Текст книги "Сладкая горечь слез"

Автор книги: Нафиса Хаджи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Я ревела в голос. Еще немного, и я бы сбежала из этого дома, но в дверь позвонили.

На пороге стояла женщина с коробочкой яиц.

– Привет, я Дина, живу напротив. Я одалживала у Конни кое-что, хотела вернуть.

– Ее нет дома.

– Знаю. А ты, должно быть, Анжела.

Я молча кивнула. Женщина говорила совсем как англичанка, но с легким акцентом, не разобрать, с каким именно. Напоминает испанку или итальянку. Может, она из Ирана? По телику только и новостей, что из Ирана. Про американских заложников, да еще портреты жутких бородатых дядек, похожих на Антихриста, как говорил Дедушка Пелтон. Я видела репортажи, где толпы людей, среди которых были и женщины в платках, дико размахивали кулаками и жгли американские флаги.

– Положишь в холодильник, хорошо?

Все так же молча я взяла коробочку. Темные глаза женщины были очень красивы. И полны сочувствия.

– Ты совсем одна дома. Может, отнесешь яйца в холодильник и зайдешь ко мне в гости? Угощу тебя чаем.

Причин отказаться не нашлось. Мы вошли в ее дом – снаружи желтый с белой отделкой, – она пригласила меня в кухню. Я наблюдала, как она ставит чайник на огонь, открывает шкафчики, достает чашки, блюдца, ложечки.

– Ты плакала? – Короткий взгляд в мою сторону. – Когда я пришла?

Я только кивала в ответ.

Она присела на табурет, предложила мне устроиться напротив и спросила:

– Сколько тебе было, когда ты в последний раз видела папу?

– Совсем ребенок, года полтора, – он бросил маму.

Чайник засвистел, она выключила газ и чуть замешкалась.

– Да, чай – я могу заварить, как тебе нравится. Но у нас его готовят иначе, с молоком и специями.

– А откуда вы родом?

– Из Пакистана, – улыбнулась она. – Это рядом с Индией.

– Ого.

Она насыпала в чайник крупные листья чая и добавила специи, называя каждую:

– Это кардамон, видишь, такие стручки? – Разломив несколько штук, она бросила их в чайник. – Замечательно освежает дыхание. А это гвоздика – ее не нужно слишком много. Гвоздика помогает при зубной боли, вызывает онемение. Это корица. А теперь я еще раз прокипячу все вместе. Остается только добавить молока и довести до кипения. Вот такой у нас чай.

Она села, подперев голову руками, в глазах ее блеснули искорки, и я вдруг вспомнила Бабушку Пелтон.

– Моя мама сейчас в Индии, – зачем-то сообщила я.

– Правда? А знаешь, Индия и Пакистан раньше были одной страной. До Раздела. А что там делает твоя мама?

– Она миссионер.

– Ах, вот как. – Долгая пауза. – Она католичка?

– Нет, просто христианка. Мой дед создал церковь, евангелическую, – она вне деноминаций.

– Ага. – Дина чуть нахмурилась, но, думаю, не поняла, о чем я говорю. – Я ходила в католическую школу. Школа для девочек при монастыре, там преподавали монахини.

– А вы католичка?

– О нет. Я мусульманка.

– Вот как. – Теперь уже я не понимала, о чем она толкует.

– Сколько тебе лет, Анжела?

– Семнадцать.

– Семнадцать? Всего на два года старше моего сына. – Она встала, разлила чай в две чашки, процедив через ситечко листья и специи, поставила перед нами. – Обычно чай кипятят сразу с сахаром, но я недавно перестала есть сладкое.

Она пододвинула мне сахарницу, но, заметив, что я кладу всего одну ложечку, возразила:

– Нет, нет. Это же твоя первая чашка чая. Попробуй как полагается, чтобы было очень сладко. – Она сама насыпала мне еще пару ложек, приговаривая: – Ты маленькая и худенькая, о фигуре можешь не беспокоиться.

В ожидании, пока чай чуть остынет, она задумчиво проговорила:

– Ты такая смелая – приехала повидаться с отцом.

– Смелая? – хрипло каркнула я и вся скривилась. Она встала за салфетками и мимоходом погладила меня по спине. После нескольких минут рыданий я сумела выдавить: – Он… он даже не разговаривает со мной.

