![](/files/books/160/oblozhka-knigi-letniy-angel-155889.jpg)
Текст книги "Летний ангел"
Автор книги: Монс Каллентофт
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
53
Короткий звонок сразу после бессодержательного утреннего совещания.
Карин Юханнисон рассказала, что тело Тересы, возможно, было перенесено и что на ее пальцах обнаружена качественная садовая земля. Малин сразу сказала, что если погибшую переносили, то наиболее вероятным местом преступления является ее дом – грядки на участке засыпаны плодородной землей. Это стоит проверить.
Карин ждала их с Заком на парковке перед лабораторией – лучше приехать всем вместе, хотя Карин отправилась на собственной машине, у которой багажник забит оборудованием для полевых работ.
И вот они останавливаются перед виллой родителей Тересы Эккевед.
Когда они проезжали мимо дома, где выросла Малин, та смотрела куда угодно, только не на него. Ей казалось, дом что-то беззвучно кричит ей, словно желает, чтобы она вернулась и воссоздала события давнего прошлого.
«Тайны, – зовут ее неслышные голоса. – Приди, мы раскроем тебе тайны!»
– Ну что, ты идешь? – окликает Зак Карин.
Лоб у него нахмурен, тон скорее агрессивный, нежели нетерпеливый. «Возможно, он раздражен тем, что Карин пропустила нечто важное, – думает Малин, – но разве мы сами не наделали ляпов? Как с секс-шопом? Кто без греха? В каждом расследовании что-нибудь бывает упущено».
– Я иду. Может, ты поможешь мне нести сумку?
Зак подходит к Карин, берет одну из ее больших черных сумок, и они идут по дорожке, выложенной белым камнем, обрамленной неполитыми, забытыми кустами.
Звонят в дверь, и через полминуты Сигвард Эккевед открывает.
Удивление и недоверие, но также ожидание.
– Вы поймали его? – В глазах отца надежда, искра жизни.
Малин говорит: по их предположениям, Тересу убили в другом месте, а не возле пляжа, и потому они должны осмотреть дом – просто чтобы исключить возможность, что на нее напали именно здесь.
– Но вы ведь не думаете, что я… мы…
– Разумеется, нет, – говорит Зак.
И Сигвард Эккевед отступает в сторону; его тело кажется тяжелым и неповоротливым, словно скорбь поселилась во всех его системах и обосновалась навсегда.
– Если это поможет следствию, разрешаю хоть спалить весь дом.
– Это не понадобится, – отвечает Зак и улыбается. – В наших окрестностях и так пылает, как никогда.
– Да, это верно. Делайте что хотите и как хотите. Жена поехала в город к психиатру.
Малин бродит вдоль клумб, окружающих веранду с бассейном, ищет следы, сломанные кусты, признаки борьбы, но находит только засохшие красные розы, давно умершие от жары.
Ей приходится торчать на солнце, и она без конца вытирает пот со лба. Видит Зака на другом конце участка, в той части сада, где между газоном и забором, отделяющим соседский сад, расположена широкая грядка.
Карин работает в доме. Малин только что подумала о том, как прекрасно та вписывается в этот пейзаж с бассейном в своей изящной юбке и дурацкой фирменной сиреневой блузке.
И тут Зак кричит:
– Нашел!
И Малин слышит по его голосу: он уверен, что обнаружил нечто важное.
– Судя по всему, она пыталась убежать к соседям.
На грядке виднеется увядшая ботва картофеля, хвостики моркови и ревень, который никто не собрал. Следы борьбы, оттиснутые в земле и застывшие по вине засухи, отчетливо видны: вот отпечатки бегущих ног, здесь тело упало на грядку, здесь кто-то волок Тересу назад, а она сопротивлялась, цеплялась руками за почву, пытаясь ухватиться за жизнь.
– Надо позвать Карин, – говорит Зак. – Где она там? Внутри, в прохладе, как я понимаю.
Сигвард Эккевед опустился на один из стульев веранды. Смерть дочери еще приблизилась, физически поселилась в доме, и Малин кажется, что он осознал – они не смогут здесь жить, с этой минуты их дом стал обителью зла.
Малин опускается рядом с ним на корточки.
– Мне очень жаль, – произносит она.
– Все в порядке, – отвечает Сигвард Эккевед.
И Малин понимает: все это уже не имеет для него значения, потому что хуже все равно некуда. Есть даже капля утешения в том, что дочь находилась дома, когда на нее напали.
– Хотя… даже не знаю, – бормочет он. – Как я скажу жене? Ее это доконает.
Закончив работу на грядках, Карин поворачивается к Малин, которая ожидает в тени под большой яблоней.
– Похоже, она двигалась со стороны бассейна, – говорит Карин. – Преступник напал на нее там, и затем она пыталась бежать в этом направлении. В доме я не нашла ничего, ни следов крови, ни чего-либо другого.
– Тогда посмотри возле бассейна.
– Как раз и собираюсь это сделать.
Спустя минуту Карин уже ходит вокруг бассейна, и кажется, что вода закипает на жаре, зовущая и отталкивающая одновременно своей высокомерной голубизной. Карин наносит люминол [24]24
Органическое соединение, используется судебными экспертами для выявления следов крови, оставленных на месте преступления, так как он реагирует с железом, содержащимся в гемоглобине крови. (Прим. ред.)
[Закрыть]на деревянный пол веранды и каменные края бассейна в надежде, что спрей заставит пятна крови проявиться в той относительной темноте, которую она создает, накрыв место синим полотенцем.
– Так и знала, – бормочет Карин, дойдя до той части веранды, которая прилегает к гаражу.
– Так и знала, – снова произносит она.
Малин спешит к ней, и Зак появляется из дома.
Сигвард Эккевед сидит на стуле, его лицо лишено выражения.
– Смотрите, – говорит Карин, жестом подзывая их к себе.
Под полотенцем светятся не меньше двадцати пятен, окруженных брызгами.
– Преступник пытался смыть кровь. Но я уверена, что именно здесь Тереса получила рану на голове.
– Ты можешь выяснить группу крови или еще что-нибудь? – спрашивает Зак.
– К сожалению, нет, – качает головой Карин. – То, что вы видите, – лишь зыбкие отсветы реальности.
Малин снова сидит на корточках перед Сигвардом Эккеведом.
– У кого мог быть повод прийти сюда?
– У кого?
– Да.
– Не знаю.
– Может быть, вспомните кого-нибудь?
– Нет, к сожалению, нет.
– Никаких мыслей?
– Нет, это мог быть кто угодно.
– Садовник? У вас нет садовника?
– Нет, за садом ухаживаем мы сами, я и жена.
– А бассейн?
– У нас есть человек, который приходит один раз в год, в мае, когда мы заполняем его водой. Но в этом году я сделал все сам. А прошлым летом сюда приходили мастера, красили заново веранду.
В кармане жакета Малин звонит телефон.
– Форс, слушаю.
– Малин? Это Аронссон. Я подготовила подробное досье на Стюре Фолькмана. Доложить по телефону?
– Я сейчас занята. Можем обсудить это через час? В управлении?
– Конечно. А я пока выясню некоторые детали.
Сигвард Эккевед начинает плакать, все его тело сотрясается, и Малин хочет помочь ему, но не знает как. Молча кладет руку на его локоть – и не может сказать, что все будет хорошо, что все образуется.
Папа, не плачь.
Я боюсь, папа, но мне хорошо.
Я очень испугалась, когда все это произошло – возле бассейна, в нашем саду. Это было ужасно, ужасно.
Но теперь все собирается воедино.
Я чувствую это.
Зло.
У него тоже есть болевая точка, на которой все рвется.
Когда его выводят начистоту и загоняют в небытие.
Когда люди снова получают возможность спокойно наслаждаться летом, как это и положено, без боли и страха.
Но прежде все должно выясниться. Должно раскрыться то, что вы называете правдой, какой бы ужасной она ни была.
А тебе, Малин, предстоит сделать один визит.
Ты должна навестить саму себя. Может быть, взгляд в прошлое поведет вперед.
Или как ты думаешь, папа?
Я знаю, что ты никогда не забудешь меня.
Пока ты помнишь обо мне, я буду там, где вы.
Это тебя хоть немножко утешает?
54
Людей в доме нет, но когда Малин заглядывает в окно гостиной и видит разбросанные по комнате игрушки, ей слышатся крики детей, радостный смех, вой и плач при столкновении из-за пластмассовой машинки, мишки или рисовальной кисточки.
В доме, где она выросла, сейчас живет семья с маленькими детьми.
Она уговорила Зака и Карин поехать вперед, сказала, что хочет пройтись по кварталу в одиночестве, а потом приедет на такси. Но Карин ответила, что Зак может поехать с ней, и тот не стал возражать, к удивлению Малин.
– Хорошо, – просто сказал он.
Малин позвонила в дверь, хотя подозревала, что внутри никого нет, и сейчас обходит дом с обратной стороны. Трава выжжена, ее явно никто не поливал все лето, перила веранды облупились, дерево пересохло, его несколько лет не подкрашивали.
«Папе стало бы плохо, если бы он это увидел, – думает Малин. – Педант, господин Перфекционист, как называла его мама, считая, что сама она Миссис Совершенство».
Мама.
Почему она так и не смогла стать собой? По поводу квартиры на Тенерифе она сказала: «На самом деле надо было бы купить дом, но с садом и бассейном так много возни».
Живая изгородь отделяет соседский участок; там тоже обитает молодая семья, и Малин вспоминает, как одна гоняла мяч на газоне жаркими летними вечерами, а папа кричал на нее, чтобы она не попала мячом в яблони или черносмородиновые кусты. Как мама сидела в гамаке и пила холодное белое вино, глядя куда-то вдаль – с таким выражением лица, словно хотела бы быть где-то в другом месте.
Зима.
Снеговики и тайные тропинки меж сугробов, ночи и дни, полные бесконечной тьмы, раскрасневшиеся от мороза щеки, и ее драки с соседской Идой, которой она разбила нос до крови, а потом очень мучилась и сожалела об этом.
Молчание мамы и папы. Как они обходят друг друга, словно безмолвные змеи. У Малин возникает в животе странное ощущение, понимание: что-то не так, и это надо скрывать до последнего.
Что же я пропустила?
Почему я в последний раз так быстро свернула разговор с папой?
В этот момент она скучает по ним. Видит их перед квартирой на Тенерифе, где никогда не была, маму в цветастом платье, папу в тенниске и шортах, как они сидят и завтракают на веранде, обсуждают соседей и погоду, но никогда не говорят о ней или Туве.
Почему они так мало интересуются Туве?
Любовь по обязанности. По возможности минимальная любовь. «Ведь она – это вы! – хочет крикнуть Малин. – Вы!»
Чего я не вижу?
Снег становится водой.
Она поднимается на веранду, заглядывает в окно кухни и даже сквозь стекло слышит звук падающих из крана капель.
Кухонные шкафы новые, белые дверцы – «Фактум» из «ИКЕА» – блестят в полутьме. Слева столовая, почти такой же обеденный стол, какой был у них, деревянный, крашенный в белый цвет, а вокруг стулья с высокими спинками, тоже белые и неудобные.
Капающий кран.
Вода.
Все время эта вода.
Хлорированные бассейны, места для купания. Бессмысленные на первый взгляд движения девушек, подрабатывающих летом.
«Чего ты хочешь добиться при помощи воды? – думает Малин. – Ведь для тебя все это важно – вода, чистота».
Быстрыми шагами Малин удаляется от дома, спешит поскорее уйти от этого места.
– Что ты имеешь против меня, Закариас?
Карин Юханнисон нажимает на педаль газа, и Зак видит, как ее белая, украшенная кружевами юбка обтягивает бедра, как светлые волосы падают на чуть выдающиеся скулы.
– Я ничего против тебя не имею, – отвечает он.
– Мы так много работаем вместе, – продолжает Карин, – было бы куда проще, если бы мы ладили.
Зак смотрит через стекло машины, разглядывает деревья, начинающиеся по другую сторону от велосипедной дорожки, и задается вопросом: почему он инстинктивно недолюбливает Карин? Из-за ее состоятельности? Из-за уверенности в себе, которая бывает у людей, с детства привыкших жить на всем готовом? Или из-за ее пренебрежения к нему? В чем причина его плохого отношения? Женщина. Может, ему просто трудно смириться с тем, что она женщина, к тому же жутко привлекательная, и не соответствует привычному образу криминолога?
«Однако все это лишь мои предрассудки», – думает Зак. И вдруг его осеняет. Он понимает, что знал это с самой первой встречи с ней. Безнадежное притяжение создает отторжение. Если я не могу завоевать тебя, я всегда могу испортить тебе настроение, заставить почувствовать свою неполноценность, хотя это совершенно противоречит моим истинным желаниям.
– Я не знаю, – бормочет Зак.
– Чего ты не знаешь?
– Почему я был с тобой так нелюбезен. Но теперь с этим покончено.
Ассистента полиции Аронссон природа наградила огромным бюстом, который с трудом умещается под серой форменной рубашкой, и Малин знает, что эта ее особенность – постоянный предмет шуток среди коллег-мужчин. Но Аронссон – человек умный и настойчивый, не питающий никаких романтических иллюзий по поводу профессии полицейского.
Она кладет на стол Малин свои записи, и они с Заком подаются вперед на стульях, внимательно слушают ее доклад.
– Я собрала подробное досье на Стюре Фолькмана, как вы просили.
Лицо у Аронссон мягкое, неправильный прикус ее заметно портит – без него она могла бы быть очень мила.
– Он попал в Швецию из Финляндии во время войны, ребенком. Судя по всему, все его родные погибли у него на глазах – сгорели заживо в доме на Карельском перешейке. Попал в крестьянскую семью на севере Сконе, возле Энгельхольма. Закончил там ремесленное училище.
Аронссон делает вдох и продолжает:
– Со второй женой развелся в тысяча девятьсот восьмидесятом году. От этого брака родились две дочери. Одна из них покончила с собой в восемьдесят пятом году, расследование оказалось легким, это понятно из отчетов: ее нашли повешенной, а до того она в течение нескольких лет более-менее регулярно лечилась в психиатрической клинике.
Белые холодные руки на одеяле.
Прекрати, папа, прекрати, я ведь твоя дочь.
Вот так. Вот так.
Малин отгоняет от себя видение. Некоторых мужчин надо кастрировать и вешать за ноги на всеобщее обозрение.
– А вторая дочь вроде бы живет в Австралии? Фолькман так сказал.
– Нет, она живет здесь, в Линчёпинге. – Аронссон качает головой. – Зарегистрирована в районе Васастан, переехала сюда пару лет назад.
– Что еще о ней известно?
– Ее зовут Вера. Возраст сорок два года, но больше никаких сведений нет.
Быстрое, импровизированное совещание по текущей ситуации.
Время приближается к шести, все устали от жары, от многодневной интенсивной работы, и Малин рвется домой, к Туве.
Свен Шёман сидит у торца стола Малин, вокруг них продолжает жить своей жизнью общее офисное помещение. Карим Акбар уехал домой: сказал, что у него мигрень. «Раньше за ним такого не водилось», – думает Малин.
– Значит, Тересу Эккевед убили у нее дома? – чуть менее усталым голосом, чем на предыдущих совещаниях, спрашивает Свен.
– Этого мы не знаем, но напали на нее там. Возможно, перевезли в другое место, прежде чем зарыть у пляжа, – отвечает Малин. – Убийца каким-то образом имеет отношение к ее дому, однако допрос родителей и близких ничего не дал. А у родителей стопроцентное алиби.
– Есть еще что-нибудь новое?
– Вера Фолькман. Ее отец Стюре сообщил, что она живет в Австралии, но она зарегистрирована в Линчёпинге. Мы намерены проверить ее завтра утром.
– Хорошо, – кивает Свен Шёман. – Все эти мелкие расхождения обязательно надо проверять, чтобы хоть как-то продвигаться вперед в таких делах.
– Конечно, мы понимаем, что хватаемся за соломинку, – говорит Зак. – Я о допросе Веры Фолькман.
Свен поворачивается к Вальдемару Экенбергу и Перу Сундстену, которые стоят у другого торца стола.
– А вы?
– Мы проверим последних в списке тех, кто совершал преступления на сексуальной почве, – отвечает Пер. – А затем намерены допросить лиц, входящих в ближайший круг Сулимана Хайифа. Боюсь, с этим Сулиманом у нас вряд ли что-то получится.
– Мы можем попросить прокурора продлить срок задержания?
– Вряд ли. Я только что разговаривал с прокурором – доказательства против Хайифа слишком слабы, чтобы оправдать дальнейшее содержание под арестом.
– Тогда лучше его отпустить, – говорит Свен. – И посмотреть, что он предпримет. А Луиса Свенссон? Там есть что-нибудь новенькое?
– Мы наблюдаем за ней время от времени. Но она только работает на своем хуторе, и все, – отвечает Малин. – А что касается Славенки Висник, я вообще сомневаюсь, что она как-то причастна.
– Продолжим работу завтра, – говорит Свен, смотрит на Малин, морщит лоб. – Ты что-то хочешь добавить?
– Нет, это пока только догадки.
– Ничего, рассказывай.
– В следующий раз, – отвечает она, и Свен оставляет ее в покое.
Вместо этого он заявляет:
– И мы по-прежнему не знаем, кто сообщил в полицию о Юсефин Давидссон. И ее велосипед пока не найден.
Туве не отвечает по телефону – ни по мобильному, ни по домашнему. Где же она?
Малин сидит за рабочим столом, чувствует, что тревога охватывает ее. Она уже позвонила Маркусу, и он сказал, что Туве уехала от него два часа назад, а весь день они купались в «Тиннисе».
Туве. Я же сказал тебе, чтобы ты была осторожна.
Малин встает, идет к машине.
Малин взбегает по лестнице, распахивает дверь в квартиру. Зовет:
– Туве! Туве, ты дома?
Тишина.
Пустые комнаты.
Пустая кухня.
В гостиной тоже никого.
В комнате Туве тоже.
И в ванной.
– Туве! Туве!
Малин берется за ручку двери в свою спальню. Туве, скажи, что ты спишь в моей кровати!
55
Карим Акбар вынимает из кофеварки чашку с горячим эспрессо, оглядывает кухню. Столешница из нержавеющей стали сделана на заказ, чтобы покрыть все пространство под глазированной кафельной плиткой, которую жена выбрала в каком-то иностранном журнале по обустройству дома, купленном в киоске на Тредгордсторгет. Дверцы шкафов тоже сделаны на заказ и покрыты зеленой краской под названием «британская зелень», дубовый обеденный стол и стулья куплены в Стокгольме в магазине «Рум».
Никакой мигрени. Только чувство, что ему срочно нужно побыть одному. Подумать о книге, которую он намеревался написать, но, скорее всего, никогда не напишет, ибо его взгляды на интеграцию сильно пошатнулись.
В доме в Ламбухове тихо. Что может быть тише, чем дом, когда его обитатели уехали в отпуск?
Этой весной они с женой стали ссориться все чаще и чаще. Из-за ерунды. И он заметил, что ребенок очень расстраивается, в их обществе напряжен, неразговорчив. Кариму жаль его, но он не знает, что предпринять, да и не в состоянии ничего сделать по этому поводу. Необходимость скрываться под маской на работе и в других официальных ситуациях совершенно вымотала его.
