Текст книги "Встреча на далеком меридиане"

Автор книги: Митчел Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

– Это Гриша, – сказала она, окидывая его несколько придирчивым взглядом, словно проверяя, не оторвана ли у него где-нибудь пуговица и не съехал ли на сторону галстук. – Григорий Андреевич Антонов, мой, так сказать, подопечный, я за него отвечаю...

– Ничего подобного, – возразил юноша и, улыбнувшись Нику, протянул ему руку. – Рад познакомиться с вами, доктор Реннет. Я...

– Я за него отвечаю, – повторила Валя, будто и не слыша возражений. Гриша хороший мальчик, хороший товарищ и блестящий физик, но физик, я вижу, совсем замерзший. Почему ты в летнем пальто? Тебе же холодно!

– Мне не холодно.

– Нет, холодно. Я же вижу. Гриша один из тех, кто работает с вашим интегратором, доктор Реннет. – Повернувшись к Нику, она не без гордости улыбнулась. – По Гришиному предложению он был изменен.

– Пустяковые переделки, – смущенно возразил юноша.

Валя взяла его под руку, и он зашагал с ними к ярко освещенной улице.

– Нет, не пустяковые, – настойчиво сказала она. – Ты же сам знаешь. Он действительно очень способный физик. Вся наша институтская молодежь гордится им, и мы считаем, что он непременно будет академиком, поэтому мы о нем так заботимся. – Она продолжала весело болтать с Гришей и о Грише; она ласково подтрунивала над ним, хвалила его, добродушно бранила, и все это с какой-то особенной теплотой, но с какой – Ник не мог определить, пока ему вдруг не пришло в голову слово, которого он никогда в жизни не употреблял: _товарищеской_. Он даже вздрогнул от неожиданности, припомнив это знакомое слово, и удивленно подумал: "Значит, у них действительно есть такие отношения!" Что-то тесно связывало их друг с другом и с прочими это и было то братство людей, о существовании которого Ник знал только понаслышке. Он опять стал чужим и посторонним, так как, сами того не подозревая, они наглухо отгородились от него. У ярко освещенного перекрестка юноша помахал им на прощание рукой и перешел на другую сторону улицы.

– Я провожу вас до автобуса, – сказала Валя. – А потом побегу дальше.

Но автобус опять ушел прежде, чем они успели дойти до остановки. Валя, откинув голову, рассмеялась.

– Тогда вы проводите меня, – сказала он. – Мне недалеко. Вы успеете вернуться, пока подойдет следующий автобус. Ручаюсь. Идемте, – продолжала она. – Такой чудесный вечер, посмотрите, как весело люди торопятся домой...

Она взяла его под руку и пошла, сразу приладившись его шагу, будто они ходили вместе уже много лет.

Ник то и дело поглядывал на нее сбоку, бессознательно любуясь гладкостью ее бледных щек" игрой ресниц, изгибом ее подвижных губ.

– Больше всего люблю этот час, – говорила она. – Рабочий день окончен. Он прошел удачно. Завтра предстоят новые дела, но сейчас впереди целый вечер: разговоры, шутки, ужин, смех, быть может, немножко хорошей музыки и, быть может, какой-нибудь очень забавный или очень интересный человек. Неожиданно улыбнувшись, она повернулась к нему. – У вас тоже такое ощущение?

– Мне передается _ваше_ ощущение, – улыбнулся Ник. – Но если вы мне позавидовали недавно, то сейчас я больше чем завидую вам.

– Почему? Что вы будете делать вечером?

– Право, не знаю, – искренне ответил он.

– Разве вы не ждете ничего приятного?

– Нет, жду, – честно сказал Ник. – Только не знаю, как это все обернется.

– О, смотрите! – порывисто воскликнула она по-русски. Ник обернулся и еле успел увидеть машину Гончарова, сворачивавшую за угол вдоль обочины тротуара, на котором стояли они с Валей. На мгновение глаза Ника и Гончарова встретились, но машина прошла не останавливаясь, и Гончаров уже глядел прямо перед собой; лицо его было строго и задумчиво.

– Это Дмитрий Петрович! Почему же он не остановился?

– Вероятно, он нас не видел, – осторожно сказал Ник, зная, что этого не могло быть.