Подперев подбородок, она задумчиво смотрела в окно и, казалось, разговаривала сама с собой:

– Ну да, в этом все дело. Когда столько лет проходит в молчании – и в разлуке, – трудно понять, что надо говорить. Слишком трудно. Он, наверное, пережил потрясение, увидев тебя. Ты ведь была совсем крошкой, когда он уходил. А сейчас ты уже выросла. Знаешь, когда стареешь, легко себя обманывать, глядя в зеркало, – морщин ты не замечаешь, а седые волосы считаешь игрой света. Но дети – если у тебя есть дети, правду не скроешь. Время идет, они растут, и, растут слишком быстро, сводят на нет все усилия обмануть возраст. Думаю, твой отец всегда хотел общаться с тобой. Но время – и обстоятельства – были упущены. И тут явилась ты – вовсе не та маленькая девочка, которую он оставил когда-то. Практически взрослая женщина! И неизвестно, что эта женщина думает и знает о нем. Что он мог тебе сказать? Как объяснить многолетнее молчание? – Она с улыбкой обернулась ко мне: – Нет, ты только послушай – философствую тут, лезу не в свое дело! Но Тодд, кстати, еще и очень стеснительный человек. Очень тихий. Ему, вероятно, нужно больше времени, чтобы принять решение. Понимаю, для такого юного существа, как ты, «время» – слитком жалкое слово. Но для тех из нас, кто видел его широко распростертые крылья, это слово означает очень многое.

– Вы его хорошо знаете? И его, и Конни?

– Тодда – наверное, не слишком, а с Конни мы подруги. Каждый день гуляем вместе.

– Она очень злится, да? Из-за меня?

– Не злится, она просто озадачена. – Дина задумчиво покачала головой. – Она… ты чувствуешь себя нежеланной в их доме?

Я не ответила.

Помолчав, она попробовала свой чай. Я тоже сделала глоток.

– О, вкусно.

– Тебе понравилось? Замечательно. Тогда приходи завтра, я с удовольствием приготовлю еще.

Отец вернулся домой около трех, привез Мишель. Чуть позже на школьном автобусе подъехал Кори. К тому моменту, как явился со своим вечным ящиком с инструментами Джейк, дом уже напоминал вокзал перед отправлением поезда.

Отец проводил Джейка в ванную, выдав очередное задание, накормил детей и уже подталкивал их к выходу, когда вдруг вспомнил обо мне.

– Э-э… мне нужно отвезти Кори на бейсбол. А Мишель – на музыку. Хочешь с нами?

Я кивнула и уселась в машину вслед за детьми. Сначала мы высадили Мишель. Потом подъехали к бейсбольному стадиону, и Кори пулей выскочил из машины, не дожидаясь, пока она остановится. Отец остался на месте. С минуту молчал, постукивая пальцами по рулю и не отводя глаз от поля, потом вытащил бумажник из заднего кармана джинсов:

– Я… хотел показать тебе…

Фотография, из тех, что делают в больших торговых центрах. Рон вцепился в детскую версию меня, мы оба неловко примостились на зеленом коврике на фоне огромной картины с какой-то растительностью. У мамы на камине стояла в рамке такая же фотография, только побольше. Правда, посередине этой пролегла глубокая белая складка. Я ждала, что скажет отец.

– Я… я знаю, что не очень… что плохо принял тебя вчера, – проговорил он. – Не так, как должен был. Эта фотография… твоя мама прислала ее мне во Вьетнам. С тех пор она повсюду со мной. Это вроде… спасательного троса. Помогло мне выжить. Не знаю, что тебе рассказала мама… – продолжал он, все так же глядя прямо перед собой. – Про то, почему я ушел.

Короткий взгляд в мою сторону, и вновь – на бегающих по полю и перебрасывающих мяч мальчишек.

– С войны я вернулся в каком-то тумане. Почти не замечал, что происходит вокруг. Не видел ни тебя, ни твоего брата, ни мамы. Я заблудился, запутался в своей собственной голове. И не мог говорить об этом. Вообще ни о чем. Думал, никто не поймет. И не мог найти в себе сил, чтобы хотя бы попытаться объяснить. Внутри меня таилась опасность, плотно закупоренная и токсичная. Мама рассказывала, как однажды я ударил ее по лицу?

Растерянно приоткрыв рот, я мотнула головой.

