Текст книги "Сын шевалье"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 47 страниц)

Тут он вспомнил о Гренгае, Каркане и Эскаргасе. Что если за этой дверью прячутся все четыре бретера? Как знать! А вдруг они нападут на них все вчетвером? Вон сколько натворил один Жеан – ясно, что Кончини с десятком оставшихся брави не долго продержатся против этих чертей. Лучше убраться отсюда, да поскорей!

Он созвал свою банду, и мрачно, в молчании, понурив головы, они отправились в город, увозя с собой убитых и раненых.

Глава 40
В ДОМЕ ПЕРЕТТЫ-МИЛАШКИ

Сражаясь, Жеан услыхал за спиной негромкий скрежет засова, не удивился и сразу все понял. Первая мысль его была такая: «Черт побери! Я же знал, что не смею сейчас умирать!»

Он отступил, потрогал рукою дверь – та слегка подалась. Собрав все остатки сил, он продолжал отбивать самые опасные удары.

Вдруг дверь отворилась настежь. Не повернувшись, не поглядев назад, он прыгнул – и в то же мгновение услышал, как кто-то закрыл калитку, задвинул засовы, повернул ключ на два оборота и бросил его в кусты – не то из сугубой предосторожности, не то просто так, машинально.

Все это произошло в один миг…

Уже темнело. Жеан увидел силуэт юной женщины в одежде работницы, но не разглядел ее хорошенько и не поблагодарил. Она же только шепнула: «Тс-с-с!», повернулась к нему спиной, приложила ухо к замочной скважине и прислушалась.

Наконец она выпрямилась и сказала:

– Ушли.

И тут Жеан смог рассмотреть свою спасительницу. Она была прелестна: стройная, хрупкая, нежная, чуть выше среднего роста. Ослепительно белая кожа; дивный венец рыжеватых волос; ручки и ножки – как у аристократки. Бессознательное достоинство в движениях, серьезное, слегка печальное лицо…

Жеан Храбрый галантно поклонился ей:

– Сударыня…

И вдруг опомнился:

– Да это же ты! Перетта! Сестричка-красотка!

Перетта, сестра Гренгая и возлюбленная Карканя – а это и впрямь была она – ласково улыбнулась. Улыбка ее была полна очарования невинности, только вот при слове «сестричка» лицо ее на мгновение чуть затуманилось. Впрочем, тотчас на румяных губках вновь расцвела ясная улыбка.

Жеан подхватил ее на руки, приподнял, запечатлел на бархатистых щечках два нежных братских поцелуя. Она слегка побледнела и сказала одно лишь слово:

– Пойдемте.

Жеан послушно последовал за ней в домик посреди сада. Неожиданная встреча поразила его еще больше, чем недавняя смертельная схватка.

Давно уже Перетта мечтала выйти замуж за Жеана. Ради этой мечты (а впрочем, еще и из бессознательной врожденной гордости) она оставалась чиста в среде людей, которым чистота была неизвестна. Но вот наступило время – и она нашла в себе силы отречься от своих надежд.

Перетта была умна, сообразительна, на диво серьезна; сердце у нее было благородное и доброе. Все эти качества заменяли ей образованность и воспитание.

Она поняла: Жеан ей не ровня. Нет сомнения – он какого-то очень знатного рода и рано или поздно обязательно узнает об этом. Перетта сказала себе: «Он не может быть моим и никогда не будет. Я сумею разлюбить его.»

Правда, мы не рискнем утверждать, что она не сохранила толику надежды: ведь собой она была очень хороша и знала это. Но свои чувства у нее хватило гордости скрывать. Железная воля помогла ей справиться с любовью или даже вовсе убить ее.

Так продолжалось довольно долго. Но вот Перетта увидела: сердце Жеана занято, принадлежит другой! Она давно этого ожидала, но удар был все-таки тяжел. Воля и тут в конце концов помогла ей смирить свою страсть. Жеан и вправду сделал Перетте много добра – она же, хоть и казалась с виду строга и сдержанна, умела глубоко чувствовать. Она пересилила себя, и вся ее любовь обратилась в чистейшую признательность и сестринскую привязанность.

Но как бы она ни владела собой – всякому ясно: без страданий такие жертвы не приносятся. Вот почему мы видели, как лицо ее затуманилось…

Перетта вошла к себе в рабочую комнату, за ней туда шагнул и Жеан. Здесь она стирала и гладила для богатых клиентов. Посреди комнаты стоял стол, заваленный грудами накрахмаленного белья; кругом на веревках колыхались волны роскошных кружевных платьев и юбок.

У порога Перетта кликнула подручную – кряжистую тетку лет пятидесяти по имени Мартина – и что-то шепнула ей.

Жеан не обратил на это внимания – он пока не пришел в себя.

– Как же ты здесь очутилась… да еще так кстати? – спросил он. Голос его невольно срывался, хотя он и старался говорить весело. – Ты мне жизнь спасла, Перетта! Если бы не ты, Жеан Храбрый непременно бы погиб.

– Полноте! – возразила она, как всегда строго и с достоинством. – Что вы, сударь, так кричите? Вы и сами кое-кого спасли, только так не шумели. Подумаешь дело какое – вовремя дверь приоткрыть!

Жеан засмеялся, чтобы скрыть смущение.

– Да как же ты все-таки здесь очутилась? Что ты здесь делаешь?

– Но это же, сударь, мой дом!

– Вот оно что! Так ты переехала за город?

– Сами видите, сударь.

– Ты так разбогатела?

– Не то что разбогатела, а брат дал мне денег, я на них и завела свое дело. А идет оно хорошо; пожалуй что, если так и дальше будет, я стану даже чересчур уж богатая.

– А все равно как была тихоня, так и осталась, – подтрунивал над Переттой Жеан.

– Ну и что? Если повезло, подвернулось несколько хороших заказчиц – так сразу и в пляс пускаться?

– Какое тут повезло! Просто ты симпатичная, да работаешь как проклятая, да…

– А вам не стоило бы так скакать по комнате, – перебила его Перетта. – Посидели бы, сударь, спокойно, право, лучше бы было.

– Э! – спохватился Жеан. – Это что ты там делаешь?

– А вы разве не видите? Корпию щиплю, бинты готовлю.

– Это еще за каким дьяволом?

– Перевязать вас, сударь, надо.

– Я же совсем здоров!

– Почем вы знаете? Вы, может, сами не понимаете, какие у вас тяжелые раны.

– Да ничего со мной не случилось! Вот ведь дьявол!

– Посмотрим, посмотрим! – ласково, но упрямо возразила Перетта.

– А она что там делает? – спросил Жеан, кивнув головой на Мартину (та возилась с чем-то в углу).

– Стелет вам постель и готовит ужин. Вот только сможете ли вы кушать из-за ран?

– Ты что же, думаешь, я тебя объедать собираюсь? – с шутливым негодованием спросил Жеан.

Она все так же строго и бесстрастно поглядела на него:

– Вы за мной и за матушкой, сударь, ухаживали много недель, ни на миг не отлучались. Без вас мне бы в живых не бывать. А мы ведь вам совсем не родня, хоть вы меня и зовете сестричкой. Мыто, сударь, много лет жили на ваш счет. А я за вами всего пару часов поухаживаю да пару деньков вас покормлю. Вот и судите, в расчете мы будем или нет.

– Да мне это не нужно совсем!

– Вот оно как! – с невыразимым достоинством произнесла Перетта. – Вы, значит, нами, маленькими людьми брезгуете?

– Что ты говоришь такое! – возмущенно воскликнул Жеан.

– Так уж позвольте мне осмотреть ваши раны.

Жеан ласково улыбнулся:

– Сестричка, от всего сердца благодарю тебя – только мне, видишь ли, некогда заниматься всякими пустяками. Мне пора, я уже отдохнул.

Перетта тихонько вздохнула; пальцы ее невольно дрогнули. Она отложила на стол тряпки, которые разрывала на бинты, и сказала:

– Ну куда вы пойдете в таком виде? И думать об этом нечего. Вы только поглядите на себя, сударь: камзол весь порван, от штанов одни лохмотья остались – на что это похоже? А что вы сами весь в крови, я уж и не говорю!

У нее был такой вид, словно она сама была хозяйкой этой одежды и страдала теперь от невосполнимых убытков.

Жеан не без грусти посмотрел на свое изодранное платье. Какие-то там царапины его совсем не огорчили, но потеря камзола была чувствительна: мы ведь знаем, сколько у него оставалось денег. Впрочем, раны тоже беспокоили его, хоть он и не хотел в этом признаться.

Перетта поняла его взгляд.

– Завтра я вам куплю приличную одежду, – решительно объявила она. – А то как же вам такому оставаться?

Жеан с деланой беспечностью пожал плечами и довольно твердо возразил:

– Как хочешь, а мне надо идти. Я уже и так много времени здесь потерял. Прощай пока, Перетта. Я скоро вернусь и в долгу у тебя не останусь.

Он взял девушку за руку. Она опять побледнела, отняла руку и как-то особенно бесстрастно произнесла:

– Куда же вы спешите в такой час? Глядите: скоро ночь на дворе! Пора уже и свет зажигать.

– Так и есть! – в ярости воскликнул Жеан. – Проклятье! Я опоздал! А, негодяй Кончини, дорого ты мне за это заплатишь!

Он заметался по комнате, с грохотом опрокидывая попадавшиеся на пути табуретки, топая ногами, стуча кулаком по столу и изрыгая проклятья по адресу неведомых врагов…

Перетта тем временем собрала бинты и держала их так, как будто сейчас-то и начнется перевязка. Наконец Жеан остановился; Перетта присела напротив него. Чуть побледнев, но все так же строго и хладнокровно, она поглядела большими ясными глазами прямо ему в лицо и спросила:

– А вы, случайно, не в Монмартрское аббатство так спешите?

Жеан чуть не вскрикнул от неожиданности.

– Почему ты спрашиваешь? – ответил он, кое-как сдержав себя.

– Так… – сказала девушка равнодушно (только голос ее еле приметно дрожал). – Я подумала: вдруг вам нужно что-то разузнать о тех местах? Я бы вам все и рассказала, чтобы вам самим в гору не лезть. А лезть вам туда не стоит, не то ничего у вас не получится.

Сначала до Жеана не вполне дошел смысл ее слов. Он понял только одно: Перетта что-то может рассказать ему об аббатстве.

– Так ты хорошо знаешь те места? – живо спросил он.

– Как не знать! Монмартрские монахини – самые лучшие мои заказчицы. Из-за них я сюда и переехала.

– Значит… Значит, тебя пускают в монастырь?

– Конечно, пускают. Я каждую неделю туда хожу.

– А когда пойдешь в следующий раз?

– В среду.

– Через пять дней… Нет, долго ждать!

И Жеан – тот самый Жеан Храбрый, что бестрепетно сопротивлялся двум десяткам наемных убийц, не поморщившись, терпел боль множества ран и отказался от перевязки – вдруг бессильно опустился на стул, уронил голову на руки и зарыдал, словно ребенок.

Перетта долго безмолвно смотрела на него. Она вся побледнела, но не проронила ни слезинки.

Ее невинная мечта о счастье давно разбилась, развеялась прахом: вот уже несколько месяцев, как она принесла в жертву свою любовь… Но до чего же мучительно видеть возлюбленного, который на твоих глазах рыдает из-за другой! Сердце у Перетты кровью обливалось.

«Как же он ее любит!» – думала она.

И все-таки Перетта не заплакала: она была мужественная девушка. Она даже осудила себя за свое огорчение (а разве могла она не огорчиться?) «Или я не знала, что Жеан мне не ровня? Так что же теперь горевать? И то уже хорошо и почетно, что я навеки останусь ему любимой сестрой… А если он еще будет мне обязан своим счастьем… «

Перетта пришла в себя и опять приблизилась к Жеану. Бинтов она меж тем из рук не выпускала.

– Что же, сударь, позволите перевязать себя?

– Да все, что хочешь, Перетта, – только расскажи мне о ней!

– И расскажу, и делом вам помогу. Вы, сударь, не тревожьтесь: мы с вами ее выручим. Не появись вы здесь, я бы завтра же сама за вами послала.

– Перетта! Ты ангел!

Глава 41
УЗНИЦА МОНМАРТРСКОГО АББАТСТВА

Бертиль заперли в домике из двух комнат: спальня и маленькая молельня. Мебель была удобная, даже изысканная. Если бы не решетки на окнах, так даже и не скажешь, что тюрьма, а тем паче – могила, как грозилась Леонора Галигаи.

Первые два дня Бертиль держали взаперти. На третий ей объявили: задержана она по королевскому указу – впрочем, ненадолго: месяца на три-четыре. Условия заключения будут сколь возможно мягки. От восхода до захода солнца дверь домика не запирается – узница сможет ходить куда вздумается, но в пределах некоторой определенной границы. Бертиль предупредили: любая попытка бежать или вступить с кем бы то ни было в беседу непременно окажется пресечена. Наказание последует суровое: в лучшем случае ее без пощады запрут на крепкий засов, лишив даже тени свободы.

С этого часа Бертиль и в самом деле могла свободно выходить из домика, но стоило ей подойти к какой-то незримой черте, как перед ней тут же появлялись две сильные на вид незнакомки в полусветском-полумонашеском платье. Они не произносили ни единого слова – только делали глубокий книксен и улыбались, стараясь изобразить любезность. Все было понятно без слов.

Скоро, очень скоро Бертиль убедилась: сторожат ее неприметно, но крепко. Сама она тут ничего не поделает – это ясно как день. Вот если кто-то придет на выручку… Но кто? И придет ли?

В сказку о королевском ордере на арест Бертиль ни на миг не поверила. Но кто же ее схватил? Она долго билась над этой загадкой и, наконец, сообразила, в чем дело.

Бертиль знала: в тех бумагах, что ей достались, содержатся самые точные сведения о пресловутом кладе, а больше всего домогаются клада церковники. Судьбы Мирти и графа де Вобрена, предупреждали ее: пуще всего стеречься любых людей в духовном платье! Но столь же наверняка Бертиль знала: никто в целом свете не подозревает, что бумаги эти у нее.

Никто – кроме господина де Пардальяна, да и то вряд ли.

А ведь в ловушку ее как раз и завлекли, упомянув имя Пардальяна и бумаги! Ссылка на Пардальяна, положим, была просто ложью, но раз про бумаги говорили – значит, о них кто-то узнал. Когда же? Не слишком давно – это ясно. Как ни думай – приходишь к одному: в бумагах ее кто-то рылся.

Итак, ей довольно легко было догадаться о причине ее похищения: церковники разыскали бумаги, а в них – те сведения, которых доискивались много лет. Тогда они испугались, что Бертиль помешает грабителям завладеть кладом, и, недолго думая, заперли ее до тех пор, пока не добудут вожделенные миллионы.

«Я не знаю лишь одного, – размышляла Бертиль. – Нашли они ту бумагу, где настоящие указания, или нет? Как бы узнать?»

Ответ пришел сам собой. Монахиня, бывшая при Бертиль служанкой и в то же время тюремщицей, не удержалась и рассказала ей, что в часовне ведутся раскопки:

– Хотят там отыскать подземную часовню святого мученика Дионисия. Сколько у нас тогда паломников будет! Не меньше, чем в старые времена.

Бертиль успокоилась: искали не там, где нужно, – значит, настоящих бумаг не нашли.

Но успокоилась она ненадолго.

«Пока они там работают, – думала девушка, – мне ничего не грозит, ибо у них нет никаких причин плохо со мной обращаться. Но вот когда они все разроют и ничего не найдут, когда поймут, что бумаги у них не те – тут-то они на меня и накинутся, чтобы вытянуть правду. Это уж наверняка! А до чего они могут тогда дойти – даже подумать страшно…»

При этой мысли Бертиль не могла сдержать невольного содрогания. Но мы уже видели: она была отважна и крепка духом. На раскопки, решила она, уйдет не меньше двух месяцев. А до тех пор он. конечно же, найдет меня и спасет!

Так размышляла Бертиль, исполненная веры в свою любовь…

Пока же перед ней очень заискивали и изо всех сил старались сделать ее пребывание в монастыре как можно менее тягостным. Разумеется, Бертиль знала: следят за ней строго – и старалась вести себя осторожно.

Служанка-тюремщица, исполнив обязанности прислуги, удалялась, и узница оставалась одна. Она могла либо гулять, либо же предаваться одиноким раздумьям.

Прошла неделя.

У Бертиль не было с собой ни другого платья, ни смены белья. Аббатиса предупредительно дала ей все это, а вдобавок прислала и прачку; ею оказалась наша старая знакомая Перетта.

Вы удивитесь, быть может, почему монахини нанимали прачку на стороне – ведь обычно обитатели монастыря делают все сами. Но суть в том, что монастыри тех времен совсем не походили на нынешние. Это были крупные феодальные владения, а аббаты и аббатисы являлись одновременно большими вельможами.

Мари де Бовилье и еще некоторые сестры из Монмартрского аббатства – изысканные молодые дамы – ни за что не доверили бы свои кружева какой-нибудь послушнице из простых, которая, может быть, стирала и чисто, но зато понятия не имела о последних веяниях моды. А мода касалась абсолютно всего, любой складочки на юбке или на воротнике.

На тысячу восемьсот ливров, что так благородно пожертвовали Гренгай, Эскаргас и Каркань, Перетта смогла завести свое дело. Она была обворожительна: скромна, всегда тиха и невозмутима, можно сказать, элегантна, к тому же – неизменно тактична и безупречна в работе. Везде, где бы она ни появлялась, ее прекрасно встречали – а приняв работу, не разочаровывались. Так что заказчиц у нее хватало.

У Перетты была подручная, чтобы таскать тяжелые корзины. Вдвоем они и пришли к Бертиль в первый раз.

Бертиль была очень добра и проста нравом – без малейшей тени дворянского высокомерия и предрассудков по отношению к «неблагородным». Радушно встретила она и двух работниц.

Девушки обменялись беглым, проницательным женским взглядом – и обе ласково улыбнулись. Они сразу друг другу понравились. Но рядом с ними была надзирательница. Поэтому им удалось обменяться лишь самыми обычными незначащими словами.

Всю неделю Перетта думала о новой знакомой – молодой, красивой, доброй, скромной и такой на вид грустной.

– Она, конечно, из какой-нибудь знатной семьи, – рассуждала юная прачка, – и держат ее там насильно. Неужели она сделала что-то очень плохое? Голову дам на отсечение – нет! У нее такие голубые ясные глаза – в них так и светится невинная душа! Нет, она не преступница – она жертва. Как же мне жаль ее! Как жаль!

И вот Перетта снова пришла в аббатство. Послушница опять была в комнате, но Перетте удалось намекнуть узнице: она сочувствует ее горю; если надо – готова помочь.

Бертиль поняла ее с полуслова, но не сразу доверилась. Кто знает – вдруг это снова ловушка? Может быть… впрочем, вряд ли. Ведь она и так уже в руках у врагов… Да и лицо у прачки такое честное, открытое…

«Не послать ли ее к нему! – размышляла Бертиль. – Найдет его и передаст, что я здесь… А уж он-то меня непременно спасет!»

Всю неделю провела она в этих раздумьях – мучилась и не знала, на что решиться. Инстинкт говорил, что прачке можно довериться; память о недавних злых обманах советовала не доверять никому. Временами Бертиль твердо решалась все рассказать новой знакомой – и тут же пугалась и вновь замыкалась в себе.

Миновала еще неделя. Перетта пришла опять. В этот раз они остались наедине, без надзора монахини. Другого такого случая могло и не быть… Открыться ей или нет? Тоска теснила сердце Бертиль, она все еще колебалась…

И вдруг Перетта заговорила первая – невозмутимо, как всегда:

– Я вас не знаю, сударыня… Но вы так грустны, так несчастны… Мне стало вас очень жалко. Если я могу вам чем-то помочь – скажите, я помогу.

Перетта неспешно выкладывала на стол белье из корзины, стоя боком к распахнутой двери (чтобы видеть, не идет ли монахиня).

Бертиль, не зная, что отвечать, молча смотрела, как изящно работают пальчики хорошенькой прачки. Лицо узницы являло неподдельное изумление. Перетта тихо и уверенно продолжала:

– Я понимаю, сударыня, – как вам сразу мне открыться? Вы же меня совсем не знаете… Но вы поверьте – на меня положиться можно. Только, сударыня, решайте скорей – сейчас придет монахиня с моей подручной и будет поздно. В другой раз мне их отсюда не отослать.

Бертиль молчала… Вдруг она взволнованно схватила Перетту за руку. На мизинце у прачки блестело маленькое железное колечко.

– Скажите, – нервно и недоверчиво произнесла Бертиль, – скажите – откуда у вас это кольцо?

(Его нашел Каркань в том самом футляре, который он стянул у Колин Коль, Гренгай же по просьбе товарища подарил колечко сестре.)

Перетту удивил не только вопрос, но и то волнение, с которым узница задала его. Время ли, право, заниматься такими безделками? Но бояться ей было нечего – она не отвела глаз под подозрительным взглядом Бертиль и просто ответила:

– От брата.

Бертиль поняла, что она не лжет, и спросила уже спокойней:

– Простите, что я так допытываюсь, но это для меня очень важно. А брат не говорил вам, где его взял?

– Нет, сударыня, – удивленно ответила Перетта.

– А кто он – ваш брат? Как его имя?

– Гренгай, сударыня.

Бертиль вздрогнула и свела брови, словно что-то внезапно ей вспомнилось. Затем ее глаза вдруг блеснули, лицо озарилось доброй улыбкой:

– Так и есть! А не служит ли ваш брат одному юноше?

– Да, сударыня, – ответила Перетта, вдруг уязвленная нежданной догадкой. – Жеану Храброму.

– И вы его знаете? – так и просияла узница.

Перетта слегка побледнела и посмотрела на Бертиль так, словно видит ее в первый раз. Но голос ее не дрогнул:

– Мы знаем друг друга с самого детства; он меня называет сестричкой, и я его люблю, как брата… А вы, сударыня, тоже знакомы с ним?

Бертиль в восторге всплеснула руками, кинулась на шею Перетте, расцеловала ее и, краснея, шепнула на ухо:

– Тогда я тоже вам буду сестрой! А он – моим мужем; если не он, то никто! Скажите же ему, чтобы он спас меня отсюда…

Перетта поспешно освободилась от объятий названой сестры и довольно неласково прошептала:

– Тише, они идут!

Бертиль на радостях не заметила, как переменился голос прачки… Она отпрянула и стала складывать белье в корзину; Перетта с невозмутимым видом передавала ей сорочки и кружева. За этим занятием их и застала сестра-надзирательница. Она подозрительно поглядела на них, но девушки были так благодушны, что она тут же успокоилась.

Как ни умела Перетта владеть собой, как ни хоронила свою мечту – нежданное признание Бертиль ошеломило и расстроило ее. Сперва она хотела даже бежать прочь, но пришла в себя, как только явилась тюремщица.

Уходя, Перетта улыбнулась Бертиль. Юная узница все поняла – эта улыбка много ей обещала. Не помня себя от счастья, она только приложила руку к груди, чтобы унять биение сердца…