Почему мы ссоримся?
Карим вдыхает запах дома; в первых сумерках углы и изгибы видятся совсем по-другому.
Она недовольна. Это очевидно. Во всем находит недочеты и, возможно, испытывает ко мне отвращение? Нет. Но я раздражаю ее, а это, в свою очередь, раздражает меня.
Сын.
Сейчас происходит формирование его личности.
Я, мы – мы не должны навредить ему.
И Карим вспоминает своего отца – как однажды обнаружил его висящим в петле в квартире в Наксте летним днем, почти таким же жарким, как этот.
Мне было тогда двенадцать лет.
И я понял, что такое отчаяние. Но отказывался понять, что и у любви есть свои пределы.
«Иногда я захожу слишком далеко», – думает Вальдемар Экенберг, опрыскивая водой розы на участке своей виллы в Мьёльбю.
Его жена готовит в кухне – делает салат к шашлыкам, свинина замаринована еще с утра, бутылка вина уже откупорена. Никаких бумажных коробок с пластмассовыми краниками.
Или – действительно ли я захожу слишком далеко?
Коллеги писали на меня заявления, хулиганы тоже, но последствий не было, и я выбиваю нужные сведения лучше, чем другие, – как в том деле, с которым мы возимся сейчас. Когда такое исчадие ада разгуливает на свободе, никто не станет переживать, если кому-то сделали неприятно, – покуда никакого серьезного ущерба не нанесено.
Непросто быть человеком.
Иногда попадаешь между молотом и наковальней, и ничего не поделаешь. И приходится с этим смириться – как и со всяким страданием.
Та, которая сейчас готовит в кухне, хотела иметь детей.
«Для меня это было не принципиально», – думает Вальдемар. И, видит Бог, они старались изо всех сил. Бесконечные пробирки, приходилось кончать в баночку, сидя в темном туалете с каким-нибудь идиотским порнографическим журналом на коленях.
Но потом ей исполнилось сорок пять, и все закончилось.
Такая судьба выпала не им одним.
И теперь я стою в нашем саду. Небо темнеет. В далеких галактиках зажигаются звезды. Земная жизнь замыкается в себе самой, и я могу совершенно откровенно сказать, что по-прежнему люблю ту женщину, которая стоит в кухне.
Пер Сундстен ждет возле павильона быстрой еды в Буренсберге – это прапрадед современных шведских павильонов, построенный в пятидесятые годы, с прилегающим к нему залом ожидания для пассажиров автобусов. Пер заказал большой гамбургер с сыром, собирается взять его с собой к каналу и спокойно съесть, глядя на лодки, прежде чем двинуться домой в Муталу.
Плюсы холостяцкой жизни – я могу распоряжаться своим временем как хочу, никто не имеет права указывать мне, что делать.
– Пожалуйста!
Хозяин павильона иммигрантского происхождения протягивает ему гамбургер; сыр расплавился и почти стекает с краев мясной котлеты.
Пер садится на скамейку у канала.
Мужчина и женщина его возраста проплывают мимо на голубой яхте. Расположившись на сиденьях, они попивают вино и машут ему, а он делает глоток шоколадного напитка из своей бутылочки и машет им в ответ.
Экенберг сумасшедший. Но при этом рядом с ним как-то спокойно. Он свое дело знает. Сам я больше чувствовал бы себя на месте в отделе экономических преступлений в Стокгольме.
Мутала. Она чем-то похожа на Кальмар, где он вырос. Бывший промышленный городок, ныне охваченный наркоманией и другими проблемами, внешне – полная идиллия. Но не самое подходящее место для тридцатилетнего молодого человека.
Дело, над которым они работают. Он ничего в нем не понимает. Версии пересекаются, а он как будто плывет по течению, ничего не может добавить к расследованию.
Форс. Она работает самозабвенно почти до маниакальности, это даже немного пугает. Но если кто-то в состоянии разгрызть этот орешек, так это она.
Он откусывает еще кусок. Мимо проплывает очередная яхта, в ней сидит мужчина. «Он какой-то одинокий», – думает Пер.
Зак кладет в рот очередную порцию камбалы. Жена смотрит на него, потом со значением переводит взгляд на кухонный стол, где разложены каталоги турфирм, открытые на страницах с рекламой разных туров: Солнечный берег, Крит, Коста Дорада. Мечты в подарочной упаковке.
– Я не в состоянии даже думать об этом. О поездке.
Она садится напротив него, показывает на снимок Солнечного берега.
– Вот этот тур совсем дешевый. Что ты думаешь?
– Ты разве не слышала, что я сказал?
Кухня вдруг кажется тесной и маленькой, коричневые деревянные дверцы шкафов как будто выгибаются ему навстречу, и Заку очень хочется сбежать в сад, но жена не оставляет его в покое.
– Леннарт и Сив ездили в прошлом году на Крит и остались очень довольны. Сейчас, когда здесь такая хорошая погода, в турфирмах наверняка большой выбор туров.
– Вкусная рыба. Камбала в это время года вообще хороша.
– Или, например, что ты скажешь по поводу Испании? Классический вариант.
Она перелистывает один из каталогов.
– Послушай, забронируй, если тебе так хочется. Но если мы не раскроем преступление, которое сейчас расследуем, я не смогу никуда поехать.
– А как насчет Римини?
Он смотрит на нее. Мать Мартина, его жена. «Кто ты?» – думает он. Расследование, зной, свет, пыль и стройные ноги Карин Юханнисон в машине, обтянутые узкой белой юбкой. Все это создает отчуждение, делает его чужестранцем в своей собственной жизни.
Карин Юханисон стоит совершенно голая перед бассейном на веранде своего дома, одного из самых больших в Рамсхелле. Благодаря разросшимся кустам сад полностью скрыт от посторонних глаз. В воздухе повис запах серы и смолы.
Калле сидит в гостиной перед телевизором. Смотрит один из своих любимых фильмов, комедию Фрэнка Капры.
Бассейном они обзавелись весной, оба мечтали об этом. Через соседей нашли женщину, которая помогает его обслуживать: она приходит, когда их нет дома, очищает дно, дозирует хлорку. Сама Карин никогда с ней не встречалась, но Калле утверждает, что она производит впечатление знающего человека, хотя и неразговорчива, и берет наличными.
Какая разница?
Карин думает о том, что сказал в машине Мартинссон.
О нем.
Он почти на десять лет старше, и она долго ломала голову, что он имеет против нее, но поверила его словам, что теперь с этим покончено. А как он на меня смотрел! Я могла бы остановить машину, и мы бы занялись тем, чем другие занимаются на обочине.
Долгое, жаркое, сумасшедшее лето.
Жар вокруг меня.
Жар внутри меня.
«Но я сбегу от зноя», – думает Карин и отталкивается ступнями, на мгновение повисает в воздухе, а потом тело рассекает поверхность воды, погружаясь в прохладу и восхитительную тишину.
Малин залезла в кровать рядом с Туве.
Туве спала в ее постели, все еще не оправившись после долгого перелета. Малин разбудила ее, отругала.
– Мобильник разрядился, я только встретилась с Юлией, мы поели мороженого в мороженице, а потом поглазели на народ на площади Стураторгет. Успокойся, мама!
И Туве снова заснула. Малин тоже почувствовала, как она устала. Выпила на кухне полстакана текилы. Подумала, что они приближаются к развязке, что скоро все будет кончено. Почувствовала, что тревога не отпускает.
А затем вернулась к Туве. Сняла с себя все, кроме трусиков, залезла под простыню и почувствовала тепло дочери, легкую вибрацию, создаваемую ее бьющимся сердцем. Разве этого мало, чтобы продолжать жить и бороться?