Текст книги "Летний ангел"

Автор книги: Монс Каллентофт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

21

Я слишком долго лежу, прикованная во времени, среди холодной черноты.

Папа, где ты?

Скажи правду – ты не придешь? Ни сейчас и никогда? Или когда-нибудь нескоро-нескоро. Я не хочу здесь так долго сидеть.

Здесь ужасно. Я так боюсь, папа.

Неужели я, твое самое большое счастье, как ты меня иногда называл, стала твоим горем? Нет, скажи, что это не так.

Лучше приходи.

Забери меня прочь от этих голосов.

Голоса.

Как черви надо мной.

Я так давно уже слышу ваше квохтанье, бессмысленные звуки.

Ваши голоса.

Вы чему-то радуетесь.

Почему?

Я понятия не имею, почему у вас такие счастливые голоса, ведь здесь, у меня, только холод и сырость, и сон не кончается. А вдруг это не сон? А что-то совсем иное?

Купаться, купаться!

Это вы кричите?

Я люблю купаться. Можно мне тоже с вами? Искупаемся вместе.

У меня дома на участке есть бассейн.

Я сейчас в бассейне?

Собака лает, но вокруг темно, темно, и если бы я не знала, что это невозможно, то отделилась бы от своих мышц, от своего тела и пустилась бы в свободный полет.

Но сон не позволяет мне этого сделать.

Нет.

Вместо этого я слышу ваши радостные крики. Там, наверху? Или где?

Земля и песок и мокрый холод, влажный холод пластика, песчинки рядом, но не прикасаются ко мне.

Это могила?

Я погребена заживо?

Мне четырнадцать лет – что, скажите, что я могу делать в могиле?

В воскресенье купающихся особенно много.

Ей не нужно платить за вход на пляж возле Стура Рэнген: просто припарковать машину у дороги и пройти через луг, на который крестьянин по фамилии Карлсман в этом году любезно не выпускает своих быков.

В какой-то из прежних сезонов, несколько лет назад, еще до того, как открылся киоск, он их выпускал. Об этом писали в газетах. Но в тот год крестьянин так просто не сдался.

Они такие легкомысленные, эти отдыхающие – дети, женщины, мужчины, которые наслаждаются жарой и сомнительной прохладой воды, защищают свою кожу дорогими кремами, а свои глаза – еще более дорогостоящими очками.

«А сейчас, – думает Славенка Висник, – они столпились у моего киоска, с нетерпением ждут, когда же я открою. Подождите немного, скоро вы получите свое мороженое. Как радуются дети при виде мороженого – столько счастья за семнадцать крон.

Подождите немного, радуйтесь, что я вообще сегодня пришла.

„Афтонбладет“, „Экспрессен“? Извините, газет нет.

Кто вы такие – оставшиеся в городе, кому больше некуда деться летом?

В этом наши с вами судьбы схожи. Хотя бы частично».

Славенка вставляет ключ в дверь киоска, кричит толпе:

– Спокойно, спокойно! Я открываю, мороженое сейчас будет!

Позади человеческих тел, почти совсем обнаженных, она видит гладь озера, красующуюся на солнце, – отражения на поверхности воды делают ее похожей на прозрачную кожу. И большой дуб у самого уреза воды, всегда неизменно загадочный.

В ее киоске возле Глюттингебадет не хватает продавцов. Подростки избалованы, не хотят работать летом. Будущие сотрудники министерства свободного времени.

Иногда ей кажется, что вся Швеция – комитет свободного времени, состоящий из людей, которым всегда жилось и живется слишком хорошо, которые понятия не имеют, что такое нужда и горе.

Она открывает окошко. Первой в очереди стоит некрасивая девочка лет восьми.

– Один «Топ-хэт», – говорит она.

– Закончилось, – отвечает Славенка и улыбается ей.

Возле дуба лает собака – на клочке земли, где трава каким-то загадочным образом исчезла. Собака написала на ствол дерева, но сейчас она возбуждена. Обозначает своим призывным лаем: здесь скрывается нечто, что должно увидеть свет.

Лает, лает, лает.

Когти роют, роют землю.

Я слышу звуки, лай.

Медленно, медленно меня поднимают из моего сна, уносят куда-то вверх. Я хочу, хочу проснуться.

Но не могу.

Папа, я проснусь?

Я застряла в чем-то, что страшнее или чудеснее сна. Но как я сюда попала?

Кто-то должен рассказать мне, всем, маме и папе. Они наверняка волнуются, я обычно не сплю так долго. И что это еще за звуки, как будто кто-то скребется? И мягкий женский голос говорит: «Ну хватит, Джек, хватит, ко мне». А потом лай сменяется рычанием и кто-то говорит: «Ну хорошо, копайся дальше, бог с тобой».

Славенка делает перерыв, игнорирует очередного покупателя, оставляя удивленную женщину стоять у открытого окошка киоска, разглядывая холодильник с напитками.

«Куда торопиться? – думает она. – Станет еще жарче, ты купишь еще больше мороженого и напитков».

Она подняла цены, и народ жалуется: двадцать крон за кока-колу, семнадцать за эскимо!

Ну так и не покупайте, раз не нравится. Сами тащите питье с собой на пляж.

Но если производитель узнает о ее ценах, ей не позволят продавать это мороженое. Ну и плевать, есть и другие производители. На самом деле мое место в лесу. Среди других добровольцев, борющихся с огнем.

И этот пес – что он там нашел, чего разгавкался? Возбужден так, словно учуял под деревом сучку с течкой.

Сумасшедшие люди. Сумасшедшие собаки. Инстинкт может завести куда угодно.

И та некрасивая девчонка, стоявшая первой в очереди, – что она уставилась в яму, которую роет собака?

Что она ожидает там увидеть?

Влажная темнота становится тоньше, собачий лай громче, голоса на заднем плане умолкли – что же, я просыпаюсь? Свет надо мной и шуршание, и вот мой взгляд свободен, но он замутнен, словно в моем открытом глазу песок и земля.

Я теперь свободна?

Смогу поехать домой?

И я вижу черную собаку, ее морду и зубы, она возбужденно лает, и я хочу подняться. Но тела как будто нет.

Собака исчезает, вместо нее появляется девочка, как я. Нет, помоложе, ее лицо изменяется, искажается, и я вижу, как ее рот раскрывается для крика, и я хочу сказать ей – не кричи, это всего лишь я, просто наконец я смогу проснуться.

Тело есть, но есть ли я?

Славенка выскакивает из киоска, несется вниз к воде, к девочке и собаке, люди кидаются туда, все отдыхающие разом, крик множится, и кажется, что даже вода, и деревья, и коровы на лугу кричат.

– Назад! – вопит Славенка, стоя у ямы и глядя вниз.

Там открытый девичий глаз под тонкой полиэтиленовой пленкой, карий и полный удивления.

Жизнь в нем давно потухла.

«Бедная девочка», – думает Славенка.

Она повидала много таких глаз, и все эти беззвучные воспоминания наваливаются на нее – безжизненные воспоминания об оборвавшихся жизнях.

Часть 2
В глазах летних ангелов

[На пути к последнему приделу]

Вблизи очищающей воды довелось тебе отдыхать, ожидая.

Убитая, но все же не совсем умершая.

Я знаю, что возрождение возможно, что невинность может быть возвращена. С тобой это не удалось, мой погребенный ангел, но удастся с кем-нибудь другим. Ибо как иначе заставить исчезнуть паучьи лапы, заставить замолчать кроличьи когти, которые рвут самое сокровенное во мне.

Наша любовь не могла испариться, сколько бы боли ни принесло это жаркое лето, как бы ни ползли щупальца по нашим ногам.

В этом городе много деревьев, парков и лесов. Я там – среди черных, поблескивающих серебром стволов. Ты тоже где-то там. Просто мне не удалось пока тебя найти.

Я хочу шагнуть вперед, почувствовать твое дыхание на своей щеке. Я хочу видеть тебя рядом со мной.

Так что не бойся.

Никто никогда больше не сможет причинить тебе зла.

