Текст книги "Сын шевалье"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 47 страниц)

Повисло тяжелое, трагическое молчание, которое вновь нарушил Клод Аквавива:

– Преемник его будет моим единомышленникам… мы позаботимся о том, чтобы воспитать его соответствующим образом. Вот почему я уже сейчас имею право утверждать: Франция принадлежит мне. Я убедил вас?

Он сделал паузу, как бы желая дать собеседнику время проникнуться его словами, и продолжал:

– Вы грезите о наслаждении, даруемом внешним блеском власти. Представьте же себе неизмеримо более сильное наслаждение того, кто может сказать, подобно мне: «Великие завоеватели, великие министры, великие монархи, пред которыми склоняются миллионы человеческих существ и чьи имена будут греметь до скончания веков, вы исполняете мою волю, вы подчиняетесь мне, безвестному старику, имя которого никто не вспомнит уже через пятьдесят лет!» Эти прославленные, могущественные владыки мира являются не более, чем марионетками, а я дергаю за ниточки в безмолвии своей одинокой кельи и легким движением пальца привожу их в движение, заставляя действовать так, как угодно мне. И это происходит потому, что я – преемник великого Лойолы.

На мгновение он застыл, скрестив на груди руки, скрытые широкими рукавами сутаны. Оба монаха слушали его, затаив дыхание и боясь пропустить хоть одно слово. Он же был очень спокоен и холоден, но лицо его уже обрело привычное выражение кротости.

– Скажите-ка, может ли сравниться ваша мечта с той властью, о которой я говорил? Но именно такую власть я вам и предлагаю. Вы получите ее, если придете к нам… Не отвечайте. Молчите. Слушайте, смотрите, наблюдайте, думайте. И если при расставании моем с этой страной вы еще не станете членом нашего ордена, если не примете сан моего официального преемника, это будет означать, что я в вас ошибся и что вы не тот человек, каким показались мне,

Старик, вновь сев в кресло, обратился к Парфе Гулару.

– Говорите, сын мой. Как обстоит дело с этим Равальяком?

– Я неустанно воздействую на него, монсеньор. Если бы не досадная случайность, событие свершилось бы уже сегодня вечером.

Во взгляде Аквавивы сверкнула молния.

– Расскажите подробнее, – промолвил он очень спокойно.

– Когда Равальяк, чью ревность я постоянно разжигал, подошел к дому юной особы, он увидел на крыльце какого-то мужчину. Решив, что это король, он нанес удар. Но это оказался не Генрих. А спасло этого человека резкое движение в момент выпада. Лезвие ножа сломалось о ступеньку.

– Кто был этот мужчина?

– Жеан Храбрый.

– Сын Фаусты? Как он там оказался? А король? Он, стало быть, так и не пришел?

– Жеан влюблен в девушку, этим и объясняется его присутствие. Не могу сказать, приходил король или нет. Согласно полученным мною указаниям, я должен был держаться как можно дальше от места предполагаемого события, и все могли меня видеть в это время в таверне на улице Сент-Антуан, где я напился самым непотребным образом. Что до Равальяка, с которым я встретился позже, то вряд ли он знает об этом больше меня.

Аквавива напряженно размышлял.

– В этом деле много неясного, – сказал он наконец. – Вероятно, я получу дополнительные сведения в последующих донесениях. Намерения этого Равальяка остаются неизменными?

– Я за него отвечаю, – сказал Гулар со зловещей улыбкой.

– Хорошо. Внушите ему, что он должен исповедаться у какого-нибудь известного иезуита… Например, у отца д'Обиньи.

– Это нетрудно сделать.

– Д'Обиньи получит распоряжения на сей счет. А вам нужно удвоить усилия. Пустите в ход всю свою ловкость и силу убеждения… Предупреждаю, что советы д'Обиньи будут прямо противоположны вашим внушениям. Вы понимаете?

– Да, монсеньор. В случае, если возникнут подозрения, можно будет сказать, что отцы-иезуиты всячески старались отвратить несчастного от его безумной затеи. Что до брата Парфе Гулара, то разве он иезуит? Сверх того, найдется множество свидетелей, заслуживающих всяческого доверия, которые подтвердят, что даже пьяница-монах советовал преступнику возвратиться в родные края и жить там в полном спокойствии.

Аквавива, одобрительно кивнув, осведомился:

– Полагаю, это не все, что вы хотели мне сказать?

– Так и есть, монсеньор. Остается еще одно важное дело. Сын Фаусты встретился этой же ночью со своим отцом, шевалье де Пардальяном, в доме герцога д'Андильи.

То, как вскинул голову Аквавива при имени Пардальяна; то, с какой живостью затребовал объяснений, свидетельствовало, что этой новости он придает исключительное значение.

– Вы уверены? Как вы узнали об этом? Говорите все, что вам известно, не упуская ни единой детали.

– Мне помог случай, монсеньор, – объяснил Парфе Гулар. – Я только что проводил домой Равальяка, доставившего мне много хлопот. Тот внезапно впал в самое мрачное отчаяние и начал говорить, что бросится в реку с Нового моста.

– Что привело его в такое состояние? – спросил Аквавива с интересом.

– Это необыкновенно чувствительная натура. Он воспылал дружескими чувствами к Жеану Храброму и казнился тем, что едва не убил своего друга, приняв его за короля.

– Истоки этой дружбы?

– Не удалось выяснить, монсеньор. Как-то он обмолвился, что многим обязан молодому человеку… Когда он отрешится от своих галлюцинаций, то говорит лишь то, что считает нужным.

Нацарапав что-то на своих табличках, Аквавива выставил стиль в сторону брата Гулара и задал следующий вопрос:

– Вы уверены, что он отказался от злосчастной мысли покончить с собой?

– Полагаю, я сумел его разубедить.

– Но вы все-таки не уверены? – настаивал Аквавива.

И он начертал на табличках еще несколько строк в дополнение к предыдущим,

– Я устрою так, чтобы он получил суровую отповедь от своего духовника. Вернемся к господам Пардальянам, отцу и сыну.

– Так вот, монсеньор, – продолжил свой рассказ брат Гулар, – расставшись с нашим приятелем, я повстречал вооруженных людей, сопровождавших какую-то молодую женщину, и сразу узнал в них Жеана, а также троих головорезов, преданных ему душой и телом.

– А молодую женщину?

– Невозможно было разглядеть ее лицо… Я прошел мимо, словно бы не заметив этот маленький отряд… а затем украдкой вернулся назад. Жеан с молодой женщиной вошли в дом господина д'Андильи. Я затаился и стал наблюдать. Увидел, как сначала вышел господин де Пардальян… Жеан появился позже. Молодая женщина, несомненно, осталась в герцогском дворце.

– Поскольку они вышли порознь, можно предположить, что отец не узнал своего сына.

Парфе Гулар озабоченно покачал головой.

– Случилось одно происшествие, которое меня… заинтриговало. А именно: Жеан, выйдя на крыльцо, зарыдал. А этот юноша, монсеньор, выкован из железа… Сказывается порода: по крайней мере, в этом отношении он достойный сын Пардальяна и Фаусты. Чтобы вышибить слезу у такого человека, нужна либо сверхчеловеческая мука, либо… нестерпимая радость.

– Разве не вы сказали мне, что он влюблен в девушку с улицы Арбр-Сек?

– Вы правы, монсеньор.

– Так вот, надо бы выяснить… Подождите! Каковы чувства девушки к молодому человеку?

– О, она его обожает… возможно, сама того не сознавая.

– В таком случае, надо выяснить, находится ли эта юная особа по-прежнему на улице Арбр-Сек. Если ее там нет, то именно она встретилась вам вместе с молодым человеком.

– Я сегодня же загляну к хозяйке дома Колин Коль и от нее все узнаю.

Аквавива вновь погрузился в раздумья, а затем сказал:

– Если это она, то слезы сына Фаусты получают самое простое объяснение: молодые люди признались друг другу в любви. Некоторые натуры, будучи нечувствительны к боли, с трудом выносят сильную радость. Вероятно, таков и этот юноша.

Поразмыслив еще какое-то мгновение, он добавил:

– Сверх того, я напрасно не уделил должного внимания этой девочке. Она встречается с людьми, за которыми мы обязаны, во имя интересов нашего ордена, следить самым пристальным образом. Следовательно, и о ней мы должны знать все. Вам надлежит произвести тщательные разыскания. Нужно выяснить, кто она, как ее зовут – Бертиль не может быть ее полным именем, – откуда приехала, на что живет и к какой семье принадлежит. Ни единой мелочью не пренебрегайте, все может оказаться важным.

– Надеюсь, что через ту же Колин Коль я раздобуду все необходимые сведения.

– Хорошо. Известите меня, как только получите их. Действуйте быстро. Возможно, мы слишком поздно решили заняться этой девочкой.

Гулар поклонился в знак повиновения.

Аквавива, поднявшись с кресла, вновь стал расхаживать по комнате, склонив голову с озабоченным видом. Остановившись перед Гуларом, он мягко сказал:

– Мы приближаемся к цели, сын мой… после двадцати лет упорных трудов! Еще одно усилие, и миллионы Фаусты, предмет стольких вожделений, достанутся нам. Еще одно усилие, и вы навсегда расстанетесь с ролью, которая тяготит вас, я знаю.

Гулар сделал протестующий жест, но старик мягко возразил:

– Не оправдывайтесь, это более чем естественно. Наш орден вам многим обязан, сын мой. Эта огромная сумма в десять миллионов, что позволит нам за несколько месяцев свершить дела, которые потребовали бы долгих лет и неустанных, терпеливых трудов, перейдет к нам во многом благодаря вам. Именно вы два месяца назад раскрыли, что Жеан сын Фаусты, тогда как я начинал бояться, что того уже нет в живых.

– Раскрыл по чистой случайности, монсеньор, большой моей заслуги здесь нет.

– Разве случайно пришла вам в голову великолепная мысль, о которой я не подумал… и вы превратились в снисходительного исповедника всех негодяев Франции. Но именно благодаря этому вы узнали истину, дав отпущение грехов Саэтте. Да и сегодня… Я в течение полутора месяцев тщетно разыскивал Пардальяна, а вам удалось встретить его. Вы не хуже меня знаете, что случай выпадает лишь на долю тех, кто умеет им пользоваться.

Возобновив свою неторопливую прогулку по комнате, он стал размышлять вслух:

– Начиная с сегодняшнего дня необходимо установить постоянную слежку за Пардальяном и его сыном. От меня не должно ускользнуть ни единое движение этих двоих… К несчастью, большего с ними сделать нельзя… с отцом, во всяком случае, дело обстоит именно так. Нравственному воздействию он не поддается… и на исповедь, конечно же, надежды нет.

– В этом отношении сын похож на отца, – уверенно сказал брат Парфе Гулар.

– Очень жаль! К счастью, порой поступки помогают проникнуть в мысли человека. Но все это означает, что мы вступаем в открытое сражение с Пардальяном. Опасно, весьма опасно… Мы уже столького добились, и нам остается сделать самую малость… однако эта малость превращается в почти непреодолимое препятствие, поскольку речь идет о столкновении с Пардальяном.

Он на мгновение задумался, уставясь в пол, затем поднял голову, и глаза его вспыхнули устрашающим огнем. Холодным непреклонным тоном он произнес:

– Мы должны с этим покончить. Так нужно… к вящей славе Господней!

На лице его вновь появилось выражение кроткой безмятежности, ибо решение было принято и приговор произнесен. Опустившись в кресло, он пояснил свою мысль:

– Невозможно, чтобы Пардальяну не было известно о существовании сокровища Фаусты. Скажу больше: кроме Фаусты и умершей Мирти, только один Пардальян знает точное место, где сокрыт этот изумительный клад. Аббатисе Монмартрской обители, как и всем остальным, неведомо, в каком именно месте аббатства нужно искать. Отец Котон, ее духовник, уверяет, что она уже начала сомневаться, существует ли пресловутое сокровище на самом деле.

– Однако, монсеньор, – заметил брат Гулар, – госпожа аббатиса, принимая бразды правления от Клодины де Бовилье, подписала бумагу, в которой признает, что сокровище является собственностью принцессы Фаусты и обязуется передать его в руки той особы, что укажет тайник, одновременно показав аббатисе железный перстень Фаусты.

В обмен на это поручительство ей обещана сумма в двести тысяч ливров… Но она ждет целых двадцать лет и почти перестала верить. Пардальян же знает место… знает с тех пор, как вернулся из Испании, иными словами, уже около двадцати лет… И этому человеку, прозябающему в бедности, не пришла в голову мысль зачерпнуть хоть немного из груды золота и драгоценных камней… а ведь сокровище в какой-то степени принадлежит и ему, раз это собственность его сына. Долгое время я питал надежду, что он не устоит перед искушением… и тем самым раскроет мне тайник. Ибо по моему приказу за аббатством неустанно следят все эти двадцать лет. Меня постигло разочарование. Этот человек воплощает собой верность и честность.

Аквавива задумчиво умолк, быть может, пораженный силой духа, устоявшего перед обольщением золота.

– Сейчас все изменилось, – сказал он наконец. – Раньше или позже – если дело замедлится, я постараюсь его убыстрить – Пардальян узнает, что Жеан Храбрый является его сыном. Молодой человек ведет существование, которое не может не оскорблять отца с подобными рыцарскими понятиями… хотя отцовская жилка в этом человеке, мне кажется, не слишком развита. Узнав сына, он либо раскроет ему объятия, либо отвернется от него – для меня это значения не имеет. Важно другое: в тот день, когда Пардальяну станет известно, что Жеан Храбрый, бандит и наемный убийца, на самом деле сын Фаусты, он сочтет себя обязанным отвести его к месту, где таится сокровище, чтобы сказать ему: «Бери! Оно принадлежит тебе, ибо это дар твоей матери». И только после этого повернется спиной к недостойному.

Помолчав, Аквавива с силой добавил:

– В этот день и мы будем там!

Беседа была завершена. С выражением привычной кротости старик промолвил, обращаясь к брату Гулару:

– Ступайте отдыхать, сын мой, вам это необходимо.

Пять минут спустя, Парфе Гулар, растянувшись на узком ложе в келье, куда бесшумно вернулся, уже спал тем глубоким сном, который, как принято считать, даруется только праведникам.

Глава 19
ГОСПОЖА КОЛИН КОЛЬ БОГАТЕЕТ И ПРОНИКАЕТ В ЧУЖИЕ ТАЙНЫ

Нам следует теперь вновь заняться госпожой Колин Коль, которую мы оставили в тот момент, когда она, взобравшись на табуретку, следила за каждым движением дворянина в маске, похитившего у нее выгодную жилицу. Слова и поступки достойной матроны имеют для нашего повествования первостепенную важность.

Увидев удаляющийся портшез, Колин Коль покинула свой наблюдательный пост. Ей удалось подслушать почти весь разговор Кончини с пленницей, однако лицо ее выражало разочарование, поскольку она не узнала того, на что надеялась.

– Какая жалость, что я всего лишь слабая денщика! – промолвила она. – Иначе я могла бы выследить портшез и разнюхала бы, где спрятали мою жилицу.

Она принялась собирать обломки досок, чтобы хоть как-то прикрыть разбитое окно. В то же время ум ее напряженно работал.

– Он, конечно, иностранец… – Она думала о Кончини. -Возможно, итальянец или испанец. Или немец? Нет, я слышала, как говорят швейцарцы, у них такого акцента нет. Ну ладно! До утра дело терпит.

Войдя в спальню, она тщательно закрыла дверь – вероятно, по привычке, ибо стекла отсутствовали, и ничего не стоило забраться к ней через окно. Внезапно она увидела золотые монеты на полу, куда бросил их Кончини. Маленькие глазки ее зажглись хищным огнем. Молитвенно сложив ладони, будто перед алтарем, она восторженно произнесла:

– Как они прекрасны! Как сверкают и блестят, как согревают душу! Словно маленькие кусочки солнца!

Тут она растянулась на паркете, подгребая к себе монеты и пересыпая их в руках.

– А какая прелестная музыка! Наверное, ангелы в раю поют такими же голосами! Сто… пятьсот… тысяча ливров! А вот еще! Милосердный Иисус! Две тысячи ливров!

Подбежав к кровати, она высыпала золото на простыню, добавив к нему содержимое кошелька, так ловко извлеченного ею из пальцев Кончини. В благоговейном экстазе смотрела она на эту груду монет, не в силах справиться с волнением. Внезапно она подскочила.

– Здесь должно быть еще! Они могли закатиться под шкаф и под кровать.

Вновь распластавшись на полу, она стала шарить по всей комнате, радостно взвизгивая, когда в руки ей попадалась монетка. Но мысли ее были по-прежнему заняты Бертиль.

– Король пожелает узнать, что с ней сталось. Надо пойти к мессиру де Ла Варену… сказать ему, где она находится… или, по крайней мере, назвать имя похитителя… Возможно, он даст мне еще десять тысяч ливров! Да, но как же выведать это? Хоть бы этот славный юноша Каркань навестил меня… Уж он-то знает… Я сумею его разговорить… Святая Бригитта, покровительница моя и благодетельница, сделайте так, чтобы он пришел, и я поставлю вам свечку!

Именно в этот момент на нее налетел злой и растерянный Жеан. Мы уже слышали его собственный рассказ об этом событии, а посему не будем к нему возвращаться.

После стремительного ухода Жеана мегера еще какое-то время сидела на корточках, дрожа всем телом и машинально растирая горло, слишком помятое сильными пальцами юноши. Немного придя в себя, она тяжело поднялась на ноги и стала вновь затыкать злополучную дыру, кляня себя за скупость, ибо страх оказался сильнее.

– Завтра же прикажу поставить решетки из настоящего железа и прибить прочные двойные ставни!

Не чувствуя себя в безопасности, она поспешно сгребла золото и успокоилась, лишь надежно заперев его в сундук. Затем она вновь впала в глубокие раздумья.

– Узнать, кто похитил Бертиль, это, конечно, очень важно… Но надо еще выяснить, кто она такая, откуда приехала и на что надеется… Вот бы проникнуть в тайну ее рождения, которую она так тщательно скрывает… В сущности, нет ничего проще… Я знаю, где она прячет шкатулку с бумагами… быть может, и с деньгами тоже? Но рыться в вещах этой девушки, наверное, грех?

Однако, посовещавшись со своей уступчивой совестью, она успокоилась, говоря себе:

– Я делаю это не из любопытства. Просто желаю послужить королю, известив его об этом… за честную мзду. Ведь мой исповедник, отец Парфе Гулар, когда я спросила его, не грех ли помогать господину де Ла Варену, ответил буквально следующее: «Король представляет Бога на земле. Следовательно, служить королю означает служить Богу. К тому же, в глазах Верховного Судьи значение имеет не сам поступок, а то, с какими намерениями он совершен. « Итак, никакого греха на мне нет.

Улестив, таким образом, совесть, она поднялась на второй этаж, прихватив один из все еще горевших факелов и связку ключей, валявшихся на полу. Оказавшись в небольшой молельне, где Бертиль принимала Генриха IV, она без колебаний направилась к маленькому секретеру черного дерева.

Торопясь и тем самым мешая себе, она все же открыла его и извлекла шкатулку, спрятанную в глубине одного из ящиков. Возвратившись затем в спальню, старуха подтолкнула стол поближе к окну и резким движением вывалила на него содержимое шкатулки.

У нее вырвался возглас разочарования. Денег не было – одни только бумаги. И еще скверный футляр белого металла, не стоивший, конечно, даже четырех су.

Схватив эту коробочку, она потрясла ее. Внутри что-то звякнуло. Поспешно вскрыв футляр, она увидела свернутый в трубочку документ и маленькое железное колечко. Пренебрежительно отложив это дешевенькое украшение, она развернула бумагу. Текст был написан на иностранном языке. Убедившись, что она не понимает ни единого слова, госпожа Колин Коль убрала документ и колечко в футляр, закрыла его и машинально сунула в карман юбки.

Первая находка ничего ей не дала, и она обратилась к бумагам, взяв самый большой свиток. Этот был, по крайней мере, написан по-французски. Она стала читать – очень медленно и с натугой, ибо была не слишком грамотной. Однако же ей удалось добраться до конца документа и вполне понять его содержание.

Это был рассказ о трагической судьбе Бланш де Сожи, и предназначался он ребенку, который еще не родился. Грустная история очень взволновала старую мегеру, и, завершив чтение, она стала напряженно размышлять.

– Значит, нашу мадемуазель зовут Бертиль де Сожи! У нее замок недалеко от Шартра… Она дочь короля! Знал ли об этом король? Быть может, да, быть может, нет… Ясно одно: с матерью он обошелся… не самым любезным образом. Очень важная тайна! С такой тайной можно добиться целого состояния… или же виселицы с крепкой веревкой! Ох-хо-хо! Надо сильно подумать, прежде чем влезать в такое дело… А лучше вообще об этом забыть! Но если Бертиль дочь короля, то, полагаю, он был бы не прочь узнать, что с нею сталось… Много с этого не возьмешь, зато мне не будет грозить петля или тюрьма до конца дней.

Положив свиток в шкатулку, она стала пролистывать бумаги наудачу. Ей попались документы на иностранном языке, а затем еще один, на французском – бросив на него взгляд, она вытаращила глаза, а сердце ее бешено забилось.

Свечи догорели, и она почти ничего не видела. Поискав глазами другой источник света, она вдруг заметила, что уже рассвело. Поднявшись, она широко распахнула окно, и солнечные лучи широким потоком хлынули в спальню. Она вновь села, взяла в свои дрожащие руки бумагу и стала внимательно ее перечитывать.

Это было письмо, датированное 1592 годом и адресованное матери Бертиль. Отрывок из него, чрезвычайно взволновавший старую мегеру, гласил следующее:

«Любимая, я часто рассказывал Вам о необыкновенном человеке, которого зовут шевалье де Пардальян.

Вы знаете, что он был моим врагом… он ранил меня на поединке [19]19
  Эпизод из IV тома, глава XXII.


[Закрыть], но затем стал ухаживать за мной, словно брат.

С другой стороны, Вам известно, какую глубокую и почтительную привязанность я всегда питал к моей всемилостивейшей повелительнице, принцессе Фаусте.

Фауста, побежденная Пардальяном, отпустила нас и удалилась в край солнца и любви – блистательную Италию. Однако перед отъездом наша повелительница по-королевски вознаградила тех, кто верно служил ей. Именно благодаря ее щедрости я сумел купить имение Вобрен по соседству с Сожи и обрел несказанное счастье встретить Вас… и полюбить.

Я беспредельно предан той, что стала моей благодетельницей. Равным образом, нет границ моей преданности и тому, кто был сначала для меня великодушным врагом, а затем превратился, в дорогого мне друга.

И вот представился случай выразить им обоим признательность, переполняющую мое сердце.

Эти бумаги, которые я Вам посылаю, ибо не надеюсь сохранить в безопасности у себя, имеют величайшую ценность: в них содержится указание на загадочное мест. о, где моя повелительница спрятала баснословные сокровища.

Вот история этого сокровища и одновременно повествование о том, как получил я на хранение бумаги, беречь которые для меня – священный долг чести.

Моей возлюбленной повелительницы больше нет на свете! Ее убили. Сокровище, спрятанное для себя, она завещала ребенку, рожденному от Пардальяна. Мирти, верная камеристка Фаусты, должна была заменить ему мать, погибшую, увы, во цвете лет и в тот момент, когда могла восторжествовать над своими врагами! Ребенок же был похищен!

Мирти, зная о моей непоколебимой верности нашей повелительнице, приехала ко мне в Вобрен. Она поведала мне о рождении ребенка и о существовании сокровища, что прежде не было мне известно. Она же передала мне эти бумаги, по которым их владелец может отыскать клад, одновременно предупредив, что враги Фаусты вкупе с наследниками жаждут завладеть сокрытыми ею богатствами.

Привязанность Мирти к госпоже доходила до фанатизма, и больше всего она желала воссоединиться с нею в смерти. Но на свет появился ребенок; ради него она согласилась жить. На этого мальчика она перенесла обожание и любовь, которые испытывала к матери… и вот его похитили у нее! Нежная и преданная Мирти не могла пережить такого удара. Она приняла яд и умерла в моем доме. Я приказал предать ее земле по христианскому обряду, и это только что было совершено.

Ужасающее, непоправимое несчастье! Бедная девушка в своем отчаянии слишком поспешно осуществила роковое намерение, ибо вскоре могла бы вновь прижать к сердцу обожаемого ребенка: я, вероятно, сумел бы его ей вернуть, поскольку догадываюсь, кто виновен в похищении.

Некоторое время назад я повстречал в Париже одного флорентийца, известного под именем Саэтта. Это наемный убийца, браво, мастер темных делишек и человек, способный на все – за исключением добра. Этот Саэтта затаил какую-то обиду на нашу повелительницу; мерзавец вполне мог решиться на месть матери через ребенка. Возможно, я ошибаюсь, но никто не разубедит меня, что за этим браво надо установить наблюдение, и тогда, быть может, удастся отыскать ребенка. К несчастью, впав в отчаяние после долгих и безнадежных поисков, Мирти приняла яд еще до приезда ко мне.

Поскольку ребенок исчез, а мать его и Мирти мертвы, я считаю, что бумаги по праву должны перейти к отцу – шевалье де Пардальяну. Этот человек, можете мне поверить, сумеет защитить собственность своего сына от любых попыток присвоить ее. Именно ему передам я документы, когда узнаю, где он.

Теперь, когда Вам стала известна ценность этих бумаг, я уверен, что Вы будете хранить их со всем тщанием – тем более, что на карту поставлена моя честь. Если они потеряются или попадут в чужие руки, я сочту себя опозоренным навеки и не переживу этого. «

Далее следовали признания в любви, не имевшие никакого значения для почтенной матроны, ибо ее интересовало только сокровище. Письмо заканчивалось следующими словами:

«Несмотря ни на что, я. продолжаю надеяться, что любовью своей и преданностью заставлю Вас изменить необъяснимое и жестокое решение разорвать нашу помолвку. Все мечты мои связаны только с нашим союзом, и, если он не состоится, жизнь станет для. меня невыносимым бременем. Итак, остаюсь Вашим женихом – любящим, почтительным и… очень несчастным.

Луиджи Капелло, граф де Вобрен»

Перечитав это послание много раз, словно желая затвердить наизусть историю, возбудившую ее алчность, госпожа Колин Коль, с горящими глазами и пылающим лицом, воскликнула:

– Сокровище! Баснословные богатства, говорится в письме! Сколько же там может быть? Сто тысяч экю? Миллион? Или даже больше? Если бы я сумела… если бы поняла, о каких указаниях идет речь, то все досталось бы мне!

Внезапно она пригорюнилась и произнесла с безысходной тоской:

– Экая я дура! Письмо написано семнадцать лет назад! Этого сокровища давно уже нет в потайном месте!

Но ей было тяжело смириться с подобной мыслью, хотя разум подсказывал, что предположение это весьма правдоподобно. Воображение ее заработало, и алчные инстинкты без труда взяли верх.

– Совсем необязательно! – прошептала она. – Невеста отказала графу де Вобрену… куда уж ему было думать о том, как разыскать своего друга. А потом оба они покончили с собой… было ли у них время заняться этим Пардальяном и его сокровищем? Готова поклясться, об этом они даже и не вспомнили! Ну-ка, ну-ка, надо посмотреть еще!

И она принялась внимательно изучать все документы один за другим. Здесь были любовные письма, купчие крепости, счета, памятные записки, наброски завещания… Но нигде ни единого слова, ни единого намека на сокровище и на потайное место, где оно было спрятано.

Оставалось несколько листочков, для нее совершенно бесполезных, ибо написаны они были на языке, которого она не понимала. Отложив их в сторону, матрона задумалась.

– Письмо не оставляет никаких сомнений: сокровище существовало! В чем же дело? Могло произойти лишь одно из трех… во-первых, бумаги потерялись или же были переданы по назначению… Тут поделать ничего нельзя. Во-вторых, они спрятаны не в шкатулке, а где-то еще… Тогда я перерою здесь все… сундуки, шкафы, полки… И если они в доме, я их найду. В-третьих, указания содержатся вот в этих документах, которые я не могу прочесть… Значит, надо найти того, кто перевел бы их для меня… Тогда этот же человек меня надует и обворует! Какой же дурак скажет правду? Запомнит указания и сам отправится за сокровищем… а я останусь на бобах! Ох-хо-хо!

Она стала размышлять еще более напряженно, яростно дергая себя за кончик носа, будто ожидая от него подсказки, и наконец ее осенило:

– Только священник, связанный тайной исповеди, может рассказать мне, что в этих бумагах, а потом забыть о них. Да, но священник пожелает узнать, откуда у меня эти документы и по какому праву я их держу у себя… Гм! Солгать на исповеди… так и до вечного проклятия недалеко! Я вовсе не хочу угодить в ад… Тогда как быть? Ах, дура я, дура! Надо обратиться к доброму отцу Парфе Гулару! Это святой человек… такой снисходительный и незлобивый… к тому же, немного простоват… ему и лгать не придется! Скажу, что намерения у меня добрые… он и поверит… сам ведь говорил, что по намерениям судят о грехе!

Она принялась запихивать бумаги в шкатулку, отложив в сторону те, что решила показать монаху, и настолько поглощенная своими мыслями, что забыла обо всем на свете и не замечала ничего вокруг.

Внезапно чья-то рука из-за ее плеча опустилась на бумаги; одновременно она услышала гневный голос, прозвучавший в ее ушах, как грозная труба на Страшном суде:

– Ах, проклятая ведьма! Подлая сука! Мало того, что ты предала и продала доверившуюся тебе девочку, так ты теперь еще и грабишь ее!

Почти лишившись чувств от ужаса, вытаращив глаза и задыхаясь, Колин Коль просипела сдавленным голосом:

– Иисус! Матерь Божья! Тот самый юноша… Я пропала!

Это и в самом деле был Жеан Храбрый. Возвращаясь домой и увидев широко открытое окно, он, догадываясь о том, что происходит, устремился в тупик, сорвал доски, заботливо прилаженные старухой к слуховому окну, влез в дом, поднялся по лестнице и вошел в комнату – причем хозяйка, обычно столь бдительная, даже и ухом не повела, настолько ослепили ее баснословные сокровища принцессы Фаусты.

Жеан занес кулак над головой матроны, а та, закрыв глаза и съежившись, собралась пронзительно заверещать, но из горла ее вырвался лишь хриплый стон.

Кулак так и не опустился. Чудовищным усилием воли юноше удалось взять себя в руки, и он грубо приказал:

– Встань, гнусная тварь! Благодари Бога, что ты женщина… что я успел об этом вспомнить.

Не заставляя просить себя дважды, она вскочила, мгновенно обретя хладнокровие, ибо опасность ей уже не грозила. А Жеан, собрав бумаги, запихнул их в шкатулку, затем подошел к окну и закрыл его. Увидев на столе связку ключей, он сунул в шкатулку и ее, властно бросив старухе:

– Вон отсюда! Подождешь меня на лестничной площадке.

Она подчинилась, понимая, что от послушания зависит жизнь.

Жеан, взяв шкатулку, обвел глазами комнату, ища место, где можно было бы надежно спрятать бумаги Бертиль.

– Нет, – сказал он, покачав головой, – лучше будет унести их с собой… так безопаснее.

И он вышел на площадку, где покорно стояла госпожа Колин Коль. Убедившись, что в покои Бертиль можно проникнуть только через одну дверь, он дважды повернул торчавший в скважине ключ, а затем положил его в карман.

– Второй ключ, – резко произнес он.

Она притворилась, будто не понимает, напустив на себя самый невинный вид.