому что ты мне нужна. У нас свадьба в Смитсоновском музее американского искусства. Ни одна из наших семей этого не оценит, и я надеюсь, что ты сможешь с этим помочь.

‒ Искусство и история ‒ моя специальность, ‒ отвечаю я со смехом, оглядывая экспонаты за входной комнатой. ‒ Я ни за что на свете не пропущу твою свадьбу.

‒ Слава богу. Будет море веселья, много выпивки. Хватит обо мне, как дела? Прошло несколько недель. Были собеседования?

Я съеживаюсь.

‒ Я в порядке. Отсылаю изо дня в день. И никаких собеседований. Пока нет.

‒ Не прекращай подавать заявки.

‒ Не прекращу.

Я не могу, даже когда этот процесс меня утомляет.

‒ Мама хочет назначить мне другое свидание.

В музее мерцают огни.

‒ Надеюсь, все пройдет лучше, чем с парнем, который взял тебя на семейную встречу на следующий день после вашего первого свидания. Как его звали еще раз? Лайонел?

‒ Ага. Не напоминай мне.

‒ Длинный день? Ты выглядишь уставшей.

Я вздыхаю.

‒ Прошлой ночью был сильный шторм. В итоге я опоздала, а меня ждали три автобуса с туристами.

Я больше не могу сопротивляться желанию посмотреть на накрытую статую, пока говорю. Мой взгляд падает на выступ ткани ‒ он влажный или это игра света?

Я ищу протечку и гримасничаю. Ее нет!

‒ Твой босс снова в отъезде? У тебя еще нет новых коллег?

‒ К сожалению, да.

‒ Это отстой. Мне очень жаль. Надеюсь, никто не мотал тебе нервы.

‒ В конце был один парень – самое странное то, что он выглядел так, будто сошел со съемочной площадки Голливуда.

Я качаю головой.

‒ И действительно, день был не таким уж и ужасным. Он был зол, что экспонат... реставрируют. Не возражаешь, если я позвоню тебе, когда вернусь домой?

‒ Не беспокойся. До скорого.

«Пора».

Я выдвинула дюжину теорий, и большинство из них правдоподобны. Если у горгульи теперь есть член, внутри статуи должен быть скрытый механизм, который выпустил его. Возможно, он был построен не полностью из камня. Горгулья была собственностью волшебника.

Возможно, волшебник использовал его не только для фокусов…

Медленно я поднимаю ткань дюйм за дюймом, пока не появляется округлый блестящий кончик его фаллоса.

«Это просто трюк». Я смеюсь. Трюк, который меня зацепил.

Скоро я смогу расслабиться на диване и бездумно наслаждаться своими настоящими криминальными шоу. Сегодня вышел роман, который мне очень хочется прочитать…

‒ Какой день, ‒ говорю я статуе, дергая простыню, пока он полностью не раскрывается.

Я сжимаю губы, мой взгляд скользит от его хмурого лица к выступающему члену.

‒ Большой день для нас обоих. Извини, что накрыла тебя. Ты удивил меня.

За исключением нового придатка, он совершенно не изменился. Нерешительно я поднимаю руку и ласкаю его крыло похожее на крыло летучей мыши. Он чувствуется таким же, как всегда: гладким и холодным, твердым, как камень. Моя рука опускается ниже и скользит по его животу в поисках фокуса фокусника.

Когда кончики моих пальцев достигают основания его члена, к моим щекам приливает жар, а в глазах начинается жужжание. Мои ноги свело судорогой. Прикосновение к его гениталиям заставляет меня чувствовать себя извращенкой.

Я оглядываюсь назад, чтобы убедиться, что я одна. Это было бы идеальное время для возвращения Хопкинса. Он смотрел на меня своими прищуренными глазами и густыми бровями. Цокает языком, как будто знал, кем я была с самого начала. Проверив окна, я подтверждаю, что снаружи никого нет.

Я поворачиваюсь к горгулье.

‒ Это впечатляющий член, ‒ шепчу я, встречаясь с его высеченными в камне глазами. ‒ Любой позавидовал бы тому, чем ты оснащен. Но пришло время разгадать трюк фокусника, чтобы я могла его убрать. Иногда к нам приходят дети, ‒ я замолкаю. ‒ Ты знаешь, как все устроено. Мы можем их напугать, но травмированние заходит слишком далеко.

Я снова положила на него пальцы, на этот раз более сильно, наклоняясь и рассматривая его большие яички, его основание, стержень и заостренный кончик с грибовидной шляпкой. Куда бы ни направился мой взгляд, мои пальцы следуют за мной, испытывая и нажимая, потирая и сжимая.

Он больше, чем я помню. Вдоль нижней части его ствола проходит линия тонких гребней, которые переходят в кончик. Его яички, хоть и кажутся невероятно мягкими, на самом деле такие же твердые, как и все остальное, и такие же гладкие. Я обхватываю их и вздрагиваю, потирая ладонью, мой румянец яростно вспыхивает.

Он холодный, твердый и гладкий, как камень. Теория о том, что в его конструкции задействована какая-то механика, начинает казаться надуманной.

Я опускаю руку и смотрю на него, хмурясь.

‒ Где-то же должен быть лаз. Нельзя быть жестким везде. Что мы собираемся с этим делать, Зуриэль?

Я слышу треск, и он моргает в ответ.

Я замираю, мой взгляд сужается. Должно быть, мне это показалось просто еще одна странная тень. Скрип старого здания.

Вот только горгулья делает это снова. Еще одно моргание. И на этот раз все его лицо движется. Уголки его губ растягиваются в широкой улыбке, обнажая толстые клыки. Стоны, шевеления, треск и хрюканье наполняют мои уши, когда я прижимаюсь спиной к стойке.

‒ Саммер, ‒ исходит от него мое имя, пустое и сухое, в воздухе летает пыль.

Я не могу отвести взгляд. Мои глаза расширяются, когда горгулья выпрямляется, разминает шею и изгибает спину, как будто он спал в неудобной позе очень, очень долгое время.

Наконец мое тело реагирует.

С криком я опрокидываю книжный шкаф и мчусь ко входной двери. Я скребу замок отворяя его, выбегаю наружу и не смею оглянуться назад.