Текст книги "Встреча на далеком меридиане"

Автор книги: Митчел Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

Резко похолодало, и легкие клочки пара, которые Ник заметил еще внизу, теперь опускались на них как густая масса вязкого белого тумана; он то таял, то снова сгущался.

Как зловещие вестники того, что ждало их впереди, на склонах, в выемках скал, начали появляться небольшие снежные пятна – они попадались все чаще и чаще. Иногда снег уже лежал поперек дороги узкими полосами, как жгуты ваты. Колонна все не убавляла хода, хотя теперь машины почти все время шли на второй скорости.

Неожиданно за одним из поворотов снова открылось слегка покатое, заросшее травою плато. Деревьев здесь не было, лишь тонкая невысокая трава да покрытые лишайником камни. Кое-где паслись козы, и вдали высоко на утесе стоял усатый пастух в теплой шапке. Он не шелохнулся, пока машины с ревом проносились мимо.

Впереди тащилась арба – повозка архидревняя, какие были еще у скифов: между двумя расшатанными сплошными деревянными колесами был закреплен длинный шест – дерево с обрубленными сучьями, другой конец шеста волочился по земле. Тощая лошаденка напрягала силы, только что не вылезая из высокого русского хомута. От хомута тянулась вперед потрепанная веревка, привязанная к хомуту другой лошади, такой же тощей и измученной, как и та, которой она силилась помочь. Переднюю лошадь вел пастух. Обгоняя арбу, колонна машин стремительно свернула с дороги прямо на траву, и Ника поразил неожиданный контраст: советские грузовики, советские "джипы", советское оборудование, тончайшие приборы для опытов в стратосфере, – все это пронеслось мимо медленно ползущей допотопной повозки – такие были и пять тысяч лет назад, – и при этом никто: ни лошади, ни пастух, ни шоферы – даже не поднял глаз друг на друга.

Сомнения, терзавшие Гончарова, разрешились внезапно в крохотной деревне, возникшей за очередным поворотом, – всего домов десять, десять квадратных каменных хижин, крытых дерном и плитками кизяка. На крышах свободно, словно по земле, разгуливали козы, пощипывая траву. Дверь одной из хижин была открыта, и над ней висело полотнище выцветшего красного кумача; написанные на нем белой краской слова едва можно было различить. Оказалось, что это сельсовет. На залитой солнцем площадке перед ним слонялись несколько горцев – все в шапках и в рубахах без воротников, все с одинаковыми усами и трагическими глазами грузин: блестящая черная радужная оболочка и белки совершенно необычайной белизны. Геловани резко затормозил, и машина остановилась прямо перед сельсоветом. Вся колонна стала, словно по боевой команде. Геловани откинулся назад и весело улыбнулся Нику – хорошо было отдохнуть после грудных часов за баранкой.

– Выше этой деревни здесь селений нет, – сказал Гончаров. – Жители ее помогают нам на станции. Это они отправились на поиски Когана. В сущности, именно у них мы и научились понимать горы.

Русского языка жители деревни не знали, говорили только по-грузински. Все они тут же столпились вокруг "джипа", и Ник видел, с каким глубоким уважением и любовью относятся они к Гончарову и к Геловани, служившему им переводчиком. Выше, в горах, уверяли грузины, плохо, очень плохо. Снег выпал слишком рано, зима будет трудная. Как себя чувствует тот, другой товарищ? Ну, что и говорить, сломанная нога – дело скверное. Услышав, что, может быть, потребуется ампутация, все они вздрогнули, а двое даже перекрестились. Как жить человеку, если у него только одна нога?

При упоминании имени Когана лицо Гончарова снова помрачнело, ответы его стали кратки и резки. С Коганом все обойдется, повторял он настойчиво, Коган в надежных руках. И тут же, круто переменив тему, сказал, что привез с собой американского гостя. Сообщение это очень удивило горцев, они сразу оживились.

Американец? Прямо из Америки? Они откровенно уставились на него, потом торжественно пожали ему руку, все по очереди. Один произнес краткую речь. Их деревня – бедная деревня пастухов-горцев, и еще никогда не бывал у них ни один американец. Они почтут себя обиженными, если гость не окажет им чести и не зайдет хотя бы на минуту в сельсовет выпить стакан вина, прежде чем отправиться дальше в путь. Произносивший эту приветственную речь говорил искренне и с большим достоинством, остальные слушали его одобрительно, с гордостью.

– Зайдете? – обратился Гончаров к Нику по-английски. – Только очень ненадолго. Во-первых, мы спешим, а во-вторых, они не богачи. Если мы останемся подольше, они не пожалеют последнего, чтобы вас достойно угостить.

– Ну конечно, конечно, – ответил Ник. – Скажите им: я считаю честью для себя знакомство с ними.

Дом, где помещался сельсовет, одновременно служил и деревенской лавкой. Как только Ник вошел туда, ему сразу стало ясно, что жизнь людей здесь так же тяжела и сурова, как те камни, на которых они живут. Все, и жители, и шоферы, столпились в одной небольшой почти пустой комнате, сюда же втиснулись ребятишки, прибежавшие поглазеть. Было произнесено несколько речей, вернее, тостов: за гостя, за мир во всем мире, за лучшую жизнь, и на все Ник отвечал как умел, но далеко не так изысканно, как говорили грузины, хотя те никогда ничего не видели, кроме своих гор, а он живал во многих городах мира. Последний тост был за Когана, и опять Гончаров раздраженно передернулся, как человек, у которого затронули больной нерв. На этот раз он залпом выпил вино, поставил пустой стакан на стол и сделал Нику знак, что пора уходить.

Когда все вышли на дорогу, Гончаров вдруг решительно уселся на шоферское сиденье второго "джипа" и велел тем, кто в нем ехал раньше, перебраться в головной "джип".

– Я возвращаюсь в Канаури, – заявил он. – Надо кому-нибудь быть с Коганом. Если операция все же окажется необходимой, я буду около него, когда он очнется. – Он взглянул на часы. – Я спущусь за час. Если операции не потребуется, я приеду к концу дня. Или же завтра. Все равно раньше завтрашнего дня все разгрузить не успеют. А вы поезжайте дальше.

Сердитый взгляд, который он бросил на Ника, казалось, говорил: "А ты, приятель, можешь отправляться ко всем чертям, если тебе угодно. Я и пальцем не двину, чтобы тебя остановить".

Мотор загудел, задрожал, и Гончаров поставил первую передачу. Его все еще терзали сомнения и тревоги, но теперь к нему хотя бы частично вернулось чувство самоуважения.

Чтобы облегчить ему отъезд, Ник сказал:

– Давайте и я поеду с вами. Черт возьми, перестанем же наконец ссориться.

Гончаров решительно помотал головой и даже не обернулся.

– Нет, лучше я буду там один. Вы сможете быть полезным на станции. Пока!

Он приподнял ногу, рывком включил сцепление, и Ник отошел в сторону. "Джип" вырвался из ряда машин, описал крутую дугу, так что из-под колес полетели камни, и понесся по дороге вниз. Геловани смотрел вслед, пока "джип" не скрылся из виду, потом почесал затылок.

– Я так и знал, что этим кончится, – сказал он. – Одного не понимаю зачем он вообще поехал с нами.

Колонна выстроилась в прежнем порядке, и снова начался подъем. Теперь, без отвлекающего присутствия Гончарова, Ник почувствовал, как на него все сильнее действует окружение гор. Он напомнил себе, что дорога, по которой они едут, – не шоссе для туристов, нет, ее строили специально для научно-исследовательской станции, одиноко стоящей в горах. На средства какого-нибудь частного института этого не сделаешь. Дорога поднималась все выше и выше, и ради каждого ее фута взрывали скалы. Лишайника здесь было мало, и ничто не смягчало лунную суровость голого камня. Сверху неслись ледяные потоки воздуха, заснеженные участки становились все больше и больше, и вот "джип" стал пробираться уже по ровному белому ковру толщиной в несколько дюймов. Теперь они поднялись выше некоторых пиков – над головой раскрывалась такая необъятная голубая небесная ширь, что дух захватывало. Кое-где показались кучевые облака, которых утром не было.

Впереди, на расстоянии полумили, их поджидали три трактора-вездехода, словно три чудовища, пасущиеся на белой поляне. Они стояли, высоко задрав квадратные черные головы, сверкая на солнце квадратными стеклянными глазами, подогнув под себя передние лапы – звенья гусеничного хода. "Джип" некоторое время еще пробирался вперед, но наконец зарылся носом в сугроб, отчего за ветровым стеклом взлетели снежные облака. Машина застряла прочно. Колеса ее беспомощно вертелись, она выла и рычала, словно предупреждая остальные машины в колонне. Дальше ехать было невозможно. Шоферы посигналили, и в ответ на их гудки три огромных чудовища медленно двинулись навстречу, неуклюже переваливаясь с камня на камень, выплевывая вверх дизельный дым.

Ящики с оборудованием были быстро и ловко переставлены в высокие кабины вездеходов. Каждый, кто работал здесь, отлично знал свои обязанности, им приходилось делать это не впервые. Через какие-нибудь полчаса грузовики и "джип", теперь уже пустые, спускались обратно с гор, а снова оставшиеся одни вездеходы неторопливо поползли вверх к белым отвесным утесам – туда, откуда они спустились к машинам.

Они карабкались все выше и выше, и все шире и шире растягивалась внизу горная цепь Кавказа. С севера на юг и с запада на восток, от одного края горизонта до другого сверкали своими снегами каменистые горы. Петляющему подъему, казалось, не будет конца. Порой вездеходы кренились то на одну, то на другую сторону так сильно, что Ник думал, вот-вот они свалятся, но шоферы только еще энергичнее налегали на руль, они знали дорогу как свои пять пальцев.

Седловина – впадина между двумя пиками – была совсем как блюдце, и вездеходы подползли к ее краю, как мухи, секунду балансировали на нем, потом вдруг скользнули вниз, и над головой не осталось ничего, кроме бескрайнего неба да двух зубчатых вершин в снежных шапках.

С первого же взгляда было ясно, что плоская эта чаша – черное озеро и что лед на нем лежит слишком тонким слоем над глубинами вулканического кратера и потому не кажется белым, но он все же достаточной толщины, чтобы от поверхности не было отражения. В дальнем конце озера сбились в кучу несколько невысоких строений – они выглядели темными пятнами на снегу, но когда вездеходы стали объезжать озеро, из группы зданий выделилось одно, стоявшее у самого края впадины и выступавшее над ним. Оно было из черного камня, с небольшими окнами, трехэтажное, и венчала его черная башня с рядом окон, идущим от основания до самого ее верха. Это массивное черное здание выглядело сурово, даже несколько мрачно, и как будто не принадлежало ни к какой эпохе: оно могло быть построено и в прошлом году, и тысячу лет назад. По мере того как вездеходы с трудом продвигались вперед, черное здание с башней казалось все более и более внушительным в своем угрюмом молчании – оно стало похоже на крепость, и все остальные дома вокруг выглядели как пристройки. Это и была научно-исследовательская станция – замок-крепость в поднебесных просторах на высоте трех миль над уровнем моря.

Вездеходы вползли в занесенный снегом двор и остановились. Ник вышел из кабины. Воздух был неподвижен, пронзительно холоден и почти невыносим для легких. Солнце ослепило Ника, и он лишь смутно различал тепло одетых людей, которые принялись разгружать машины. Кто-то схватил Ника за руку, повернул к себе, и он не сразу увидел сквозь слепящие золотые искры, что перед ним Валя. Лицо ее было обрамлено мехом парки. Валя была ошеломлена, растеряна, не знала, куда деваться от смущения, и в то же время вся дрожала от радости. Она смотрела на него не отрываясь, и взгляд ее был открыт и беззащитен.

– А вы не знали, что я приеду? – спросил Ник.

Она отрицательно покачала головой.

– Нельзя преподносить такие сюрпризы! А я уж думала, что никогда в жизни вас больше не увижу.

Голос ее срывался от волнения.

– Все решилось в последнюю минуту.

– Нельзя преподносить такие сюрпризы, – повторила Валя; казалось, она с трудом дышала. – Митя мне о вас и слова не сказал. А где же он сам?

Ник объяснил и затем добавил, что Гончаров приедет к концу дня или самое позднее завтра утром. Валя нахмурилась. Она посмотрела на небо. Облака неслись прямо на них – одни низко, над самой головой, другие еще ниже, где-то под ними. Ближайшие горные вершины сияли мягкой белизной под высоким ярким солнцем; горы, находившиеся в отдалении, видны были целиком – у подножия они были темные, а на самых верхушках снег начинал зловеще крутиться, поднимаясь туда, где в высоких, пронизанных солнечным светом слоях атмосферы бушуют невидимые ледяные бури. Суровые горные пики внизу, протянувшиеся на сотни миль холодной пустыни, уже покрылись тенью.

– Сегодня он не приедет, – сказала Валя. – Снегу насыпало еще больше. Она снова взглянула на Ника, но не успела сказать и слова, чтобы выразить хотя бы тысячную долю того, что она чувствовала в эту минуту, как к ним подошел Геловани. В отсутствие Гончарова и Когана обязанности начальника и хозяина ложились на него.

– Вам не приходилось работать в высокогорных условиях? – спросил он Ника.

– Я несколько лет работал на высоте в две тысячи метров, – сказал Ник. – Я чувствую себя отлично.

Но грузин только покачал головой.

– Здесь вдвое выше. Надо бы ему зайти в дом, – обратился он к Вале. Отведите ему комнату, пусть отдохнет с дороги, придет в себя.

– Совершенно незачем, – начал было Ник, но Валя его не слушала.

– Пойдемте, – сказала она, кивнув Геловани, и Ник последовал за ней. Они уже вошли в двери черного здания, а он все уверял Валю, что эти предосторожности совершенно излишни, но, когда ему пришлось подняться по невысокой лестнице, уже на четвертой ступеньке у него сильно заколотилось сердце, он задохнулся. Ему пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание.

Наконец-то он добрался туда, куда так давно стремился, но, судя по всему, что он видел, слышал и чувствовал, край этот был мало приспособлен для жизни людей.

Выстроенное в таком невероятном месте здание показалось Нику еще более фантастическим, чем целый транспорт "джипов", грузовиков и вездеходов, необходимых для обслуживания станции. Валя вела его по лестнице к жилой части дома – все комнаты там были просторны, пустынны и по своей безукоризненной чистоте и суровости обстановки похожи на больничные палаты. На пути они никого не встретили, никого не слышали. Мимоходом Ник заглядывал в открытые двери пустых белых спален, в каждой из которых могли бы ночевать человек десять. Затем они прошли мимо залитой солнцем библиотеки – там стоял ледяной холод и не было ни одного читателя – и мимо комнаты отдыха, где находился стол для пинг-понга и биллиарда, но шары там лежали неподвижно и на стульях никто не сидел. Везде царила полная тишина, а из окон видны были лишь величественные просторы неба и пустынные горы.

В конце коридора находилось несколько небольших комнат для руководящего состава. Стены там были выбелены, железные кровати выкрашены белой краской, и на каждой была постелена туго натянутая, без единой морщинки простыня и лежали две подушки. Но не было никаких признаков того, что в этих комнатах кто-либо ночует. Валя ввела его в одну из таких спален; кроме кровати, там стояли стул, столик и комод светлого дерева. Через окна с двойными рамами видно было только небо да скалистый обрыв, уходящий вниз почти на десять тысяч футов. Ник почувствовал головокружение, отошел от окна и сел на кровать. У него вдруг появилось ощущение странной легкости, словно он плыл по воздуху. Валя неуверенно стояла в дверях, наблюдая за ним. За те несколько минут, что истекли с момента его приезда, она успела взять себя в руки.

– Пройдет, – сказала она успокаивающе.

– Я знаю. Это пустяки. Есть у вас время поговорить со мной?

Мгновение она колебалась, потом коротко кивнула и вошла в комнату, оставив дверь открытой. Она села на стул, сложила руки на коленях и так сидела, точно внимательный, послушный ребенок в присутствии взрослого покорно и настороженно. Она положительно смущала Ника.

– Меньше всего входило в мои намерения нарушать ваше спокойствие, сказал он.

Она все смотрела на него, не мигая, а потом, вместо того чтобы ответить прямо, отвернула лицо и заговорила о том, как она ехала сюда из Москвы, о Когане, о работе и ни слова о своем отношении к Нику. Говорила она по-английски, и потому нельзя было определить, называет ли она его на "ты", как во время того страстного ее признания по телефону перед отъездом из Москвы. Теперь она вела себя так, будто его вовсе и не было, этого последнего их телефонного разговора. И вдруг выдержка ей изменила.

– Не знаю, просто не знаю, как мне говорить с вами! – вырвалось у нее по-русски. – Ведь в тот раз почему я с вами так говорила? Я была уверена, что никогда вас больше не увижу. С тех пор как я приехала сюда, я только и делаю, что стараюсь забыть про все, что было. Я хотела, чтобы с этим было покончено – навсегда, навсегда! И я считала, что так оно уже и есть. Но когда я увидела вас снова, я... – Каким-то беспомощным жестом она прижала обе руки к горлу и так и не смогла сразу договорить. Немного погодя она сказала: – Но вот что я решила: если у вас нет ко мне никакого чувства, его не должно быть и у меня к вам!

– Вы знаете, как я к вам отношусь.

– Нет, не знаю, – сказала она с горечью. – Не знаю. Ведь вы никогда ничего мне не говорили. Даже вот и теперь молчите. Может быть, так оно и лучше, раз нам предстоит работать вместе. – Она встала. – Сейчас отдохните, потом понемногу включайтесь в нашу работу.

Видя, как ей больно, Ник быстро поднялся, чтобы не дать ей уйти, но у него тут же отхлынула вся кровь от головы, и он покачнулся.

– Нельзя делать резких движений, – сказала Валя. – Ваш организм должен приспособиться к здешним условиям постепенно.

Она взяла его под руку и снова усадила на кровать, но одно ее прикосновение моментально оживило все, что было в Москве. Она прижалась к Нику, как будто хотела почерпнуть от него силы. Он нежно поцеловал ее, и Валя опустила веки, прильнула лбом к его щеке, но тут же, снова овладев собой, тихонько отстранилась.

– Отдохните часок, – сказала она. – Так бывает, только когда попадаешь сюда в первый раз.

Валя ушла. Ник растянулся на постели и закрыл глаза. Через несколько часов приедет Гончаров, и уже больше не представится случая поговорить с Валей наедине. Работа их всех целиком поглотит. Ник забылся тревожным, неглубоким сном.

Проснувшись, он увидел в дверях Геловани и Валю.

– Как себя чувствуете?

– Превосходно, – ответил Ник, сразу вскочив с кровати, хотя по-прежнему перед глазами у него как будто все плыло, и ощущение это было неприятно. Они начали убеждать его лечь, но он и слышать об этом не хотел. – Пройдет, – уверял он.

Ника злила эта его физическая слабость, он решил заставить себя преодолеть ее – ему не терпелось начать приготовления к опыту. Но Геловани настоял на том, чтобы сперва он осмотрел станцию.

– Есть вести от Гончарова? – спросил Ник.

– Еще слишком рано ждать звонка.

Они провели Ника на самый верхний этаж, весь отведенный под лабораторию. Здесь шла одновременная подготовка к нескольким опытам, но работу выполняли всего двое молодых ученых. Одетые в плотную, теплую одежду, они работали молча, на большом расстоянии друг от друга. Валя казалась замкнутой и озабоченной. Если Ник сожалел о том, что ей приходится быть здесь, то Валю его присутствие растревожило еще больше. Ее бремя было более тяжким, и Ник решительно не знал, как ей помочь. Он не знал ее мыслей. Она держалась несколько поодаль от него, когда они все трое спускались на первый этаж. Там Нику показали огромную кухню, где орудовал повар в свитере и его помощник – оба в белых халатах, затем столовую, рассчитанную на полсотню человек, хотя на обеденном столе было расставлено не больше десятка приборов, потом ремонтную мастерскую, где работал всего один рабочий. Они зашли в кладовую, она была завалена ящиками, теплой одеждой и лыжами. Он всего веяло холодной) тишиной, и Валя словно отстранялась от него – была так же далека, как и весь остальной мир. За ее молчанием и сдержанностью Крылась происходившая в ней внутренняя перемена. Все здесь в горах оказалось не таким, как ожидал Ник, и это чувство неожиданности еще усилилось, когда они вошли в башню, казавшуюся такой зловещей, пока он видел ее снаружи. Внутри это была цилиндрической формы резонирующая камера. Мостовые краны, сейчас стоявшие в бездействии, переплелись вверху, образовав путаную сеть. На цепях, прикрепленных к крючьям, в прохладном, словно застывшем воздухе висели гигантские полюсы магнита. В обычном месте все это не удивило бы Ника, но на высоте трех миль, где-то в поднебесье, это казалось невероятным, и, однако, с узкого балкончика посреди башни Геловани как ни в чем не бывало указал на ящики, в которых находились две камеры Вильсона: их предстояло поместить одну на другую при изучении странных частиц. В башне работало всего двое – очевидно, устанавливали связь.

Ник представил себе, как выглядела станция в летние месяцы, когда тут были, должно быть, десятки и десятки людей, мужчин и женщин ученые-физики, сотрудники станции, рабочие, – и все в лихорадочной спешке старались сделать как можно больше до наступления непогоды. Потом, наверно, был дан сигнал – прогудел колокол или было сказано слово, – и все побросали инструменты и приборы и понеслись вниз, туда, где воздух такой, что им можно дышать, а тут осталась лишь небольшая группа людей ежемесячно сменяющихся, которым предстояло выдержать жестокую осаду зимы и неуклонно двигать дело вперед.

Масштаб проводимой на станции научной работы поразил Ника, но, хотя он повидал здесь уже многое, он пока еще не заметил никаких признаков непосредственной подготовки к опыту, ради которого приехал. Он все оценил и одобрил, на его снедало нетерпение.

– Я полагал, что установка для экспериментов с частицами высоких энергий является здесь основной, – сказал Ник Вале по-английски. – Где же все это?

Вместо того, чтобы ответить самой, Валя перевела его вопрос Геловани. Сделала ли она это из вежливости к грузину, недоумевал Ник, или тоже пришла к жестокому решению установить дистанцию между собой и Ником? Ответить на заданный ей вопрос было настолько просто, что для этого незачем было консультироваться с Геловани.

Геловани объяснил, что, кроме главного щита управления в углу на самом верхнем этаже, все оборудование находится снаружи. Он и сам, казалось, удивился, что Валя сочла нужным переводить ему такой вопрос, но, решив, очевидно, что этим она напомнила ему об его ответственности по отношению к гостю, сказал, что, если Ник хочет, он, конечно, поведет его и все ему покажет.

– Хотя знаете, – добавил он, – мне думается, можно бы подождать еще немного.

Но Ник уперся. Он обещал Гончарову, что поедет сюда только ради работы – это обещание было самым главным.

– А вы? – спросил он Валю. – Вы тоже пойдете с нами?

Она слегка покачала головой, избегая его взгляда.

– Времени нет, – ответила она. – Да вы недолго будете ходить. Кроме того, я хочу быть в радиоаппаратной – могут передать сведения относительно Когана.

– Да что вы! – удивился Геловани, взглянув на часы. – Еще слишком рано.

– Все равно, – сказала она упрямо. – Я буду там.

Ник уже много лет не ходил на лыжах, но готов был идти немедленно – для него это означало, что наконец начнется работа. В кладовой Геловани подобрал лыжи с палками, которые пришлись Нику почти впору. Из-за того, что он надел вторую пару носков, и свитеры, и еще какую-то бесформенную куртку, он и двигался за Геловани по пушистому снегу неуверенно, точно скованный. Впрочем, скованность эта быстро прошла, движение согрело его. И тут он остро почувствовал всю нереальность обстановки – ведь он даже не знал, куда, собственно, идет. Он не видел перед собой ничего, кроме волнистого снежного покрова и черного, затянутого тонкой ледяной коркой озера.

Геловани остановился подле большого, покрытого снегом камня и ногой начал сбивать с него снег. Оказалось, что это вовсе не камень, а деревянная кабина с алюминиевой крышей высотой в рост человека. Геловани указал Нику еще пять таких же кабин – это были контейнеры, стоявшие на равном друг от друга расстоянии по краю чаши, и каждый такой контейнер представлял собой самостоятельный блок, а с контрольным управлением на станции был соединен посредством тонкого кабеля, который лежал прямо на земле, под снегом. С помощью этого кабеля станция могла включать все приборы синхронно и суммировать полученные импульсы. По существу, каждый контейнер был огромным приемником космических лучей.

Ник слушал пояснения Геловани и молча кивал. Сознание у него работало необыкновенно четко, но ему казалось, что оно как бы отделилось от него, и потому он понимал сказанное не сразу, а мгновение спустя.

Геловани рассказал, что имеются еще два таких контейнера, по одному на внешней стороне каждого из двух утесов, но до сознания Ника еще только успело дойти то, что Геловани объяснил за минуту перед тем: в самом центре озера находится наполовину затопленная водонепроницаемая баржа и на ней контейнер, а под баржей, на глубине десяти метров, помещен еще один контейнер, служащий как бы телескопом, который определит направление потока космических лучей.

Ник понимал, что действительно совершил ошибку, выйдя на воздух так рано, но, хотя мозг его был словно окутан ватой, он все же отчетливо представил себе, что в пустыне подобное устройство потребовало бы для получения необходимых результатов площади во много раз большей. Но так как в пустыне даже и не вставал вопрос о каких бы то ни было ограничениях пространства, можно было занимать его сколько угодно. В горах, даже если радиация здесь значительно интенсивнее, все возможное пространство уже до конца использовано. Это было очко в пользу Ника.

– Как вы думаете, сколько времени нам потребуется, чтобы установить приборы и начать опыт?

– Дней пять-шесть.

– А если без Гончарова?

– Почему без Гончарова?

– Валя говорит, что погода может снова испортиться.

Геловани пожал плечами.

– Может быть, испортится, а может быть, и нет. Но даже и без Гончарова все успеем собрать и установить за то же время.

– А нельзя ли начать уже сегодня?

Геловани улыбнулся.

– Это мы начнем, а не вы.

– Почему?

– Слишком рано. Вы еще не готовы.

– Ничего подобного, я вполне готов!

– Посмотрим, – сказал Геловани глубокомысленно.

Он очистил от снега двери контейнера, и они, пригнувшись, вошли внутрь. На них пахнуло морозной тишиной и запахом бензина от генератора, снабжавшего контейнер электрической энергией. Единственная лампочка, всего в несколько ватт, лила слабый свет, тускло поблескивающий на ионизационных камерах и счетчиках Гейгера. Места в контейнере было ровно столько, чтобы можно было протиснуться между стеной и рамой, на которой стоял прибор, но Ник следовал за Геловани неотступно, ныряя под высоковольтным кабелем и держась подальше от неизолированных концов провода, откуда мог вылететь блестящий червячок – смертоносная искра.