– Нет, видел, – возразила Валя. – Он смотрел прямо на меня. Он же знает, что вам нужно в центр.

– Но мы с вами удаляемся от центра, – заметил Ник. – Быть может, он думал, что мы куда-то вместе идем, и не хотел... – ему пришлось снова перейти на английский – ...навязываться.

Валя повторила английское слово, видимо не понимая, что оно значит.

– Он проявил такт, – сказал Ник, и Валя сдвинула брови: оба снова оказались беспомощными перец разделившей их языковой стеной.

– Словарь, – сказала Валя. – У меня с собой тот, что вы мне подарили.

Ник полез в карман за словариком, а Валя раскрыла сумочку, чтобы достать свой, но вдруг схватила его за руку.

– Ваш автобус идет! Скорее! Бегите!

– Нет, – ответил Ник. – Я поеду следующим. Я вас провожу, как мы условились.

Но Валя, очевидно, передумала.

– Это ни к чему, – сказала она. – Кто знает, когда подойдет следующий? – Оживление ее погасло, она стала задумчивой и озадаченной. Интересно, в какой мере это объясняется тем, что она увидела Гончарова, подумал Ник, и как она истолковала эту странную холодность Гончарова, которая неприятно озадачила и его самого, хотя он и старался как-то оправдать ее перед Валей. Валя протянула ему руку, и на мгновение глаза ее снова оживились и потеплели.

– До свидания, – сказала она. – Желаю вам приятно провести вечер!

Был девятый час, когда Ник вошел в свой номер. Он не представлял себе, что уже так поздно. Он медленно снял пальто и шляпу, думая о том, что сегодня – день неожиданностей; ему вдруг захотелось под любым предлогом позвонить Гончарову, дать ему понять, что он дома, один, и что Валя вовсе не та женщина, насчет которой Гончаров шутливо прохаживался сегодня в институте. Но цель его была бы слишком явной, и, если для Гончарова это хоть сколько-нибудь важно, такой звонок рассердил бы его своей нарочитостью. Если тут есть какое-то недоразумение, то пусть оно само разъяснится со временем. Ник решил не думать об этом и на всякий случай позвонил Анни – быть может, она уже дома. Анни взяла трубку почти сразу же, и ее "Алло?" прозвучало тревожным вопросом.

– Где ты был? – спросила она. – Я нарочно постаралась вернуться пораньше и все время жду твоего звонка. Я уже начала было придумывать другие планы на вечер.

Услышав ее голос, он опешил от неожиданности, и ему не сразу удалось объяснить, что он не рассчитывал застать ее дома, судя по тому, что она говорила ему утром. Анни ответила, что приготовила ужин и ждет его больше часа.

– Тогда я сейчас приеду, – сказал Ник.

Она показалась ему очень бледной и расстроенной. Они поцеловались, но Ник почувствовал в ней какую-то отчужденность. Он понял, что предстоит серьезный разговор, и у него заныло сердце. Войдя в комнату, служившую столовой, гостиной и кабинетом, он увидел сначала накрытый стол, а потом откинутые крышки двух пустых чемоданов.

– Ты хочешь есть? – спросила Анни, проходя мимо него в маленькую кухню.

– Ужасно. А это почему здесь?

– Чемоданы? – донесся из кухни ее голос. – Я собираюсь укладываться.

– Зачем?

– Еду в Вену.

– Не может быть! – недоверчиво сказал он после секундного молчания.

– Я в самом деле еду.

Он подошел к двери в кухню. Анни спокойно и деловито возилась у старой газовой плиты.

– Почему? Когда?

– Утром. Самолет улетает в пять часов.

– Но почему?

– Потому что я так хочу. – Анни потушила газ под одной из кастрюлек, и, хотя голос ее был спокоен, казалось, что говорить ей трудно.

– Когда ты решила?

– Сегодня. Совсем недавно.

– Только потому, что я поздно тебе позвонил?

– Конечно нет. – Взяв тарелку с холодной осетриной, она прошла в комнату и поставила ее на стол. – Я думала об этом уже несколько дней. Но позвонила Хэншелу только сегодня.

– Совсем недавно?

– Да.

– Ты на меня сердишься?

– Нет.

– Вижу, что сердишься?

– Нет, не сержусь.

– Анни!

– Я же сказала, что не сержусь. Сейчас все будет готово. Хочешь водки?

– Анни, я говорю о Вене.

Она вскинула руки, как бы защищаясь от расспросов, но сразу же бессильно опустила их.

– Тут не о чем говорить, Ник, право же. Я просто решила, что мне полезно уехать сейчас на время из Москвы, а эта работа для меня интересна и к тому же хорошо оплачивается.

– Но ведь это нелепо! – Почему-то сейчас он мог думать только о второстепенных вещах. – Во-первых, Леонард не может так вот сразу взять тебя на работу. Это сверхсекретное дело. Каждый, кто с ним работает, должен пройти бесконечные проверки. Ты засекречена?

– Нет.

– И ты думаешь, это можно сделать за несколько часов? Даже там, у нас, ФБР обычно занимается этим не один месяц. А то, что ты несколько лет живешь в Москве, не лучшая рекомендация. Кто же кого обдувает?

– Надувает.

– Надувает. Анни что ты с нами делаешь?

– Милый, я ничего не делаю. Просто мне надо взглянуть на все это издали. Я уеду на несколько недель, и это даст мне возможность увидеть себя со стороны. Себя и свою жизнь...

– И меня?

– И тебя. Ник, налей вина, пожалуйста.

– Если б я пришел часов в пять или шесть, ты бы не позвонила Хэншелу.

– Ошибаешься. Я бы сказала тебе, прежде чем позвонить ему, это правда. Но я знала, что вечером могу его и не застать, а мне хотелось, чтобы он успел подготовить мой отъезд.

Ник чуть было не сказал: "Но он же пригласил тебя только в расчете на то, что я брошу все и ринусь вслед за тобой. Это я ему нужен, а не ты". Но, пожалуй, сейчас это уже не так. Гораздо более вероятно, что он пригласил Анни потому, что ему нужна она, а до Ника, в конце концов, ему нет дела.

– И все действительно так, как ты говоришь?

– Что ты хочешь сказать?

– Не потому ли тебя тянет в Вену, что там будет Хэншел, – вот что я хочу сказать. Должно быть, глупо об этом спрашивать. Ты совершенно не обязана отвечать мне, даже если это правда.

– Если бы это было правдой, я бы тебе сказала.

– Но ведь ты едешь в Вену либо потому, что там будет то, что тебе нужно, либо просто хочешь развязаться с тем, что тебе здесь не нужно.

– Может быть, и по той и по другой причине. Ник. Собственно, так оно и есть. Ах, Ник, больше всего я хочу для тебя того, чего ты сам хочешь. Будь я в силах дать тебе это – что бы оно ни было, – я бы дала. Чего бы мне это ни стоило.

– Но ты мне это и даешь.

– Нет, – сказала Анни. – Знаю, что нет. То, что тебе по-настоящему нужно, ты найдешь сам. Я уверена.

– Если бы я тоже был уверен!

– Непременно найдешь. Иначе и быть не может.

– Ну, хорошо, а потом что?

– Потом у тебя будет то, чего тебе хочется больше всего на свете.

– Я говорю о нас с тобой.

Анни пожала плечами.

– Пока не настанет такое время, говорить не о чем, Ник, лучше не давать друг другу обещаний сгоряча. И не надо просить никаких обещаний. Что сбудется, то и сбудется.

– Все это звучит гораздо серьезнее, чем "подожди несколько недель, пока я съезжу в Вену". Это звучит как милое, иносказательное "прощай навсегда".

Анни накрыла ладонью его руку.

– Я знаю только то, что на несколько недель еду в Вену, – мягко сказала она. – И оставим это.

Он сжал ее пальцы и притянул ее к себе. Она не уклонялась от его поцелуев, от его ласк, но и не отвечала на них, она была слишком измучена, чтобы сопротивляться.

– Я хочу тебя, Анни.

– Ты хочешь, чтобы я передумала. Я тоже хочу тебя. Ник, но потом нам будет еще труднее и больнее – ведь что бы между нами ни произошло, я все равно уеду.

– Я хочу тебя, Анни.

– Ник, прошу тебя!..

Он поцеловал ее, и на этот раз Анни приникла к нему – тело предательски напомнило ей о прошлых ласках.

– Ах, Ник, это нечестно! – прошептала она, закрыв глаза и отдаваясь его рукам, но вдруг с силой вырвалась и закрыла лицо ладонями, чтобы скорее прийти в себя. – Это нечестно, – сказала она еле слышно. – Нечестно.

Зазвонил телефон, Анни не шевельнулась.

– Пусть звонит, проклятый, – сказал Ник.

Анни покачала головой.

– Нет. – Она взяла трубку. – Да?.. – и после паузы сказала: – В три тридцать... Я буду готова... – Голос ее звучал ровно и твердо. – Никто не отвечает, потому что он здесь... Да, минутку. – Она протянула трубку Нику. – Это Хэншел. Он хотел поговорить с тобой.

Ник заколебался, но выхода не было.

– Да, Леонард?

– Я вижу, вы отняли у меня возможность поразить вас моим сюрпризом, весело заговорил Хэншел. – Если вы все-таки пожелаете присоединиться к нашей компании, место для вас есть.

– Спасибо, Леонард, ответ будет прежним.

– Что ж, может, это и к лучшему, – любезным тоном сказал Хэншел. – Тем не менее если захотите поехать с нами в аэропорт и помахать рукой на прощание, мы будем очень рады. Разумеется, это значит, что вы ляжете спать не раньше пяти или половины шестого, а завтра – рабочий день, так что, если вы решите не провожать нас, мы не обидимся. Во всяком случае, постарайтесь на обратном пути заехать в Вену – совещание продлится очень долго. Пожелайте нам счастья!

Ник положил трубку и отвернулся от телефона, лицо его было неподвижно и сурово.

– Что он сказал? – тихо спросила Анни.

– Ничего, – ответил Ник. – Ничего особенного. – Он холодно взглянул на нее. – Ну хорошо, поступай как знаешь. Раз тебе так хочется ехать уезжай. Откровенно говоря, я не понимаю, зачем ты это делаешь. Если все так, как ты говоришь, то, когда ты вернешься, между нами все останется по-прежнему, чтобы ты за это время ни надумала. Но если ты не говоришь мне правды, если ты считаешь, что такой способ порвать со мной будет милосерднее – тогда ты действительно нашла самый лучший или по крайней мере самый верный способ. А теперь я пойду.

– Ник, ради бога, не уходи так! – Теперь уже она бросилась к нему. – Я этого совсем не хотела! Я собиралась объяснить тебе все, чтобы ты понял. Ведь ты хотел поехать со мной во Внуково...

Он помедлил секунду, потом отстранил ее.

– Оставь, Анни. Все и без того уже плохо. Давай отрежем сразу, без лишних мучений.

– Ник, по крайней мере хоть поужинай! Я так старалась...

Он даже схватился за голову – так по-женски абсурдна была эта просьба.

– Не понимаю женщин, – сказал он. – Когда человек голоден, женщина возмущается его бесчувственностью: "Как ты можешь думать о еде в такую минуту!" Но только женщина способна помнить о еде в самое неподходящее время! Нет, благодарю, я не хочу есть. Анни, – отрывисто добавил он, давай поцелуемся на прощание и на этом покончим. Так будет лучше.

Ник не пошел в гостиницу. Он быстро шагал по улицам без всякой цели, без ощущения времени. Несколько раз возле театров он попадал в толпу выходивших зрителей; выбравшись из толчеи, он шел дальше. В каком-то кафе он что-то заказал и машинально съел; уходя невольно заметил, что за ним запирают двери на ночь, и зашагал дальше. Придя наконец в гостиницу, он позвонил Анни, но телефон не отвечал. Часы показывали три сорок пять. Ник сошел вниз, но такси пришлось ждать минут двадцать.

– Внуково, – сказал он шоферу. – Я очень спешу.

Машина мчалась сквозь ночь. Кругом темнели неосвещенные дома. Ник еле различил здание института. Светились только сигнальные огни для самолетов далеко впереди да вспышки белого пламени на стройках, где шла ночная работа. Здание аэропорта было залито ярким светом, но почти безлюдно. Ник прошел прямо к ограде перед летным полем. Вдали, среди темных самолетов, стоявших на посадочной площадке, виднелся один освещенный. Калитка, ведущая на поле, была открыта, возле нее, подняв воротник пальто, взад и вперед прохаживался контролер.

– Это самолет на Вену? – спросил Ник.

– Да. Ваш билет, пожалуйста.

– Билета у меня нет. Мне нужно повидать одного человека.

– Простите, товарищ, вы же знаете правила. Туда без билета нельзя.

– Но я должен сказать ей несколько слов.

– Ничего не могу поделать. Правила везде одинаковы... Там ваша жена? сочувственно спросил контролер.

– Да, – сказал Ник, готовый согласиться с чем угодно. – Моя жена.

Контролер взглянул на его пустые руки.

– Вы хотите передать ей этот сверточек?

– Да.

– Наверно, еда? Что ж, не голодать же ей. Ладно, скажите стюардессе, что вам нужно поговорить с женой.

Ник ринулся в темноту под пропеллеры спящих самолетов. До венского самолета оставалось полпути, когда Ник услышал рев моторов. Он побежал еще быстрее, рев усилился, косая цепочка освещенных окошек поплыла вдаль, и Ник остановился. Из темноты вышла женщина в летной форме. Взглянув на него, она тоже остановилась.

– На венский рейс опоздали, – сказала она. – Вы пассажир?

– Нет, – медленно ответил Ник, глядя на удаляющийся самолет. – Я хотел поговорить с одним человеком, но теперь уже все равно.

9

Утром, поспав не больше часу, Ник заставил себя поехать в институт; он был так подавлен глухой тоской и ощущением утраты, что даже не замечал физической усталости. В полдень ее самолет прилетит в Вену, значит телеграмму надо ждать во второй половине дня. Он наметил себе срок – три часа дня, – и это облегчило ему ожидание. Казалось, кровь, пульсирующая в его венах, отстукивает минуты.

Чтобы убить время, он все утро провозился с интегратором. Он с интересом наблюдал, как работает прибор, воплотивший идею, которую он когда-то так беспечно бросил в пространство, а потом позабыл совсем. Кончив, Ник взглянул на часы. Ждать осталось всего три часа.

Он пошел в кабинет Гончарова потолковать о приборе. Заговорив о работе, Гончаров оживился, вообще же он был странно озабочен и держался отчужденно. Сначала Ник не обращал внимания на его холодность, но потом она стала слишком явной, а Ник сейчас был особенно восприимчив ко всякому проявлению недружелюбия. Что он мог сделать или сказать такого, что Гончаров на него обиделся, недоумевал Ник. И вдруг вспомнил.

– Между прочим, почему вы вчера вечером не остановили машину? небрежным тоном спросил он, прерывая разговор о приборе. – Вы проехали мимо меня.

Гончаров растерянно моргнул – он не ожидал такого резкого перехода.

– Простите, вы о чем?

– Вчера на автобусной остановке, на углу Ломоносовского проспекта, сказал Ник. Его внезапно одолела усталость; пожалуй, не стоило заговаривать об этом. Вчерашний эпизод казался сейчас таким незначительным, таким далеким...

– Я вас не видел.

– Но ведь вы смотрели прямо на меня, – возразил Ник. – Валя тоже заметила это. Вы не могли не видеть нас.

– Валя? – Гончаров пристально поглядел на него, и его явная заинтересованность словно подстегнула Ника. – _Наша_ Валя?

– Ваша Валя. Мы с ней дошли туда пешком. Она собиралась куда-то в гости.

– Я и ее не видел, – резко сказал Гончаров, как бы отклоняя непрошеные объяснения Ника, почему они с Валей оказались на улице вдвоем. Он стал нетерпеливо постукивать указательным пальцем по чертежу, о котором до того шла речь. – Я торопился домой. Меня там ждали.

– Мне казалось, вы говорили, что будете весь вечер свободны.

– Да, но когда вы ушли, мне позвонили по очень важному делу. – Ему, очевидно, стоило труда сохранять вежливый тон: настойчивость Ника раздражала его. – Итак, мы говорили о структуре поля...

– Да, – сказал Ник. – Но, может быть, сначала условимся насчет сегодняшнего вечера? – После того как придет телеграмма от Анни, он немного поспит, но потом не хотелось бы оставаться в одиночестве. – Мы с вами собирались провести вечер вместе – быть может, сделаем это сегодня?

– Очень сожалею, – ответил Гончаров, – но у меня тяжело заболел близкий друг. – Он взглянул на часы и отодвинул от себя чертеж. – Извините, пожалуйста, я должен сейчас позвонить и узнать, что сказал врач.

– Разумеется, – откликнулся Ник. Намек на то, что ему лучше уйти, был так же ясен, как и нежелание Гончарова посвящать его в свои дела. Только вчера, подумал он, этот человек сетовал на то, что между ними так много невысказанного, а сегодня сам предпочитает о чем-то умалчивать. Ник встал и ушел. На ходу он взглянул на часы – вот и еще прошло сколько-то времени.

Самолет Анни сейчас уже вылетел из Будапешта. По расписанию она должна быть в Вене через сорок минут. Если она пошлет телеграмму сразу же по приезде, то, пока ее доставят, пройдет еще часа два. Ник валился с ног от усталости, продолжать работу не было никакого смысла. Он решил пойти в гостиницу и ждать там. Растянувшись на кровати возле телефона, Ник мгновенно заснул, надеясь, что его разбудит звонок или стук в дверь, но, когда он, вздрогнув, проснулся, было совсем темно. Оказалось, что уже одиннадцать часов. В смятении он бросился к дежурной по этажу, но телеграммы для него не было. Должно быть, Анни послала вечером письмо. Что за дурацкая экономность, раздраженно подумал он.

Телеграммы не было и утром. В течение дня Ник трижды звонил из института в гостиницу, но ни телеграммы, ни письма не было. Он пообедал у себя в номере и не выходил весь вечер, ожидая, что она позвонит. Она не позвонила. Ник начал приходить в неистовство.

Ночью он написал ей письмо на адрес американского посольства в Вене. Шли дни, а ответа не было. Он написал еще раз. Ответа не было.

Вне себя он позвонил в Вену, в посольство. Нет, о ней в посольстве ничего не известно. Он спросил о Хэншеле. Его бесконечно переключали с одного телефона на другой, и наконец кто-то ответил, что Хэншел живет в гостинице "Империаль".

Он не мог заставить себя позвонить Хэншелу. Он сидел у себя в номере и упрямо ждал, пока венская телефонистка по указаниям московской обзванивала гостиницы в поисках миссис Робинсон, прибывшей из Москвы. Он настойчиво руководил этими поисками, вмешиваясь в разговор двух телефонисток то по-русски, то по-немецки. Каждый звонок в очередную гостиницу вселял в него новую надежду, каждая неудача усиливала его упрямство, его тоску, его гнев, пока наконец он не позвонил прямо в "Империаль". Нет, миссис Робинсон здесь не проживает. Доктор Хэншел? О да, да. Одну минутку... К сожалению, доктора Хэншела сейчас нет. Ник велел передать Хэншелу, что просит Анни позвонить ему в Москву. К черту самолюбие. Только бы услышать ее голос, на остальное наплевать. Но она не позвонила, и Ник не находил себе места от тоски.

Если бы Гончаров сдержал свое обещание провести с ним вечер-другой, он хоть на время отвлекся бы от этой тоски по ней, от злости – словом, от всего, что его так мучило сейчас. Но в последнее время Гончаров непонятно почему стал держаться отчужденнее, чем когда-либо.

Ник узнал теперь, что такое быть одиноким в Москве. Никто ему не звонил, никто из тех, кто был так приветлив к нему в институте во время работы, не приглашал к себе в гости. И никто не принимал его приглашений пообедать. Он снова предложил Гончарову поужинать вместе, и снова Гончаров уклонился.

Ник был совсем одинок, а кругом кипела по-осеннему бодрая, еще более оживленная, чем прежде, Москва. Афиши на улицах возвещали о новых спектаклях, концертах, фильмах. Тысячи людей сновали по улицам, толпами вливались в метро, сходили со ступенек эскалаторов, стояли в очереди у троллейбусных остановок, потоками выливались из троллейбусов. Вокруг звучали человеческие голоса – в коридорах, в лифтах, на улице, – голоса воркующие, смеющиеся, зовущие, спорящие, объясняющие, сердящиеся, но ни один голос не окликнул его.

Он не грустил от одиночества, оно приводило его в ярость, и все же никогда в жизни он так не томился по людям. Он обедал в своем плюшевом с попончиками номере, чтобы избавить себя от чувства одиночества на людях, но комната угнетала его, потому что там не было писем от Анни и стоял телефон, в котором не звучал ее голос.

Он выходил подышать воздухом только ночью, когда пустели людные улицы и затихало вечернее оживление, когда залитые светом просторы Красной площади наполнялись лязгом танков и топотом марширующих солдат: шла ночная репетиция ноябрьского военного парада. И каждую ночь репетиция становилась все богаче и полнее, и длинная колонна орудий, танков и транспортеров выстраивалась уже и на улице Горького, чтобы потом стремительно ринуться на Красную площадь и пройти мимо тихого мавзолея.

Иногда в эту позднюю пору на Ника наталкивался какой-нибудь пьяный, которого шатало из стороны в сторону, и, ухватившись за него, чтобы удержать равновесие, извинялся с изысканной вежливостью и пристыженно отводил глаза или грубо ругался. Несколько раз какие-то юнцы предлагали ему продать с себя костюм; молодые бизнесмены пожимали плечами и презрительно усмехались, когда он проходил мимо, не удостаивая их ответом.

Снова и снова – уже со злостью – он перебирал в памяти всех своих знакомых, но каждый раз убеждался, что единственный человек, который, по-видимому, охотно общается с ним, это Валя. Он подумывал о том, чтобы пригласить ее куда-нибудь, но одно дело случайно встретиться с ней в гостях или у институтского подъезда и совсем другое – оказывать ей особое внимание и самому искать встреч. Он боялся, что она примет его приглашение только из жалости к его одиночеству, и гордость его возмущалась при мучительной мысли о том, что, если он ее пригласит, она, прежде чем дать ответ, хладнокровно посоветуется с десятком людей, из ее группы, со своим непосредственным начальником, с начальником своего начальника, и в конце концов простой дружеский обед и, быть может, посещение кино превратятся в полуофициальное мероприятие. А самое главное, если Гончаров не хочет встречаться с ним по какой-то другой причине, кроме той, на которую он ссылается, то та же самая причина может повлиять и на Валю, а он не желает обременять каждого москвича неизвестно откуда взявшимся больным другом, который может служить отличным предлогом, чтобы отказаться от приглашения.

И все-таки, случайно услышав, что одна из молодых сотрудниц по телефону приглашает Валю пойти с ней в театр, так как ее спутник сегодня идти не может, Ник тут же, как ему казалось, забыл об этом, но после работы почему-то поехал домой на такси, а потом, все еще не отдавая себе отчета, зачем он это делает, позвонил в бюро обслуживания, справился о письмах, и, когда ему ответили, что из Вены ничего нет, заказал билет на тот же спектакль. И только в театре, сидя на неудобном месте, откуда почти не было видно ни сцены, ни публики внизу, Ник понял, что опять он действует не по своей воле, а находится в плену у одиночества, которое и толкает его на всякие поступки, и, когда занавес стал медленно раздвигаться, он сказал себе устало, но убежденно и без тени жалости: "Дурак несчастный!". Но он так оцепенел от тоски и злости, что ему было все равно.

Во многих театрах Москвы сохранился европейский обычай прогуливаться во время антрактов. Публика устремляется в просторное высокое фойе с яркими люстрами и без всякой мебели и бесконечным потоком, произвольно образуя нестройную колонну, хоть и не в ногу, но величаво прохаживается по кругу в пределах невидимой границы, так что тот, кому вздумается выйти из рядов на середину, чувствует на себе сотни взглядов. Здесь не курят, разговаривают вполголоса, и каждый на виду у всех. Это – парад благопристойности по сравнению с тем, как держатся американские зрители, которые непринужденно болтают, разбившись на маленькие группки, словно после сорока минут пережитых сообща эмоций им необходимо вновь ощутить свою индивидуальность и побыть в относительном уединении, прежде чем вернуться в зрительный зал.

В первом же антракте Ник увидел Валю в длинной веренице зрителей. Он стал у стены, ожидая, пока она и ее подруга обойдет фойе и приблизятся к нему. Заметив его, Валя поздоровалась, и лицо ее осветилось радостно-удивленной улыбкой. Она невольно повернула голову, чтобы посмотреть, один ли он, и прошла дальше, словно слегка досадуя, что он не подошел к ней. Сделав еще круг и снова поравнявшись с Ником, Валя протянула руку: "Пойдемте с нами" – как бы говорил этот обезоруживающе искренний жест. В первый раз, с тех пор как уехала Анни, ему предложили разделить компанию, и в нем вспыхнуло благодарное чувство. Он пошел с ними рядом.

Подруга Вали, с которой ему доводилось раз или два разговаривать в институте, была немножко смущена любопытными взглядами окружающих, но, видимо, довольна. Это была некрасивая, хотя и хорошо сложенная девушка, светлая завитая челка, к сожалению, закрывала прекрасные линии ее лба. Она покраснела и первые минуты, очевидно, чувствовала себя неуверенно – то становилась чересчур сосредоточенной, то начинала беспричинно смеяться. Но застенчивость ее исчезла, как только зашел серьезный, хоть и несколько бессвязный разговор о пьесе. Девушка не желала говорить по-английски, стесняясь своего произношения, но понимала язык, по-видимому, не хуже, чем Валя, и все трое кое-как объяснялись то по-русски, то по-английски. Обе девушки уже видели пьесу в другом театре, и мнения их расходились. Валина подруга утверждала, что пьеса слишком сентиментальна, и Валя сказала, что если вникнуть в замысел автора, то все это даже трогательно; а что думает доктор Реннет?

– Я очень редко бываю в театре, – ответил он.

– Не будьте таким дипломатом, – сказала Валя. – Есть же у вас какое-то мнение.

– Я смотрел с удовольствием. Актеры играют превосходно, но пьеса глупая. В жизни люди так себя не ведут.

– Я согласна с вами, – сказала Валина подруга.

– Значит, вы оба ничего не знаете о любви, – со спокойным упрямством заявила Валя.

– А ты знаешь? – засмеялась ее подруга.

– Я знаю, – ответила Валя. Она видела, что они чуть-чуть подсмеиваются над нею, и сама была не прочь посмеяться, но все же стояла на своем: – Я понимаю эту девушку. Если она действительно его любит, то именно так и должна поступить.

– Да? – сказал Ник. – Тогда, вероятно, вы можете понять и женщину, которая, любя мужчину, бежит от него, потому что твердо уверена, что в конце концов потеряет его?

– Да, – согласилась Валя. – Бывает и так. Я могу ее понять.

– Ну, расскажите мне о такой женщине.

Валя засмеялась.

– Тут дело не только в женщине, но и в мужчине тоже. Расскажите мне о нем.

В следующем антракте они опять встретились и продолжали разговаривать, прохаживаясь по фойе. Он хотел было предложить им встретиться после конца спектакля, чтобы проводить их домой, но боялся, что это предложение будет отвергнуто. Пока он боролся с нерешительностью, прозвенел звонок, и все заторопились в зал. Ну что же, это даже к лучшему – как будет, так и будет. Если он увидит их при выходе, то вызовется проводить, и это будет совершенно естественно. Если же он по каким-то особым причинам не должен этого делать, так они сами постараются избежать встречи с ним.

Когда кончились вызовы и стихли аплодисменты, Ник вышел из ложи и направился прямо к вешалке, тщательно соблюдая правила игры, которую сам и придумал. Он стал в очередь; не прошло и несколько минут, как подошли девушки.

– Дайте мне номерки, – сказал Ник. – Я возьму ваши пальто. – Он обернулся к стоявшему за ним молодому лейтенанту и попросил разрешения услужить девушкам. Лейтенант пожал плечами.

– Пожалуйста, – приветливо сказал он.

Бок о бок они медленно продвигались вдоль стойки и говорили только о пьесе; наконец, когда гардеробщик подал им пальто и они пошли к выходу, Ник сказал: