Текст книги "Сладкая горечь слез"

Автор книги: Нафиса Хаджи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Здесь, в этой стране, мы чрезвычайно далеки от того реального труда, который обеспечивает повседневное существование. Но даже когда я включаю бытовые приборы, я думаю о тех, кто их сделал. Я помню, откуда взялось то, чем я пользуюсь. Ведь так легко забыть, что фрукты и овощи, что я купила, кто-то собирал. Кто-то забивал животных, чью плоть мы едим, – даже если это происходило при помощи специальных машин. Кто-то сшил одежду. Долгое время я делала это сама. У нас была старенькая швейная машина, «Зингер», с педалью. Сегодня она, наверное, стоила бы кучу денег – как антиквариат.

Но мы не были нищими. У нас было электричество, водопровод, крыша над головой и мягкие постели. На столе у нас все же была пища – меньше, конечно, чем хотелось бы, и довольно простая. Но я не вправе жаловаться, поскольку работала я для себя и своей семьи. Мэйси и девочка, которая нам помогала, работали на чужих, – я о таком прежде и не задумывалась.

Помню, наблюдала как-то с террасы за детьми на улице – мальчиком лет двух и девочкой постарше, в красной тунике и мешковатых шароварах, таких грязных и вытертых, что и не разобрать, какого цвета они были раньше. На малыше только драная рубашонка, больше ничего. Он чуть приотстал, присел на корточки, справил нужду прямо на улице и побежал догонять сестру. Они шли к пятачку на углу, где сваливали мусор. Я смотрела, как они роются в отбросах, выискивая еду и полезные вещи, которые можно на еду обменять. Оба ребенка золотоволосые – красиво, казалось бы, а на самом деле признак недоедания. Подобные сцены были настолько обыденны, что даже отмечать их казалось странным. В Пакистане – да и во многих других странах, полагаю, – как бы тяжела ни была жизнь, всегда можно найти тех, кому гораздо хуже.

Дядя Аббас по-прежнему навещал нас, хотя реже, чем прежде. Это он занялся делами Абу и рассказал нам, что папины долги многократно превышают стоимость нашего имущества.

– Человек, который на него работал, – как и все остальные, прежние, – обобрал его до нитки, Рукайа Баби. Я сделаю, что могу, постараюсь разыскать его и привлечь к ответу. Но надежды на это мало.

Дядя Аббас одалживал нам деньги, ежемесячно, чтобы свести концы с концами и хотя бы выплатить жалованье Мэйси, но называть эту помощь займом было бы просто смешно, смешно, учитывая, что никаких шансов отдать долг у нас не было.

– Я хочу, чтобы вы были спокойны. Вы и Дина, – говорил Дядя Аббас. – Я с вами. Игбал был мне как брат. Заботиться о вас – мой почетный долг.

Но мама все равно не была спокойна. После его ухода она приговаривала, качая головой:

– Бескорыстной помощи не бывает.

Иногда Дядя Аббас приходил со своей женой Тетей Саидой, чего раньше не случалось. А однажды вместе с ними явился и их сын, тот самый Акрам-чакрам, вернувшийся из-за границы.

Уже на следующий день Дядя Аббас прислал человека – друга семьи – с предложением мне выйти замуж за его сына. Мне самой присутствовать при этом было неприлично, поэтому меня отослали из гостиной. Но гость вел себя так нервно, что я решила затаиться неподалеку и посмотреть, что будет. Я видела, как мама поджала губы, и понимала, почему она скорее испугана, чем рада за меня. Это было предложение, от которого нельзя отказаться.

Акрам, когда пришел, все время таращился на меня – огромными голодными глазищами, так что главная цель визита обрисовалась еще до официального предложения. Я же украдкой изучала его из-под опущенных ресниц. Длинный прямой нос – такой красивый! – совсем не похож на сестринский. Общие для обоих, Асмы и Акрама, черты гораздо гармоничнее выглядели на его лице, чем на ее. В облике брата, кроме прочего, присутствовал намак^[103] – нечто, добавлявшее выразительности и блеска глазам, оживлявшее лицо, особенно когда он обращался ко мне. Ничего неподобающего – наблюдателей рядом было более чем достаточно, – но смелость, уверенность, с которой он держался, пробуждали симпатию к нему.

Посланец Дяди Аббаса начал с признания:

– Аббас-сахаб^[104], разумеется, сознает, что – в свете недавней утраты вами мужа, его друга, – его предложение может показаться чересчур поспешным. Но мальчик готов жениться. Девочка достигла подходящего возраста. Он полагает, что нет причин откладывать будущее счастье из-за горя минувшего. Конечно, юноша и девушка должны познакомиться поближе, чтобы Дина сама могла принять решение. Только скажите – и Акрам придет к вам знакомиться.

На этих словах напряжение, застывшее в маминых глазах после смерти Абу, чуть спало. Губы одобрительно шевельнулись.

Гость ушел, я вернулась в гостиную и уселась в ожидании маминых объяснений. Я чувствовала, что она рада и встревожена. И понимала, как ей нелегко. Мы находились под ихсан^[105] Дяди Аббаса, и это бремя тяжелее бремени обычного долга, поскольку приняли мы его на себя, побуждаемые дружескими чувствами, а их невозможно подсчитать и оценить, руководствуясь законами чести и уважения.

Мама молчала несколько часов. В молчании она встала на молитвенный коврик, воздела руки в призыве о помощи. Раздался стук в дверь.

– Кто это может быть в такое время? – Мама недовольно поднялась с коврика. – Мэйси! Посмотри, пожалуйста, кто там.

Спустя миг Мэйси уже входила в комнату в сопровождении Дяди Аббаса. Я тут же подскочила, собираясь выбежать из комнаты, попутно успев заметить выражение лица мамы – потрясенной, как и я, неслыханным нарушением этикета. Члены семьи жениха не должны подталкивать семью невесты к принятию решения, им не следует даже встречаться.

С первых слов Дядя Аббас дал понять, что осознает нарушение протокола.

– Простите меня. Понимаю, что выхожу за рамки традиции, но я должен поговорить с вами о важных вещах. – Он поднял руку, останавливая меня: – Нет, Дина, постой, не уходи. Постарайся на время забыть о скромности, которой требует от тебя нынешняя ситуация. Выслушай, что я намерен сказать твоей матери.

Он уселся в любимое кресло отца. Ма опустилась на диван, а я осталась стоять. В мою сторону Дядя Аббас не смотрел, и мне легче было справиться со смущением, ведь вопреки всем обычаям и правилам я находилась в одной комнате с мужчиной, который намерен в будущем стать моим свекром.

– Расслабься, Рукайа Баби. Я пришел не как отец Акрама, не защищать его и не убеждать в его достоинствах. Я пришел как друг Игбала – друг твоего покойного мужа, друг отца Дины. Я понимаю дилемму, порожденную визитом предыдущего гостя. Когда речь заходит о браке юноши и девушки, всегда возникают вопросы, на которые необходимо получить ответы. Но… я должен сказать еще и о том, что… мне нелегко об этом говорить… – Дядя Аббас умолк.

К его облегчению, появилась Мэйси с чаем. Позвякивание чашек на подносе привлекло внимание гостя, он обернулся и неестественно радостно воскликнул:

– Как поживаешь, Мэйси?

– Алхамдулиллах^[106], Аббас-саит. Все хорошо, благодарю вас.

– А твой брат? Шариф Мухаммад? Скоро вернется? Знаешь, нам нелегко без него приходится.

– Вам виднее, Аббас-саит. За десять лет он впервые поехал домой повидаться с женой и родными.

– А ты? Не хочешь тоже съездить в Бомбей навестить семью?

– Не сейчас, Аббас-саит. Не могу оставить хозяйку одну в такое время.

Но стоило Мэйси выйти из комнаты, как прерванное ею неловкое молчание воцарилось вновь.

– Вы начали говорить о чем-то, Аббас Бхай^[107]? – не выдержала мама. – О чем-то, что вам нелегко сказать?

Дядя Аббас поднял голову, словно только что вспомнил о нашем существовании. Открыл было рот, но так ничего и не произнес. И лишь после долгой паузы все же начал:

– Да, я вот о чем. Ситуация необычная – отношения, уже сложившиеся между нашими семьями, могут поставить вас в неловкое положение. Но надеюсь, вы сумеете преодолеть условность и отнестись к моему предложению как к предложению от любого другого человека.

Матери Акрама очень нравится Дина. Она внимательно присматривалась к ней, особенно в прошлый Мухаррам, и она восхищается ее красотой, учтивостью, скромностью, достоинством, с которым Дина читает ноха. Она хотела, чтобы Акрам встретился с Диной, она убеждена, что девушка идеально… э-э, подходит… что они прекрасно поладят. Именно она настояла, чтобы Акрам пришел вчера с нами. И Акрам был восхищен еще более, чем его мать.

Дядя Аббас все помешивал и помешивал свой чай. Затем поднял голову и взглянул на маму, как будто добрался до самой важной части беседы.

– Должен признаться, я согласен с Саидой – нет ничего более ценного, чем любовь достойной женщины. Я видел, как растет Дина, мне известна живость ее ума, ее искренность и сила характера, она сформировалась на моих глазах. Я знаю, как сильно любил ее отец. И понимаю, в каком трудном положении вы оказались. Я хочу, чтобы вы знали – ваш ответ никоим образом не повлияет на отношения между нами. Я останусь вашим другом. Буду продолжать защищать ваши интересы и интересы Дины, как если бы она была моей собственной дочерью. Я отец жениха, да. Но я всегда настолько дорожил дружбой с Игбалом, что не оскорблю памяти о ней, подталкивая вас к принятию решения на основании столь незначительных факторов, как статус и средства. Я друг отца Дины. Поэтому и пришел сегодня. Как защитник ее благополучия, точно так же, как благополучия моего сына. Если… в случае, если страстное желание и мечты моего сына осуществятся, она не просто станет его женой. Под кровом моего дома она обретет отцовскую любовь и защиту. Обещаю вам это.

– Благодарю вас, Аббас Бхай, за все, что сделали для нас, – ответила мама. – По законам дружбы, как вы сказали. И, поскольку вы пришли как друг отца Дины, я хотела бы задать вопрос.

– Прошу вас, спрашивайте без колебаний.

– Вы знаете Дину лучше, чем я – Акрама. Они действительно подходят друг другу? Будь вы на моем месте и знай все, что вам известно об обоих детях, могли бы вы сказать, что они созданы друг для друга?

Вместо ответа Дядя Аббас на миг прикрыл глаза, устало вздохнул. Затем, открыв глаза, молитвенно воздел ладони к небу:

– Иншалла^[108].

Мама не сразу поняла, что это и был его ответ.

– Благодарю вас, Аббас Бхай, еще раз. За ваше доброе отношение к нам.

– Вам не за что благодарить меня, Рукайа Баби. Если у вас больше нет вопросов, я… пожалуй, пойду. Кхудахафнз^[109].

И удалился.

– Какой странный визит, – задумчиво проговорила мама. – Зачем же он приходил? У тебя не создалось впечатления, Дина, что Дядя Аббас сказал совсем не то, что собирался сказать сначала?

– Не понимаю, о чем ты, мам, – нахмурилась я.

– Не понимаешь? Ну и ладно тогда. Мне просто показалось.

– Тебе грустно, мама?

– Грустно? Да нет, с чего бы? Мальчик, кажется, неплохой. Красивый, молодой.

– И богатый.

Мамины глаза сверкнули, но она кивнула:

– Да. И богатый. Из хорошей семьи, нам знакомой. Всем вокруг известной. Во всем городе не найдется дома, где не обрадовались бы такому предложению. Ни одна здравомыслящая семья от такого не откажется.

– Верно. Но ты отчего-то не рада, мамочка.

– Не то чтобы не рада. Просто мне нелегко. Ах, если бы отец был с нами. Благоразумие – не единственная важная вещь на свете. Ты должна быть очень осторожна, Дина, когда встретишься с этим юношей. Ты должна быть абсолютно уверена. Мы… не в самом лучшем положении. Не позволяй обстоятельствам повлиять на тебя. Ты должна понимать, что жизнь – не волшебная сказка. Выходя замуж, ты определяешь всю свою будущую жизнь.

– Да, мама.

– Если ты откажешь ему, будут и другие предложения.

– Да, мама.

Я дважды встречалась с Акрамом, прежде чем сказала «да». Но сделала это. Чтобы вытащить нас из мрака, в котором оказались после смерти Абу. Что бы ни говорила мама, наша история и в самом деле походила на волшебную сказку. За два свидания мое мнение об Акраме только укрепилось. Он – само очарование, настоящий принц – приезжал в роскошном американском автомобиле, почтительно целовал руку моей маме и всякий раз, устремляя взор на меня, благопристойно гасил вспыхивавшее в глазах пламя желания. Наконец его родители и сестра – сама недавно обрученная – были официально приглашены для получения ответа на предложение. Вместе с ними прибыли все ближайшие родственники, в том числе родня со стороны отца и мамы, которые не могли помогать нам в трудные времена, как Дядя Аббас. Подали шербет^[110] – молоко, щедро сдобренное розовым сиропом и орехами, – сладость напитка по традиции намекает на ответ, которого ждут уже неделю; сладкий – вкус добрых вестей, вкус счастья. Мать Акрама, Тетушка Саида, сняла ожерелье со своей шеи и надела его на меня, торжественно подтверждая договор.

Через неделю нашу помолвку отпраздновали со всей пышностью, какой можно ожидать, если в брак вступает наследник большого состояния. Сразу же начались приготовления к свадьбе.

Свадьба Асмы состоялась раньше, и мы с Акрамом присутствовали на торжестве вместе, как пара, и, когда глаза наши встречались в толпе гостей, я чувствовала спокойствие, думая, что этот человек вскоре станет моим мужем.

Любила ли я его? Нет. Но формат устроенного родителями брака и не предполагает подобных чувств. Он мне нравился, мне приятно было его общество. Я его привлекала – и душой, и телом. В его глазах я читала, что нравлюсь ему, что он меня хочет, но это желание совершенно не походило на то, от которого перехватывало дыхание; на то, что я видела в глазах Умара, никогда не притязавшего на меня, в отличие от Акрама.

Да, конечно, я вспоминала об Умаре. Но лишь мимоходом. Когда в памяти всплывали сцены из детства, во многих из которых участвовал Абу, чье отсутствие я болезненно ощущала. Но детство ушло, как ему и положено.

Еще через два месяца, в дни свадебных торжеств, я наряжалась в тонкие ткани и украшала себя драгоценностями. Это было радостное и волнующее время. Счастливый Акрам с головой окунулся в многочисленные ритуалы и церемонии, заставляя мою маму, которой он оказывал почтение гораздо более рьяно, чем мне, весело улыбаться и даже хохотать. А я уж думала, после смерти Абу она совсем позабыла, как это делается. Одного этого было достаточно, чтобы пробудить во мне любовь.

За два дня до свадьбы в нашу дверь постучал Шариф Мухаммад Чача, шофер Дяди Аббаса.

Прежде чем встретиться со своей сестрой, Мэйси, он пожелал поговорить со мной.

– Шариф Мухаммад Чача! Вы вернулись из Бомбея! Как раз к свадьбе! – От собственного счастливого голоса я почувствовала себя еще счастливее.

Но Шариф Мухаммад Чача не улыбнулся в ответ. Лицо его словно окаменело, глаза застыли, уставившись на кафельные плитки пола.

– Что-то случилось, Шариф Мухаммад Чача?

Он качнул головой. Его серьезное лицо испугало меня.

– У вас дома все в порядке? Как ваша семья?

– Да, Дина Биби. Сестра сказала, вашей мамы нет дома.

– Она ушла в гости. Вы хотели с ней повидаться?

– Да. Нет. Я хочу поговорить с вами. И жалею, что не приехал раньше, Дина Биби, чтобы сказать вам то, что должен.

– Да в чем же дело, Шариф Мухаммад Чача? Расскажите!

– Дина Биби, я вернулся из Бомбея, и мне сказали, что вы выходите замуж. За сына моего саита^[111], за Акрам-саита.

Я кивнула, ожидая продолжения.

– Дина Биби, вы не должны выходить за него.

– Что? Что вы такое говорите? Почему?

– Он… Акрам-саит… мне больно говорить это, Дина Биби. Они должны были вам рассказать. Но сестра говорит, они скрыли правду. Я понимаю, дурно говорить о сыне своего хозяина. То, что я должен вам сказать, никогда не говорил даже сестре, до сегодняшнего дня. Лучше бы она знала обо всем раньше. Хозяин был добр ко мне, я обязан ему свободой. Но, прежде чем прийти в его дом, я работал на вашего отца, Дина Биби. Это тоже имеет значение. Если бы ваш отец был жив, я пришел бы говорить с ним. Он никогда не допустил бы этого брака. Если бы знал то, что я скажу. Но его больше нет, и я обязан все рассказать вам. Дина Биби, Акрам-саит не годится вам в мужья. Он… он вообще не годится. Он нездоров. Болен на голову. Он сумасшедший, псих. Его отправили за границу, к знаменитым врачам. А теперь он вернулся. Вроде ему полегчало. Но вы все равно не должны выходить за него, Дина Биби. Не должны.

Я молчала. Что ответить? Как поверить в такое? Это не могло быть правдой. Шариф Мухаммад Чача ошибался. Должен был ошибаться. В моем голосе не осталось и тени счастья, искрившегося всего минуту назад. Твердо и холодно я заявила:

– Будьте осторожны, Шариф Мухаммад Чача, думайте, что говорите.

– Не просите подробностей. Не важно, что я понимаю, чего не понимаю. Важно только, что он нездоров. Когда я узнал, что они вам ничего не сказали, то сразу понял, что должен прийти и все вам рассказать.

В гробовом молчании я стояла на руинах волшебной сказки. Пытаясь сделать вид, что не слышала того, что услышала. До свадьбы оставалось два дня. Нет. Нет. Шариф Мухаммад Чача ошибся. Я знаю правду. Я знаю Акрама. В нем нет и намека на то, о чем твердит этот пожилой бородатый мужчина – в конце концов, просто слуга. Это клевета. Да, именно так.

– Шариф Мухаммад Чача, нет. Все, что вы сказали, – неправда. Я не знаю, почему вы это делаете. Что вы имеете против Дяди Аббаса, против Акрама. Но вы лжете. Ступайте прочь.

Немедленно. И не смейте никогда больше повторять то, что сказали мне. В противном случае я все расскажу вашему хозяину.

– Нет, Дина Биби, пожалуйста, не делайте этого. Я и так всем рисковал, придя к вам.

Чудовищным напряжением лицевых мышц смягчив тон, я согласилась:

– Хорошо. Не знаю, почему вы сказали то, что сказали. Но я никому не сообщу об этом, Шариф Мухаммад Чача. Только уходите. Представьте, что этого разговора никогда не было.

Стискивая в руке шапку, Шариф Мухаммад Чача бросил на меня последний молящий взгляд и ушел.

Мэйси тихонько подошла, встала рядом, положила руку мне на плечо и проговорила:

– Мой брат не лжец, Дина Биби. Он говорит правду. Вы должны обо всем рассказать маме. Пускай она решает.

– Нет! Нет, Мэйси. Будь что будет.

– Но… Дина Биби… ты не можешь сейчас спокойно подумать.

– Нет, Мэйси! Не рассказывай ей эти глупости. Да, вот именно – глупости! Он просто чего-то не понял. Держи язык за зубами.

Иногда я думаю, что случилось бы, ослушайся Мэйси моего приказа. Можно было все изменить? Захотела бы я этих перемен? Невозможно ответить! Такие вопросы медленно пожирают нас. Что, если бы Шариф Мухаммад Чача не пришел тогда? И я блаженствовала бы в неведении? Да, изображать невинную жертву было бы легче. Считать себя принцессой, обманом выданной замуж, – сама ни за что не согласилась бы! – и осознавать собственное бессилие и беспомощность. Но я никогда не была беспомощной – как бы ни хотелось так о себе думать. Как удобно было бы – обвинять кого угодно, кроме себя. Но, рассказав мне правду, Шариф Мухаммад Чача сделал меня участницей того, что произошло позже. Он спас меня, хотя считал, что потерпел поражение. Если бы меня обманули, я стала бы жертвой этого обмана. И Мэйси, и Шариф Мухаммад Чача выполнили мою просьбу – нет, приказ. Оба промолчали. Как и я.

В день свадьбы я несколько часов проторчала в салоне красоты – меня ублажали, прихорашивали и наряжали, как живую куклу, и в итоге сама себя не узнала в зеркале. На церемонии никках^[112] я сидела на возвышении перед залом, заполненным женщинами, мехфил^[113]; все необходимые документы уже были подписаны. Прежде чем мулла получил мое устное разрешение представлять меня и мои интересы – через щель в занавеске, по другую сторону которой и одновременно перед толпой мужчин сидел Акрам, – ко мне пробралась мать Акрама и зашептала прямо в ухо:

– Дина, дорогая, не знаю, говорили тебе об этом или нет. Но дважды в жизни женщины Аллах особенно внимательно прислушивается к ее молитвам. На свадьбе и когда она рожает дитя. Дина, прошу тебя, когда начнется никках, помолись за Акрама. За всех нас. О нашем здоровье и своем. И о здоровье Акрама. – Она нежно приподняла мой подбородок, заглядывая в глаза, которым вообще-то не положено было смотреть на других людей в день свадьбы. – Пожалуйста, Дина, прошу. Не забудь. Особенно о нем.

Я согласно кивнула, внезапно испугавшись самой возможности, что Шариф Мухаммад Чача сказал правду. Я испугалась, что уже дала согласие, подписав документы, которые держал в руках мулла.

Кто-то положил передо мной раскрытый Коран, велев не сводить глаз с нужной страницы. На запястье мама повязала мне четки, тасбих^[114], цвета сухой почвы, вылепленные из глины Кербелы, где пролилась кровь Хусейна и его семьи, – мрачный контраст блестящим золотым браслетам, позвякивавшим в такт движениям моей руки. Все затихли, как только мой мулла и мулла Акрама начали диалог – по-арабски, а значит, непонятно мне, жениху и большинству гостей. Торжественное вступление окончилось, все женщины ринулись с поздравлениями и объятиями ко мне, маме и матери Акрама, восклицая мубарак^[115]. Поздно было пугаться – я стала женой. В горе и в радости, как говорят в американских фильмах.

Ликующая родня проводила нас к уже знакомому американскому автомобилю, украшенному, как и я, цветами и всякой блестящей мишурой, за рулем сидел Шариф Мухаммад Чача; дальний родственник, игравший роль брата, которого у меня не было, держал над моей головой Коран в бархатном переплете. В сопровождении подружки невесты, еще одной родственницы, недавно вышедшей замуж, и друга Акрама, его двоюродного брата, нас отвезли в отель «Лакшери Бич», где гости уже собрались на праздничный обед. Здесь, на сцене, мать Акрама повязала мне на руку имам замин^[116] – вышитую шелковую повязку с монетками внутри, которые позже следует раздать как милостыню. Вторую ленту повязала моя мама Акраму. Мы обменялись кольцами. Гости поднимались на сцену поздравить, пожелать счастья и сфотографироваться с нами.

– Та-ак, улы-ыбочку, – выпевал фотограф, щелкая камерой. Огромная старомодная вспышка ослепила меня сотни раз за этот вечер.

Ближе к концу приема мать Акрама пригласила мою маму присутствовать на церемонии ввода меня в новый дом, но мама отказалась, с трудом сдерживая слезы. Я готова была расплакаться вслед за ней, но подружка невесты вовремя подскочила с платочком. Мама отправилась домой в окружении внезапно образовавшейся толпы любящих родственников, возникших из небытия, едва новость о моей помолвке с сыном Аббаса Али Мубарака разнеслась по городу, – тех самых родственников, которые столь же внезапно исчезли со смертью отца, когда нам так нужна была их помощь.

В саду перед домом Дяди Аббаса была привязана белая козочка, которую Тетушка Саида – отныне я должна была называть ее Мама – велела нам с Акрамом потрогать. Потом козу принесут в жертву, а ее мясо раздадут беднякам; прикосновение к ней избавляло от сглаза. Я почти вступила на порог дома, когда вдруг почувствовала, что взлетаю вверх, на руках мужа.

– Акрам, что ты делаешь? Опусти ее немедленно! – завопила его мать.

– Это традиция, мама.

– Может, в Голливуде это и традиция, но не у нас!

Акрам все же перенес меня через порог и опустил уже внутри дома, отныне моего. За дверью ждал Дядя Аббас.

– Да неважно, Саида, – рассмеялся он. – Думаю, это хорошая традиция.

Нас проводили в гостиную, заполненную ближайшими родственниками и друзьями Акрама, усадили на диван. Передо мной поставили поднос с монетками в одну рупию, и я зачерпывала их обеими руками, раздавая гостям, дабы изобилие наполнило жизнь тех, кто теперь стал моей семьей. Родственники выстроились в очередь, чтобы вручить мне драгоценные подарки, которых и без того уже было множество. Слуги подали очередную партию закусок и напитков. Братья Акрама поддразнивали его, уговаривая есть побольше – сила и стойкость, мол, понадобятся ему в ближайшие часы. Наконец моя подружка и сестра Акрама, Асма, проводили меня в комнату, которая должна была стать спальней – его и моей.

Каждый предмет мебели был усыпан лепестками роз, словно дождем пролившихся на комод, уставленный французскими духами, и на изысканно застеленную огромную кровать. Воздух наполняли густые ароматы сандала и туберозы. Подружка с Асмой собрались выходить, тут за дверью послышались громкие голоса: братья Акрама буянили, отказываясь впускать его к невесте без выкупа. Акрам практически не торговался и почти сразу получил желанное разрешение, потом прикрыл за собой дверь, запер и повернулся лицом ко мне. На часах уже половина четвертого утра. Впервые мы остались наедине.

– Устала?

Мне трудно было смотреть на него, и я, разглядывая свои браслеты, робко качнула головой:

– Нет.

– И я нет. А вроде должен бы. Но – нет! Как нога? Тетушке следует впредь запретить надевать эти жуткие каблуки.

Я рассмеялась, вспомнив подружку его матери, которая, сердечно поздравляя нас, вонзила каблук-шпильку прямо мне в ногу. Я глазом не моргнула, но, едва тетка отошла, испустила тихий стон. Акрам склонился ко мне выяснить, что случилось, и сочувственно улыбнулся, когда я пробормотала объяснения.

– Дай-ка взгляну. – Он приподнял мою ногу, нежно расстегнул золотую сандалию, опустил мою стопу себе на колени. – Дина! Почему ты не сказала, что кровь идет!

От прикосновений его рук перехватывало дыхание. Пальцы гладили полоски засохшей крови, смешавшейся с ярко-красными узорами хны. Акрам принес влажное полотенце, обтер ранку. Потом резко выпрямился.

– Я ведь и должен сделать что-то в этом роде, да? Где тут вода? А, вот. – На столике рядом с комодом он обнаружил металлическую миску, принес воды из ванной. Вернувшись, опустился на колени, снял с меня вторую сандалию и омыл мне ноги. – Так, а сейчас что я должен сделать? Сохранить эту воду? Или разбрызгать ее по углам?

– Это такой обычай.

– Да, говорят, для баркат^[117]. Для счастья и процветания. Что ж, должен признаться, мне нравится этот обычай. А дальше? Вымыть волосы? Потереть спинку в ванной? Как же мне нравятся все эти традиции!

– Ну нет! – Я хохотала уже во весь голос. – Больше никаких омовений.

– А в узорах на твоих ладонях спрятаны мои инициалы?

– Конечно.

Он взял мои руки в свои, но, вместо того чтобы рассмотреть их, придвинулся ко мне почти вплотную.

– У меня от волос пахнет бирьяни?^[118] Одна из тетушек подошла ко мне сразу после обеда и положила мне руку на голову благословляя. Не думаю, что она вымыла руки после еды.

Я смеялась без остановки.

– Нет, никакой едой не пахнет.

– Грандиозная свадьба была, а? Сплетен хватит на много недель. Видала Тетушку Гюльназ? Как она вытаращилась на твои украшения, а потом ухватилась за ожерелье, прикидывая его вес? Я испугался, что она рухнет тебе на колени!

Я коснулась ожерелья – часть бриллиантового комплекта, который прислали мне вместе с нарядами за день до свадьбы.

Интересно, как выглядели мамины свадебные украшения – те самые, что она продала, дабы поддержать папин бизнес? Обычно украшения, подаренные на свадьбу, могут быть от обеих сторон. Но в данном случае пояснения не требовались, все знали, что наш источник доходов иссяк. Единственный подарок Акраму от нашей семьи – старые папины часы, отполированные и вычищенные, конечно, но все же подержанные. Я удивилась, увидев эти часы на его запястье, когда мы обменивались кольцами. Не представляла, что он будет носить такую скромную вещь, у него-то самого часы дорогие и роскошные.

Акрам вновь был на ногах, потащил меня куда-то.

– Ты уже рассмотрела комнату, пока я откупался от ребят? Еще нет? Тебе нравится мебель? Я сам заказывал.

Он принялся выдвигать ящики комода:

– Взгляни, что тут. – Распахнул дверцы шкафа, начал вытаскивать сари и джоры^[119]. – А здесь твоя одежда. Почти все я выбирал сам.

Между прочим, тебе следует поблагодарить меня – видела бы ты старомодный хлам, который нравится моей матушке.

– Очень мило.

– А ванная, только погляди? – Он подвел меня к двери в ванную, нашу собственную, продемонстрировал всяческие приспособления, сплошь импортные, высоченные потолки, причудливый кафельный узор на полу. – Нравится?

– Да, очень красиво.

Я вспомнила длинную дорожку, ведущую через двор к нашей единственной ванной, с цементным полом, древней газовой колонкой, которая чаще ломалась, чем работала. Нам с Мэйси приходилось по очереди карабкаться на табуретку и зажигать газ. А чтобы полилась вода из цистерны наверху, надо было потянуть ржавую железную цепочку.

– Еще одно небольшое дело. – Акрам достал что-то из ящика комода. – Это тоже традиция, полагаю. Я должен вручить тебе брачный договор, прежде чем предъявлять права на тебя, – и лукаво подмигнул в сторону кровати.

– Что это? – Я недоуменно вертела в руках крошечную книжку, похожую на паспорт.

– Это твоя банковская книжка. Для счета, открытого на твое имя. Можешь убедиться, что баланс в порядке.

Сейчас передо мной был бизнесмен до мозга костей. Я не стала раскрывать книжечку.

– Дина, это твой мехер^[120].

– Но… я… счет?

– Ты что, не читала никках-нама?^[121] – рассмеялся он.

Ну да, это же тот документ, который я подписала перед свадьбой.

– Нет.

– Стыдно, Дина. Тебя что, не учили обязательно читать бумаги, прежде чем подписывать? Особенно то, что мелким шрифтом.

– Но…

Возразить нечего. Нужно было прочесть, прежде чем подписывать. Традиционный мехер – добрачное соглашение, которое должно обеспечить безопасность невесты на случай неудачного брака, – зачастую был лишь символическим. Но бывали исключения. Я слышала, как иногда отменяли свадьбы только из-за того, что семьи жениха и невесты не смогли договориться, что является справедливыми требованиями, а что – непомерными. Споры порой перерастали в открытую вражду. Среди моих знакомых девушек принято было «прощать» эти договоренности, чтобы в первую брачную ночь величественно заявить мужу: «Не беспокойся о том, что ты мне должен». И ничего подобного счету на свое имя я не ожидала.

Акрам, раскрыв книжку, указал на сумму счета, и я ахнула.

– Мой отец очень строго придерживается всех этих правил, Дина. Он считает, что к религиозным нормам нужно относиться серьезно. Эти деньги – твои. Делай с ними что хочешь.

Этих денег хватало, чтобы оплатить долги отца. Достаточно, чтобы мама – при условии определенной экономии – могла безбедно жить долгие годы. Я даже похолодела при этой мысли – я ведь могу отдать деньги ей.

– Спасибо, Акрам.

– Ты не должна благодарить за то, что по праву твое, – нежно проговорил Акрам, обнимая меня за плечи и глядя прямо в глаза. Я не выдержала его взгляда и потупилась. Отпустив меня, он подошел к проигрывателю в углу комнаты, которого я прежде не заметила. Перебирая стопку пластинок, вытащил одну, повернулся ко мне: – Любишь Пресли?

Он опустил иглу на диск, и комнату заполнили звуки «Я потрясен». Школа, матушка настоятельница – кажется, все это было жизнь назад…

Акрам жестом киногероя протянул руку, не оставляя сомнений в следующей реплике: