Текст книги "Лиственницы над долиной"

Автор книги: Мишко Кранец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Annotation

Настоящий том «Библиотеки литературы СФРЮ» представляет известных словенских писателей, принадлежащих к поколению, прошедшему сквозь горнило народно-освободительной борьбы. В книгу вошли произведения, созданные в послевоенные годы.

Лиственницы над долиной

ПЕВЕЦ РОДНОЙ ЗЕМЛИ

Мишко Кранец

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

Лиственницы над долиной

MIŠKO KRANJEC

MACESNI NAD DOLINO

Ljubljana 1957

ПЕВЕЦ РОДНОЙ ЗЕМЛИ

«…Я научу тебя волшебству. Чего бы ни коснулась твоя рука или твоя мысль – все оживет. Прикажи лесам зашуметь, прислушайся – и уже зашелестели кроны деревьев… Окликни павших партизан – и они запоют в лесах песню прошлых лет. Позови «маленьких людей» – они придут к тебе с тысячью наказов… Ты грустишь о почестях и славе? В сердцах простых людей будет жить твое имя!» – так в трудную минуту шептала писателю в утешение родная земля, и голос ее он запечатлел в одной из самых поэтических своих книг – «Месяц живет на Бладовице» (1958). В этой своеобразной автохарактеристике отразились важнейшие черты творчества Мишко Краньца, одного из крупнейших современных прозаиков Югославии.

Мишко Кранец родился в 1908 году в селе Велика Поляна в наиболее отсталой в то время области Словении – Прекмурье. У родителей его не было ни клочка земли, а вначале – даже собственной крыши над головой. Отец брался за любую работу – был сезонным рабочим, поденщиком, сторожем, чтобы как-нибудь прокормить многодетную семью. Мать тоже ходила на поденную работу, оставляя детей одних – старшие нянчили младших. Уже в раннем детстве Мишко Кранец познал тяжелую нужду и полуголодную, почти нищенскую жизнь. Яркий, неизгладимый след в душе будущего писателя оставили революционные события 1918 года в Прекмурье – в них участвовал старший брат Мишко. События эти, без сомнения, способствовали раннему пробуждению у будущего писателя пролетарского классового самосознания.

В 1921 году, после окончания начальной школы, способный мальчик был помещен в бесплатный католический интернат – это давало ему возможность учиться в гимназии. Родные и односельчане надеялись, что он станет священником – с тем и посылали его в Любляну. Но после четвертого класса гимназии он был исключен из интерната за непослушание. Средства к существованию давали ему уроки, случайные заработки. В 1930 году Мишко Кранец окончил гимназию и поступил в университет.

К школьным годам относятся первые литературные опыты Краньца – он участвовал в рукописных ученических журналах, а с 1925 года стал печататься в словенской периодике. Конец 20-х – начало 30-х годов – время быстрого творческого роста молодого писателя, формирования его самобытного таланта. Он усваивает традиции словенской классической литературы, плодотворно учится мастерству у крупнейшего словенского прозаика Ивана Цанкара (1876—1918), зачитывается русскими писателями: Толстым, Достоевским, Чеховым, особенно увлекается Горьким. Воспитанный в духе ортодоксального католицизма, писатель постепенно приходит к атеизму и последовательному материализму. В начале 30-х годов он знакомится с марксизмом.

В 1929—1930 гг. Кранец пишет свое первое крупное произведение – роман «Предместье», в котором изображает жизнь люблянского городского «дна» и внешне благопристойных обывателей, противопоставляя им образ революционера. Однако образ этот получился малоубедительным, ему еще не хватало социально-психологической достоверности и глубины.

Интерес к жизни городских, окраин оказался лишь эпизодом в творческом развитии Краньца. Все свое внимание, весь свой талант художник посвятил в этот период теме словенской деревни, родного Прекмурья. В 30-е годы писатель становится одним из крупнейших представителей направления «социального реализма». Это направление представлено в словенской литературе такими видными прозаиками, как Прежихов Воранц, Цирил Космач, Иван Потрч, Антон Инголич (многие их произведения переведены на русский язык), которые разрабатывали в своем творчестве проблематику, связанную с жизнью трудящихся масс, с процессами общественного развития.

В произведениях Краньца тщательно исследуются важнейшие социальные явления в Словении: процесс пролетаризации, охвативший значительную часть сельского населения, которое вынуждено было уходить из родных мест на сезонные работы или эмигрировать за границу, буржуазная аграрная реформа (передача безземельным крестьянам за выкуп небольших наделов из обширных помещичьих латифундий в Прекмурье). Вначале Кранец, питавший некоторые надежды на облегчение положения крестьянства в связи с реформой, стремился воплотить в своих произведениях концепцию идеального гармонического «единства человека с землей». (Некоторые аспекты этой концепции в разной степени можно проследить в повестях «Батраки» и «Жизнь» (1932), в романе «Песня дороги» и рассказах.) Но вскоре писатель отчетливо сознает, что реформы в условиях капиталистического строя не могут существенно изменить положение тружеников деревни, и в некоторых произведениях этого периода разоблачает преувеличенный «культ» земли, вскрывая, как частная собственность на землю уродует человеческие отношения, порождает черствость, жестокость, преступления.

В отличие от многих видных словенских писателей XIX – начала XX века, которые прежде всего создавали образы зажиточных крестьян (нередко видя в них основу словенской нации), герои Краньца – сельскохозяйственные сезонные рабочие, разорившиеся маломочные крестьяне, батраки, бродяги. Ко всем этим обездоленным жизнью людям писатель относится с глубокой человечностью, задушевной теплотой. Он искренне сочувствует своим персонажам, но вовсе не идеализирует их: поведение и психология, будничная трагика «маленького человека» мотивируются социальными условиями. Люди в произведениях Краньца, уходя на заработки, покидают семьи, бросают детей, бродяжничают, нищенствуют, воруют, любят и изменяют, трудятся в поте лица своего и мечтают о счастье. Как бы ни была тяжела и горька их судьба, они любят жизнь и верят, что рано или поздно «мир переменится», станет более справедливым – это создает в произведениях писателя перспективу общественного развития.

Герои Краньца обычно очень чутки к красоте родного края, и сам писатель уделяет значительное внимание описаниям природы, своеобразной «пейзажной живописи», которая в начале его творческого пути порой носит импрессионистические черты, но со временем при всей своей поэтичности становится реалистически точной, а иногда и социально конкретизированной.

Своеобразный, обаятельный лиризм, обусловленный нескрываемым сочувствием и внутренней близостью писателя к своим персонажам, поэтическая проникновенность описаний природы и соответствующее звуковое, ритмическое построение текста – плавная закругленность и напевность фразы, а вместе с тем суровая социальная зоркость, трезвое реалистическое понимание общественных процессов и закономерностей – все это определило самобытность художественной индивидуальности Мишко Краньца, сформировавшейся уже в 30-е годы.

В 1934 году Кранец оставляет люблянский университет, возвращается в родное Прекмурье и целиком отдается литературной работе, журналистике и революционной борьбе. По заданию коммунистической партии он редактирует газету «Людска правица» («Народное право») – первый в условиях монархо-фашистской диктатуры Югославии легальный партийный орган, адресованный широким народным массам. Газета, просуществовавшая больше года, сыграла важную роль в деле консолидации сил трудящихся, заложив основы широкого народного фронта борьбы против фашизма, и в этом немалая заслуга ее редактора. В 1936—1937 гг. писатель, как «политически неблагонадежный», отбывает воинскую повинность простым солдатом. В 1938 году он вступает в коммунистическую партию. За свою политическую деятельность он подвергается арестам и ссылке.

Романы и новеллы Краньца второй половины 30-х годов отличаются глубиной социально-психологического анализа, значительной зрелостью и четкостью взглядов писателя-революционера.

Следует отметить совершенно новое для словенской литературы осмысление «аграрного вопроса» в романе «Ось жизни» (1935). Кранец по-своему развивает мысль о коллективном владении землей и совместной ее обработке. И хотя изображенная писателем небольшая семейная «коммуна» в условиях капиталистического строя закономерно терпит неудачу, в романе осуществляется четкая параллель, подтверждающая историческую справедливость основной авторской идеи – главный герой романа узнает о преобразованиях в Советском Союзе, где трактора пашут бескрайние, не разделенные межами поля. В этом романе и особенно в следующем – «Залесье пробуждается» (1936) – писатель детально разрабатывает образы сознательных революционеров-коммунистов, изображает процесс постепенного прозрения народных масс.

В произведениях этого периода часто и резко обличается общественный порядок – господствующий в стране монархо-фашистский режим. Критический анализ основ и поражений капиталистического строя, буржуазного парламентаризма и разъедающей страну коррупции достигает наибольшей разоблачительной глубины в романе «До последних границ» (1940). Воинствующий гуманизм писателя особенно ярко выражен в романе «Место под солнцем» (1937), где повествуется об отверженных голодающих детях, которые вынуждены нищенствовать и воровать и нести порой за это жестокое наказание, ибо порядок в стране должен оставаться незыблемым.

Несколько особняком в жанрово-стилистическом аспекте стоит полуреалистическая-полусказочная «Повесть о добрых людях» (1940). Поэтизация «маленького человека» как носителя высоких душевных качеств, скромности, чистосердечия, доброты достигает здесь апогея и порой граничит с идеализацией. Однако значение этой повести несомненно, ибо писатель воспевает высокую человечность простых людей в тот момент, когда Европа уже была втянута во вторую мировую войну и угроза ее нависла над родиной писателя.

С самого начала немецко-итальянской оккупации Югославии (с весны 1941 года) Кранец – на нелегальном положении. Он становится одним из организаторов народно-освободительного движения в Прекмурье, а в октябре 1944 года присоединяется к партизанским воинским частям и переходит на так называемую «освобожденную территорию», где была установлена новая, народная власть. В послевоенные годы писатель возглавляет литературные издательства, редакции газет, принимает активное участие в общественной жизни, избирается в Союзную народную скупщину, становится действительным членом Словенской академии наук и искусств.

После войны Кранец широко разрабатывает тему героической борьбы народов Югославии против фашистских оккупантов, часто обращаясь к предвоенному, а иногда и еще более отдаленному прошлому, которое стремится осмыслить с позиций нового исторического опыта; значительное место в его творчестве занимает и современность с ее актуальной проблематикой.

В 1945 году выходит в свет сборник рассказов и очерков «Натюрморты и пейзажи», в которых обличаются массовые зверства фашистских оккупантов. Бесчеловечной жестокости врага противопоставляется в книге духовная красота простых людей – патриотов. Герои, отдавшие жизнь за свободу родины, обретают бессмертие в легенде – этот мотив некоторых рассказов сборника становится доминирующим в романе «Песня гор» (1946). Кранец славит стойкость и мужество партизан, высокое чувство любви к родине, могучую красоту словенских гор и лесов. Подвиг претворяется в легенду. Отсюда романтическая приподнятость образов, перерастающих порой в своеобразные символы, вплетение в историческую ткань романа сказочных мотивов.

Совсем в ином ключе развивается та же тема в тетралогии «За светлыми горизонтами», над которой писатель работает в конце 50-х – в 60-е годы. Одна из главных задач, которую ставит здесь перед собой автор, – это хроникальное воссоздание военных действий Четырнадцатой партизанской дивизии. С документальной точностью описывает он бои со словенскими белогвардейцами – приспешниками фашистских оккупантов – и немецкими карательными войсками, легендарный поход в Штирию в феврале 1944 года. Замысел писателя грандиозен: он попытался день за днем запечатлеть все подробности сражений, беспримерный героизм бойцов и командиров партизанских частей и параллельно воспроизвести широкую, многоплановую картину жизни словенского народа в годы войны. В тетралогии действует более сотни персонажей, не все они в равной степени удались писателю, однако в целом он создал впечатляющую летопись славных страниц из истории партизанской борьбы югославских народов.

Довоенному прошлому Словении посвящены роман «Приход святого Иоанна» (1947), драма «Путь к преступлению» (1948), лирическая повесть «Чарующая улыбка» (1956), первая часть трилогии «Повесть о власти» – хроника «Канцелярия» (1950), охватывающая полувековой отрезок времени. Позже, на основе документальных материалов, Кранец пишет роман «Красногвардеец» (1964—1965) о революционных событиях 1918 года в Прекмурье. Почти во всех этих произведениях в той или иной мере присутствует автобиографический момент, хотя он и не выражен в них открыто. Непосредственно автобиографический характер носят книги о детстве и ранней юности писателя. Это сборник рассказов «Я их любил» (1953), задуманный Краньцем как произведение детской литературы, но благодаря своей художественной значимости представляющий не меньший интерес и для взрослых; это также две своеобразные в жанровом отношении книги: «Молодость на болоте» (1962) и «Дядюшки мне рассказали» (1974) – романы-воспоминания, целиком построенные на конкретном документально-мемуарном материале. Все три книги в разных подробностях рисуют полуголодное детство босоногого деревенского мальчишки с его ранними невзгодами и скромными, но яркими радостями; в последнем из романов повествование о юности писателя предваряется драматической, насыщенной колоритными образами историей его рода по материнской линии. Все три книги проникнуты глубоким лиризмом: нередко кажется, будто изображаемые в них люди и события озарены доброй и немного грустной улыбкой автора, иногда его улыбка вдруг заискрится веселым юмором или станет иронической и язвительной. В этих автобиографических книгах, особенно в последней, по-новому раскрылось высокое художественное мастерство писателя, проявились до сих пор неведомые грани его таланта.

В 50-е годы Кранец в числе немногих писателей Югославии стремится аналитически и критически подойти к насущным социальным и политическим проблемам современности. Большое внимание он уделяет сложным процессам, происходящим в психологии и сознании людей в связи с коренными послевоенными преобразованиями, трудностями первых шагов построения социализма, сложным комплексом классовых и идеологических противоречий. Эта проблематика так или иначе отразилась во второй и третьей частях уже упомянутой трилогии «Повесть о власти»: «Под звездой» (1950) и «Земля вертится вместе с нами» (1956), в романе «Утраченная вера» (1954), в психологических повестях «Когда-нибудь будет лучше» и «Жизнь имеет две стороны» (1954), в своеобразной поэтичной полусказочной книге «Месяц живет на Бладовице» (1958), в сборнике рассказов «Анкета маленького человека» (1974) и других книгах. В некоторых произведениях герои Краньца, сталкиваясь с нелегкими условиями послевоенных лет, переживают известное разочарование, они убеждаются, что строить социализм оказалось значительно труднее, чем это представляли себе самые пылкие революционеры и мужественные партизаны, – в реальной действительности возникло немало непредвиденных ранее сложностей, преодолеть которые можно только постепенно, со временем.

Эта мысль по-своему преломляется и в предлагаемой читателям повести «Лиственницы над долиной» (1957). Кранец создает здесь правдивую, реалистическую картину жизни Словении первого послевоенного десятилетия; изображение современности нередко чередуется с воспоминаниями о «незабываемых событиях военных лет, порой страшно и неизгладимо изломавших судьбы и души людей» – их участь писатель прослеживает с особым сочувствием, мудрой человечностью и теплотой.

Кранец раскрывает здесь и тяжелое, неизжитое наследие прошлого в быту и сознании людей; оно дает о себе знать в разных проявлениях – чаще в трагическом, особенно страшном оттого, что обнаруживается случайно (молчаливая, безропотная батрачка Марта, покорно подчиняясь жестокому, стародавнему обычаю, все еще царящему в усадьбе крестьян-богатеев, убивает своего ребенка и пытается наложить на себя руки). Порой неприметная, на первый взгляд будничная трагика приобретает внешне комические формы: таков несколько шаржированный образ Малки Полянчевой, бедной крестьянки с больным сердцем, существующей на пенсию своих мужей-инвалидов, которых она с необыкновенной легкостью меняет.

Все это многообразие жизни, картина за картиной, раскрывается в сложном, драматическом переплетении человеческих судеб: художник Якоб Эрбежник и бывший партизан Алеш Луканц разыскивают Минку Яковчеву, девушку со страшным и героическим детством, прошедшим в годы войны.

Отдельные персонажи повести в какой-то степени выполняют функции символов. Например, художник Якоб Эрбежник, экспансивный мечтатель и скептик, ищущий и не находящий свое место в жизни, – это не только конкретный человеческий характер, но и символизация искусства вообще, его исканий, стремлений к определению своей общественной роли: Якоб все более убеждается, что, только приблизившись к народу, к простому человеку-труженику, искусство обретает истинное значение. Пожалуй, в каком-то смысле еще более символичен образ Минки – образ красоты, поруганной войной; душевный надлом девушки усугубляют дальнейшие жизненные неурядицы, но она не утрачивает способности к высокому самопожертвованию.

В значительной степени носителем авторской концепции выступает в повести простой и скромный Алеш Луканц – добрый и человечный в любой ситуации. У него немало поводов для тяжелых переживаний, но безусловно он не откажется от дела своей жизни, будет стремиться к воплощению в действительность идеалов партизанской юности.

Ярок и пластичен, по-своему неповторим в своей жизненной правдивости трагический образ «партизанской матери», старой Яковчихи, похоронившей пятерых детей-партизан и собственными руками свершившей праведный суд над мужем-предателем. Смертельно больная, она заглушает скорбь о погибших детях и физические страдания вином, а дома у нее вместо изображений святых висят фотографии и похоронки на ее детей, мучеников-героев. Умирает она с сознанием чистой совести, честно исполненного жизненного долга.

Сложен и несколько противоречив, но весьма колоритен образ патриархального сельского священника Петера Заврха, ведущего задушевные беседы в часы бессонницы со своим словенским, крестьянским, далеко не каноническим богом. Но в этом, казалось бы, добром и гуманном человеке неожиданно просыпается звериная кулацкая психология, когда речь заходит о его родной крестьянской усадьбе. Собственнические инстинкты Петера глубоко чужды писателю и близким ему по духу персонажам.

Развертывающиеся в повести события происходят не в родном Краньцу равнинном и болотистом Прекмурье, а в центральной области Словении – в Крайне, в районе горного хребта Горьянци. Автор, как подлинный живописец, находит яркие, сочные краски, создавая пейзажи свежие, благоуханные, озвученные журчанием ручьев и пением птиц. Описание природы в повести воспринимается нередко как величественный гимн родной земле, ее извечной, непреходящей красоте. Пейзаж не только создает фон человеческому бытию, совпадая или контрастируя с настроениями героев, он часто подчеркивает и трагизм происходящего.

В повести «Лиственницы над долиной» немало горькой жизненной правды, и писатель не боится ее, мужественно и открыто выходит ей навстречу. Финал повести звучит оптимистично: Минке дорога память о партизанской борьбе, с которой она была тесно связана в детские годы, дороги и великие цели этой борьбы – ведь за них отдали жизнь ее четыре брата и сестра. Высоким идеалам по-прежнему всей душой предан и Алеш Луканц. Именно такие люди, как Алеш, служат порукой тому, что жизнь непременно изменится к лучшему. Мы обязаны найти путь к человеку, обычному человеку-труженику, а оттуда – вперед! – таково кредо Алеша и самого писателя-гуманиста Мишко Краньца.

Майя Рыжова

Мишко Кранец

ЛИСТВЕННИЦЫ НАД ДОЛИНОЙ

ЭТО ПОВЕСТЬ О ЛИСТВЕННИЦАХ НАД ДОЛИНОЙ

и о людях, изо дня в день проходящих мимо них и мимо распятья, что стоит на крутизне у развилки дорог, – повесть о людях, которые тут, наверху, всегда на минутку остановятся передохнуть и непременно при этом засмотрятся на долину, лежащую глубоко внизу, у подножья гор. Внимание их привлечет лик распятого Христа – создание нашего местного художника в память о несчастном случае с Йоштом Яковцем, – и на какой-то миг каждый заглянет себе в душу, а это, как известно, всякому необходимо и очень полезно.

Если говорить вернее – это не повесть, а целое собрание историй, нанизанных одна на другую и тесно переплетенных между собой, в том виде, как рассказали мне их люди из окрестностей горы Урбан. И еще это рассказ о тех краях и о веснах, которые проходят там своей чередой. Весна в предгорьях Урбана и в наши дни столь же прекрасна, как сто и даже тысячу лет назад. Ручьи так же оживленно и таинственно шумят, ниспадая с многочисленных уступов, как шумели испокон веков, они бегут мимо полей, мимо лиственниц, пробиваются сквозь сосновые и буковые леса. По склонам гор в самых крутых местах – особенно на лесных опушках – так же полно цветов, как и в далекие времена; особенно много морозника, подснежников, вереска, ночных фиалок, чуть позже появляются цикламены. А когда распустятся черешни, вся местность превращается в сплошной роскошно цветущий сад. Прелесть старины не исчезла здесь по сей день и, вероятно, полностью никогда не исчезнет, несмотря на все перемены, которые несет миру наше время. Это время не щадит никого и ничего, стучится в двери самых отдаленных домов в окрестностях Урбана, и голос фабричных гудков эхом отдается в душах людей. Один за другим они уходят на зов фабрик, на зов долины. В горах остаются лишь дети да старики. Девушки, еще задержавшиеся здесь, так же ценят перлоновые чулки и шелковые блузки, как и их сверстницы в городах. И по правде сказать, это их ничуть не уродует. Они переоделись в прозрачное белье, а мужчины давно уже сбросили камзолы, штаны из выворотной кожи и касторовые шляпы. Далеко в горах слышится передаваемая по радио модная песенка Авсеника «Там, где цветут альпийские цветы…», дикая американская музыка, кулинарные рецепты, оперные арии и разъяснения Рупела^[1] о том, правильно ли мы говорим. Свои дела люди устраивают сообразно с прогнозами погоды, и старый добрый бог Краинских гор, который в часы бессонницы охотно заходит на пару слов к священнику Петеру Заврху, лишь иногда вдруг рассердится на них и припугнет непредсказанной непогодой – громом да молнией. Но, говорят, даже он сам как-то спросил Петера Заврха, какую погоду на завтра предсказывает радио.

Несмотря на удивительную красоту этих мест, обычная пища людей здесь – ячменный хлеб, вытеснивший овсяный, гречишные клецки с молоком, кукурузная каша, картошка в мундире, фрукты, а осенью еще каштаны и грибы, если, бог даст, все хорошо уродится. Люди живут тут целую жизнь, таская большую корзину за спиной. Отец детям сплетает каждому по корзине, и порой кажется странным, что ребятишки в горах не рождаются с корзинами за плечами.

Любовь пробуждается здесь так же естественно, как и везде на белом свете. Это чувство еще не исчезло. Дети в школьные годы вырезают на деревьях начальные буквы имен своих ненаглядных, и в лесу полно этих инициалов. Когда дети взрослеют, такая любовь становится никому не нужной. В оторванных от мира хуторах по склонам Урбана она вянет и умирает так же незаметно, как отцветает вереск на опушках лесов, куда не слетаются даже пчелы.

Что же это за повесть – о чем и о ком она? О людях или о горах, о лиственницах или о цветущих черешнях? Повесть о чем-то старом, отмирающем, или о новом, грядущем?

Сейчас на Урбан, в самые глубокие ущелья и на крутые склоны, на лесные прогалины, луга и поля приходит весна – роскошная весна, когда все буйно цветет, на опушках лесов розовеет вереск, луга усыпаны подснежниками и ночными фиалками. А батрак Рок даже принес Марте первые ландыши. Правда, художник Яка Эрбежник говорит, будто в это время у моря и в Брдах уже поспевает черешня. Вполне возможно. Но здесь, вокруг Урбана, она сейчас в самом пышном цвету и, когда тут отцветет, не будет цвести уже нигде на свете. Тогда вообще наступит конец весне. На Урбан она всегда приходит не спеша, в последнюю очередь. Больше ей уже некуда торопиться. А люди здесь радуются весне, как и повсюду, хотя она является к ним с таким запозданием.

Эти черешни, именно эти цветущие черешни были виной тому, что Яковчева Минка приехала в отпуск в родную Подлесу. Художник Яка Эрбежник, скитавшийся где-то по белу свету, знал, что Минка окажется дома именно в эту пору. Поэтому и он отправился туда. И партийный работник Алеш Луканц, живший далеко в маленьком городишке, выпросил десять дней отпуска, чтобы побывать в местах у горы Урбан, где он партизанил. А поскольку у него теперь были благоприятные условия для семейной жизни, о которой он долго мечтал, он решил разыскать Яковчеву Минку и, не откладывая, предложить ей руку и сердце. Ведь как-никак они когда-то об этом договорились, и Минка обещала его ждать.

Стечения обстоятельств, сплошные стечения обстоятельств. Допустим, это так – суть дела от этого нисколько не утратит своей ценности. Может, даже полезно время от времени вспомнить о них и дать им право на жизнь.

Приезд Минки домой вызвал целую вереницу мелких происшествий, в результате чего и родилась эта повесть.

Подойдя к развилке дорог на горе, к знакомым лиственницам и распятью, Минка остановилась. Сначала она оглядела долину, которая отсюда была особенно хорошо видна – городское предместье с фабриками и дорогами, ведущими прочь из города, с рекой, протекающей через город и разделяющей долину на две части. Затем она обернулась к распятому Христу, лик которого так живо напомнил ей лицо отца и все, что случилось тогда, когда отец ушел из дому и здесь его постигло несчастье. Она посмотрела на родную Подлесу, на семь домов, крытых шифером, и на свой дом – бедную развалюху с соломенной крышей, деревянным висячим балкончиком и гвоздиками на нем, которые, понятно, отсюда она не могла различить, затем подняла глаза на белых и серых голубей, круживших над домами, – лишь в свою душу не заглянула она, потому что сердце ее в этот миг по-детски жаждало только доброго и прекрасного. Она обвела взглядом все вокруг – от лиственниц и цветущих черешен, обрамлявших родную деревеньку, до вершины Урбана, и, засмотревшись на родной дом, сказала сама себе: «Если мать еще жива, она сейчас в трактире у Фабиянки. Пьет». И Минка горько усмехнулась: когда она ходила на фабрику и в четыре часа пополудни, на обратном пути домой, всегда останавливалась здесь, она радовалась как ребенок, увидев, что из узкой трубы над крышей их дома вьется тонкая струйка дыма. «Мама не забыла, что я хочу есть», – думала она тогда.

В этот миг кто-то остановился у нее за спиной. Этот «кто-то» положил ей руку на плечо, легонько прижал ее к своей груди и голосом, исполненным тихой радости, сказал:

– Черешни под Урбаном сейчас в самом цвету.

Она не обернулась: по голосу и прикосновению щеки к ее лицу она узнала, или скорее почувствовала, что это заблудшая душа – художник Яка Эрбежник. Она весело, хотя и с тревогой в душе согласилась, не отстранив от него своей бархатной щеки:

– Цветут, цветут черешни под Урбаном.

Ресницы на больших, удлиненных, по-восточному чуть раскосых глазах сначала опустились, потом неспешно приподнялись.

– Их запах долетел до меня в долину, в город. Отсюда, с Урбана.

Она призналась в сокровенном, повторив то, что однажды уже сказала ему, художнику; тогда еще она ходила работать на фабрику, а он любил ее и сам в это верил.

– Пока я жива, буду каждый год приезжать в Подлесу, как только под Урбаном расцветут черешни.

Будто эхо ответило ей из лесов, раскинувшихся на горе выше лиственниц, – так прозвучали невольно вырвавшиеся у него слова:

– В дальние края долетел до меня их запах. Пока я жив, буду возвращаться к своему Урбану, как только тут зацветут черешни. Ты мне когда-то об этом говорила. И вот – расцвели черешни, запах их долетел ко мне в город, я вспомнил все и подумал: «Пора отправляться за Минкой». Приехал я сюда и застал тебя тут, под вашими лиственницами.

– Когда черешни созреют, я приеду опять, – пообещала она, хотя он ее об этом не спрашивал – казалось, она приглашает его встретиться здесь еще раз. Она пояснила: – Под Урбаном они поспевают позже, чем где бы то ни было. И эти – самые вкусные.

– Последние самые вкусные, – подтвердил он. – И я тоже приеду, сказал я себе. И не один, а вдвоем, с Минкой Яковчевой! Я знал, что ты дважды захочешь приехать сюда: на цветущие черешни посмотреть, а когда поспеют – поесть!

– До чего же чудесно-расчудесно ты всегда умел приврать, Яка! – воскликнула Минка весело и слегка обернулась, словно желая удостовериться, что он здесь, рядом с ней. Она заглянула в мечтательные глаза художника, увидела его слегка отросшую и уже изрядно поседевшую щетину на подбородке и на щеках у висков и такие же, с изрядной проседью, волосы на голове. – Ты всегда умел что угодно обратить в ложь. Но в том-то и штука, что у тебя ложь во сто раз краше, чем у других чистейшая правда.

Он тихонько, с облегчением рассмеялся, душу его переполняла необъяснимая радость и несказанное счастье, которое ничто не могло омрачить. Повернувшись к ней вполоборота, он сказал:

– Посмотри-ка, что у меня за спиной. Я несу с собой мольберт, холст и краски. «Приедет Минка, – сказал я себе, – и я напишу ее портрет на фоне цветущих черешен. А уедем мы отсюда вместе. И начнем новую жизнь».

Мысли ее были где-то далеко, и она не ответила ему ничего насчет «новой жизни». Только сказала:

– Когда я работала на фабрике и возвращалась домой в это время, я останавливалась тут и радовалась, если тоненькая струйка дыма поднималась над нашей крышей. Трое нас работало на фабрике, и мать нам готовила обед, полдник и ужин – все сразу. Если не бывало этого дымка над домом, я беспокоилась: может, мать так больна, что не в силах подняться, и это очень плохо, или, может, она пьет у Фабиянки, а это еще хуже. Где-то она сейчас? Вот, смотри, над всеми домами вьется дым, а над нашим нет.