Текст книги "Сын шевалье"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 47 страниц)

– Именно о ней, мадам, – сказал Ришелье, не постигая причин такой явной взволнованности.

– И вы утверждаете, что поместили ее в надежное место?

– Утверждаю, поскольку так оно и есть.

– Но ведь это невозможно!

– Мадам, – произнес Ришелье с уверенностью, поколебавшей сомнения Галигаи, – означенная девушка, мадемуазель Бертиль де Сожи, если называть ее подлинным именем, вчера ночью была отведена своим любовником – тем самым бандитом, о котором я вам говорил и которого зовут Жеан Храбрый, – была отведена, повторяю, во дворец герцога д'Андильи. В настоящий же момент она, по моему распоряжению, помещена в Монмартрский монастырь. Место это настолько безопасное и надежное, что я не сильно преувеличивал, говоря, что ее можно считать почти мертвой.

Слушая епископа, Леонора напряженно размышляла:

«Да, это похоже на правду. Да и зачем ему лгать? Он не знает и не может знать о похищении. Стало быть, Жеан явился на улицу Ра и вырвал из рук Кончини свою возлюбленную, а затем отвел ее к герцогу д'Андильи, другу или родственнику девушки. Ах, povero Concinetto!» [27]27
  Povero Concinetto! (итал.) – Бедняжка Кончинетто!


[Закрыть]

Вслух же воскликнула:

– И вам удалось это сделать! Великолепно, изумительно! Вы сами не понимаете, какую неоценимую услугу оказали нам! Вы заслужили право на нашу признательность. Ришелье, любая ваша просьба будет исполнена! Говорите.

Ришелье пребывал в недоумении. Однако он чувствовал, что Леонора не притворяется и что отныне будет ему союзницей, на чье слово можно положиться. Он догадывался, что в этой услуге, будто бы оказанной им Леоноре, таится нечто подозрительное, быть может, даже ужасное. Но что это меняло? В конце концов, все эти тайны его не слишком интересовали. Главным было то, что он достиг своей цели.

Поэтому он глубоко поклонился, не столько в знак признательности, сколько желая скрыть радость.

– Минуту, – сказала вдруг Леонора. – Если эта девушка надежно заперта в монастыре… ведь она действительно заперта, не так ли? вы именно так сказали? – если она ничем больше не может навредить, то чего вы опасаетесь?

– Надо предвидеть все. Кажется, этот Жеан Храбрый весьма опасен. Предположим, он узнает, где находится девушка… попытается освободить ее…

– Понимаю… стало быть, нужно избавиться и от нее, и от него.

– Именно так, мадам. И не стоит забывать, что если девушка в наших руках, то молодой человек на свободе… и он опасен. Я предупредил вас. Будьте осторожны, мадам, вы имеете дело с сильным противником. Пока этот изголодавшийся волк будет бежать по вашему следу, вы не можете быть уверены в успехе предприятия. Поверьте мне, надо нанести удар! И без всякой жалости!

– Будьте спокойны, – с холодной жестокостью произнесла Леонора, – ни он, ни она, если ей вдруг удастся ускользнуть, не сумеют помешать мне. Я сама займусь этим. Однако поговорим о вас, господин епископ. Вы оказали Ее Величеству неоценимую услугу, которая не может оставаться без вознаграждения. Скажите, чего вы хотите?

– Мадам, – проговорил Ришелье дрогнувшим от радостного предвкушения голосом, – больше всего на свете я желаю стать духовником королевы.

– И только? – воскликнула Леонора с искренним удивлением.

– Я не так честолюбив, как могло бы показаться, – сказал епископ с загадочной улыбкой, – и буду счастлив получить этот пост.

Мысленно же добавил: «Очень счастлив… пока… в ожидании лучшего.»

– Будь по-вашему, – любезно произнесла Леонора. – После того как я передам эту бумагу королеве, приказ о вашем назначении будет подписан. Уже завтра вы станете духовником Ее Величества.

Ришелье, склонившись к руке Леоноры Галигаи, запечатлел на ней пылкий поцелуй, выражавший глубочайшую признательность.

Глава 24
ЛОВУШКА В ДОМЕ КОНЧИНИ

Жеан расстался с Кончини, не подозревая ничего дурного. Он, разумеется, заметил, что фаворит идет следом, но приписал это желанию как можно быстрее освободить слуг. Мысль о трусливом предательстве даже не пришла ему в голову.

Почувствовав, что ступеньки уходят у него из-под ног, он инстинктивно вытянул вперед руки, вскрикнул от удивления и с грохотом упал – впрочем, без особого ущерба для себя.

Какое-то мгновение он лежал оглушенный, а затем, вскочив одним прыжком, зарычал:

– О vigliacco! Ti mangero il fegato! Ti mangero le trippe! Scendi qui, vigliacco! [28]28
  O vigliacco! Ti mangero il fegato! Ti mangero le trippe! Scendi qui, vigliacco! (итал. ) – О трус! Я съем твою печень! Я съем твои кишки! Спускайся, трус!


[Закрыть]

Воспитанный флорентийцем Саэттой, Жеан Храбрый изъяснялся по-итальянски столь же свободно, как и по-французски. Поскольку в разговорах с Кончини, который также был родом из Флоренции, он чаще использовал итальянский, то, естественно, именно на этом языке стал его поносить и угрожать ему.

Вскоре Жеану пришлось убедиться, что лишь эхо отвечает на его проклятия. Он умолк. Вокруг царил непроглядный мрак, а при падении шкатулка выскользнула у него из рук.

Именно о ней он и подумал прежде всего; начал искать ее на ощупь и довольно быстро нашел. Она раскрылась, и бумаги высыпались грудой; тут же валялись и ключи. Запихнув все обратно, он продолжил поиски, опасаясь, что какой-нибудь листок затерялся, но ничего больше не обнаружил.

Успокоившись на сей счет, он свернул плащ и, положив возле стены, водрузил на него драгоценную шкатулку.

Лишь после этого он задумался о себе и о том, куда попал.

Выяснилось, что темница его совершенно лишена мебели: здесь не было ни кровати, ни табурета, ни даже охапки соломы, где можно было бы прилечь. Отсутствовало здесь и то, что является непременной принадлежностью любой камеры – кувшин с водой и ломоть хлеба. Полная пустота – ничего, кроме стен, влажных из-за близости Сены.

Он измерил свой каземат, насчитав пять небольших шагов в длину и четыре в ширину. Это было, прямо скажем, немного. Ни единого отверстия, откуда проникало бы хоть немного света в это подобие могилы. Темнота была такой плотной и густой, что, казалось, ее можно резать ножом. Тяжелый, спертый воздух и запах плесени, от которого свербило в горле.

Вот и дверь!

Он ощупывал ее долго: тяжелая, мощная, обитая железом. Замочной скважины нет. Без сомнения, она запиралась снаружи на засовы.

Слегка присвистнув от восхищения, он выразил свои чувства в следующих словах:

– Отлично сработано!

Тем не менее, он вступил в борьбу, пытаясь одолеть дверь кулаками, ногами, плечами, но лишь измучился и набил синяки. Тогда он пустил в ход кинжал. Лезвие обломилось с сухим щелчком. Жаль! За этот клинок ему пришлось выложить два полновесных пистоля.

Он отступился… на некоторое время.

Всю ночь ему пришлось провести на ногах, а в приключениях, равно как и в волнениях, недостатка не было. Он чувствовал усталость и начинал ощущать голод и жажду.

Тогда Жеан уселся на свой плащ. Он был необыкновенно спокоен и сам себе удивлялся; сознавал, что изменился – и это приводило его в смятение. Он подумал, что всего лишь сутки назад не сумел бы столь хладнокровно отнестись к подобному злоключению. Он потерял бы голову от бешенства, стал вопить и неистово стучать в дверь. И, конечно, ни за что не усидел бы на месте. С задумчивым видом он бормотал себе под нос:

– Помогло бы мне это? Разумеется, нет… Я стал другим! И как быстро это произошло!

Он не понимал, что испытывает влияние Пардальяна, своего отца, с которым провел почти всю ночь. Кроме того, он все еще находился под впечатлением той сладостной и одновременно ужасной сцены, что произошла несколько часов назад; когда у него состоялось объяснение с девушкой, ставшей отныне его невестой.

Одаренный способностью схватывать все мгновенно, он, сам того не сознавая, пытался подражать тем качествам своего отца, которые больше всего поразили его – впрочем, в зародыше они в нем и без того существовали.

Необыкновенное спокойствие Пардальяна, несокрушимое хладнокровие, никогда его не покидавшее, простота манер, скупость жестов, логика поступков – вот что потрясло юношу, вот чем он был изумлен и приведен в восхищение. Именно этим качествам он завидовал, именно их твердо решил приобрести, а сейчас усваивал, не отдавая себе в том отчета.

С другой стороны, после беседы с Бертиль он инстинктивно чувствовал, что если хочет стать достойным ее, то должен взрастить в себе нового человека, почти во всем противоположного прежнему Жеану.

Поначалу это было лишь смутное ощущение, но оно росло, вследствие чего он и пощадил Кончини, хотя еще сутки назад никогда бы этого не сделал. Теперь он начинал понимать то, что прежде лишь чувствовал. Способность быстро схватывать вкупе со страстным желанием изменить и самого себя, и свой образ жизни уже принесли плоды.

Добавим к этому, что спокойствие духа, походившее почти на равнодушие к собственной судьбе и весьма удивительное при столь критических обстоятельствах, имело еще одну причину, о которой юноша не подозревал. С того мгновения, когда перед ним на крыльце появилась Бертиль, он жил, словно отрешившись от реальности.

Любовь Бертиль казалась ему недостижимой химерой – он и помыслить не мог о подобном счастье. Однако девушка не просто призналась ему в своих чувствах – она провозгласила их во всеуслышание, она сама, без принуждения и подсказки, объявила себя его невестой.

Могло ли такое неслыханное, невероятное счастье быть поколеблено подлостью Кончини? Вы шутите! Любовь делала Жеана неуязвимым. Да, он попал в отчаянное положение – но было ясно, было очевидно, было несомненно, что ему удастся благополучно выпутаться.

Поэтому Жеан, сидя на полу свой темницы, размышлял с полным хладнокровием о том, что произойдет дальше:

«Как собирается поступить со мной Кончини? Пришлет нескольких головорезов, чтобы те прикончили меня? Нет, он знает, что я вооружен и не в том настроении, чтобы дать себя зарезать, подобно барану на бойне. А потом, я ведь хорошо знаю этого Кончини… такая месть его не удовлетворит! Удар шпаги, подумаешь! Разве его достаточно, чтобы забыть о пощечине, которую я влепил этому трусу? Нет. Он захочет чего-нибудь мучительного, мерзкого, долгого.»

Беззвучно засмеявшись, юноша продолжил:

«Возможно, он оставит меня подыхать здесь от голода и жажды. Достаточно гнусная смерть… он может этим соблазниться. Но ведь у меня есть шпага и миленький кинжальчик, которым она пыталась отбиться. Следовательно, я остаюсь хозяином своей судьбы. Дойдя до крайности, я всегда могу прекратить мучения ударом клинка. «

Обняв колени руками и опершись на них подбородком, он сосредоточенно размышлял, хмуря брови, а затем произнес вполголоса:

– Кончини захочет насладиться своим триумфом… Он не откажет себе в удовольствии позлорадствовать… Или я его совсем не знаю. – Он насмешливо улыбнулся. – Итальянец придет, голову даю на отсечение! И тогда он в моих руках! Он собственноручно откроет мне эту дверь.

Тут Жеан вздрогнул, впервые ощутив тревогу.

– А если мне не удастся запугать его? Тогда для меня все кончено.

Подумав еще немного, он убежденно сказал:

– Ба! Кончини труслив… испугать его нетрудно. Главное, чтобы он пришел побыстрее. Ведь я умираю от голода, задыхаюсь от жажды… но думать об этом не надо. Этот жмот Кончини не слишком-то гостеприимен. Надеюсь, в скором времени я сумею рассчитаться той же монетой за… за эту ласковую встречу. Итак, раз мне нечего есть и нечего пить, будем спать. Я часто слышал: «кто спит, тот и ужинает». Черт возьми, у меня появилась прекрасная возможность проверить, истину ли говорит пословица. Нельзя сказать, чтобы постель была мягкой… ба! видно, солома вздорожала в этом году, потому что у бедного Кончини даже охапки для меня не нашлось.

Отбросив все сомнения, он завернулся в плащ и растянулся в углу, на влажных плитах. Через пять минут он уже спал тем крепким сном, какой бывает только в двадцать лет.

Глава 25
КОНЧИНИ ПЫТАЕТСЯ МСТИТЬ

Кончини успел вернуться домой задолго до прихода Леоноры. Ему удалось вздремнуть, и этого короткого отдыха хватило, чтобы с лица его исчезли все следы усталости.

Весь день он держался начеку, в любую секунду ожидая, что Леонора скажет: «Я все знаю. « Но супруга ничего не говорила и вела себя очень спокойно и непринужденно. Очевидно, ей ничего не было известно. Кончини успокоился.

В тиши своего кабинета он подумал о Жеане Храбром и злобно расхохотался, говоря себе:

– Хотелось бы мне поглядеть сейчас на этого храбреца!

Затем он стал размышлять, какой пытке подвергнуть своего врага. Время от времени он проводил рукой по щеке и тут же бежал к зеркалу. Смотря на себя, он скрежетал, задыхаясь от ярости:

– Нет, ничего не видно! Но я-то знаю, я помню и буду помнить до тех пор, пока не отомщу!

Пощечина, полученная от Жеана, по-прежнему горела на его лице.

Постоянно думая о своем враге, он в конце концов ощутил непреодолимое желание насладиться местью и увидеть собственными глазами, как тот мучится. В этих мыслях он провел весь день.

На следующее утро он не выдержал:

– Я должен на него посмотреть! Черт возьми, почему не доставить себе такое удовольствие? Вернувшись из Лувра, пойду туда!

Сразу после обеда он под предлогом неотложного дела вышел из дома. Жены он все-таки опасался, поэтому не сразу отправился на улицу Ра, а сделал большой крюк, время от времени оглядываясь, чтобы удостовериться в отсутствии слежки. Ничего настораживающего он не заметил и наконец двинулся к своему любовному гнездышку, уверенный, что обманул шпионов, если таковые и были, а также в тысячный раз повторяя себе, что хочет только насладиться жалким положением Жеана Храброго.

Это был предлог, выдуманный им для самого себя.

Истина же состояла в том, что он думал лишь о Бертиль. Ибо его терзали демоны ревности. Он, Кончини, иными словами, самый красивый и изящный дворянин при дворе Генриха IV, был отвергнут и презрен ради нищего проходимца, бандита, браво! Это обстоятельство, несказанно изумляя фаворита королевы, одновременно приводило его в неистовство. Он был убежден, что Бертиль – любовница Жеана, и тем сильнее становилось неутоленное желание. Он жаждал обладать ею, чего бы это ему ни стоило.

Но как добраться до этой девушки? Где спрятал ее презренный бандит? Это необходимо было узнать. Найти ее, схватить вновь – и уж тогда она не вырвется из его объятий.

Разумеется, проще всего было выведать истину у Жеана. Наивность, скажете вы? Но Кончини привык, что все его прихоти исполняются, – к тому же он был страстно влюблен. А страсть, как известно, не рассуждает и не ведает сомнений.

Итак, не признаваясь в том самому себе, Кончини шел на улицу Ра с единственной целью – узнать, где укрывается женщина, ставшая предметом его похотливых вожделений. Он еще не знал, как вырвать у Жеана этот секрет, но надеялся добиться своего хитростью, обещаниями или угрозами.

Черт возьми, да он предложит этому браво свободу и состояние! Не будет же тот настолько глуп, чтобы отказаться! А избавиться от него можно будет и потом, главное – достигнуть желанной цели и завладеть девушкой.

Проснувшись, Жеан Храбрый не Смог определить, сколько часов проспал. Чтобы убить время и обмануть желудок, буквально завывавший от голода, он вновь занялся дверью, терпеливо и методично пытаясь взломать ее. Но ему пришлось признать, что дело это безнадежное.

Он был по-прежнему очень спокоен. Мысли его занимала в основном шкатулка Бертиль: это бесценное сокровище он обязан был сберечь. Опасаясь кражи, он тщательно закрыл ее своим плащом и стал расхаживать по крохотной камере, чтобы хоть немного размять ноги.

На ходу он размышлял:

– Сколько же я проспал? Допустим, часов десять… Гм! Это довольно много, однако я и дня еще не провел тут… Славную ловушку подстроил мне Кончини, а попался я в нее, как дурак. Так мне и надо! Подобную глупость редко встретишь! Дьявольщина! Да разве можно хлопать ушами, если имеешь дело с Кончини! Это будет для меня хорошим уроком… таких вещей я не забываю! -Тут он ухмыльнулся. – Конечно, если удастся вырваться отсюда… что выглядит, прямо скажем, весьма проблематичным… Ну ладно, отчаиваться еще рано. Кончини придет, я уверен в этом. Просто ему хочется меня помучить. Он придет завтра… или послезавтра. Придется потерпеть.

И добавил с лукавым огоньком в глазах:

– Только бы удалось как следует его припугнуть, и все будет хорошо.

Часы проходили за часами – медленные, долгие, монотонные и одновременно тревожные. Кончини по-прежнему не появлялся. И спокойствие Жеана стало уступать место нетерпению: он чувствовал, как нарастает в нем гнев, а голод и особенно жажда все сильнее терзали его.

Он уже начинал с бессильной яростью говорить себе, что Кончини не придет, когда внезапно услышал легкий скрежет, доносившийся с потолка. Бросив взгляд на шкатулку, он убедился, что она укрыта надежно, и лишь затем посмотрел наверх. В глазах его вспыхнули радостные огоньки.

Из отверстия, забранного решеткой, в темницу проникал слабый луч света. Жеан не столько увидел, сколько угадал склонившегося над дырой Кончини. И мысленно возликовал:

– Он пришел! Я спасен!

Лицо его мгновенно приняло бесстрастное выражение, и он произнес насмешливым тоном, не отрывая взора от решетки на потолке:

– Эй, Кончини, ты чего там торчишь? Отчего не спустишься ко мне? – Он расхохотался. – Ах, да! У меня же шпага! И она внушает тебе почтительный страх. Ты человек осмотрительный, Кончини, это всем известно. Храбрым ты бываешь только со слабыми и беззащитными женщинами. Да и тут норовишь окружить себя слугами, а за спиной чтобы стояли вооруженные до зубов головорезы.

Кончини молчал. Возможно, он даже не слышал, что говорит Жеан, потому что мучительно раздумывал, как задать очень простой вопрос: «Куда ты отвел девушку?»

Жеан заговорил вновь, еще более презрительным, еще более ядовитым тоном:

– Что ж ты не сказал раньше, что хочешь меня видеть? Я бы дал тебе слово не браться за шпагу, которая внушает тебе спасительный страх. Да и к чему шпага, если имеешь дело с таким фигляром, как ты? Достаточно кулака или сапога.

На сей раз Кончини услышал, и этот намек на полученную от Жеана пощечину привел его в бешенство.

– Грязный пес! Мерзкая свинья! Да я тебя…

– Эй, Кончини! – с саркастическим хохотом прервал его Жеан. – Не давай свои имена другим! От испуга у тебя в мозгу помутилось. Ты для чего сюда заявился? Надеялся увидеть меня бледным и дрожащим от страха? Или просто полюбоваться делом рук своих? Говори, не бойся! Ты же знаешь, я не могу тебя достать.

Эти слова напомнили Кончини о цели его визита. С трудом овладев собой, он произнес решительно:

– Послушай, ты здесь подохнешь… от голода и жажды.

Жеан, хлопнув рукой по эфесу шпаги, ответил насмешливо:

– Если я сам этого захочу.

Кончини зловеще улыбнулся.

– Понимаю. Только я могу бросить тебе под ноги вот этот маленький шарик. Он взорвется бесшумно. Пустячок, правда? И ты заснешь глубоким сном. Тогда у тебя отберут оружие… И ты умрешь именно той смертью, которую я для тебя избрал.

Выдержав паузу и наслаждаясь произведенным впечатлением, он продолжил нарочито кротким голосом:

– Как ужасно умереть от голода и жажды! Тебя ждут страшные мучения. Жесточайшая, долгая агония… много дней, а. быть может, недель! Ты же, слава Богу, молод и силен! Ты протянешь дней двадцать… а то и месяц! Подумай, как тяжко тебе придется… ведь от этого сходят с ума! Говорят, некоторые обгрызали себе руки! Жуткая смерть! Вот что тебя ждет, Жеан Храбрый. Но ты не волнуйся… я добрый малый… я буду тебя навещать, чтобы посмотреть, до чего ты дошел… Что скажешь? Неплохая плата за пощечину и пинок, а?

Он чрезвычайно воодушевился, стал скрежетать зубами и брызгать слюной. Жеан видел лишь смутный силуэт, но с трудом сдерживал отвращение перед этим омерзительным злорадством. Однако и у него, как у Кончини, была своя цель, а потому он старался не терять хладнокровия.

Фаворит же счел, что враг его онемел от ужаса и что настал момент задать, наконец, тот вопрос, что вертелся на языке. И он заговорил, почти задыхаясь от охватившей его надежды:

– Слушай же, Жеан. Ты можешь получить свободу. Я сам спущусь к тебе и открою дверь. Более того, ты можешь получить целое состояние… Я дам тебе пятьдесят тысяч ливров! Ты обретешь свободу и богатство… если ответишь на один-единственный вопрос!

Про себя же добавил:

– Да, я спущусь и открою перед тобой дверь… да, осыплю тебя золотом. Когда же ты ответишь, то получишь еще хороший удар кинжалом между лопаток… в награду за все твои труды!

Между тем это неожиданное предложение ошеломило Жеана. Он спрашивал себя:

– Что же он хочет узнать такого важного, что готов отказаться от мести?

А вслух произнес насмешливо:

– Когда я отвечу тебе на вопрос, ты, пожалуй, забудешь отворить мне дверь?

Кончини нисколько не обидело это оскорбительное предположение. Затрепетав в радостном ожидании, он поспешно воскликнул:

– Нет! Ты дашь ответ, когда окажешься на свободе и получишь условленную сумму.

Жеана нисколько не удивило доверие фаворита. Он нашел это естественным, тогда как Кончини, напротив, полагал самоочевидным, что его подозревают.

– Хорошо! – сказал юноша (и в тоне его уже не было насмешки). – А что если я, оказавшись на свободе и прикарманив твое золото, попросту откланяюсь, так и не ответив на твой вопрос?

– Ты прежде дашь мне слово. Я тебе доверяю.

Заметь, читатель, что Кончини не кривил душой. Он действительно готов был довериться слову столь ненавистного ему человека. Заметь также, что Жеан, которому угрожала страшная смерть, вполне мог бы дать обещание, но не сдержать его, поскольку вырвано оно было под угрозой. Мы полагаем, что никто не посмел бы упрекнуть юношу в бесчестности. Но этот бандит, этот разбойник, этот висельник почел бы себя опозоренным, если бы изменил своему слову. Подобная мысль даже не могла прийти ему в голову.

Весьма заинтригованный, он лишь спросил недоверчиво:

– Послушаем сначала твой вопрос.

Кончини, вздрогнув от радости, мысленно возопил:

– Он скажет!

В самом деле, какой безумец обрек бы себя на отвратительную смерть, если одного слова было достаточно, чтобы обрести разом жизнь, свободу и состояние?

Склонившись над решеткой, Кончини с горящими глазами страстным шепотом задал заветный вопрос:

– Скажи мне только одно: куда ты отвел девушку?

Если бы фаворит не ожидал с таким безумным нетерпением ответа Жеана, он, быть может, услышал бы возле себя сдавленное рыдание. Но вся жизнь Кончини словно бы сосредоточилась в отверстии, забранном решеткой, и все остальное перестало для него существовать.

Поэтому услышал он лишь звонкий смех Жеана и его голос, ставший еще более насмешливым, чем раньше:

– Сказать тебе, где она? И только?

Кончини воскликнул, задыхаясь:

– Только это! И ты свободен… богат! Отвечай же!

А Жеан прошептал, внезапно озлившись на самого себя:

– Я все-таки неисправимый глупец! Вот уже четверть часа выслушиваю глупости, хотя должен был знать, что у такого трусливого подонка, как Кончини, нет ни малейшего понятия о благородстве и верности! Ведь он может уйти прежде, чем я успею выложить заготовленную для него маленькую историю… и тогда я погиб! Погиб по собственной вине! Ну ладно, пока время у меня еще есть.

Он выпрямился во весь рост. На лице его появилось выражение холодной решимости, голос приобрел жесткость. Видя и слушая его, невозможно было бы догадаться, какая тревога сжимает ему сердце.

– Кончини, – сказал он, – твои шпионы должны были оповестить тебя, что нынешней ночью король, отказавшись от сопровождения господина де Пралена, равно как и господина де Неви, оказал эту честь двум незнакомцам, с которыми и совершил прогулку по городу…

Действительно, Кончини знал об этом. Прален или Ла Варен, а, возможно, и оба не смогли держать язык за зубами. О ночном приключении ходили самые разнообразные толки – однако никому не удалось выведать, кто же эти загадочные незнакомцы, которых почтил своим доверием король. Несомненно было одно: эти двое могли стать фаворитами монарха.

Итак, Кончини знал об этом, а потому насторожился, услышав слова Жеана. Однако, не догадываясь еще, чем эта история затрагивает его самого, и изнывая от нетерпения, вызванного неутоленной похотью, он яростно проскрежетал:

– Негодяй! Какое мне дело до короля и этих незнакомцев! Я говорю с тобой о ней! И я должен ее найти, даже если мне придется…

Жеан спокойно прервал его:

– Одним из этих незнакомцев был я.

Кончини был удивлен. Одновременно он ощутил какую-то смутную тревогу. Но, будучи великолепным актером, ничем не выдал себя. К тому же он еще не отказался от мысли вырвать у Жеана ответ.

– Ты скажешь мне? – произнес он уже не гневным, а умоляющим тоном.

Жеан, со своей стороны, опасался только одного: что Кончини уйдет прежде, чем заготовленная заранее история привлечет его внимание. Поэтому юноша постарался как можно быстрее перейти к той части, которая непременно должна была заинтересовать флорентийца.

– Король пожелал узнать, отчего я вызвал его и едва не убил на поединке… этого ты, возможно, не знаешь, Кончини: я скрестил шпагу с королем!

Кончини молчал. Тревога в нем росла, хотя он сам не мог бы сказать, почему. Однако мысль о Бертиль, поглощавшая все его внимание, начала вдруг отходить на второй план.

Жеан понял, что добился желаемого впечатления, и с улыбкой пробормотал:

– Ну, похоже, я смогу выпутаться. Главное – это потрясти воображение Кончини!

А вслух произнес:

– Я объяснил королю, что меня известили, будто некто попытается предательским образом проникнуть в дом моей возлюбленной.

Кончини беспокойно зашевелился. На лбу его проступил пот. Он слушал теперь с напряженным вниманием. Жеан холодно продолжил:

– Королю хотелось узнать, кто же по доброте душевной известил меня, но я со всей почтительностью ответил, что не чувствую в себе склонности к доносительству… Великодушный король снизошел к моему затруднению и не стал настаивать.

Кончини вздохнул с облегчением. Угроза прошла стороной, и он вновь, обрел уверенность, а с ней высокомерие.

– Ты полагаешь, я пришел сюда выслушивать все эти глупости? – бросил он пренебрежительно.

– Не торопись. Ты убедишься, что эта история имеет к тебе самое прямое отношение. Итак, король настолько оценил тонкость моих чувств, что одарил меня своим благорасположением.

– Тебя? – вскричал Кончини с насмешкой, но холодея от неприятного предчувствия.

– Именно меня, – холодно подтвердил Жеан. – Моему спутнику и мне была оказана высокая честь: завтра мы приглашены в Лувр, дабы иметь частную беседу с королем. Запомни это, Кончини… для тебя это очень важно.

– Неужели? – проскрежетал фаворит. – Какое мне дело до беседы короля с этим неизвестным спутником? Что до тебя… когда король получит все необходимые сведения, он поймет, что единственным твоим собеседником может быть только палач.

Жеан, не удостоив ответом этот выпад, продолжал со странным спокойствием:

– Но поскольку я знал, что ты, Кончини, способен на самое омерзительное предательство, то принял некоторые меры предосторожности.

Тут голос юноши стал откровенно угрожающим:

– Зная, что ты можешь заманить меня в какую-нибудь ловушку, я рассказал моему спутнику то, о чем не пожелал донести королю. Он знает, что это твоя жена Леонора, подстрекнув меня, натравила на короля, в надежде, что я его убью… Тогда ты стал бы владыкой королевства, благодаря… покровительству Марии Медичи. Он знает, что кроткая, верная Леонора предупредила начальника полиции с единственной целью – чтобы меня схватили после покушения! Он знает все, говорю тебе, все! Я же сказал, что моя история тебя непременно заинтересует.

И юноша рассмеялся, хотя его, как и Кончини, тоже терзала тревога. Он говорил про себя:

– Если мне не удалось испугать его до безумия, я погиб!

В то же самое мгновение Кончини, оглушенный словами Жеана, мысленно воскликнул:

– Я погиб! О, демон ада!

Жеан заговорил нарочито равнодушным тоном:

– Теперь ты понимаешь, что произойдет? Мой спутник знает, как дорожу я возможностью встречи с королем… ведь от нее зависит мое будущее! Он предупрежден, что мне грозит опасность. Не увидев меня завтра в Лувре, он все поймет. И скажет королю: «Сир, молодого человека, напавшего на вас прошлой ночью, подстрекнули синьор Кончини со своей благородной супругой… они хотели убить вас! В отместку же за неудачу Кончини, наверное, приказал зарезать его, а труп бросить в Сену. В противном случае, сир, молодой человек непременно был бы здесь. « Вот что скажет мой спутник. И король поверит ему, можете не сомневаться.

В полубеспамятстве от ужаса Кончини пролепетал:

– Ты это сделал? Ты посмел?

– Еще бы! – фыркнул Жеан. – Я же говорил, что хорошо тебя знаю. Я постарался обезопасить себя… и не ошибся!

– Все это ложь! – взревел Кончини. – Ложь от первого до последнего слова! Король никогда не поверит!

– Поверит, – неумолимо произнес Жеан. – У меня есть свидетели… и доказательства.

– Какие доказательства? – пробормотал Кончини, лязгая зубами от страха.

– Ты сам дал их мне, – веско сказал Жеан. – Ты, как и все трусы, болтлив и хвастлив. Зачем тебе надо было говорить, что я арестован и заключен в Шатле по обвинению в цареубийстве? И когда же ты говорил все это? В тот самый момент, когда я мирно прогуливался по городу вместе с королем. Ты сказал это, Кончини, и, если вздумаешь отрицать, свидетелями выступят предупрежденные мною Каркань, Эскаргас и Гренгай, перед которыми тебе вздумалось чваниться. Подтвердит это и девушка. Как видишь, я принял все необходимые меры…

Потрясенный Кончини не нашелся, что ответить.

А Жеан насмешливо продолжал:

– Тебя арестуют, Кончини. И кроткую Леонору также. А королева, ваша дрожайшая покровительница, ничем не сможет вам помочь. Дай Бог ей самой благополучно выпутаться из этого дела.

– Мы будем отрицать все! Мы скажем, что ты оклеветал нас из ненависти и по злобе! – возопил Кончини, обретая голос.

– Ты забыл, – холодно отозвался Жеан, – что против тебя выступят шесть свидетелей. Да и потом… Существует пытка, об этом ты тоже забыл… положительно, у тебя сегодня неладно с памятью. Пытка, знаешь ли, имеет свою хорошую сторону. Ежели применять ее с умом, то можно развязать самый неподатливый, самый мятежный язык.

Фаворита била дрожь. Он уже видел себя на пыточном станке. Он чувствовал, что погиб безвозвратно, и мысленно проклинал себя:

«Лучше бы я вырвал этот болтливый язык! Дернула меня нелегкая хвастаться перед девкой и тремя головорезами! Ведь я и в самом деле все это говорил, клянусь телом Христовым! О, я безумец! Как мог я такое сказать! Будь проклят тот час, когда я увидел тебя, злосчастная Бертиль!»

Жеан Храбрый, не сводя глаз с зарешеченного отверстия, прилагал все усилия, чтобы казаться безмятежным и равнодушным. Но по лицу его стекали крупные капли пота, и он с замиранием сердца ждал, что предпримет Кончини. Оказала ли должное воздействие на итальянца эта история, выдуманная от начала и до конца, хотя в основе ее лежали реальные события? Только этот вопрос занимал сейчас юношу.