– Один раз, ночью. Я спал, а она, наверное, повернулась на бок или просто пошевелилась. Следующее, что помню, – я сижу на кровати, на коленях, кулак занесен для следующего удара, она плачет, а на скуле пятно, которое к утру потемнело. А я ничего не помню. Даже не проснулся. Именно это ужаснуло меня. Я не мог оставаться рядом, не мог видеть страх в ее глазах. Вот я и ушел. Не хочу выдумывать никаких жалких объяснений. Мой уход никак не связан с твоей матерью. И уж конечно не с вами. Я вынужден был так поступить – уйти, чтобы остаться наедине с собой и разобраться, что же со мной происходит.

– Ну и как? Разобрался?

– Нет. Не до конца. Но научился жить с этим.

– Тогда почему же ты не вернулся?

– Я… я не мог.

– Как ты познакомился с Конни? – Пора было переходить к обвинениям.

– Мы встретились в Вашингтоне, ка антивоенном митинге.

– Антивоенном?

– Ну да. Понятия не имею, как я там оказался. Не то чтобы у меня была какая-то позиция. Я-то как раз терпеть не мог всех этих богатых маменькиных сынков, только и искавших случая избежать военной службы. Но… мне было понятно и близко то, что они говорили о войне. Я ведь отчасти и из-за этого ушел из семьи. Все вокруг – когда я вернулся – думали, что я совершил подвиг. Ну как же, служил своей стране. Так оно и было, и я тоже чертовски гордился этим. Я отправился во Вьетнам, чтобы делать то же самое, что делал мой отец. А еще раньше – мой дед. Служить во имя родины. И я действительно исполнял свой долг. – Он умолк, надолго. И так же внезапно продолжил: – Понимаешь, истина в том, что война – это очень просто. Это просто убийство. Основная ее цель – убивать, а чтобы не убили тебя, ты должен убивать других. Но об этом никто не хочет говорить. Это не тема для беседы за семейным обедом, верно? Черт, да я бы и не захотел ни с кем это обсуждать. Я понимал только, что ничего не понимаю. Раньше, до Вьетнама, мир был черно-белым. А когда вернулся, все оказалось серого цвета. Все, что я видел, что творил, вернулось вместе со мной. И никто этого не понимал. И я не мог ничего объяснить.

– А Конни? Она понимала?

– Да. Конни понимала. Ей ничего не нужно было объяснять. Потому что она тоже там была.

– Во Вьетнаме?

– Она медсестра. Служила там. Она все видела, все знала.

– О…

– Но это, – он показал на фотографию, которую я все еще сжимала в руках, – всегда было со мной. Все эти годы. Так я… помнил о вас. А вчера – это был просто шок. Оказалось, что ты… ты уже не маленькая девочка. Очень трудно принять это, – он глубоко вдохнул, прикрыл глаза. – Ты имеешь полное право злиться и ненавидеть меня. И я не имею права ни о чем спрашивать. Про то, почему ты сбежала из дома. Почему бросила школу. Но я хочу, чтоб ты знала – я очень рад тебе.

Больше он ничего не сказал. Как и я. Мы просто сидели в машине и ждали Кори с тренировки. А потом все вместе поехали за Мишель.

Из-за того, что сказала Дина – насчет времени, – я и так уже решила остаться. То, что рассказал отец, просто подтвердило ее правоту. Не знаю, рассказала ли Дина о нашей беседе Конни, – вполне могла. В тот вечер Конни была по-настоящему добра ко мне, сказала, что я могу остаться у них, сколько захочу, что они с отцом оба рады моему приезду. Думаю, я все же не поверила ей до конца. Но почувствовала себя лучше – что вовсе не означает, что я стала лучше относиться к ней.

О том, почему отец бросил маму и нас, мы с ним говорили один-единственный раз – тогда, в машине. Ситуация вовсе не походила на сентиментальный эпизод в мелодраме, после которого все сразу встает на свои места и дальше следует долгая счастливая жизнь. Но хотя бы пропала неловкость и отношения стали относительно нормальными. На другой день, вернувшись с работы, отец сразу отправился в огород – что-то подрезал, окучивал, подсаживал. Я подумала было, что он просто избегает меня, но тут он предложил присоединиться. Мы поболтали – немножко, о том, что еще можно было бы здесь посадить. А потом папа включил радио и мы слушали хиты пятидесятых и шестидесятых. Здорово было.

Пока не явилась Конни. Без нее все было замечательно. Неважно, как она ко мне относилась, что говорил о ней отец, – с ней мне было неуютно. В ее присутствии я сразу становилась замкнутой и настороженной. Как будто старалась отыскать нечто, оправдывающее мое к ней отношение. Они с отцом, похоже, были вполне счастливы вместе. Что не добавляло добрых чувств к ней. Они никогда не ссорились, а спорили по единственному поводу – из-за Джейка, мастера.

– Ты должен поговорить с ним, Тодд. Он возится уже целый месяц, а сказал, что управится за неделю.

– Ладно, поговорю.

– А на днях от него пахло спиртным. Он едва со стремянки не свалился. Сломал бы себе что-нибудь да еще подал на нас в суд. Я понимаю, Тодд, ты хочешь помочь этим парням. Но не считаю, что мы должны приводить в дом каждого бродягу.

– Джейк – славный парень. Ему сейчас нелегко, и ты это знаешь.

– Это ты – славный парень, Тодд, – устало вздохнула Конни. – Невыносимо упрямый, и это жутко раздражает. Но очень славный.

Я отвернулась, чтобы не видеть, как они улыбаются, глядя в глаза друг другу, – просто тошно стало.

У Конни были основания жаловаться. Джейк никогда не являлся вовремя. Начиная работу, все никак не мог закончить, и как-то оставил нас без туалета. Мы все вынуждены были пользоваться одной ванной комнатой. В другой раз снял дверь с петель, прислонил к стене, а сам исчез на несколько дней. Окна и двери гостиной несколько недель дожидались, пока он соизволит их покрасить.

Папа рассказал мне, что Джейк тоже воевал во Вьетнаме, в самом конце войны.

– Когда он вернулся, большинство людей почти забыли, что война еще идет, а кто помнил – считал ее бессмысленной. Джейку пришлось еще тяжелее, чем мне.

– А как вы познакомились?

– Я иногда заглядываю в госпиталь для ветеранов. Узнать, не могу ли чем-нибудь помочь. Есть много ребят вроде Джейка – их ранения скрыты от чужих глаз.

Встретив Джейка в следующий раз, я смотрела на него уже иначе. Раньше, как только он появлялся в доме, я старалась поскорее сбежать к Дине. Теперь же, приглядевшись повнимательнее, обнаружила, что он гораздо моложе отца, ему около тридцати. Голубые глаза, всклокоченные светлые волосы. Говорил он невнятно и очень стеснялся при этом. В тот день было жарко, и я приготовила ему лимонада. Он так благодарил, что можно было подумать, будто парню предложили обед из пяти блюд. С того момента я взяла за правило обязательно здороваться с ним.

Пару раз, по утрам, когда никого не было дома, звонила из Индии мама.

– Ты в порядке, Энджи?

– У меня все хорошо.

– А… твой отец? Он… счастлив видеть тебя?

– Абсолютно.

– Что ж, хорошо. Я скоро вернусь, Энджи. Надеюсь, ты встретишь меня дома. Я успею как раз к твоему дню рождения.

Я молчала.

– Как твоя учеба? Ты ходишь в школу?

– Нет.

– Энджи?

– Что?

– У тебя есть планы на будущее?

– Нет.

– Вообще-то пора, Энджи. Надеюсь, ты все тщательно обдумала. Впрочем, неплохо, что у тебя появился такой шанс. Познакомиться с отцом. – Я уже успела рассказать ей и про Конни, и про детей. – Он счастлив, Энджи?

– Не знаю. Думаю, да, – нехотя призналась я.

– Я рада.

Всякий раз, когда я приходила к Дине, мы пили чай. Забавно, но эти визиты словно стояли особняком от прочей жизни. Дина ведь дружила с Конни – вполне достаточно, чтобы я невзлюбила ее. Но с самой первой встречи мне это даже в голову не приходило. Из всей жизни в Лос-Анджелесе я чаще всего вспоминаю чаепития с Диной. Я приходила в гости по утрам, поэтому никогда не встречалась с ее родными. У нее была дочь – постарше Мишель, но младше Кори – и сын. Мужа Дины я видела только на фотографии.

Порой, когда я приходила, она готовила еду. Мне нравилось наблюдать, как она режет лук – с такой скоростью, что становилось страшновато, не отрезала бы палец, – и обжаривает его, посыпая ярко-красными и желтыми специями, которые потрескивали и лопались на сковороде. Она всегда просила прощения за запах.

– Извини – сегодня я припозднилась с готовкой. Еда у нас вкусная, но жутко воняет, пока жаришь. Волосы и одежда впитывают запах, так что не забудь принять душ, когда вернешься домой. А то будешь пахнуть восточным базаром!

А я и не возражала бы.

– По-моему, отличный запах!

Дина смеялась и предлагала попробовать блюдо, что готовила, предупреждая:

– Осторожнее – ты же не привыкла к острому!

Когда я впервые попробовала ее карри с рисом, показалось, что каждое отверстие в голове полыхнуло огнем. Я махала ладошкой у рта в попытке унять пламя и со слезами на глазах взмолилась о стакане воды.

– Нет, нет, воды – ни в коем случае, будет только хуже. Постарайся перетерпеть. Вот положи-ка лучше с краю тарелки немного йогурта и смешивай с ним каждую порцию, прежде чем класть в рот.

Я последовала совету не раздумывая.

– Ну, чувствуешь? Йогурт притупляет остроту и добавляет вкуса еде. Вода только усиливает действие специй – как будто у тебя во рту идет гражданская война. Если хочешь научиться есть острую пищу, не борись с остротой. Просто немножко потерпи, и со временем твое нёбо привыкнет. А потом ты начнешь различать вкусы – и воцарится мир!

Как-то раз мы пили чай в гостиной, подальше от запахов булькающей на плите еды, и под одной из диванных подушек я обнаружила книжку, «Маленькие женщины».

– Ой, книжка Сабы! Она ее вчера весь день искала! – Дина взяла книжку у меня из рук. – Целый год я пыталась убедить собственную дочь начать читать любимую книгу моего детства. Но нет – каждый день новые отговорки: «Моя любимая передача началась по телику, мам; большое домашнее задание, мам; завтра, мам». И вот наконец-то мы начали, и теперь она дождаться не может, когда пора будет в кровать, и мы вместе почитаем на ночь! Она-то решила, что брат спрятал книжку… – Печальные нотки появились в голосе Дины. – Ну да ладно. Нашлась – и хорошо. Саба будет очень рада, она ужасно разозлилась на брата.

– Я видела это кино.

– Но не читала книгу? О, Анжела! Это ведь совсем не одно и то же. Чтобы понять, о чем там речь, обязательно нужно прочесть! Такая красивая история – я рыдала навзрыд, когда Бет умерла. Помнишь? Ты какой фильм смотрела? С Кэтрин Хепберн или с Элизабет Тейлор?

– Э-э… не знаю.

– Черно-белый?

– Нет, цветной. Но старый.

– Значит, с Элизабет Тейлор. Впрочем, это не твоя вина, все ваше поколение такое. Мне жаль вас. Телевизор лишил вас воображения. В моем детстве мы читали и играли. Изобретали свои собственные игры и игрушки – как Джо в «Маленьких женщинах».

– Но, Дина, – рассмеялась я, – вы совсем не такая старая. В ваши детские годы телевидение уже существовало!

– Только не в Пакистане, Анжела. Я увидела телевизор, лишь выйдя замуж. И считаю, что мне повезло. – Дина взяла чашку, искоса глянув на меня. – Прости, что спрашиваю, Анжела, но… ты закончила школу?

– Нет, – покраснела я. – Бросила. Все равно я плохо училась.

– Понятно. – Дина шевельнула губами, словно хотела что-то сказать, но промолчала.

На следующий день разговор продолжился.

– Тебе, наверное, скучно здесь. Целыми днями, пока Тодда и Конни нет дома, нечем заняться.

Я лишь пожала плечами.

Еще через день, заглянув в гости, я застала ее на пороге.

– Привет, Анжела. Я собралась в библиотеку, пойдешь со мной?

– М-м… конечно. Почему бы и нет…

Дина заставила меня записаться в библиотеку, проследила, чтобы я правильно заполнила формуляр, и предложила взять почитать «Маленьких женщин». Уже на выходе она показала на объявление о вакансии на доске у стойки:

– Какая чудесная работа для молодого человека – в библиотеке!

«Маленьких женщин» я прочла за два дня. Наведавшись в библиотеку вместе с Диной на следующей неделе, я не только взяла еще книги, но и заполнила анкету для приема на работу Еще через неделю я получила место помощника библиотекаря, всего на два дня в неделю – расставлять книги на полки. До библиотеки можно было дойти пешком, но иногда я подвозила отца до его работы, а потом забирала машину. Незадолго до этого я гордо продемонстрировала права, втайне надеясь, что он обратит внимание на дату рождения – приближался мой праздник. Но похоже, он не заметил. Время от времени я даже отвозила детей на занятия. Мишель ко мне хорошо относилась, а вот Кори оказался крепким орешком. Впрочем, я не особенно пыталась подружиться.

Как-то я вернулась с работы, а у дома как раз остановился школьный автобус Кори. Вместе с остальными ребятами из автобуса вышел и сын Дины – я узнала его по фотографии в их гостиной. Мальчишки тут же заорали вслед ему: «Задик! Задик! Покажи свой задик, иран-баран!»

Один даже попытался плюнуть в парня, но промахнулся. Кори поспешил домой, сделав вид, что его эта сцена не касается. Дома я предприняла очередную попытку поговорить с братом.

– Слушай, тот парень, на которого орали твои приятели, – он ведь сын Дины, да?

Кори недоуменно огляделся, словно не понимая, к кому я обращаюсь, а потом молча кивнул.

– Чего они цепляются к нему?

Кори пожал плечами и скрылся в своей комнате.

Вечером я увидела сына Дины – он сидел на бордюре напротив своего дома, с сигаретой. Я не курила с того времени, как сбежала из дома, и вдруг почувствовала безудержное желание затянуться. Выскочила на улицу и попросила сигаретку. Покосившись с сомнением в мою сторону, он все же выудил из кармана пачку и протянул мне.

Затянувшись, я спросила:

– Твоя мама знает, что ты куришь?

– Знает.

– И не возражает?

Пожатие плечами в ответ.

Я разглядывала его сквозь облачка дыма, струившегося от наших сигарет. В жизни не видела таких длиннющих и густых ресниц. На подбородке пробивалась щетина, отчего парень казался старше своих пятнадцати. Похоже, я не слишком удачно начала разговор, и решила зайти с другой стороны. Протянула руку и вполне официально представилась:

– Меня зовут Анжела Роджерс.

Он непонимающе уставился на мою ладонь, но потом все же пожал.

– Я Садиг. Садиг Али Мубарак.

– Садик? А-а. – Это объясняло происхождение «задика». – Кажется, тебе достается от других мальчишек.

Он нахмурился, с силой затянулся.

– Они просто ублюдки.

Акцент у него был сильнее, чем у Дины.

– А отец, он тоже не запрещает тебе курить?

– Мой отец умер.

– О, значит, муж Дины – твой отчим?

Теперь он окончательно помрачнел. И я его понимала. Вплоть до настоящей минуты я не думала о Конни в подобных определениях. Но получается, она моя мачеха. Такие слова всегда хочется произнести в сочетании с прилагательным «злая». Наверняка сын Дины испытывал нечто подобное по отношению к ее мужу.

Мы курили вместе еще несколько раз. Я – в основном из-за возможности поговорить ни о чем. Он слушал и кивал. Я, конечно, испытывала определенное чувство вины за курение в обществе подростка. Он все же гораздо младше меня, да и Дина так хорошо ко мне относится. Мне следовало бы оказывать положительное влияние на ее сына, стать ему другом. Думаю, друзей у него вообще нет, но не похоже, чтобы это его беспокоило.

Помню, мы заговорили о религии. Я завалила его вопросами.

– Вы верите в Иисуса?

– Да, но не так, как вы, христиане.

– В каком смысле?

– Мы считаем его пророком, а не сыном Бога.

– Пророком?

– Ну да, как те, что были прежде него, – Моисей, Авраам, Ной.

– И вы не считаете его Мессией?

– Мессией считаем.

– Как своего Господа и Спасителя?

– Не понимаю, о чем ты.

– Он умер на кресте за наши грехи, ради нашего спасения.

Он смотрел на меня, явно не понимая, о чем я толкую. Потом проговорил:

– А почему вы едите Его плоть и пьете Его кровь?

– Чего?

– Хлеб и вино. Священники говорят, что это Его плоть и кровь.

– А, это католики. И, кажется, некоторые другие деноминации. Но не вообще все христиане.

Я поспешила сменить тему, в которой и сама чувствовала себя не слишком уверенно, последние несколько лет испытывая больше сомнений, чем веры. Я полагала, что дважды пережила второе рождение – в шесть лет и в десять. Но всякий раз, что бы ни заставило меня встать перед алтарем и произнести слова Молитвы грешника вместе с остальными, кто последовал призыву Дедушки Пелтона, это чувство быстро улетучивалось. Я начала подозревать, что опыт других людей, их ощущения – смирение, свет, радость – в корне отличаются от моих. Судя по их рассказам, они испытывали такой же душевный подъем, что и я, но в отличие от меня сохраняли его надолго.

Уже месяц я жила в Лос-Анджелесе, и наступил мой восемнадцатый день рождения. Я проснулась рано, в напряженном ожидании чего-то. Хотя никаких оснований, конечно, не было. Как и предполагалось, никто ни слова не сказал, никто не вспомнил про мой день рождения. На работу идти не нужно было, а к Дине не хотелось. Около полудня явился Джейк, принялся стучать молотком в кухне. Я спряталась в своей каморке с библиотечной книжкой. Прошел день, наступил вечер. Ничего так и не произошло. После ужина позвонила мама. Я поговорила с ней из своей комнаты, чтобы никто не слышал. Грустным голосом мама пожелала мне счастливого дня рождения.

– Вчера я вернулась домой, Энджи. Очень расстроилась, что тебя нет.

Дедушка Пелтон тоже взял трубку.

– Твоя мать очень несчастна, Анжела, – сказал он. – Надеюсь, ты это понимаешь.

На душе, разумеется, стало еще хуже. Я попросила у отца позволения взять машину.

– У тебя какие-то планы?

– Ага, с подружкой с работы.

– Валяй, оторвись по полной!

– Хорошо повеселиться, – радостно, как всегда, помахала вслед Конни.

Садиг сидел на бордюре, как обычно. Подрулив к нему, я предложила прокатиться. Он удивился, но приглашение принял.

Мы немного покатались по округе. Я, в общем-то, не представляла, куда тут можно съездить, – Конни с отцом успели показать мне Беверли-Хиллс, Голливуд, пару пляжей.

Там мы в конце концов и оказались – на пляже. Немножко погуляли, покурили. Остановились и долго глядели на океан.

– У меня сегодня день рождения, – торжественно сообщила я океану.

Садиг обернулся ко мне, внимательно посмотрел.

– С днем рождения, Анжела, – произнес он, склонился ко мне и поцеловал. За первым поцелуем последовал другой, и еще, и еще.

Странное ощущение. У меня бывали парни и раньше, последний как раз Денни. Так что это был не первый поцелуй в моей жизни. Но по ощущениям очень похоже – только гораздо лучше. Первый раз я целовалась с соседским мальчишкой в Гарден-Хилл, сопливым и прыщавым. В поцелуях с Денни главным было доставить удовольствие ему. Но то, что происходило между Садигом и мной, не имело ничего общего с первым слюнявым опытом и определенно было гораздо более взаимным, чем с Денни. Задыхаясь, я положила ладонь ему на грудь, чуть оттолкнула.

– Не… не надо, Садиг. Это нехорошо.

В свете фонаря глаза его блеснули. Он, казалось, был потрясен не меньше моего. Запустив пальцы в мои волосы, он осторожно привлек меня к себе и прошептал прямо в ухо, нежно целуя после каждого слова:

– Ты думаешь, это грех?

– М-м, э-э… – Я ничего не соображала. – Нет. Да. Я… не… знаю.

Все слова куда-то подевались.

Он поцеловал меня еще раз, в губы, и говорить было просто нечем, и тогда я горячо ответила на поцелуй. Пока мы оба пытались перевести дух, он пробормотал:

– В моей религии это точно грех. Но у нас есть обычай, мут’а^[68].

– Как это? – На самом деле я уже ничего не понимала.

Он прервался на миг, чтобы поцеловать мою шею, и теперь я окончательно утратила способность сосредоточиться на том, что он говорит.

– Временный брак.

– Временный?

