Текст книги "Летний ангел"

Автор книги: Монс Каллентофт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

66

Ты лежишь в фургоне.

Мы приближаемся к нашей цели. Я слышу, как ты раскачиваешься, – не волнуйся, нам недалеко осталось.

Тереса.

Я увидела ее у бассейна в саду, она была похожа на тебя, сестра моя, и я почувствовала, что это может получиться.

Я следила за ней.

Позвонила в дверь, сказала, что проверяю качество воды в бассейне. Потом все вышло, как вышло, – она стала извиваться и вырвалась, я побежала за ней, и она кричала, но никто ее не услышал, и я ударила ее металлическим чемоданчиком по голове – и она успокоилась.

Потом я увезла ее на склад. Аккуратно сделала надрезы скальпелем, поправила края на ее ранах, так красиво и аккуратно, хотела сделать все идеально, отмыла ее хлоркой, и тут она проснулась, Тереса, а на мне не было маски, и она уставилась на меня, но она не должна была меня видеть, потому что для трансформации надо было начать с обезличивания.

Но я все же вставила в нее синее нечто, призвав на помощь свои белые холодные паучьи лапы, тонкие-тонкие, и подумала: я обниму тебя, и ты придешь ко мне, и положила руки ей на шею – но она не стала тобой.

Я завернула ее в полиэтилен. Зарыла возле воды, в уединенном месте. Может быть, ее чистое тело превратилось бы там, в земле, в тебя, сестра моя?

Но проклятая собака нашла ее до того, как это произошло.

Боже, как я скучаю по тебе.

Моя любимая.

Я иду к тебе.

Ты идешь ко мне.

Ты умрешь.

Ты возродишься.

Все полицейские машины посланы в Торнбю.

Янне сидит рядом с Малин, это полицейская операция, но она не смогла заставить его уйти. Никто из коллег даже не подумал об этом.

Янне.

Все, чего мы не делали вместе, – теперь мы делим эту ношу.

Транспортная развязка перед Бергой.

Солнце раскрашивает крыши Шеггеторпа в нежные цвета, белые дома кажутся почти красивыми в своей теплой неподвижности.

Они мчатся с горы.

Сто тридцать, сто сорок километров в час.

Зак едет за ними, но никаких других машин Малин не видит.

Мы первые. Янне тяжело дышит, но не произносит ни слова, адреналин гуляет сейчас у него в крови, как и у меня, но он привык – кто знает, сколько раз он сталкивался со смертью в своих заграничных командировках? Может быть, и в лесах возле Хюльтшён? На пожарах?

Они сворачивают в Торнбю. Проезжают бетонные коробки универмагов и торговых центров: «ИКЕА», «Икано», «АСКО», «Виллис», едут в глубь зоны мимо здания оптовика Вансито.

Снова поворот, и дом по адресу Фабриксвеген, 11,– одноэтажное складское здание из красного кирпича, не менее тридцати метров в длину, с четырьмя входами вдоль бетонного грузового пандуса.

Они останавливаются, выскакивают из машин, бегут.

Которая дверь?

Они бегут от одной двери к другой, прислушиваются, ищут надписи, но ни одной таблички нет.

Жары и острых лучей света не существует, только пот и усталость, медленно пробивающаяся сквозь адреналин.

Звуки из одного склада.

Шуршание, капанье воды.

Звук полицейских сирен приближается.

Жалюзи опущены, заперты на замок. Солнце всходит, и бетонный пандус залит светом. Малин встает на колени перед замком, пытается взломать его, но руки у нее дрожат.

– Подожди! – кричит Зак и подбегает с оружием в руках. – Отойди!

Зак приставляет пистолет к замку, нажимает на курок.

Выстрел, я слышу выстрел, думает Туве. И нарастающий шум. Где я? Голова раскалывается, тело неподвижно, но все же оно есть.

Я парализована?

Не могу пошевелиться.

Мама, это ты идешь? Папа? Чтобы спасти меня из этого кошмарного сна?

Что-то снова приближается.

Полоса света – это открылась дверь? Меня спасут?

Малин, Янне и Зак ухватились за нижний край жалюзи и тянут вверх, позади нет никаких дверей, вой сирены прекращается, и Малин слышит, как перекликаются полицейские, выкрикиваются команды. Голоса Экенберга и Свена Шёмана? Карима?

Жалюзи подняты. Янне удерживает их в этом положении, и Малин с пистолетом заходит в помещение, видит пустую кушетку, банки, розовую футболку Туве, разрезанную, валяющуюся на полу, ее солнечные очки, книгу – и клетки с кроликами вдоль стен. Баночки с краской, коробку с белыми хирургическими перчатками, бутылки с химикатами, пустые упаковки из-под хлорки, скальпели, капающий кран. Бетонный пол забрызган кровью – кровь давняя, запекшаяся, узкие полосы гниющего мяса, все помещение проникнуто запахом страданий и смерти.

«Проклятье, – думает Малин. – Проклятье! Вы были здесь!»

Она видит, как Янне падает на колени, поднимает тряпку, бывшую футболкой Туве, протягивает ей, произносит:

– Я ей это покупал.

– Проклятье, – кричит Малин, опускается на пол и рыдает от усталости и отчаяния.

Янне подползает к ней, обнимает, и они дышат вместе, готовясь к тому, что ждет их дальше.

Вокруг ходят полицейские в форме, Свен и Карим разговаривают с Заком, который смотрит, как подъезжает машина Вальдемара. Не хватает только Пера Сундстена, но он, наверное, заснул где-нибудь или уехал домой в Муталу.

Малин поднялась. Янне стоит у нее за спиной.

Остальные двери склада открыты – по всей видимости, там нет ничего, имеющего отношения к делу.

– Мы опоздали, – говорит Свен. – Что теперь делать, черт побери?

Выстрел.

Наверное, в лесу кто-то палит из ружья – охотник без лицензии, вышедший пораньше утром.

Но ты проснулась, мой летний ангел.

Пожары остались позади, и я снова усыпила тебя.

Теперь ты спишь в моем фургоне и не проснешься, пока мы не прибудем на место, пока не попадем в последний придел.

Нам уже недалеко осталось, уверяю тебя.

Не надо бояться.

Ты умрешь, но лишь ненадолго, после этого ты станешь прекраснее всех людей.

Малин, Малин!

Сейчас мы кричим хором, я и София.

Думай!

Думай!

Ты сидишь в отчаянии, скрючившись на асфальте перед складом в Торнбю.

Не слушай других.

Еще есть время спасти ее.

Еще есть время помешать ей стать одной из нас.

Подумай и избавь нас от страха, спаси Туве и подари нам покой.

Дай нам отдых, Малин.

Ты знаешь, куда везут Туве, куда едет Вера Фолькман.

Они едут к последнему приделу, скоро они прибудут на место, белый фургон уже приближается.

67

А теперь ты должна бодрствовать.

Я свяжу тебя, и ты увидишь, что я буду делать, и если ты увидишь это, то решишься вернуться – тогда в тебе не останется страха, правда?

Моя дорогая сестра.

Я паркую фургон возле спящего монстра.

На улице запах лета, летнего утра, и в этот чудесный день начнется летний сон, мой маленький летний ангел.

Я открываю задние двери.

Ты стонешь – просыпайся постепенно. Ты можешь увидеть мое лицо, это уже не имеет значения, скоро ты перестанешь существовать, и мне кажется, что лицо вообще не имеет особого значения.

Туве щурится.

Снова свет. Значит, я жива? Я все еще жива, мама? Мне кажется, я жива, все тело болит. И кто-то тянет меня, но это не больно, только становится очень-очень жарко, когда меня вытаскивают на солнце.

Вокруг дома.

Серые бетонные дома, пожелтевшая растительность, здания пятидесятых годов, которые я не узнаю и которые вижу вверх ногами.

Я должна убежать.

Прочь отсюда.

Но как бы я ни пыталась, тело не слушается.

Мама.

Вот оно снова появилось, это лицо, но теперь у него есть очертания, округлые женственные формы.

Она передумала.

Снова заносит меня в темноту.

Я звоню.

Звоню еще.

И еще.

Жду, жду – и ты открываешь, видишь меня, пытаешься закрыть дверь, но теперь я сильнее тебя, я сильнее, я вставляю ногу в щель двери, и ты кричишь, когда я вталкиваю тебя в квартиру, сажаю на диван и связываю тебя, твои холодные белые пальцы, похожие на паучьи лапы. Я кидаю на тебя одеяло – ты уже совсем стар, но злость так очевидна в твоих серых глазах, она никогда не исчезнет, папа.

Подожди. Я принесу ее из машины. Пусть она посмотрит, как ты умираешь.

Твои глаза лезут из орбит от страха, словно веки потеряли способность опускаться, и все твое жилье пронизано запахом спирта, мочи и старого немытого тела, но я, как никто, разбираюсь в чистоте, папа.

Подожди меня здесь.

Она тяжелая, я тащу ее на плече, и мне пришлось заткнуть ей рот тряпкой, чтобы она не закричала и не разбудила весь квартал.

Никто не видит меня.

Утренние глаза Финспонга мертвы.

Я закрываю дверь.

«Как долго я просидела так? – думает Малин. – Слишком долго».

Тело – как аккумулятор, вобравший в себя все чувства: тревогу, злость, отчаяние, усталость, ярость и жару. Перегретый мозг бесполезен как мыслительный инструмент, он не может помочь в этой беде.

Асфальт под ней почти горячий.

У Малин не было сил отойти в тень, солнце беспощадно уже в половине пятого утра.

Янне и Зак рядышком сидят в тени, прислонившись к стене склада, и Малин видит, как они собираются с силами перед следующим действием.

Последний акт?

Свен Шёман садится перед ней на корточки.

– Малин, у тебя есть идеи?

От него пахнет кофе.

Голоса, слушай голоса.

Убивает только страсть…

И Малин выпрямляет спину. Догадка пронзает ее, как неожиданный яркий луч, и она вскакивает, кричит Янне и Заку:

– Поехали, я знаю, где она!

Свен отступает в сторону, дает дорогу Малин, и та кидается к машине.

– Поехали, черт вас подери!

Вокруг них все полицейские на мгновение замерли, словно ее отчаянный голос остановил время, заставил всех на мгновение заглянуть в вечность.

– Куда вы, Малин? – крикнул им вслед Свен.

Но она не ответила, не хотела, чтобы они ехали туда всей толпой и наломали дров – если еще не поздно. Не хотела, чтобы Свен звонил недотепам-коллегам из Финспонга, кто знает, что они могут устроить?

Нет.

Теперь я, мы – против тебя.

Я знаю, где ты, Вера Фолькман, и знаю, почему ты делаешь то, что делаешь.

Твое безумие – горькое безумие. Ты веришь, что сможешь вернуть из мертвых свою сестру? Ее, вашу любовь? Твое безумие – красивое безумие. Но моя задача – положить ему конец, уничтожить его.

Это задача Янне. Зака. Но прежде всего – наша с тобой, Янне. У нас есть ребенок, и мы будем биться за него не на жизнь, а на смерть.

Малин сидит сзади, рядом устроился Янне, положив голову ей на плечо. Оба стараются не спать, обмениваются замечаниями по поводу мест, которые проезжают, чтобы убедиться, что Зак не заснул за рулем.

– Озеро Роксен в утреннем солнце так красиво.

– Монастырь Врета выглядит потрясающе.

– Сейчас мы прикроем эту лавочку.

Уже в машине Малин объяснила, что Вера Фолькман наверняка повезла Туве к своему отцу Стюре Фолькману, чтобы там поставить точку в этом танце смерти, который продолжался слишком долго и которого Линчёпинг с окрестностями никогда не забудет.

Они проносятся мимо монастыря Врета и полей для гольфа на скорости сто пятьдесят километров в час, оставив за собой пустой спящий Юнгсбру.

Они проезжают область лесных пожаров, где автомобили стоят рядами, видят пожарные машины, уезжающие прочь, в кабинах усталые мужчины с закопченными лицами; в глазах их отражается отчаяние, словно огонь и жар оказались сильнее, словно они собираются капитулировать и дать огню превратить все леса Эстергётланда в пустыню.

– Тебе хотелось бы туда? – спрашивает Малин, но Янне не отвечает.

Темно-красные обои. Скрипучий деревянный пол.

Он обездвижен. Ты скоро будешь здесь, на полу.

У меня все готово, сестра моя.

Чтобы ты могла восстать из мертвых.

Чтобы наша невинность могла возродиться в пылающей белизне.

Я в последнем приделе.

68

[В последнем приделе]

Впервые я, Стюре Фолькман, пошел на поводу у своей похоти в семнадцать лет.

В Энгельхольме, возле завода, стоял киоск, в котором она – ей было одиннадцать или двенадцать – покупала сигареты для своей матери.

У нее было белое платье.

Оно заканчивалось гораздо выше колен, и стоял жаркий день, почти такой же, как некоторые дни этого лета.

От киоска она шла по тропинке позади завода, и там цвели азалии, самые прекрасные, какие я когда-либо видел.

Я догнал ее.

Повалил.

У нее не было там волос, и я понимал, что это со мной в первый, но не в последний раз, что эту лавину уже невозможно остановить, и я прочел в ее испуганных глазах, что на самом деле ей понравилось, что она любит меня, как и все мои девочки, хотя некоторые из них потом свихнулись. Я держал кроликов в клетках, чтобы порадовать их. Девочки любят кроликов.

Ее белое платье обагрилось кровью.

Я шептал ей в ухо, держа пальцы у нее на горле:

– Ты будешь молчать об этом, иначе тебя заберет дьявол.

Стыд сильнее любви.

Стыд был моим лучшим союзником все эти годы. Удобнее всего, когда девочки жили у меня в доме, один Бог знает, как я возбуждался от скрипа половиц под ногами, когда шел по ночам к ним в комнату.

Они ждали меня с нетерпением.

Лежали без сна и ожидали меня, мои длинные ловкие пальцы, мое прекрасное тело.

Я был всегда очень осторожен.

Снимал с них одеяло.

Ласкал их нежную белую кожу.

Кровь, моя или чья-либо, меня никогда не волновала. Я дарил свою любовь всем тем девочкам, которые попадались на моем пути.

Ты проснулась, моя девочка, мой прекрасный летний ангел.

Мы уже здесь, в последнем приделе, и сперва ты увидишь, как я сделаю это.

Я забила в деревянный пол четыре больших гвоздя, привязала тебя к ним. Смотри в мою сторону.

Я сажусь рядом с отцом на его диван.

На мне маска, так что мое лицо лишено очертаний, я надела мои белые паучьи лапки, прижимаю ожерелье из когтей кролика к его щекам и рву его кожу, он кричит, старый пень, но на самом деле в нем уже не так много жизни осталось.

Ты отводишь глаза.

СМОТРИ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ!

И ты смотришь.

Она голая, на ее лице снова маска.

Голова болит, но Туве отчетливо видит эту сцену, понимает, что находится в затхлой квартире бог знает где и что женщина, совершенно голая, сидит рядом со своим отцом и собирается сделать ему что-то плохое.

Зачем?

Она кричит, чтобы я смотрела, но я не хочу смотреть, и она снова царапает ему щеки, и он кричит.

Она встает.

Ее тонкие белые хирургические перчатки мерцают в слабом свете.

Я не могу подняться.

Запах хлорки, которой мама обычно выводит пятна.

Мама, папа, торопитесь!

Я слышу, как она возится в другой комнате, выдвигает ящики, что-то разыскивая, и мужчина пытается кричать, но она заткнула ему рот тряпкой, как и мне.

Никто из нас не может подняться.

Никто из нас не может бежать.

Нож.

Старый кухонный нож, который мы с Элизабет мечтали вонзить в него, он сохранился – длинный грубый нож с бакелитовой рукояткой.

Я беру его из подставки возле мойки.

Держу в руке. Думаю о том, как неудачно все получилось с Софией Фреден. Я увидела ее, когда она работала в кафе в «Тиннисе» в прошлом году, и у нее была такая же походка, как у тебя, Элизабет, и по поводу нее я подумала, что если сделать все быстро и в одном месте, то мне удастся добиться желаемого результата за счет скорости и шокового эффекта, как при взрыве или бурной химической реакции. Я царапала и рвала ее когтями – она первая, с кем я попыталась это проделать, – но ничего не добилась. Кролики – всего лишь животные, их любовь бессмысленна.

Я отмывала ее дочиста прямо в парке. Работала очень быстро.

Но она повисла у меня на руках, когда я нажала на ее шею.

Она умерла, а ты не возродилась.

Но, дорогая сестра, я не сомневаюсь, что на верном пути. Теперь я знаю, чего не хватало.

Посмотри на меня в своем ожидании.

Вернись ко мне со своей любовью. Знай, что я тоскую по тебе.

В руке у нее нож.

Туве видит, как блестит лезвие, и женщина кричит «Смотри же!», садясь на диван рядом с мужчиной, который, как думает Туве, ее отец.

Она взмахивает в воздухе ножом.

Кричит:

– Это все ерунда!

И вонзает нож ему в грудь, в живот, еще и еще, его зрачки гаснут, глаза белеют, все тело дрожит, и она снова вонзает в него нож, еще и еще раз, и кровь течет рекой между его коричневым джемпером и серыми брюками.

Теперь он неподвижен.

А я в полном ужасе, но вижу все до мельчайших деталей.

Она берет его руку, мама.

Снова взмахивает ножом и отрезает ему пальцы, так что они валятся на пол, и кровь, мама, кровь.

Рука без пальцев падает на ткань дивана.

Она закончила с ним.

Поворачивается ко мне, мама.

Я бьюсь, рвусь, кричу, плачу.

Но ничего не происходит.

Если ты идешь сюда, поторопись.

69

Финспонг.

Часы показывают четверть седьмого, улицы маленького городка по-прежнему пусты. Зак неправильно поехал на развязке, чуть не сбил полусонного почтальона на велосипеде.

Центр.

Серые здания, павильон быстрой еды, деревья, расправляющие на солнце свои ветви, газоны и клумбы не такие ухоженные, как в Линчёпинге, но все же ощущение сонной идиллии так явно, словно маленький городок хорошо чувствует себя в роли спального района.

Однако что-то здесь происходит.

– Сворачивай сюда! – кричит Малин.

Звонит ее мобильник, она знает, что это Свен Шёман, он звонил уже десяток раз, вызывал их по рации, но это они должны сделать сами.

– Остановись!

Зак резко тормозит, они распахивают двери и выскакивают из машины. Малин бежит к дому, где находится квартира Стюре Фолькмана, вытаскивает из кобуры под жакетом пистолет, Зак мчится за ней тоже с оружием в руке, Янне следует за ними как тень, приседает, словно ожидая очередь вражеского огня из окон белых многоэтажек.

Они бесшумно поднимаются по лестнице.

Прижимаются к стенам.

Малин прикладывает ухо к двери, делает остальным знак молчать, приложив палец к губам, прислушивается к тому, что происходит в квартире.

Стоны.

Женский голос говорит: «Ну вот, ну вот, ну вот».

Как же поступить теперь?

Она прицепила к себе синий предмет, разрезала мои брюки и трусы ножом, я теперь совсем голая.

Этого не произойдет.

Скажите, что это неправда.

Отрезанные пальцы вокруг меня, кольцом, как черви, как безглазые змеи.

Я пытаюсь зажмуриться и заплакать, но она все время держит мне веки, словно ей обязательно нужно, чтобы я все это видела, моя кожа горит, словно она натерла меня чем-то огненным.

Стоя надо мной, она трясет ожерельем из когтей животных.

– Ты видишь пальцы?

Ее лицо закрыто маской, на руках у нее белые резиновые перчатки, а кровь мужчины на диване течет в мою сторону, она уже совсем рядом, я не хочу, чтобы она касалась меня, уйди, кровь, уйди!

Что она делает теперь?

Разговаривает, спрашивает.

– Как лучше?

Голос полон любопытства, ожиданий.

– Синее нечто или паучьи лапы на шее?

Она смотрит в потолок, словно ищет ответа.

Сейчас все произойдет.

Я убью тебя, и ты восстанешь из мертвых.

Пальцы обезврежены.

И затем мы понесемся на велосипедах, ветер будет развевать нам волосы, мы поедем к воде, где любовь вечна, где мы можем лежать рядом на песке и верить, что этот мир желает нам добра.

Я все исправлю.

Вот так, не бойся.

Сначала я обниму так, чтобы жизнь покинула тебя, затем в последний раз вставлю в твое тело синее нечто, и потом ты посмотришь на него, на себя, на мир, безопасный и открытый нам.

Ты увидишь, что я все вернула на свои места.

Мы понесемся вместе по открытым пространствам, как любящие летние ангелы.

Малин!

Не жди больше ни секунды!

Войди туда!

Еще не поздно для Туве – то, что поздно для нас. Истина, ты приблизилась к ней вплотную, она за этой дверью.

Зрелище, которое скрывается за ней, ужасно.

Но ты справишься, вы справитесь – ради той жизни, которую еще можно спасти из этого мрака.

Ты должна положить этому конец.

Уничтожь наш страх, помоги нам насладиться свободой. Дай нашим мамам и папам утешение хотя бы в том, что зло найдено, названо по имени.

Открой дверь. Малин.

Сделай это прямо сейчас.

Время пришло.

Мои руки на твоей шее.

Прекрати извиваться!

Это произойдет быстро, и я понимаю, что ты боишься, что это больно, но ты вернешься как самая чистая любовь, как самое прекрасное человеческое существо на свете.

Твоя кожа теплая, такая теплая, и я нажимаю сильнее.

Не противься, сдайся, вот так, вот так.

Они в сомнениях.

Беззвучно шепчут друг другу:

– Как поступить?

– Войти!

– Но…

Никаких «но», никаких альтернатив. Малин отступает назад, со всей силы ударяет в дверь и влетает на четыре метра в квартиру. Видит окровавленное чудовище в человеческом облике, склонившееся над белым телом на полу, вокруг разбросаны человеческие пальцы, руки чудовища на шее у неподвижного тела. Чудовище – как черная органическая магма с жилами, полными пылающих червей, и Туве на полу, и Малин кричит:

– Прекрати! Отпусти ее!

И держит перед собой оружие, целится, а чудовище движется, смотрит на Малин, глядит ей прямо в глаза и снова поворачивается к Туве.

Потому что это ведь ты, Туве?

Она смотрит мне в глаза, и я исчезаю, все белеет, и я как будто парю – мама, это ты кричишь, папа, это твой голос я слышу?

Твои глаза, ты исчезаешь в них, и что-то новое рождается на свет.

Это твои глаза, сестра моя, и ты вернулась, я смотрю в твои зрачки и чувствую безграничную любовь.

Стало быть, синее нечто было ни к чему.

Я обнимаю тебя, и тут в моих ушах взрывается звук.

Малин нажала на курок.

Времени на драку нет, нельзя терять ни секунды, просто ответить на том же языке, стать частью вулкана.

Снова и снова нажимает на курок.

Зак тоже стреляет.

Еще и еще раз, и запах крови смешивается с запахом пороха, и Янне кричит: «Туве, Туве, прекратите стрелять!» – и кидается в комнату, чуть не поскользнувшись в луже крови, тянет, отбрасывает в сторону безжизненное тело, упавшее на Туве, прикладывает два пальца к ее шее, кричит: «Проклятье!» – и прижимается губами к губам Туве, вдувает воздух в ее легкие.

Малин и Зак рядом.

Изрезанный труп на диване, руки как окровавленные куски мяса, лицо белое, без кровинки, обнаженный труп рядом с Туве, пробуравленный десятками пуль. Кровь толчками вытекает на отрубленные пальцы, сложенные в кружок. Янне командует: «Не стойте просто так, освободите ее».

Не думая, Малин берет большой нож с черной ручкой и перерезает веревки, которыми привязана Туве, одну за другой, и Зак ругается где-то рядом:

– Такой гребаной чертовщины я в жизни не видел!

А Янне вдувает в нее воздух, считает, делает вдох, снова вдувает, и Малин садится рядом с ним, гладит Туве по лбу, умоляет, ни к кому не обращаясь:

– Пожалуйста, пожалуйста, только не это, только не это.

Янне дышит в нее.

Никаких признаков жизни.

Туве.

Где ты?

«Вернись к нам, Туве!» – шепчет Малин ей в ухо.

Я здесь, мама, я вижу тебя, но не знаю, как мне проснуться.

Я вижу двух девочек, которые парят рядом с тобой, их губы произносят слова, которых я не слышу, но я понимаю, что они не хотят брать меня в свою компанию, они хотят, чтобы я вернулась.

Вернулась куда?

Иди на голос, говорят они.

И я слушаю тебя, мама. «Вернись, вернись, вернись», и я чувствую, как воздух заполняет мои легкие, зрение возвращается ко мне, и я вижу вас, тебя и папу, вижу, как страх и горе в ваших глазах сменяются радостью и любовь, жизнью.

Малин и Янне сидят с двух сторон от Туве.

Она дышит и смотрит на них осмысленным взглядом.

Они обнимают друг друга и Туве – мягкие нежные объятия, которые никогда, никогда не кончатся, это они все трое обещают себе, кровь течет под ними, связывает их, загоняет зло обратно в его подземное убежище.

Зак поднимает жалюзи.

Последний придел залит солнцем.

Тот, кто умеет внимательно слушать, может услышать песню летних ангелов; песню без слов, тихое бормотание о единении, любви и сопричастности, песню, которую человек давно забыл и потому не ожидает снова услышать.

Но песня звучит в тех троих, сидящих на полу.

В тех троих, обнимающих друг друга.