Текст книги "Летний ангел"

Автор книги: Монс Каллентофт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

45

Зак подносит ко рту банку с кока-колой, делает глоток, потом откусывает кусок лепешки, в которую завернут салат с креветками; он выступает за края лепешки, как магма из вулкана. Внизу у реки, у отеля «Скандик», останавливаются два черных лимузина с табличками «Сааб», несколько мужчин в темных костюмах выходят, направляясь в отель.

Зак и Малин стоят возле павильона быстрой еды, недалеко от пожарной станции. Перекусывают, пополняя запасы энергии перед допросом матери Лолло Свенссон. Малин еще предстоит ночная поездка на машине в Нючёпинг.

– Видишь этих типов? – Зак указывает на мужчин в костюмах. – Наверняка представители какого-нибудь долбаного предприятия или правительства, приехавшие сюда, чтобы посмотреть какую-нибудь систему вооружения.

Владелец киоска, черноволосый мужчина лет пятидесяти, протирает плиту, не обращая внимания на их разговор.

– Эти продвинутые штучки, которые делают на «Саабе», – никто не знает, в чьи руки они в конце концов попадут и какой вред нанесут.

– Но здесь они приносят огромную пользу, – возражает Малин. – Дают людям работу на многие месяцы.

– Извините, – сурово произносит со своего места за прилавком владелец киоска, видимо все же слушавший их беседу. Говорит он с акцентом. – Я слышал вас. Моя жена погибла во время бомбежки в Фаллужди. Никто не знает, кто выпустил ту ракету. Возможно, там были боеприпасы, произведенные на «Саабе», но что это меняет? «Сааб» или кто-нибудь другой. Каждый сам выбирает, чем он предпочитает заниматься.

Зак выбрасывает объедки в урну возле павильончика.

– А ты стал бы продавать им хот-доги? – спрашивает он.

– Я продаю хот-доги всем, кто готов заплатить.

Направляясь к нужному дому, они проходят мимо пожарной станции. Перед стеклянными дверьми – ни одной красной машины. Здесь работает Янне. Он обожает это место – пожарная станция для него второй дом, наряду с собственным жилищем за Мальмслеттом.

– Фу, как сегодня все склеивается, – говорит Зак. – Похоже, влажность чудовищная.

Малин не успевает ответить – звонит ее мобильник. Она нажимает на кнопку ответа, не посмотрев, чей номер высветился на дисплее.

– Малин! – слышит она голос отца.

Только не сейчас. Хотя – а когда еще?

– Папа!

Зак, идущий рядом с ней, ухмыляется.

– Как у вас дела?

– О, у нас тут просто сказка.

– У нас так жарко, что обалдеть можно.

– Ты бы видела, какой зеленью сияют поля для гольфа, и никаких проблем забронировать время для игры.

– Туве и Янне тоже хорошо проводят время на Бали.

– Малин, как там наша квартира?

– Я не успеваю туда заходить.

– Но…

– Папа, я пошутила, цветы в прекрасном состоянии. Как мама?

– Ну, как обычно.

Они уже подошли к нужному подъезду. Зак нажимает на кнопку домофона, на его запястье выступили капельки пота. Малин видит свое отражение в стекле двери, размытый образ, который невозможно рассмотреть.

– Папа, у тебя ко мне какое-нибудь дело?

Это первый звонок более чем за неделю.

– Нет.

«Ну и зачем тогда ты звонишь? – думает Малин. – Когда тебя явно совершенно не интересует, что происходит со мной и Туве».

В домофоне раздается гудок.

– Папа, очень здорово, что ты позвонил, но я как раз иду на важную встречу.

– Ничего страшного, Малин, я позвоню в другой раз.

Минуту спустя Малин стоит в лифте, который, дрожа, преодолевает этаж за этажом. В зеркале лифта она отчетливо видит свое лицо – жара проложила на нем новые морщины.

«Родители, – думает она. – Зачем они нужны, если разобраться?»

– За все приходится платить.

Голос у Свеи Свенссон сиплый после многих лет курения, лицо осунувшееся, покрытое морщинами, седые волосы свисают клочьями, обрамляя зеленые глаза; взгляд их внимательный, но доброжелательный, в нем отражается намек на тайны, заключенные в скрытых ходах наэлектризованного мозга. Ее квартира находится на последнем этаже высотного дома в самом начале шоссе Таннефорсвеген. В гостиной сгрудилась мебель разных эпох, кресла в барочном стиле, изготовленные в пятидесятые годы, диван в стиле ампир, шерстяной ковер с причудливым узором и репродукции картин Краутена [21]21
  Юхан Краутен (1858–1932) – известный шведский художник-пейзажист, уроженец Линчёпинга. (Прим. перев.)


[Закрыть]на серебристо-серых обоях, фарфоровые статуэтки и настольные часы с боем, которые только что пробили шесть раз.

«Время как будто остановилось», – думает Малин.

– За все надо платить, – повторяет Свеа Свенссон. – Если жизнь меня чему-то научила, так этому.

Зак и Малин сидят, утопая в креслах барочного стиля. Свеа Свенссон расположилась на диване перед журнальным столиком, ее губы шевелятся, слова складываются в историю, которой могло бы не быть, но она, увы, весьма прозаична.

– Расскажите, пожалуйста, о детстве Луисы, – просит Зак.

– Это очень важно?

– Да, это очень важно, – подтверждает Малин.

– Я могу начать с давних времен, еще до ее рождения. С тех пор, как я сама была девочкой.

– Начинайте с чего хотите, – говорит Зак.

И слова текут из нее, будто давно просились наружу.

– Мне было семь лет, когда отец бросил нас с матерью. Мы жили за Бручиндом, на хуторе Эврабю, который принадлежал дедушке. Отец был коммивояжером, и однажды он просто не вернулся домой. Мать узнала, что у него завелась новая женщина в Сёдерчёпинге. Денег не хватало, так что маме пришлось устроиться кухаркой на хуторе в трех милях от нашего, в сторону Чисы. Сама я жила у бабушки с дедушкой, и этот период вспоминаю как самое светлое время в жизни. Затем мама повстречала нового мужчину. Он держал магазин обуви в Чисе, а жил над магазином, этажом выше, в большой квартире, и мы с мамой переехали туда. Прошло три ночи – и он явился ко мне в комнату. Помню его холодные руки, откинувшие мое одеяло, это происходило раз за разом. И вот однажды ночью, когда он опять занимался этим, в дверях появилась мать. Некоторое время она безмолвно смотрела, а потом пошла дальше в туалет, словно ничего не произошло. Осуждаю ли я ее? Нет. Нам с ней некуда было идти. Дедушка умер от удара, хутор давно продали. Так что он продолжал своя дьявольское дело, этот гребаный сапожник, но едва мне стукнуло семнадцать, как я съехала из дому, устроилась на кухню в мастерской в Мутале и познакомилась в городском отеле с мужчиной.

Он был коммивояжером, как мой отец, только торговал химикатами для промышленности, и я забеременела от него – так родилась Луиса. Когда ей было восемь, он бросил нас одних в квартире в Мутале, нашел себе новую женщину в Несшё.

Несколько лет мы жили одни, доченька и я. Но потом я, как и моя мать, встретила нового мужчину, Стюре Фолькмана. Он торговал сельхозпродукцией, и мы переехали на его виллу на набережной канала в Мутале.

Луиса ничего мне не сказала. Я много раз задавалась вопросом, почему она не рассказала мне о том, что происходит.

Мы прожили на этой вилле три года, пока я не обнаружила, чем он занимается по ночам, к чему протягивает свои холодные руки.

Куда нам было деваться? Но я этого так не оставила. Я дала ему по голове кастрюлей, и всю ночь мы с Луисой просидели под дождем на автобусной остановке; стояла холодная октябрьская ночь, кусты и деревья в чужих садах превратились в монстров, в силуэты детей дьявола.

Утром, когда рассвело настолько, что кусты и деревья стало можно разглядеть, пришел автобус. Он увез нас в Линчёпинг, и я больше не бывала с тех пор в Мутале, не видела этого негодяя. А мой первый муж, отец Луисы, утонул во время рыбалки.

Я виню только себя, чтоб вы знали. Я предала своего ребенка, мою доченьку. Человек никогда не должен поворачиваться спиной к своему ребенку, какую бы боль ни причиняла жизнь ему самому. Не могу себе простить, что не увидела всего этого раньше.

Мы оказались в номере привокзальной гостиницы. Я заявила на него в полицию, но они ничего не могли сделать. Добрые тетеньки из социальной службы помогли нам найти квартиру, работу в кафе для меня и школу для Луисы. Но все равно, с этого момента меня не покидал чувство, что все упущено безвозвратно.

С тех пор я больше никогда не пускала мужчин на порог своего дома.

Малин бродит туда-сюда у кровати в своей квартире, только что после душа, из одежды на ней трусики и лифчик. Она выложила на покрывало три летних платья и ломает голову, какое из них выбрать: голубое с белыми цветами, короткое желтое или длинное, до лодыжек, белое.

Выбрав желтое, она натягивает его и смотрит в зеркало в прихожей – кажется, ожидание встречи украсило ее, она выглядит лучше, чем в течение многих месяцев.

Допрос Свеи Свенссон состоялся всего час назад. В голове еще звенят ее слова: холодные руки на одеяле, под одеялом, как змеи на теле. Малин вспоминает, что сказал ей один старик во время другого расследования: «Запомните одну вещь, фрёкен Форс. Убивает только страсть».

Они задали вопрос о Луисе: известно ли Свее Свенссон что-нибудь такое о ее дочери, что им необходимо знать, но та вообще отказалась отвечать.

– А Стюре Фолькман еще жив? – спросил Зак.

– Стюре Фолькман жив.

– Вы знаете, где он?

– По-моему, живет в Финспонге со своей женой. Завел семью.

Малин предполагала, что услышит еще одну историю, но Свеа сказала только:

– Храни господь этих людей.

И затем – молчание, губы сомкнуты, словно они наговорились на всю оставшуюся жизнь.

Может, все-таки надеть белое?

Нет.

Малин оглядывает квартиру – в ней достаточно чисто и прибрано. Спускается к машине на парковке, заводит мотор, смотрит на часы, отмечает, что выезжает слишком рано – самолет Туве и Янне прилетает без четверти два, а до аэропорта Скавста не более полутора часов езды.

Когда она выруливает по Ярнвегсгатан к развязке, перед ее глазами встает другое лицо. Она не знает почему, но чувствует, что это важно.

Славенка Висник улыбается, открывая ей дверь своей квартиры в Шеггеторпе.

И минуту спустя Малин сидит в гостиной со стаканом фанты в руке, пытаясь придумать, о чем бы еще спросить. Напряженность, которую она только что испытывала, настороженность по отношению к человеку, фигурирующему в расследовании убийства, как рукой сняло, осталось только ощущение важности происходящего.

– Что тебе хотелось бы узнать?

Славенка Висник не удивлена приходом Малин – ей просто интересно, по какому делу та явилась.

– Если честно, я сама не знаю. Просто хочу попросить тебя вспомнить, нет ли еще чего-нибудь важного, что ты не рассказала.

– Что именно? Я стараюсь быть сознательной гражданкой. Вести свои дела законно – вот и все.

Малин понимает, каким дурацким должен выглядеть ее визит в глазах такой практичной женщины, как та, что сидит перед ней.

– Да? Ну хорошо. Тогда ладно.

– Не торопись. Допей спокойно. Я собираюсь в Глюттинге, чтобы забрать выручку и заодно искупаться.

– Искупаться? Здорово. А мне надо ехать в Скавста, встретить в аэропорту мужа с дочерью.

И тут же Малин жалеет о своих словах – ведь Славенка Висник потеряла всю семью, но глаза собеседницы спокойны, полны тепла.

– Я хочу тебе кое-что показать, – говорит Славенка Висник. – Иди сюда.

Минуту спустя они сидят у компьютера в ее спальне, у мерцающего экрана.

Славенка Висник открыла десять документов, которые напоминают детскую книгу с картинками. На страницы она выложила те немногие фотографии своей семьи, которые у нее сохранились, сопроводив их рассказами о своем детстве, о жизни своих детей – тех немногих годах, которые были им отмерены.

На фотографиях Славенка Висник куда моложе. Взгляд полон надежд и чувства ответственности. Дети у нее на руках – округлые красивые лица, обрамленные свободной порослью длинных черных волос, рядом муж – у него доброе лицо с мягкими чертами, но мощным подбородком.

– Мне нравится этим заниматься, – говорит Славенка Висник. – Писать о них. Пытаться воссоздать то время, когда жизнь была прекрасна, воссоздать ту простую любовь.

– Очень красиво.

– Ты правда так думаешь?

– Да.

– А как по-твоему, они вернутся?

– Нет, в это я не верю.

Вопрос Славенки Висник показался Малин совершенно естественным, словно возрождение из мертвых иногда возможно – во всяком случае, силой любви.

– Но когда-нибудь ты снова встретишься с ними, – говорит Малин. – Их любовь витает здесь, в этой комнате. Я это чувствую.

Славенка Висник выключает компьютер, провожает гостью до двери.

– Поезжай осторожно. Они наверняка хотят, чтобы ты добралась живая и невредимая. Твой муж и дочь.

– Мы с ним давно развелись, – отвечает Малин. – Более десяти лет назад.

46

Двадцать первое июля, среда.

Двадцать второе июля, четверг

Сумерки пылают.

День сменяется непобедимой темнотой, их смертельная схватка светится тонами желтого, красного и оранжевого.

Лес, открытые пространства, красные домики на опушке леса, машины, припаркованные на дорожках. Свет в окнах и иногда силуэты за стеклами, люди как черные сны, голодные, еще не готовые отпустить день.

Но сам день бормочет: с меня довольно. Хватит.

Машина несется на ста двадцати. Из нее можно выжать гораздо больше.

Стальная ворона парит высоко в воздухе, где атмосфера не годится для дыхания людей. Скоро этот металлический кокон, защищающий ваши тела, начнет приближаться к земле.

Глаза на дорогу.

Опасная усталость.

Асфальтовая полоса извивается, как змея, – мимо Норрчёпинга, Колмордена и дальше в ночь.

Стокгольм.

Дорога ведет туда.

Иногда ее тянет в этот город: она скучает по большим форматам, по множеству серьезных дел, которые заставляют шевелиться настоящего следователя.

Таких дел, как нынешнее.

Ниточки – как неразорвавшиеся мины, они уходят куда-то в глубь земли, и все занятые в деле полицейские ожидают взрыва, который явит им истину. А вместо этого – вонючая граната, которая дымится в конференц-зале, в открытых офисных помещениях, своим издевательским свистом напоминая людям об их несовершенстве.

СМИ просто с цепи сорвались. Карим Акбар с каждым днем все мягче, у него все хуже получается сдерживать журналистов, но он становится все лучше как начальник полиции.

Свен Шёман. Малин никогда раньше не видела его таким усталым, как в эти дни. Зной высасывает душу из его большого тела. Лишь бы сердце выдержало, доброе сердце Свена.

Пер Сундстен. О нем трудно что бы то ни было сказать – кто он, чего хочет, что думает. «Хороший следователь должен это знать, – полагает Малин. – Если ты уверен, кто ты и чего хочешь, тогда можно прислушаться к своей интуиции».

А чего я хочу? Да какая разница.

Впрочем, нет.

Я должна это знать.

Вальдемар Экенберг ясен, как пень. Мачизм в нем доведен до абсурда. Одному Богу известно, что он наворотил за последние дни, как часто позволял цели оправдывать средства. Когда-нибудь время остановит его.

И Зак. Они работают вместе легче и естественнее, чем когда бы то ни было, без мелких споров, когда кто-то пытается предпринять самостоятельные вылазки, просто испытывают молчаливое доверие друг к другу. Похоже, Зак сдерживает свою собственную агрессивность, когда в группе Экенберг, словно стремится поддержать некий баланс между насилием и сочувствием, необходимый для того, чтобы выжать из догадок истину.

А я?

Я знаю, что делаю.

Учусь ли я чему-либо?

Одно ясно – я приближаюсь к этим девушкам очень осторожно. Если я смогу понять и почувствовать их страх, то, возможно, пойму и того, кто причинил им вред.

Парни-эмигранты.

Карин Юханнисон еще не закончила обследование вибратора.

Велика вероятность, что он тождественен тому, который использовался при совершении преступлений, – тогда все они смогут завтра взять выходной.

Лесбийская версия.

Плохой дядька в Финспонге.

Куда ведет женская любовь?

Славенка Висник. Киоски. Вода.

Вода.

Завтра – сеанс гипноза с Юсефин Давидссон. Малин позвонила Вивеке Крафурд по пути от Свеи Свенссон, сообщила, что все переносится.

– Мне кажется, я смогу что-нибудь из нее выудить, побудить ее вспомнить, – сказала разочарованная отсрочкой Вивека.

Дорожные указатели с цифрами, обозначающие дистанцию между скорбью и тоской, – сколько километров до того, как исчезнет расстояние и останется только время.

Нючёпинг, тридцать два.

Семнадцать.

Скавста.

Может, надо было взять с собой Маркуса?

Почему-то раньше эта мысль не пришла ей в голову.

Малин паркует машину, заходит в зал прибытия. Белые балки висят высоко над головой под сводом крыши, убогое помещение заполнено странными снами.

Часы на стене показывают четверть одиннадцатого.

Самолет прилетает вовремя.

Через два с половиной часа любовь снова сменит тоску и скорбь.

Малин, она скоро вернется к тебе, твоя Туве.

Мы только что побывали рядом с ними в небесах – с ней и Янне, они оба спали, утомленные долгим перелетом и впечатлениями.

Оба улыбались во сне.

Счастливые мгновения – скоро они будут и у тебя.

А мы?

Я и София. Мы парим под сводами зала прибытия, мы видим тебя, и, наверное, было бы лучше, если бы ты посвятила себя нам, а не своим родным.

Во всяком случае, мы этого хотим.

Мысли о самом себе не исчезают здесь, где мы находимся. Они просто меняются, включают в себя большее – заботу обо всех, кто есть, кто был и когда-либо будет.

Забота о себе становится заботой обо всех.

Мы с Софией здесь – одно и то же. Мы и Юсефин, и Туве, и ты сама.

Мы – все девочки и все те, кто когда-то был девочкой. И мальчиком тоже.

Тебе это кажется странным?

Я понимаю тебя, Малин. Это действительно очень необычно.

С чего тебе начать?

Начни со своих близких.

Кто же не выбрал бы любовь, если есть шанс выбирать между нею и насилием?

Ты слышишь меня, Малин?

Это София Фреден.

Мои мама и папа очень горюют, очень скорбят, их горе никогда не ослабеет – или все же немного утихнет под действием времени? Сейчас они сидят на диване в квартире в Мьёльбю. Телевизор включен, но они не видят того, что происходит на экране.

Их глаза полны слез.

Они плачут обо мне, Малин.

Ты можешь осушить их слезы. Во всяком случае, придать им иное направление.

Отдохни немного, переведи дух и продолжай свой путь.

Туве держит папу за руку, от затычек в ушах болит голова. Самолет опускается к посадочной полосе, метр за метром, огни домов среди леса вырастают за иллюминаторами, светлая полоса замирает на горизонте, и Туве думает, не обрывается ли там мир, но знает, что он продолжается до бесконечности, ибо жизнь на этой планете – вечное движение по кругу, хотим мы того или нет.

Мама.

Я так по ней скучала.

Вибрация пробегает по корпусу самолета, когда шасси касаются асфальта. Огни аэропорта.

Папа сжимает мою руку.

Интересно, привезла ли она с собой Маркуса?

По нему я особо не скучала. Что это значит?

– Мы на шведской земле! – говорит папа с радостным видом. – Сейчас узнаем, добралась ли сюда мама или опять работает сверхурочно.

Чемоданы.

Янне ненавидит эти моменты в поездке.

Но вот они выезжают – одними из первых, и ничего не потерялось ни в Хитроу, ни в Станстеде.

Багаж. И мы. Все как положено.

– Пошли, Туве!

Как хорошо вернуться домой!

Малин не сводит глаз с автоматических дверей.

Постукивает сандалией по белому каменному полу, а вокруг нее люди – радостные, полные ожидания, напряженные.

Она разглаживает платье, закладывает волосы за ухо, чувствует, что ей надо бы в туалет, но не хочет бежать туда сейчас – самолет давно приземлился, они вот-вот выйдут.

Ну же!

Двери в очередной раз распахиваются.

Вот.

Вот они, и она идет им навстречу, устремляется к ним, видит, какие они уставшие, но когда Туве замечает ее, усталость улетучивается, и Туве тоже бежит к ней, и Малин бежит, весь воздух, разделяющий их, спрессовывается, и их тела встречаются.

Объятия, руки, оплетенные вокруг тел.

Малин отрывает свою дочь от пола.

Сколько же ты весишь сейчас?

Три килограмма и сто сорок три грамма было в тебе, когда ты вышла из меня.

А теперь?

Малин смотрит на Янне.

Он стоит за багажной тележкой, кажется не очень понимая, что ему делать.

Малин ставит на пол Туве и машет ему, чтобы он подошел. И вот они стоят втроем в зале прибытия и ощущают тепло, неподдельное и согревающее глубже, чем зной самого жаркого лета.

Часть 3
Приди, пока не кончилось «сейчас»

[На пути к последнему приделу]

Мое дело еще не сделано.

Теперь я знаю, что должно произойти.

Ничто не помешает этому лету пылать, а нашей любви вернуться.

Мир, наш мир, станет чистым и свободным, и мы будем шептать слова безмолвных змей в уши друг другу, чувствуя, как они делают нас большими и непобедимыми.

Он исчезнет с лица земли, и ты снова решишься шагнуть вперед.

Все станет белым, огненно-белым и невинным.

Никто не посмеет мне помешать.

Когти рвали под складскими полками, паучьи лапы ползли по твоему лицу.

Мои летние ангелы.

Покой с ними, а скоро к ним с любовью присоединится кто-то еще, у кого такая же история. С той самой любовью, которой так недостает мне.

Я найду другую девушку. Она станет тобой.

Порядок будет восстановлен. Это не больно. Потому что скоро сама боль перестанет существовать.