Он поднес мою руку к лицу, прижался губами к внутренней стороне запястья, медленно и чуть касаясь переместился к центру ладони. Мои пальцы касались его губ, лица, нырнули в его густую шевелюру, вынуждая чуть приподняться.

– Брак, у которого есть начало и конец. – Он взял мои руки в свои, нежно продолжая бормотать слова прямо в ложбинку у основания шеи.

В ответ я смогла выдавить лишь невнятное «м-м».

– Это означает, что… это не грех. Есть обязательства. На определенное время.

– Обязательства? Не грех? И… как ты… что ты должен сделать?

Отодвинувшись, он пристально посмотрел мне в глаза.

– Мы заявляем о намерении. Я говорю: Анжела Роджерс, на эту ночь ты моя жена. А ты говоришь: Садиг Мубарак, ты мой муж на сегодняшнюю ночь.

– Садиг Мубарак? Ты мой муж? На эту ночь?

– Только на эту ночь.

– И что это меняет?

– Это означает… что я несу ответственность. Если что-нибудь случится.

Все произошло на заднем сиденье отцовского автомобиля. Для него, наверное, впервые, поскольку на самом процессе он был сосредоточен больше, чем на технике. Но именно поэтому получилось замечательно. Он все время останавливался, проверяя, как я. Чтобы убедиться, что мне хорошо. Денни никогда ничем подобным не интересовался. Когда все закончилось, мы не разомкнули объятий. Временные муж и жена.

Потом я тихонько погладила его по щеке и спросила:

– Сколько тебе было лет, когда твой отец умер?

– Не знаю. Я был совсем младенцем.

– Как он умер? – Я пыталась представить юную вдову Дину с маленьким Садигом на руках.

– Существуют разные версии, – усмехнулся он. – Некоторые считают, что во всем виновата моя мать.

– Виновата? – Я резко села. – Что ты имеешь в виду? Она что, убила его?! Не верь им! Уж я-то точно не верила.

– Да нет, – он тихо рассмеялся, – не убила. Но, говорят, довела его до этого.

– Что… это как?

Садиг больше не смеялся.

– Я не знаю как. Я вообще ничего не знаю. – Но печаль уже рассеялась.

Я хотела было расспросить подробнее, но он опять начал меня целовать, и все вспыхнуло с новой силой. В этот раз получилось гораздо техничнее.

На следующий день мне не хотелось в гости к Дине. Но около десяти утра она сама появилась у нас. Со свертком в руках – подарком для меня.

– Ты вчера не пришла. А я хотела вручить тебе это и поздравить с днем рождения, – улыбалась она.

– Как… откуда вы узнали про день рождения?

– Подсмотрела, когда ты заполняла анкету в библиотеке. Восемнадцать – ты теперь совсем взрослая, юная женщина. Имеешь право голосовать. Хозяйка своего будущего. Так ведь?

– И вы запомнили?

– Ну разумеется!

– Здесь никто не знал, что у меня день рождения.

– Глупышка. – Дина ласково положила руку мне на плечо. – Надо было им сказать. – И вложила подарок мне в руки: – Давай, открывай.

Я торопливо разорвала обертку. Книга. «Путь пилигрима» Джона Беньяна.

– Именно ее Марми подарила Мег и Джо. Бет и Эмми. В «Маленьких женщинах», – пояснила Дина.

– Помню, – кивнула я. – Спасибо, Дина. Я… спасибо за все.

К тому времени, как поняла, что беременна, «Путь пилигрима» я прочла уже трижды, по крайней мере, первую часть, о пути Кристиана.

Чтение оказалось не из легких, а глава про его жену, Кристиану, еще и не особо интересна. Но книга все во мне перевернула. Впервые в жизни я поняла, что такое вера. Раз за разом я благодарила Дину и настаивала на том, что и она должна прочитать этот удивительный роман.

– У нас есть свои притчи о вере, Анжела. Но, знаешь, смысл их тот же.

Я обдумала ее слова. Но не согласилась с ними, поскольку знала правду. Иисус сказал: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня». И теперь я это поняла. Мне, как и Кристиану, пришлось покинуть дом и отправиться в странствия, блуждать окольными тропами и совершать ошибки, чтобы постичь истину. Я понимала, что предстоит еще долгий путь, но теперь ясно было, ради чего.