К удивлению Ника, осмотр отнял у него массу сил, но он промолчал и заставил себя двигаться дальше. Они медленно продвигались на лыжах вдоль края озера и осмотрели все шесть основных контейнеров. Воздух был прозрачный, легкий и студеный, и вместе с ощущением безграничной свободы и все той же странной легкости он чувствовал, что тело его наливается усталостью и что стоит ему один раз глубоко, по-настоящему вздохнуть – и он тут же закроет глаза и уснет блаженным сном без сновидений. Геловани все чаще делал остановки, поджидая его, и добродушно посмеивался, замечая все признаки того, что Ник еще не освоился на этих высотах.

– Я же говорил, что вам рано выходить, – сказал он. – Впрочем, это пройдет.

– Идите вперед, не дожидайтесь меня, – проговорил Ник, задыхаясь и опершись на палку. – Вам хочется поскорее вернуться, услышать о Когане, я ведь понимаю. Я дойду и один. Ведь не заблужусь я по дороге отсюда до здания.

Геловани улыбнулся.

– Вы себе и не представляете, какие могут быть неожиданности. Нет, время еще есть, я не тороплюсь.

Главное здание стояло лишь чуть повыше этого, самого дальнего конца озера, но Нику казалось, что он, словно во сне, бесконечно подымается на лыжах круто в гору, и на расстояние, которое можно было пройти за пять минут, ему понадобилось полчаса. Он отлично понимал причину своей внезапной физической слабости. Конечно, нет оснований тревожиться из-за того, что сердце бурно колотится в груди, – ведь самое большее через день-два все эти симптомы исчезнут, и все-таки его сердило, что он не может побороть слабость, что тело не подчиняется его воле. Хотя бы что-нибудь еще осталось в его власти теперь, когда его ум и чувства вышли из повиновения!

К тому времени, когда они вернулись на станцию, небо заволокло и внизу, и над головой, и за окнами видны были лишь колыхавшиеся волны облаков. Валя находилась возле радиоаппарата. Аппарат потрескивал, шел разговор с базой внизу. Оттуда сказали, что Гончаров все еще в больнице, но что с минуты на минуту от него ждут звонка. Он позвонит немедленно, как только узнает о заключении врачей, сообщали с базы, и если решит сегодня же ехать в горы, то отправится туда прямо из больницы. Погода внизу теплая, облачная, но видимость хорошая. Какой прогноз относительно снегопада в горах?

Теперь Валя взяла микрофон.

– Температура и давление в горах падают гораздо быстрее, чем внизу. Где-то на средних высотах возможны очень резкие изменения атмосферного давления.

Пока она говорила, за оконными стеклами замелькали снежные хлопья. Снег валил из тучи, окутавшей вершину горы. Он падал тяжело, отвесно, как будто то были не хлопья снега, а свинцовая дробь.

Не оставалось сомнений, что через полчаса выслать навстречу Гончарову вездеход уже не представится возможным.

С базы запросили, не позвонить ли в больницу, предупредить Гончарова. Валя секунду колебалась. Ник знал, сейчас она принимает важнейшее для себя решение, и это мучило его, но опять он был бессилен помочь ей.

– Нет, не дергайте его зря, – произнесла наконец Валя. – Он сам решит, как надо.

Ник сидел на твердом стуле очень тихо, стараясь держаться прямо и не заснуть. Все происходившее вокруг казалось бесконечно далеким, и все делалось помимо его воли. У него было такое ощущение, что, попытайся он заговорить, и слова прозвучат не сразу, а лишь спустя некоторое время. Кто-то сунул ему в руки стакан горячего, как огонь, чая, и впервые Ник понял русский обычай обхватывать стакан рукой, чтобы жар от него проникал прямо в тело. Даже металлический подстаканник был горячий. Ник подумал, что никогда в жизни не пил ничего вкуснее этого чая. Он даже не вынул ложечки, оставил ее в стакане, как делают это русские. Он отхлебывал чай, постепенно набирая силы.