22

Бело-голубые ленты ограждения. Теплая вода озера в лучах послеполуденного солнца похожа на обнаженную кожу всех этих людей, стоящих в тени деревьев на склоне, по другую сторону от ленты, и пожирающих полицию любопытными взглядами.

Полицейские в форме прочесывают землю вокруг ямы, а Малин, Зак и Свен Шёман вместе с Карин Юханнисон, срочно вызванной на работу, осторожно освобождают тело от земли и прозрачной пленки. Оно неправдоподобно белое, выскобленное, с отмытыми ранами, похожими на темно-синие кратеры вулканов на мертвом человеческом ландшафте, с сероватой кожей, к которой недавно прикоснулись голодные черви.

– Осторожно, осторожно, – говорит Карин, и они движутся очень осторожно, чтобы сохранить те улики, которые могли остаться вокруг места обнаружения тела.

Среди отдыхающих затесались журналисты – с местного радио, с четвертого телеканала, из газеты Норрчёпинга, из «Эстнютт», из «Корреспондентен». Даниэля Хёгфельдта там нет, но Малин узнает молодую женщину-репортера, которая брала у нее интервью весной для своей дипломной работы в Высшей школе журналистики.

Где же Даниэль? Он обычно не пропускает таких событий, но ведь и он может позволить себе выходной в воскресенье. Он это заслужил.

Негромкие щелчки цифровых фотоаппаратов.

Глаза, которые стремятся подобраться поближе, запечатлеть, чтобы продать.

Малин глубоко вздыхает.

Можно ли привыкнуть к жаре? Нет, но все же она лучше мороза.

Может ли природа выйти из себя от всего зла, сотворенного людьми? Накинуться на нас в знак протеста против всех тех глупостей, которые мы творим друг с другом? Перед внутренним взором Малин деревья, дубы и липы, вырывают корни из земли и своими острыми кронами в гневе швыряют людей на землю, предают нас погребению за наши злые дела.

У Зака по лбу струится пот, Свен фыркает от усилий, его живот вздымается над поясом, когда он с остановившимся взглядом сидит на корточках.

– Должно быть, это Тереса Эккевед, – произносит он. – И ее завернули в обычные прозрачные мешки для мусора.

– По ним мы ничего не отследим, – вздыхает Малин.

Лицо девушки под полиэтиленом выскоблено, ее тело обнажено, такое же белое, как и лицо, тоже выскобленное. На затылке большая открытая рана, на руках, на теле, на бедрах раны размером с блюдца – черно-синие, тоже отмытые, бережно обработанные по краям, как грядка с любимыми цветами.

– Это она, – говорит Малин, ощущая запах тлена. Здесь хлоркой не пахнет. – Я узнаю ее по фотографиям. Это она, никаких сомнений быть не может.

– Никаких сомнений, – соглашается Зак, а Свен бормочет:

– Если даже жара стоит, как в аду, это не причина, чтобы весь мир превратился в кромешный ад.

– Такое ощущение, что ее кто-то вымыл, и очень тщательно, – произносит Малин, глядя на тело. – Словно хотел очистить ее и эти раны. Как с Юсефин, хотя в большей степени.

Белая кожа, черные раны.

– Да, – бормочет Зак. – Почти как заклинание духов.

– Но от нее не пахнет хлоркой.

– Нет, от нее пахнет разложением.

«Ты не старше Туве, – думает Малин. – А что, если бы на твоем месте была Туве? Как бы тогда поступила я?»

Она видит себя сидящей на краю кровати в спальне с пистолетом в руках – как медленно подносит его ко рту, готовая одной пулей навеки оборвать сознание.

Страх. Ты наверняка боялась, да?

Как ты попала сюда, в эту землю?

– Это нам и предстоит выяснить, – произносит Малин.

Зак, Карин и Свен поворачиваются в ее сторону.

– Мысли вслух, – поясняет Малин. – Как долго она здесь пролежала?

– Учитывая плесень на коже от полиэтилена, в который она была завернута, и то, что тело начало опухать, несмотря на давление земли, я сказала бы, что дня три, может быть – четыре. Точнее пока определить не могу.

– Три дня? – переспрашивает Зак. – Она пропала предположительно дней шесть назад.

– Пока не знаю, перенесли ли ее сюда после смерти, – отвечает Карин. – Постараюсь выяснить.

– Все равно остается промежуток в два дня, когда ее, возможно, держали взаперти, – говорит Свен. – А потом перенесли сюда.

– Тогда, возможно, кто-нибудь что-нибудь видел, – кивает Зак.

– Ты так думаешь? – спрашивает Малин. – Когда не купаются, здесь никого не бывает.

– Таковы люди – они вечно бродят туда-сюда. Ты знаешь это не хуже меня.

Малин вспоминает, как сама ходила в парк Тредгордсфёренинген позапрошлой ночью.

Так ты меня видел? Ты – тот, кто это сделал?

Ты пытаешься что-то исправить – видимо, так обстоит дело. Наверное, было темно, когда ты приволок тело сюда. Когда зарывал ее в землю, единственными свидетелями были деревья. Но почему так близко к воде, где ходит множество людей? Похоже, хотел, чтобы мы ее нашли. Что ты пытаешься нам сказать?

– От чего наступила смерть? – спрашивает Малин, и неожиданный порыв холодного ветра пробегает по ее ногам и далее по поверхности воды.

– Пока неизвестно. Предположительно причиной смерти является рана на голове, но на шее, как видишь, следы удушения.

– Сексуальное насилие?

– Внешних признаков пенетрации нет, но я осмотрю ее на этот предмет.

Карин – опытный профессионал, однако отношение к мертвым у нее, как у инженера к конструкциям.

– С уликами дело обстоит неважно, – говорит она. – В последние сутки здесь прошло не меньше сотни человек, все следы и отпечатки наверняка затоптаны.

– Жаль, – вздыхает Свен. – Но это место тем не менее может рассказать много интересного о преступнике, стоит нам немного напрячь извилины.

«Преступник? – думает Малин. – Похоже, Свен, ты в этом уверен. Так же как я уверена, что этот живот сведет тебя в могилу, если ты ничего не предпримешь».

– Что ты думаешь по поводу связи с Юсефин?

– Думаю, связь прямая, – уверенно говорит Свен. – Обе выскоблены до чистоты одинаковым образом. Но пока это на сто процентов неизвестно. Пусть Карин проверит на наличие остатков краски.

Я вижу и слышу вас, чужие незнакомые люди, и понимаю, что вы говорите обо мне, но я не желаю слышать ваши мерзкие слова.

Раны на моем теле.

Сексуальное насилие.

Преступник.

Пенетрация?

Нет.

Поймана, поймана, убита.

Убита.

Ударом по голове.

Мертвая.

Кто же этот мертвый? Только не я, мне четырнадцать лет, слышите, нельзя использовать слово «мертвая», когда речь идет о человеке, которому всего четырнадцать лет. У меня впереди много лет жизни, не меньше семидесяти, и я хочу их получить.

Хочу, чтобы их вернули мне.

Дай мне их, папа.

Я отказываюсь. Отказываюсь.

Я не испытываю боли, а если бы у меня были те раны, о которых вы говорите, я бы, наверное, кричала?

Но где мой голос?

Его не слышно, хотя все же слышно, и слова другие, как будто я выросла в этом сне и проснулась с другим языком.

Языком?

Я ни за что не стала бы употреблять это слово.

Оставьте меня в покое! Не прикасайтесь ко мне!

Дайте мне поспать, дайте мне забыться, нет, не прикасайтесь ко мне, что вы со мной делаете?

Все эти ужасы, которые мне приснились.

Уйдите от меня.

Дайте мне поспать.

Я вижу лицо.

Это женское лицо, узкое и симпатичное, обрамленное светлыми волосами, на фоне зелени деревьев и голубого неба.

Женщина смотрит на меня.

Я хочу подняться, но меня как будто нет. Разве меня нет?

Но если бы меня не было, вы бы не говорили обо мне, правда?

Малин сидит на корточках рядом с телом девушки.

Один глаз открыт, другой закрыт, словно та хочет спать. Тело неподвижно, кажется вдавленным в землю. На шее синяки. Кожа отмыта, выскоблена. Раны очищены, обработаны. Все то же самое, что и у Юсефин Давидссон.

Свен, конечно, может сомневаться, но за всем этим явно стоит один и тот же человек – или одни и те же люди. С этого момента одно равно другому, и наоборот.

Земля под ногтями у мертвой девушки – единственная грязь.

Ты пыталась сбежать отсюда, правда?

Девушка на фотографиях на вилле в Стюрефорсе. И теперь здесь. Напуганный папа, который старается сохранять спокойствие. Взволнованная мама, которая дала им фотографии, – и что теперь?

«Одно я обещаю тебе, Тереса, – я не остановлюсь, пока мы не поймаем его.

Или ее.

Или его.

Или…»

Малин повторяет это как мантру, как молитву, отводит взгляд от тела и смотрит на Свена. Видит, как он планирует дальнейшие действия, мысленно составляет список того, что надлежит сделать и не забыть: вызвать всех свободных полицейских, обойти дома в радиусе двух километров, допросить отдыхающих, сегодняшних, вчерашних, позавчерашних, через средства массовой информации призвать всех, кто что-то видел, кто мог наблюдать транспортировку тела, дождаться заключения Карин, сообщить родителям… Принести им непостижимую весть.

Малин знает, кому выпадет эта работа. Иногда они берут с собой профессионала, когда вынуждены сообщать такие вещи, – пастора или психолога, но чаще всего обходятся своими силами. Да и кто знает, как скоро удастся найти пастора в разгар летнего затишья?

Туве на Бали.

Не думать об этом.

Тягостно.

Малин снова смотрит на Тересу.

Ее отмытый рот полуоткрыт, словно она задохнулась в воздухе, лишенном кислорода. Словно кто-то хотел помешать ей произнести слова или просто показать значение кислорода – он дороже всего, и земля, из которой мы вышли, единственное, что у нас остается.

Люди за лентой ограждения начинают расходиться; полицейские уже записали их имена и задали основные вопросы. Некоторые с грустью поглядывают на закрытый киоск с мороженым.

«Иногда, – думает Малин, – следствие требует от тебя невозможного».

На лугу мычит корова, по траве пробегает долгожданный ветерок. Запах лесных пожаров сюда не долетает, но Малин знает, что атмосфера накалена, что миллионы предчувствий пришли в движение.

– Малин, – окликает ее знакомая молодая журналистка, когда она направляется вверх к дороге, – что вы можете сказать?

– Мне нечего прибавить к тому, что вы видите своими глазами, – отвечает Малин, не останавливаясь.

Журналистка надела огромные солнцезащитные очки – из-за них ее лицо кажется глупым.

– Ее убили?

Ох эти надоевшие идиотские вопросы!

– По крайней мере, в землю она не сама себя закопала.

Двое отдыхающих, мужчина и женщина лет тридцати, возле киоска с мороженым натягивают джинсы поверх купальников.

Малин подходит к ним, они кидают на нее взгляды, свидетельствующие о том, что им хотелось бы покоя, затем мужчина произносит:

– Мы уже рассказали, что видели. Мы пришли сегодня сюда, чтобы искупаться, а какой-то песик нашел ее.

Песик? Смешное слово. Как из мультика.

– У меня к вам вопрос по поводу киоска, – говорит Малин. – Он обычно бывает открыт? Вы сюда часто ходите купаться?

Она ненавидит этот свой заскок – когда вопросы вдруг выскакивают не в том порядке, но обычно это приводит к хорошим ответам. Неуверенность, проявляющаяся в неправильно заданных вопросах, заставляет собеседника расслабиться.

– Мы купаемся здесь иногда, – отвечает мужчина, – хороших пляжей мало осталось. Единственная проблема – киоск в основном закрыт. Видимо, у хозяйки их несколько, и ей трудно найти работников на все точки.

– А что за хозяйка?

– Кажется, ее зовут Славенка, она из Боснии или откуда-то оттуда. С ней весьма неприятно иметь дело, когда она не в настроении, – ведет себя так, будто ей вообще не нужны покупатели. Она была здесь сегодня, исчезла незадолго до вашего приезда.

– Спасибо, – кивает Малин.

Возле тела трудится наперегонки со временем Карин Юханнисон, хочет закончить до темноты, однако у нее и у только что прибывшего на место ассистента впереди работы еще на много часов. Малин знает, что у них в машине прожекторы, но, может быть, сегодня удастся обойтись без этого. Летняя ночь улыбнется им светлой улыбкой, облегчит работу – напряженный поиск деталей и следов на теле и в траве вокруг, который поможет приблизиться к истине.

Карин поднимает глаза на Малин, машет рукой.

Ее усталые глаза утратили часть своего самоуверенного сияния – возможно, эти глаза уже где-то на Бали.

Бали.

Остров красоты и насилия.

Место, где возрождение возможно.

23

Дом, где я выросла.

Кажется, кирпич плавится от жары, стекает с фасада, обнажая воспоминания и предчувствия.

И ложь.

Но что это за ложь?

Зак сидит за рулем, стиснув зубы.

Они не превышают разрешенную скорость тридцать километров в час, и Малин успевает заметить, что живая изгородь вокруг дома ее детства просела еще больше, чем в прошлый раз, словно у нее совсем нет сил бороться с жарой.

В доме никого нет.

Кто сейчас там живет? Какие у них воспоминания?

«Я брожу кругами вокруг воспоминаний, – думает Малин. – Они застряли во мне, как электрические вспышки, бессменные маяки в моем сознании, бросающие свет на меня, мои поступки и тем самым на мое будущее.

Чего я боюсь?

Я держусь за то, что было, и в то же время пытаюсь убежать, я цепляюсь за воспоминания, словно они могут помочь мне понять что-то в настоящем».

Проветрить.

Выкинуть одежду умершего – и он перестанет являться привидением.

Мама и папа на Тенерифе.

С каждым днем Малин все острее ощущает, что родители что-то скрывают, и сейчас, когда они с Заком проезжают мимо ее бывшего дома в Стюрефорсе, неся страшное известие ничего не подозревающим родным погибшей девушки, она ощущает это еще яснее, чем когда бы то ни было. Ее история основана на какой-то тайне – не выяснив, в чем дело, она не сможет успокоиться.

И вот уже дом скрылся позади. С глаз долой – из сердца вон.

Фотография мертвого тела Тересы Эккевед лежит у нее в кармане.

Это она, Малин уверена.

Когда они собирались сесть в машину, Зак буркнул:

– Малин, ты сама покажешь им фотографию. Я не смогу.

Она не старше Туве, и хотя Малин пытается прогнать образ дочери, хотя глаза ее открыты, лицо Туве то и дело сливается с лицом девушки на фотографии.

«Прочь, прочь», – думает Малин, но это бесполезно.

Ты – все девушки.

И ты – единственная девушка.

Я поймаю того негодяя, который это сделал. Я постараюсь понять.

Палец на звонке входной двери, пот на лбу, пыхтящий Зак в шаге позади, солнечные очки в руке, взгляд готовится выражать соболезнование.

Снова образ Туве.

Звуки за дверью.

Что это за звуки?

Тяжелые шаги человека, понимающего, что приближается вселенская катастрофа – тот момент, когда жизнь застывает, навсегда превращаясь в тугую горькую массу, где радость – всего лишь интеллектуальное упражнение.

Я радуюсь. У меня получается радоваться.

Мужчина, стоящий перед ней, полон уверенности. Позади него женщина с приоткрытым ртом, испуганные голубые глаза покраснели от хронического недосыпа.

И снова ты здесь, Туве, хотя все мое внимание должно быть сейчас сосредоточено на этих людях, стоящих передо мной. Если у меня есть миссия на земле, то это заботиться о тебе. Это единственное, что мне дано. И сейчас, когда ты стала упрямым подростком, ты уже не хочешь, чтобы я заботилась о тебе – разве что помогала немного в житейских делах.

Но я никогда не перестану заботиться о тебе, Туве.

Это исключено.

Сигвард Эккевед распахивает дверь, отступает. Его плечи опускаются, а жена уходит куда-то в сторону веранды в тщетной попытке убежать от правды. Потому что сама правда, их правда пришла в дом, и они оба это предчувствуют.

– Проходите, – говорит отец Тересы. – Как продвигается следствие? У вас есть к нам еще вопросы? Хотите кофе? Агнета! – окликает он жену. – Ты поставишь кофе? У нас есть лед, так что мы можем предложить инспекторам кофе. Они тоже страдают от этой жары, да уж, интересно, долго ли такая погода простоит.

Малин не перебивает его.

Они с Заком садятся на стулья возле белого дивана в гостиной. Позади них заманчиво голубеет бассейн. Агнета и Сигвард понимают, что означает эта позиция, занятая гостями, и садятся на краешек дивана, подавшись вперед, как бы слушая с напряженным интересом, словно он может отогнать кошмарный сон.

– Мы нашли девушку возле пляжа в Ставсеттере, – говорит Малин.

– Это не Тереса, – говорит Агнета. – Она никогда не стала бы там купаться, ведь бассейн… хотя она иногда ездила туда на велосипеде…

– Девушка убита. Мне тяжело это говорить, но я думаю, что это ваша дочь.

Родители Тересы тяжело оседают на диване, словно из них выпустили весь воздух. Малин вынимает из кармана блузки снятую «Полароидом» фотографию и кладет на черную полированную поверхность журнального столика; женщина всхлипывает. В саду тревожно каркает ворона, лист падает с куста, сморщив на некоторое время поверхность воды в бассейне.

– Вы можете сказать – это Тереса?

Она чувствует, как Зак усилием воли удерживает себя на стуле, в то время как ему хочется вскочить и выбежать прочь – из дома, из сада, мчаться куда глаза глядят по тихим асфальтовым дорожкам коттеджного поселка.

Но он сидит неподвижно. Выдерживает столкновение с реальностью.

Все безымянные чувства, витающие в комнате, как черные духи, складываются в два слова: боль и скорбь.

Агнета Эккевед отворачивается. Если не смотреть на фотографию, то ее как будто не существует – и не существует того, что она означает. Сигвард Эккевед наклоняется вперед, смотрит на свою девочку, ее закрытые глаза, бледную желтоватую кожу, прозрачную от недостатка кислорода. Она не спит, он больше никогда не погладит ее во сне по щеке и не шепнет ей: «Я буду рядом, когда ты проснешься, я всегда буду рядом, что бы ни случилось».

Вместо этого – только фотография на столе.

Смерть. Конец.

– Это Тереса, – произносит он.

Агнета Эккевед отворачивается еще дальше – со стороны Малин видит, как по ее щекам льются слезы, огромные настоящие слезы.

– Это она, – повторяет Сигвард Эккевед.

Малин кивает.

– Тогда все ясно, – говорит Зак.

Малин берет со стола снимок, держит в руке – у нее возникает чувство, что она не может просто сунуть его обратно в нагрудный карман, спрятать фотографию погибшей с глаз долой.

Но тут Агнета Эккевед произносит:

– Уберите эту фотографию, пожалуйста. Прошу вас.

И Малин прячет снимок.

– Я пойду посмотрю, готов ли кофе, – произносит Сигвард Эккевед и встает.

Но так и остается на месте, и все его тело начинает сотрясаться.

Дом детства.

Силикатный кирпич.

Урчание машины.

– Что теперь? – спрашивает Сигвард Эккевед, немного придя в себя.

Малин все прекрасно поняла, но вместо этого рассказала о формальностях – что судмедэкспертиза обследует тело, прежде чем выдать его родственникам для похорон, что они могут ее увидеть, если захотят, но в дополнительном опознании необходимости нет.

Сигвард Эккевед дослушал ее до конца.

– Вы меня не поняли, – говорит он. – Я хотел сказать: что теперь будет с нами?