355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мишель Зевако » Сын шевалье » Текст книги (страница 16)
Сын шевалье
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 20:20

Текст книги "Сын шевалье"


Автор книги: Мишель Зевако



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц)

Глава 21
О ЧЕМ УЗНАЛ ОТЕЦ ПАРФЕ ГУЛАР, ИСПОВЕДУЯ ГОСПОЖУ КОЛИН КОЛЬ

Госпожа Колин Коль никогда не была красавицей, из-за чего питала глухую ненависть ко всей вселенной. Казалось, что и молодой она тоже не была. Ей было всего сорок пять лет, а выглядела она на все шестьдесят. Создавалось впечатление, что такой она и родилась.

Характер ее можно было бы выразить в одном слове – лицемерие. Разумеется, лицемерие это было неосознанным, и она от души вознегодовала бы, услышав обвинение в подобном пороке. Тем не менее жизнь ее представляла собой сплошную комедию, которую она разыгрывала то для Бога, то для дьявола – а иногда для обоих разом.

Верила она искренне и простодушно. Религиозные понятия ее сводились к следующему: больше всего следовало опасаться дьявола и его приспешников, способных погубить невинную душу; равным образом надо было всеми силами избегать смертных грехов, ибо за них полагалось неминуемое воздаяние в виде адского пламени на веки вечные. Из этого понятно, какую роль в ее жизни играл исповедник.

Все утро госпожа Колин Коль провела в хлопотах, наблюдая за починкой окна, пострадавшего в результате вторжения тех, кого она называла про себя: вельможа в маске и трое бандитов.

Торопливо позавтракав, она устроилась с рукодельем у окна, выходившего на улицу. Делая вид, что занимается штопкой, она на самом деле высматривала монаха, одновременно изготавливая к бою все свои орудия – ибо исповедь была для нее настоящим сражением, в котором она должна была победить, иными словами, получить отпущение грехов.

Между тем близился полдень, а монах все не появлялся. Матрона забеспокоилась. Неужели придется самой отправиться на поиски? Именно потому, что она придавала предстоящей беседе такое значение, ей не хотелось в этом признаваться. И она продолжала ждать, хотя нетерпение буквально грызло ее, а листок • бумаги, который она нервно комкала в кармане фартука, казалось, обжигал руки.

Наконец в полчетвертого в конце улицы возникла знакомая фигура брата Парфе Гулара. По счастливой случайности он замешкался возле дома старой мегеры, и та поспешно пригласила его войти.

Монах был уступчив и добродушен – Колин Коль это хорошо знала. Вот и на сей раз он не заставил просить себя дважды. Тщательно заперев за ним входную дверь и наложив все засовы, она угодливо придвинула к нему кресло. А тот, не без труда заняв сидячее положение и засмеявшись утробным смехом, сразу же заявил с присущей ему бесцеремонностью:

– Как раз в тот момент, когда вы окликнули меня, почтенная дама, я спрашивал себя, не поднесет ли мне стаканчик какая-нибудь милосердная душа… Просто изнываю от жажды. Быть может, у вас еще осталось то миленькое сомюрское винцо, которым вы меня потчевали в прошлый раз…

Госпожа Колин Коль, мгновенно достав из погребка запыленную бутыль, наполнила до краев стакан монаха.

Но Парфе Гулар отличался галантностью. Он поклялся, что даже не пригубит этот божественный нектар, если хозяйка дома не составит ему компанию. Матрона, как водится, стала отнекиваться – однако, по настоянию достойного отца и не желая обидеть его отказом, согласилась принести второй стакан. Монах и его налил доверху, не слушая протестов старухи. Зная легендарное обжорство Парфе Гулара, она выставила также огромное блюдо с пирогами, чем снискала одобрение исповедника, немедленно приступившего к трапезе.

Все это было как бы предварительной пристрелкой. Противники готовились к бою, незаметно приглядываясь друг к другу.

Как известно читателю, у каждого из них была своя цель. Оба тщательно ее скрывали и мысленно поздравляли себя с тем, что встреча состоялась в силу очевидной случайности.

Колин Коль, потакая известным слабостям почтенного отца, надеялась обрести его благоволение.

Парфе Гулар, со своей стороны, не сомневался, что она действует с какой-то задней мыслью. Но он достаточно хорошо знал ее и полагал, что несколько стаканов игристого вина быстрее развяжут ей язык.

Впрочем, это было его принципом: он всегда давал людям возможность высказаться, задавая вопросы лишь тогда, когда избежать этого было невозможно. Поэтому, ни единым словом не упомянув про Бертиль, он принялся болтать о том о сем, терпеливо ожидая, что матрона сама перейдет к интересующей его теме.

Колин Коль не обладала таким терпением и таким дипломатическим искусством. Ей до смерти хотелось узнать, что говорится в бумаге, обжигавшей, как ей казалось, кожу сквозь плотную ткань фартука. Итак, приняв сокрушенный и одновременно таинственный вид, она ринулась в наступление:

– Отец мой, я благословляю случай, приведший вас к моему дому. Вчера ночью здесь произошли такие интересные события, что мне хотелось бы испросить вашего совета на сей счет.

Парфе Гулар не повел и бровью.

– Говорите, дражайшая дама, – сказал он добродушно, -слабый мой разум к вашим услугам.

– Но, – продолжала матрона еще более таинственно, – события эти настолько важные, что о них никто не должен знать.

Снисходительный монах сам пошел ей навстречу:

– Так вы хотите, чтобы я выслушал вас с соблюдением тайны исповеди?

– Это было бы лучше всего, – торопливо ответила Колин Коль.

Поднявшись с кресла, Парфе Гулар придал лицу своему подобающее серьезное выражение, скрестил руки на животе и промолвил как нельзя более елейным тоном:

– Поступим согласно вашему желанию. Говорите, дитя мое, я слушаю вас.

Естественно, Колин Коль до мельчайших деталей знала все религиозные обряды. У нее не было оснований подозревать монаха, но она желала, чтобы таинство свершилось по всей форме, ибо только в этом случае на уста священника налагалась печать молчания. Исповедь потеряла бы для нее значение, если бы предписанный обряд не был соблюден. Поэтому, невзирая на пожиравшее ее нетерпение, она готова была потратить еще несколько минут. Смиренно, как и подобает кающейся грешнице, опустившись на колени, она придала лицу своему благочестивое выражение, набожно перекрестилась, сложила руки и начала с жаром тараторить «Сопfiteor» [22]22
  Confiteor (лат.) – «Каюсь». Первое слово покаянной католической молитвы.


[Закрыть]
.

Она не упустила ни единой детали – монах же, в свою очередь, с подобающей важностью подавал положенные реплики. И только когда все было исполнено как должно, она приступила к интересующему ее делу.

– Прежде «всего мне нужно сказать вам, что с моей юной жилицей случилось большое несчастье. Ну, с той девушкой, что заинтересовала короля, знаете? Да? Так вот, ее похитили прошлой ночью.

И она рассказала монаху о похищении. За исключением некоторых подробностей, которые она предпочла либо обойти молчанием, либо слегка изменить, чтобы выставить жертвой саму себя, рассказ этот был точен.

Верный своей системе, Парфе Гулар не прерывал ее, иногда одобрительно кивая, а порой подбадривая односложными словами. Увидев, что она кончила, он все же попытался с помощью вкрадчивых вопросов выяснить, кто скрывался под маской.

Однако именно об этом матрона не желала распространяться. Монаху не удалось ничего из нее вытянуть. Решив, что она знает не больше, чем говорит, он не стал настаивать.

А Колин Коль приступила к самому важному для себя делу:

– Когда разбойники ушли, я долго не могла прийти в себя, отец мой. Что вы хотите от слабой женщины? Это был слишком тяжелый удар для меня. Немного оправившись, я подумала, что эти люди наверняка все перевернули вверх дном у моей жилицы. Выl же знаете, я хорошая хозяйка. Вот я и поднялась к ней в комнату, чтобы немного прибраться. И вдруг мне пришло в голову, что в бумагах девушки можно было бы отыскать следы человека в маске. Конечно, нехорошо рыться в чужих вещах, но если от этого зависит спасение бедняжки? К тому же, кто знает, там могли быть сведения, полезные для короля… а ведь он настолько заинтересовался ею, что пришел с визитом около девяти вечера… – Она напустила на себя самый простодушный вид. – Быть может, я поступила дурно, отец мой?

– Нет, дитя мое, – важно промолвил Парфе Гулар, – потому что намерения у вас были добрые. Но вы сказали, что сюда приходил вечером король?

– Да, отец мой. И почти час оставался с ней наедине.

Брат Гулар ничего не сказал, но на лице его появилась масляная улыбка. Заметив ее, Колин Коль воскликнула с неосознанным цинизмом:

– Да нет же, это вовсе не то, о чем вы подумали! Ведь эта девушка, которую все знают только под именем Бертиль, вы знаете, кто она? Дочь короля, не больше и не меньше! Кто бы мог подумать!

– Да полно вам! – вскричал монах с изумлением.

Колин Коль поняла, что он ей не верит. Чтобы убедить его, она тут же во всех подробностях пересказала историю Бланш де Сожи, ибо эта тайна не представляла для нее никакого интереса, зато давала возможность вволю почесать язык.

Парфе Гулар, ничем не выдавая себя, слушал с жадностью. Он все больше убеждался, что не потерял время даром, исповедуя старую мегеру. А та, исчерпав тему рождения Бертиль, перешла к самому скользкому и самому важному вопросу, ради которого и затеяла эту пародию на исповедь. Сочтя, что настал момент заговорить о сокровище, она сказала, потупившись:

– Это еще не все. Среди бумаг я нашла письмо от некоего графа де Вобрена… это, знаете ли, жених Бланш де Сожи. В письме он сообщает о посылке неких важных документов… а в них будто бы указано точное место, где зарыты баснословные богатства, принадлежавшие одной принцессе… ее звали, кажется, Фауста.

Монах, как ни владел собой, едва не подпрыгнул в кресле, ибо никак не ожидал услышать признание такой важности. Быстро опомнившись, он спросил с нарочитой небрежностью, хотя голос у него предательски дрожал:

– Как, вы говорите, ее звали? Повторите.

Многоопытная и хитроумная Колин Коль в данном случае совершенно неверно истолковала волнение своего исповедника. Она решила, что монаха удивило странное имя, и любезно пояснила:

– Вот уж правда, имя необычное… никогда такого не слышала. Но я помню очень хорошо: Фа-ус-та… именно так было написано.

Парфе Гулар между тем полностью обрел хладнокровие, и мозг у него напряженно заработал. Неужели случай вывел его на след заветного сокровища? Он осыпал себя упреками за то, что едва не пробудил подозрения алчной матроны. Но теперь ему было ясно, какую линию поведения следует избрать. Внезапно лицо его посуровело, и он произнес холодным, властным тоном:

– Продолжайте. Вы утверждаете, будто в документах шла речь об этом мнимом сокровище?

– Да, отец мой, – ответила матрона, слегка встревожившись при виде перемены, произошедшей со снисходительным исповедником.

– А другие имена там упоминались? – вопросил монах еще более сурово. – Припомните как следует.

– А как же! Было еще одно странное имя: Мир-ти… да, да, именно так, Мирти. Потом имя, все-таки похожее на христианское – Пардальян… Ах, было еще имя просто дьявольское… подождите! Да! Саэт… Саэтта! Но что с вами, отец мой? Вы меня просто пугаете!

Действительно, необъяснимое поведение монаха начало ее не на шутку беспокоить. И уж совсем она обмерла, когда он произнес угрожающим тоном:

– Берегитесь, дитя мое! Боюсь, вы еще не поняли, о каких страшных вещах говорите!

Парфе Гулар выпрямился. На лице его, прежде столь добродушном и веселом, изобразился ужас, немедленно передавшийся матроне. Она содрогнулась, а он повторил веско:

– Берегитесь! Вы обращаетесь к Господу… Господь же читает во всех сердцах, и от него ничего нельзя утаить. Отвечайте мне, как ответили бы Господу… Вы забрали эти документы, не так ли?

– Увы! – простонала матрона, стуча зубами. – Я взяла только один маленький листочек… хотела, чтобы вы мне перевели… потому что там, кажется, написано по-латыни.

– Хорошо, – сказал монах с еще более зловещим, еще более угрожающим видом. – Заклинаю вас в точности рассказать мне о том, что говорилось в письме… И помни, несчастная, речь идет о твоем спасении… малейшая ложь, случайная обмолвка… и ты окажешься в самых глубинах ада!

Этот неожиданный удар совершенно оглушил Колин Коль. Как это могло произойти? Что она такого сказала? Отчего возникла эта ужасная угроза ада? Она не могла понять. Зато чувствовала, что кровь стынет у нее в жилах… что она задыхается… что, наверное, сейчас умрет.

Монах увидел, что ее необходимо успокоить, иначе ничего нельзя будет добиться.

– Полно, – произнес он более мягким тоном, – возможно, вы согрешили по неведению. Если так, вы еще можете обрести прощение. Но я должен знать все, и вы должны мне все рассказать. Говорите же, дитя мое! Ну же, смелее! Господь милосерден, вы знаете об этом.

Матрона немного воспряла духом. И, можете быть уверены, теперь ей и голову не приходило хитрить. Перед ней разверзлась пропасть ада, готового поглотить ее, и это ужасное видение отбивало всякую охоту лгать.

– Итак, отец мой, – прошептала она дрожащим голосом, – в письме этого графа де Во…

– Не произносите его имени! – возопил монах.

Колин Коль вздрогнула, испуганно уставившись на Парфе Гулара.

– Продолжайте, – скомандовал тот.

– Так вот, в письме этом, – заговорила она, мучительно сглотнув слюну, – в письме этом сообщалось о посылке документов, имевших отношение к сокровищу. Как я уже сказала вам, это ценные документы, потому что в них указывалось место, где сокровище зарыто. Что до самого сокровища, то оно принадлежало этой принцессе…

– Имени не произносите! – взревел монах столь ужасным голосом, что Колин Коль, не выдержав, заголосила:

– Милосердный Иисус, все кончено! Я проклята навеки!

– Продолжайте.

– Эта принцесса завещала сокровище своему сыну от… могу ли я назвать имя, отец мой?

– Нет, несчастная! – загремел Парфе Гулар.

Сокрушенная этим новым ударом, матрона совсем сникла и принялась молотить себя кулаками в грудь, приговаривая «теа culpa» [23]23
  Меа culpa (лат.) – «моя вина», покаянный возглас.


[Закрыть]
. Затем она продолжила, повинуясь повелительному жесту монаха:

– Ребенка увезла во Францию одна из камеристок принцессы. Эта камеристка – о, я не собираюсь произносить этого имени!

– И правильно делаете, дитя мое, продолжайте. Итак, камеристка увезла ребенка во Францию. Что дальше?

– Но ребенка похитил у нее некий мерзавец, и граф догадывался, кто это. Его звали…

– Не произносите этого имени, повторяю вам! Или вы не боитесь вечного проклятия?

– Господи Иисусе! Матерь Божья! Святая Бригитта, заступница моя! Сжальтесь над несчастной грешницей!

– Итак, ребенка похитили. Что сделала тогда камеристка?

– В отчаянии она покончила с собой, отец мой.

– Так пусть душа ее достанется всем демонам ада! – громовым голосом возгласил монах. – Разве эта подлая тварь не знала, что наша святая матерь Церковь запрещает самоубийство?

– Я в этом не виновата! – пискнула Колин Коль, близкая к помешательству.

– Знаю, – ответил Гулар, – и радуюсь за вас. Иначе были бы вы прокляты, подобно ей. Итак, ведьма покончила с собой. Но что она сделала до этого?

– Передала графу, чье имя я не должна называть, бумаги, имевшие отношение к сокровищу.

– Почему именно этому графу? – спросил Гулар, который, умело запугивая матрону, отнюдь не терял из виду конечную цель.

– Потому что граф когда-то был приближенным лицом принцессы и, сверх того, считал себя другом отца ребенка.

– Понимаю! Итак, граф должен был сохранить бумаги, чтобы затем передать их отцу ребенка… Но граф тоже добровольно расстался с жизнью… чтоб ему сгореть в адском пламени! Бумаги же остались у его невесты, а та завещала их дочери, у которой вы их и нашли… Это все?

– Все, отец мой, клянусь ранами Христа!

– Я вам верю… Но вы не знаете того, что известно мне… ибо я изучал священные книги, недоступные для профанов! Богомерзские имена, столь неосторожно названные вами, ясно доказывают присутствие дьявола во всей этой истории! Дьявола, несчастная! Ах, боюсь, не навлекли ли вы на себя вечное проклятие?

– Но почему? Что же я сделала такого ужасного? – зарыдала Колин Коль, бросаясь на колени.

– Что сделала, спрашиваешь? Ну-ка, покажи мне эту бумагу… Дай Бог, чтобы я ошибся!

Матрона, не поднимаясь с колен, поспешно достала из кармана злосчастную бумагу, вызывавшую у нее теперь нескрываемый ужас, и кончиками пальцев протянула монаху.

Парфе Гулар, взяв листок также кончиками пальцев, быстро взглянул на него и, испустив пронзительный вопль, тут же бросил себе под ноги, словно это была какая-то отвратительная ядовитая рептилия. Оттолкнув кресло, он одним прыжком оказался в другом конце комнаты, осеняя себя крестным знамением и исступленно бормоча:

– Vade retro, Satanas! Vade retro! [24]24
  Vade retro, Satanas! Vade retro! (лат.) – Изыди, Сатана! Изыди!


[Закрыть]

Колин Коль повалилась лицом на пол. В голове у нее было совершенно пусто. Ей хотелось отползти как можно дальше от дьявольской бумаги, но сил на это уже не хватило. Страх, подавив в ней все другие чувства, буквально парализовал ее. Единственное, на что она оказалась способна, это отвечать слабым писком «Меа culpa! Mea maxima culpa!» [25]25
  Mea calpa! Mea maxima culpa! (лат.) – Моя вина! Моя величайшая вина!


[Закрыть]
на громовые «Vade retro!» монаха.

– Так я и знал! – с притворным ужасом воскликнул Парфе Гулар. – Знаешь ли ты, несчастная, кто эта принцесса? И кто такая ее камеристка? Две ведьмы! Ты слышишь? Две ведьмы!

– Пощадите! – простонала матрона, почти не соображая, что говорит.

– Знаешь, кто этот негодяй, якобы похитивший ребенка? Демон! Демон ада!

– Сжальтесь! – хрипела Колин Коль.

– Знаешь, кто такой граф и его друг, этот псевдоотец псевдоребенка? – неумолимо продолжал Парфе Гулар. – Двое проклятых! Они продали душу свою этим ведьмам и дьяволицам!

– Иисус милосердный, добрый мой Господь, сжалься надо мной, – бормотала совершенно оглушенная старуха.

– Знаешь ли, наконец, – свирепо возгласил монах, – что это за бумага? Адский договор, заключенный проклятыми с самим Сатаной!

На сей раз Колин Коль ничего не ответила, ибо лишилась чувств.

«Гм! – подумал Парфе Гулар, глядя на нее с некоторой досадой. – Уж не перехватил ли я?»

Но тут же равнодушно пожал плечами, говоря себе:

– Ладно! Урок пойдет ей на пользу. Теперь я могу быть уверен, что она никому не заикнется об этой истории.

И он, неспешно направившись к столу, взял один из недопитых стаканов с вином, а затем побрызгал в лицо матроне. Та приоткрыла один глаз.

– Полно, – сказал монах мягко, – поднимайтесь, дитя мое, я вижу, что согрешили вы по неведению.

Едва лишь перед Колин Коль забрезжила надежда спастись от адского пламени, как она ощутила прилив сил и послушно встала. Однако ноги у нее все еще подкашивались, а взгляд молил о пощаде.

– Быстрее, – приказал монах, – принесите мне святой воды, чтобы очистить это место.

Матрона устремилась в свою спальню за кропильницей, стоявшей у нее в изголовье кровати.

Парфе Гулар, окунув пальцы в воду и перекрестившись, щедрой рукой обрызгал матрону, набожно вставшую на колени, комнату и пресловутый листок бумаги.

Завершив это богоугодное дело, он взглянул на Колин Коль пристально и с подозрением осведомился:

– Других бумаг у вас нет? Берегитесь, теперь вы извещены, и если окажется, что вы утаили еще какой-нибудь инфернальный договор, то…

– Клянусь спасением моей души, – прервала его матрона с горячностью, – у меня больше ничего нет!

– Верю вам… Равным образом надеюсь, что вы не читали эти адские документы!

– Как же мне их было прочесть? Ведь они же написаны на языке, которого я не знаю.

– Ваше счастье! – веско заметил Гулар.

Окончательно успокоившись, Колин Коль покосилась на страшную бумагу, ибо помнила, что в ней таится вечное проклятие и с ужасов спрашивала себя, что же с ней делать. Собрав все силы, она осмелилась задать робкий вопрос:

– Отец мой, как быть с этим адским соглашением?

– Его надо сжечь, – решительно заявил монах.

Колин Коль в страхе попятилась. Умоляюще сложив руки, она вкрадчиво произнесла;

– Но ведь только священник может проделать это, не рискуя собственным спасением… Не так ли, отец мой?

– Вы правы, дитя мое, – великодушно согласился монах. – Я сам сожгу его. А для пущей надежности совершу обряд в церкви со всеми подобающими молитвами.

Матрона рассыпалась в благодарностях, после чего смиренно попросила дать ей отпущение грехов, ожидая ответа с замиранием сердца.

– Охотно, – с большим достоинством произнес брат Парфе Гулар. – Но мой долг предупредить вас: если вы еще раз попытаетесь заглянуть в бумаги вашей жилицы, то будете прокляты безвозвратно. Ничто вас не спасет, ибо теперь вам известно, что таится в этих документах.

Старуха заверила его, что и пальцем не прикоснется больше к страшным бумагам. В искренности ее можно было не сомневаться, поскольку она знала, что Жеан Храбрый унес с собой шкатулку. Об этом пустячном обстоятельстве она позабыла уведомить монаха, ведь к исповеди это не имело никакого отношения. Но про себя очень радовалась, ибо дьявольские бумаги находились теперь далеко от ее дома.

Между тем монах, преследуя свою цель, добавил:

– Вы будете прокляты и в том случае, если хоть раз произнесете вслух имена этих ведьм и этих демонов.

Тут голос его стал настолько грозным, что она затрепетала.

– Знаешь ли ты, несчастная, что, называя эти имена, рискуешь призвать к себе отродье дьявола? Если ведьмы и демоны схватят тебя, ты погибла… Разве хватит у тебя сил сопротивляться им? Если ты дорожишь спасением своей души, забудь об этой истории, ибо она пахнет костром.

– Забуду, отец мой, клянусь вам! – искренне воскликнула Колин Коль, принимая на веру все угрозы монаха.

Но именно поэтому обычное отпущение грехов ее не удовлетворило. Она желала, чтобы обряд совершился по всей форме -подобно тому, как был соблюден весь ритуал, предшествующий исповеди. Отговорить ее было невозможно, ибо она все еще содрогалась при мысли об адском пламени, едва не поглотившем ее, и Парфе Гулар не стал отказывать ей в такой малости. Исполнив должным образом обряд, он, однако, заторопился – вполне понятно, ведь ему следовало как можно скорее истребить адский договор, представлявший немалую опасность даже для служителя церкви.

Что до Колин Коль, то она еще долго не могла прийти в себя от пережитого потрясения. Но, поскольку отпущение грехов было все же получено, она мало-помалу успокоилась. Впрочем, она решила раз и навсегда выбросить из головы мысль о сокровище, из-за которого едва не обрекла себя на вечное проклятие.

Как женщина разумная, она предпочла заняться делом более безопасным – иными словами, вернулась к прежним своим замыслам относительно Бертиль. Если бы ей удалось через посредство Карканя (мысленно она называла его «славный юноша») узнать имя похитителя («вельможа в маске»), то легко можно было бы сорвать крупный куш с Ла Варена.

Однако успех этого предприятия зависел исключительно от Карканя, имени которого она не знала. И ей было ясно, что найти Карканя и сговориться с ним можно при одном-единственном условии – если тот придет навестить ее, воспользовавшись полученным приглашением.

Результатом всех этих размышлений было то, что старая мегера встала на колени перед статуэткой Богоматери и, сложив молитвенно ладони, с жаром произнесла:

– Святая Богоматерь, сделайте так, чтобы этот славный юноша зашел ко мне и чтобы с его помощью я нашла знатного господина, который похитил мою жилицу! Вы так умны и так добры, святая матерь Божья, вы должны понять, что я заслужила маленькое возмещение за утраченное навсегда сокровище! Окажите же мне эту милость, матерь Божья!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache