Текст книги "Письма Непокорного. Том 1 (СИ)"
Автор книги: Мишель Сатпрем
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Я не хочу сказать, подруга, что это внутреннее существо было реальнее, чем другое – повторю ещё раз, я настолько далёк от любой интеллектуальной дилеммы по поводу "Правды" или "достоверности" – и это не столько "Правда", которую я преследую, сколько необходимость, которую я испытываю и которая ориентирует меня, следуя определённой – естественной – линии наклона в направлении моей наибольшей плотности. Нет, я не предполагаю, что эта внутренняя сущность будет более достоверной, чем другая, и после того, как будут "сорваны все маски", отброшены все комедии, отклонены все роли, не останется ли только пустота. Возможно, человек не имеет никакой другой реальности, кроме реальности его масок (и мне вспоминается Ницше, «быть поверхностным на глубине»). Возможно... но я ничего не могу поделать, и я знаю, что моё подлинное «приключение» вписывается в духовную сферу, в ту сферу, которая направлена внутрь, когда мы отказываемся заполнять пустоты всеми этими социальными, моральными или чувственными Уловками, когда мы соглашаемся встать лицом к лицу с этой пустотой – которая, возможно, не что иное как один из первых ликов наивеличайшей полноты.
Однако, как вы знаете, я отказался от Алморы, от Ашрама, потому что хотел возвратиться во Францию. Ибо в Индии это не могло окончиться ничем иным, кроме как Ашрамом; Ашрам или любая другая форма духовной жизни (я хорошо это понимал, когда курил...). Я надеялся отыскать в Париже маленький "трюк", который позволил бы мне, якобы, жить как все, достаточно было бы немного "понимания" с моей стороны – однако, я не в состоянии понять этот образ жизни, который я веду, меня нет, я здесь иностранец. Конечно, говоришь себе о "положении", материальной необходимости, о будущем... но что это за будущее, которое для меня ничего не значит? И нет возможного компромисса, не идёшь поминутно на компромисс, как в той комнате в Каире и в другие моменты... Не может быть и речи о "положении" или "досуге" для "интересных вещей": это невозможно, нельзя наложить друг на друга два столь различных ритма жизни, нужно либо – под угрозой исключения – полностью включиться в ритм внешней социальной жизни, либо не существовать.
И тогда возвратиться в Ашрам в Пондичерри?... Я написал письмо Матери, чтобы объяснить ей почти в тех же словах то, что я написал вам здесь, и она мне ответила: "Вы можете вернуться, если хотите. Вы знаете, если решите вернуться, какая жизнь ждёт вас в Ашраме. Вы знаете, что это простая и здоровая жизнь, но без роскоши. Вам дадут работу согласно вашим способностям. Нужно также, чтобы вы знали, что это не будет жизнь надёжная и безопасная. Здесь вы встретите борьбу и даже конфликты, и нужно будет вооружиться упорным стремлением и непоколебимой настойчивостью, чтобы победить препятствия, которые вы, несомненно, встретите на пути к Трансформации".
Но подруга, всё это не так просто, как я вам пишу... Действительно, есть моменты, когда я целиком обращён к этому внутреннему существу, но также и моменты, когда, как в Алморе, я целиком поглощён зовом дороги; есть моменты комнаты в Каире, но также и моменты, когда всё моё существо сражается бок о бок с персонажами Мальро, а ещё есть моменты, когда я стою у штурвала моего корабля, моменты, когда я рисую и когда мечтаю о жизни рыбака на уединённом острове... Есть во мне нечто, что разрывается между созерцанием и действием – и в конечном счёте, я не приду ни к чему, кроме моей чернильницы.
Похоже, наша индивидуальность была сформирована суммой моментов, постоянно находящихся в смешении, и к несчастью, пропорции смеси никогда не бывают одинаковыми, и мы никогда не знаем, какой из "моментов" является действительно важным, сущностным, линией наибольшего наклона...
Однако, я должен что-то решить пока ещё есть время, ибо потом будет слишком поздно, и меня захватит механизм Школы (нам платят жалованье 18000 франков в месяц с обязательством служить в течение 10 лет в администрации колоний. В противном случае придётся возместить все деньги, которые использовал, то есть через два года, по окончании Школы, мой долг будет составлять 24х18000, если мне придётся всё бросить!...)
За исключением этого, я живу без гроша в кармане и почти не выхожу из маленькой семейной комнаты, разве что только для того, чтобы пройтись до Школы. Я тщетно пытаюсь продать свои ковры.
Изредка я вижусь с X, Y, Z. Фактически, всё моё общение ограничивается моим братом Франсуа – счастье, что он здесь есть. И я часто думаю о вашей жизни в Карачи... Возможно, Любви достаточно, чтобы заполнить пустоты (?). Счастлива ли вы? но я не осмеливаюсь задавать вам вопросы...
Здесь жизнь существ кажется разбавленной хмурой монотонностью кухонных счетов и прожиточного минимума – в конечном счёте, это единственная "игра", захватывающая вас, большой прокатный стан нивелированных душ.
............
Я не знаю, что мне предпринять, и надеюсь на некое вдохновение, но у меня есть впечатление, что всё это не может долго продолжаться.
Обнимаю вас по-братски, подруга.
Б.
U
Париж, 13 марта [1950]
Клари
Дорогая подруга. Ваше длинное письмо содержит столько теплоты и искренности. Более, чем когда-либо, я нуждаюсь в уверенности, что вы, несмотря ни на что, на моей стороне, независимо от того, что я делаю или за чем следую – я ощущаю себя таким далёким от всего мира, даже от моих родственников и моих друзей; отдаляющимся, словно мой способ бытия является личной угрозой для их жизни, скандалом, ставящим под угрозу те принципы, которые управляют их жизнью. Доходит до того, что я представляю что-то вроде опасности, от которой необходимо защищаться. Вокруг меня создаётся пустота – как будто и без того я не был всегда один! Моя семья и даже моя мать – против меня. Повсюду меня считают чокнутым. Я не жалуюсь на это одиночество, но у меня есть потребность рассказать вам о происходящем вокруг меня, потребность рассказать вам о пересекаемом мною своего рода чёрном туннеле, в котором, кажется, всё покинуло меня – и моя самая светоносная интуиция, и самая крепкая уверенность. Впечатление, что я живу в мире маленьких грызунов, атакующих меня, словно у них есть потребность защититься от меня! И эти семейные советы, и собрания «друзей», где обсуждается «мой случай» и ищутся объяснения – ибо им нужно отыскать прелестные маленькие объяснения, дабы успокоить их совесть и позволить им «закрыть дело». И за спиной на меня клеят все виды ярлыков: Неприспособленный – Неуравновешенный – Романтичный – Бунтарь – Изгнанник... всё, что угодно. Но никто не хочет видеть истинных мотивов моего отъезда, именно потому, что они ставят под сомнение саму основу их жизни. У меня впечатление, что я нахожусь на старом судне, которое дало течь со всех сторон и чей такелаж лопается один за другим, и тогда мы чиним, насколько это возможно, затыкаем дыры, суетимся, но никто не хочет окинуть всё ясным взглядом (и мне вспоминается великолепный пассаж из поэмы Сен-Жон Перса: «И разве вы не видите, как всё внезапно рушится прямо нам на головы – все снасти, такелаж все паруса и реи – словно огромное полотнище мёртвой веры, словно огромное полотнище бесполезной шелухи и фальшивой оболочки, и что самое время, наконец, взяться за топор?...»)
И всё, что мы слышим на борту этого медленно тонущего судна, это крики наших депутатов, которые дерутся, ругают друг друга и ведут себя, как извозчики в Парламенте; и единственные призывы, которые можно прочесть в газетах, связаны лишь с последними убийствами с целью ограбления, последними политическими и финансовыми скандалами, скомпрометированными генералами и правительственными перестановками. (Сегодня вечером прочёл большой газетный заголовок: "Женщина за четыре часа раздала 594 поцелуя пяти мужчинам"). А стены покрыты афишами последнего триумфа французского кино "Манеж": мусор (для рекламы – запрещён к показу лицам до шестнадцати лет), призывающий ко всему, что наиболее низко, наиболее подло, наиболее фальсифицировано. (...) В то время, как наши "интеллектуалы" спорят о византийских распрях, Мальро организовывает митинги R.P.F, а рабочие бастуют против низких зарплат.
Никто не хочет посмотреть в корень проблемы, они лишь затыкают дыры и суетятся... Концепцией всей этой цивилизации было обеспечение нашей безопасности – "будущее в кресле", согласно лозунгам Страховых Компаний – и никто теперь больше не знает, как реагировать на опасность, импровизировать, рубить с плеча... И теперь, как результат, мы видим, что 90% французов стали вишистами во время войны, не будем забывать об этом! – и что у нас лучше всего получается, так это каламбуры и шансоны типа "Роза под луной", давшего название их последнему журналу "Paix de travers" – "Покой навыворот". Да, покой навыворот, их громкий пук, который всех нас отравит.
Бунтовать? Но какой смысл в бунте, который не эффективен? Бунтовать против Москвы, против Вашингтона? Отличный выбор! между американскими излишествами и русскими недостатками...
Нет, пришло время задуматься, и серьёзно задуматься о глубинном корне вещей. Нужно привнести в мир нечто новое (а мы говорим о Карле Марксе – родившемся в 1818! – как о последнем мыслителе нашего времени!) Это проблема не экономического или социального порядка, это проблема человека, духовная проблема, и если Революция остаётся в силе, то она совершается изнутри.
Нет, мой отъезд в Ашрам – это не бегство. Это не индивидуальное "спасение". Я всеми фибрами своего существа ощущаю себя человеком, ответственным, связанным со всем злом, которое совершается. Я не претендую на то, чтобы быть с чистыми руками посреди всей этой грязи, но если я и могу оказать какую-то ПОМОЩЬ, то она будет состоять в том, чтобы дойти до корня вещей и попытаться ВЫРАЗИТЬ то, что я найду – если, конечно, найду что-нибудь.
Помните, что мне написал А.Жид пять лет назад: "Если мир и может быть спасён, то непокорными... Они, эти непокорные, "соль Земли" и уполномоченные Бога. Я убедился, что Бог ещё не проявлен, и мы должны этого достичь".
Я не претендую на то, чтобы "спасти мир", но я хотел бы быть одним из тех, кто видит ясно... И какую помощь я мог бы оказать, завербовавшись в администрацию Колоний? Какую силу имел бы мой голос или пример среди этих честолюбивых болтунов? В Пондичерри вы могли видеть, что нет больше никакой колонизации, кроме политической. Колонии стали полем выбора для влияния на парламентское большинство Парижа и для подогрева маленьких политических кухонь-программ международных комиссий. Я не чувствую, что создан для того, чтобы служить загонщиком для этих мошенников. (Мой младший брат Франсуа, воспитанник Колониальной Школы, собирается покинуть её, чтобы заняться медициной. Чем дальше я иду, тем больше думаю, что медицина – единственная профессия, достойная чистого сердца. Но для меня это чересчур поздно).
Знаете ли вы, в чём квинтэссенция нашей западной цивилизации? Знаете ли вы, чем является продукт двадцати веков христианства? – Это страховой агент. Люди больше не могут жить без страхования, страховка на все случаи, страховка жизни и будущего, страховка от несчастного случая, смерти и ада, а главным образом страховка от самих себя – цивилизация гарантий, учёта и поручительства: "Страхование от любых рисков, акционерное общество с капиталом в двадцать миллионов кресел".
Ныне моё убеждение таково, что невозможно чего-либо добиться, если не рискнуть всем, поставить на кон в этой игре всего себя, и это игра, которая превосходит мелкие поверхностные волнения индивида. Если позволить себе парафраз Евангелия, я бы сказал так: "Кто хочет выиграть свою жизнь, тот её потеряет". Я иду на риск, чтобы потерять самого себя в Ашраме, по-видимому, для того, чтобы найти Бога, но также, возможно, для того, чтобы найти свой подлинный голос, найти определённый образ человека, дабы его ПРОЯВИТЬ.
............
Но прежде, чем снова отправиться в Индию, я хочу осуществить другой проект, которому в настоящее время посвящаю все свои усилия. С молодым двадцатилетним другом моего брата я хочу купить небольшой парусник и устроить, как Ален Жербо, большой океанский тур: Атлантика – мыс Горн – Тихий и Индийский океаны. Я хочу пройти через физическое испытание, прежде чем подвергнуться духовному испытанию. Не знаю, почему, но я очень многого жду от этой "медитации тела" – если можно позволить себе такое выражение. Всякий раз, когда я находился на борту моего судна, я пребывал в своём настоящем, подлинном "климате"; также, как и в пустыне, на дорогах, как в Афганистане или в Египте. Меня всегда привлекали такие места, которые приводят человека в касание с его сущностной частью.
Но я не знаю, смогу ли осуществить этот проект, есть большие финансовые затруднения. (...) Если вещи сложатся не так, как хотелось бы, если что-то не устроится, мы оба в эту же Пасху устроимся на рыболовный траулер. (...)
Тем временем, я в Париже веду невозможную жизнь посреди всеобщей оппозиции и систематической обструкции. Мой единственный союзник – мой брат Франсуа, чьё присутствие, к счастью, очень ободряюще. Так что я нахожусь теперь в том же положении, что и годы назад – те несколько месяцев, предшествовавшие тому, как я покинул семью и ушёл в Сопротивление... Всегда приходится чему-нибудь сопротивляться.
Обнимаю вас, Подруга, и с нетерпением ожидаю от вас новостей. Скажите Максу о моей искренней дружбе.
Б.
U
(Сатпрем ушёл из Колониальной Школы)
Париж, 15 марта 1959
Господину Министру Зарубежной Франции
С/о Господину Директору Колониальной Школы
Зарубежной Франции
Отдел кадров
ТЕМА
Прошение об отставке
Господин Министр,
............
По мотивам личного порядка я вынужден попросить вас рассмотреть данное письмо, как прошение об отставке из администрации Колоний.
Прошу вас, господин Министр, принять выражение моих самых наилучших и благоговейных чувств. Преданный вам
Подпись: Б.
U
(Ответ Министерства)
ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА
__________
МИНИСТЕРСТВО
ЗАРУБЕЖНОЙ ФРАНЦИИ
27, rue Oudinot– PARIS (7e)
6.7.50
ОТДЕЛ КАДРОВ
2e Bureau – lХre Section
N°38153
МИНИСТЕРСТВО ЗАРУБЕЖНОЙ ФРАНЦИИ
Господин Б.
14, улица ...
Париж – 6e
Имею честь информировать вас о том, что приказом N856 от 2 июня 1950, копия прилагается, ваша отставка ученика Национальной Школы Зарубежной Франции принята.
Будьте добры подтвердить получение настоящего извещения.
Директору по персоналу
Глава 2-го Бюро
(Подпись: неразборчиво)
Центральный Реципиент Инвестиций
Возмещение расходов: 72.675 фр.
U
Париж, 30 апреля 1950
Бернару д'Онсие
Дорогой старина Бернар,
Не прошло и двух дней с тех пор, как я проводил тебя в аэропорту Орли. Это звучит глупо, но я ощущаю великую пустоту. Kleber 86.10 больше не отвечает, и кажется, что больше ниоткуда нет ни ответа, ни эха, и я чувствую себя лишённым главного смысла своего пребывания здесь.
Слова не имут стыда, но я предпочёл бы сказать тебе всё это в молчании во время долгих вечеров у лампы – так как мне действительно кажется, что между нами было полное взаимопонимание, контакт на одном и том же плане, и что контакт этот был не только контактом между разумами, но чем-то более тонким, почти физически осязаемым. И мне кажется теперь, что тишина воцаряется там, где брожу я, погружённый в рассеянные, вывихнутые сны, бегущий за невозможными призрачными поездами. Я здесь как иностранец без системы отсчёта, ибо я не "здешний", не говорю на их языке. Понимаешь, я выгляжу здесь как актёр на сцене, у которого вдруг возник "провал в памяти", и я больше не знаю ни роли, ни жестов, ни репертуара, ни обходительных слов этикета, и всё это кажется мне нелепой комедией, в которую я попал по ошибке, в которой я всем мешаю. Так что ты, возможно, понимаешь, почему твоё присутствие для меня так важно и почему я рассматриваю нашу дружбу как нечто абсолютное – ибо она действительно служит свидетельством того, что я не один в этом абсурдном мире.
Уверен, что это письмо покажется тебе идиотским, но мне нужно высказать тебе всё это, ибо у меня в глубинах всегда есть надежда на то, что кто-нибудь даст мне "пароль", открывающий двери этой своего рода тюрьмы, в которой я нахожусь – и это нечто совсем иное, нежели все сокровища Голконды и золото Махараджей, которые я ожидал найти, качаясь на конце верёвки над орлиными гнёздами Нарканды; это своего рода фантастический мир, который ты создаёшь вокруг себя, мир, где невозможное становится возможным и где я становлюсь свободным.
Здесь я ощущаю себя потерявшим почву под ногами, без точки соприкосновения с другими, моё видение как будто искажено, я больше ничего не понимаю, я за бортом. Так что ты, возможно, поймёшь, почему я придаю такое значение нашим вечерам, твоему присутствию – как будто ты обладаешь властью изгонять эти кошмары.
Полагаю, что единственное средство вытащить меня из этого состоит в том, чтобы зачерпнуть жизнь пригоршнями и погрузиться в бурную деятельность. Нужен ли я тебе? Хочешь ли ты сыграть со мной? Надеюсь, что когда ты получишь это письмо, твои дела прояснятся, и ты поймёшь, буду ли я тебе полезен или нет. Я полон решимости схватиться с материальной реальностью, ибо в конце концов это единственное средство отвоевать свой мир и свою независимость. Я пойду до конца, а вдвоём реализовать приключение будет легче.
Если я не решался ответить тебе из Парижа сразу же, то потому, что меня соблазнил мираж приключения в Мексике, куда я хотел отправиться в-одиночку. Но чем больше я об этом думаю, тем более убеждён, что нас ждёт великая игра в Индии, и что только ты можешь сыграть в лучших традициях де Буаня. Я полностью уверен в успехе и в качестве твоего приключения, которое я хотел бы назвать "нашим".
............
Итак, жду от тебя сигнала.
По-братски
Б.
U
Париж, 1 мая [1950]
Клари
Дорогая подруга,
Уже два месяца я живу посреди своего рода бури, полной противоречий, надежд и разочарований – отсюда моё долгое молчание.
В моём последнем письме я писал о возвращении в Ашрам, а также о кругосветном путешествии на небольшом паруснике. Идея состояла в том, чтобы подвергнуть себя физическому испытанию, прежде чем окунуться в более созерцательную жизнь.
Таким образом, я пустил в ход все средства, чтобы получить необходимые для моей экспедиции фонды (не очень много, около 300.000 франков*), и обратился к крупным газетам, журналам, таким как "Match", и в фотоагентства, обещая большой журналистский и фотографический репортаж о своей экспедиции.
Различные директора проявили большую заинтересованность моим проектом (надо вам сказать, что предполагаемый парусник длиной 8,5 метров без всякого двигателя должен был пройти возле мыса Горн и т. д. и т. д.)... Но никто не решился рискнуть моей шкурой за 300.000 франков. С тяжёлым сердцем я всё же отказался от проекта.
Этот месяц, проведённый в бурной деятельности для осуществления экспедиции, разбудил во мне вкус к действию, и я не увидел в себе большого желания запереться в Ашраме. Конечно, я остаюсь в убеждении, что Ашрам представляет важнейшую истину или, точнее, истину, которая важна для меня – но эта созерцательная жизнь соответствует только одному полюсу меня, полюсу мистическому; но есть другой полюс, тот, который действовал во время войны, полюс активности, предприимчивости, приключения.
В конце концов, думаю, не стоит выбирать между двумя, но, скорее, соглашаться с ними обоими, по очереди, и укрываться в созерцательной жизни по мере исчерпания жизни активной.
Таким образом, после провала моего круиза наметились другие приключенческие проекты: я хотел уехать в Мексику – со своей постоянной идеей вести суровую рискованную жизнь на открытом воздухе. Мне казалось, что жизнь на фазенде или ранчо меня удовлетворила бы. Так что я приложил все усилия, чтобы получить визу иммигранта. Бесполезно говорить вам, что я разбил лоб об стену, столкнувшись с историями "квоты", "трудового соглашения", оборонного законодательства. Более того, я не был ни "техником", ни "экспертом", ни "специалистом". Короче говоря, я – ничтожество.
После провала с Мексикой я предпринял другие шаги сначала в Посольстве Колумбии, затем Перу с идеей иммигрировать и работать в этих неисследованных странах. Там я столкнулся с теми же препонами. Снова провал.
Однако, не поддаваясь унынию, я наметил другой проект и отправился в Посольство Америки просить "визу студента", дабы влиться в Американский Университет Техаса – этот университет специализируется на изучении нефти, и я подумал, что диплом этого университета позволил бы мне путешествовать по разным странам, добывающим нефть, совершать нефтеносную разведку и вести довольно суровую жизнь "в поле" – но там я столкнулся со всей плеядой драконовских условий, защищающих американские университеты от иностранной чумы. В конце концов, запрет для иностранных студентов зарабатывать себе на жизнь, чтобы оплатить свои занятия, вынудил меня оставить этот проект. Существует разветвлённая система "стипендий", но для получения "стипендии" нужно подтвердить весь свой "фон" – семейный, религиозный, расовый, политический и т. д. Я отказываюсь.
Нет нужды говорить вам, что для каждого из этих действий требовались метрики, судебные досье, воинские документы, дипломы, фотографии, отпечатки пальцев и размеры черепа (забыл анализы крови на сифилис и анализы стула на амёб...) И в довершение всего Curriculum Vitae* всей своей деятельности с 1933 и доказательство своей чистоты в отношении коммунистов.
Дерьмо...
Но я не отчаялся из-за подобных мелочей и дал ход всем своим связям в мореходной сфере, чтобы наняться матросом на траулер "ла-Рошель". Я также попытался устроиться юнгой на траулер "Новая Земля" в Сант-Мало. Но так как я не принадлежу ни профсоюзу рыболовов, ни Школе рыбной ловли и так как не фигурирую в реестрах «учёта моряков», меня послали подальше. Короче, теперь, когда мне нужно заполнить полицейские карточки, я пишу: Профессия – Негодяй.
[изображение со страницы 196 – журнал «Морские яхты» с заметкой о Сатпреме (Бернаре Е.)]
Я в мышеловке. Мир захлопывается, сжимается, теряет всю прелесть своих фантазий. Мир техников-спецов-экспертов! Мы больше ничего не можем сделать, если мы по меньшей мере не красуемся на удостоверении, не регламентированы, не опрофсоюзены, не снабжены этикеткой четыре на четыре – если мы по меньшей мере не заполнили двенадцать страниц анкет, шесть полицейских карточек, три антропометрических карты, два отпечатка пальцев и тест на совместимость.
Всё, что мне остаётся, это мой бунт и моя готовность отказаться от любых компромиссов с этим слишком хорошо организованным социумом. Тем хуже, если я для них тоже "слишком".
Я забыл рассказать вам о своей последней попытке: устроиться столяром на мыльную фабрику, чтобы делать ящики для мыла. Я столкнулся с профсоюзом, и мне предложили место "временного чернорабочего". Потому что я также не мог больше оставаться у себя дома (хотя и позволял себе только одну трапезу в день, когда мой отец отсутствовал). Отец выдвинул мне требование зарабатывать себе на хлеб самостоятельно, либо уматывать. Впрочем, он прав. Но это весьма неприятно – быть ничтожеством, не входящим в профсоюз.
Так что я снова отправляюсь в Индию, в Дели, вершить "дела" с Бернаром д'Онсие (если он ещё хочет быть со мной). Мой зять предлагает в стоимость моих восточных ковров купить мне билет на самолёт, и я отправлюсь в Карачи самолётом Air France к концу этого месяца. (Если Индия не откажет мне в визе). Я телеграфирую вам о точной дате моего прибытия в Карачи – буду так рад обнять вас.
............
Вот такие новости. Дели и д'Онсие – мой последний шанс. Впрочем, я дошёл до точки, где мне уже всё абсолютно безразлично. Ощущаю себя, воистину, лёгким, отрешённым от всего, без корней – идеальный кочевник-негодяй.
По прибытии в Карачи я дам вам почитать несколько замечательных стихотворений Сен-Жона Перса и покажу вам, может быть, несколько холстов со своими набросками (я уезжаю на несколько недель в Бель-Иль для занятий живописью. Мой смокинг оплатит расходы на поездку).
Черкните мне пару строк.
Обнимаю вас с лёгким налётом отчаяния.
Б.
U
Париж, 29 июня 1950
Бернару д'Онсие
Дорогой старина Бернар,
Я только что получил твоё письмо и сразу же отвечаю на него. Весьма тронут твоей дружбой и твоим беспристрастным, незаинтересованным способом оценивать проблему, тем более, что я чувствую твоё одиночество, твои депрессии, словно нахожусь рядом с тобой. Конечно, я беспокоюсь о тебе, и твои победы, твои успехи касаются и меня, потому что вся твоя жизнь и твоё отношение являются вызовом этому миру абсурда, этому миру профсоюзных роботов; и для меня важно, чтобы у тебя всё получилось, чтобы ты доказал, что иные ценности всё ещё в ходу, всё ещё возможны в нашем мире. Твоя победа и твой успех должны быть победой и успехом всех тех, кто отказываются стать "роботами", как ты писал моему брату Франсуа. Нет, твоя жизнь – не нонсенс, напротив, она кажется мне исполненной глубинного смысла – впрочем, поэтому она и вызывает противодействие и заставляет брызгать слюной всех маленьких "нотариусов" мира. Не отчаивайся, не будь обескураженным, не выходи из этой партии, которую ты играешь для всех нас, тех, кто отказывается терять свою индивидуальность. Но я боюсь, не позволишь ли ты наркотику "поиметь" себя и не позволишь ли ты себе впасть в какую-нибудь глупость в один из моментов "депрессии", о которой ты пишешь. И однако, Бог знает, как я тебя понимаю, Бог знает, как я чувствую твоё одиночество... Будь уверен, мой старина Бернар, ты дойдёшь до победы, которой ты заслуживаешь.
В том, что касается меня, твоё видение полностью справедливо: я должен один нести всю ответственность; и я должен строить свою жизнь сам, а не бежать "в хвосте" другого. Все мои отсрочки и проволочки не являются выражением "кризиса желаний", как ты пишешь, но выражением "кризиса сознания". Если я колеблюсь, то это не колебания между Новой Каледонией или Мадагаскаром, Африкой, Мексикой или Дели, но это колебания между внешним Приключением и внутренним; между Приключением в мире и Приключением в Ашраме.
Опыт последних месяцев оказался полезен – я отметил серию провалов: провал своего кругосветного путешествия, провал проектов Мексика-Южная Америка, провал проекта Сахара и т. д. Повсюду я сталкивался с историями о "трудовых соглашениях", законодательстве, "квот эмиграции". Теперь мир открыт лишь для специалистов и техников, тех, кто живёт в рамках – для нас мир закрывается, и даже пустыни теперь ставят на откорм. Короче, нечто вроде неумолимой логики событий демонстрирует мне, что "Приключение" более не разрешено в современном мире.
И между тем, я убеждён, что наша эпоха не абсурднее других, и что в ней, как и в других эпохах, есть свой глубинный смысл: конечно, мир больше не является территорией опыта для великих искателей приключений, подобных Писарро, Лоуренсу или Лиоте. Теперь это эпоха не "конкистадоров", но "поселенцев" и "коммерсантов". И если Приключения более невозможны, то это происходит потому, что мы должны отправиться за подлинным Приключением: внутренним. Перед лицом всепожирающей политической и социальной организации единственный шанс для человечества состоит в том, чтобы "интериоризироваться*" и трансформировать мир изнутри. Возможно, в этом и состоит глубинный смысл нашей эпохи...? Показательно, что даже такому человеку, как ты, пришла мысль о "Прибежище в Гималаях".
Но я также думаю, что этот каждодневный мир, сколь бы неутешительным он ни был, является нашей "первичной землёй и первичной глиной", единственной областью приложения наших сил – поэтому я не рассматриваю упомянутое мной "внутреннее Приключение" как повод для лёгкого бегства из мира, как бегство от материальных затруднений. Я не верю в "Царствие небесное" и не считаю, что у нас есть право сбежать от мира, эгоистично совершив своё личное "спасение". Напротив, я убеждён, что именно в мире мы должно совершить завоевание и присоединение, мы должны иметь на него воздействие, определённое излучение.
Но о каком завоевании, каком излучении может идти речь, если мы сами не более, чем спутанный вихрь желаний, мыслей, рефлексов, воли, привычек и проектов? Если мы сами меняемся и находимся под командованием наших настроений, нашей трубки или препятствий? Похоже, нестабильность является нашим клеймом. И постоянство, устойчивость – это то, что мы должны отыскать, наш центр гравитации за пределами любых внешних колебаний, за пределами любых поверхностных водоворотов.
Таким образом, полагаю, что вначале мы должны обрести нашу внутреннюю божественность, наше внутреннее сущностное "Я", прежде чем мы сможем претендовать на то, что мы способны действовать на мир и в мире, способны что-то излучать, как-то влиять; прежде чем мы сможем выполнить действие, которое необходимо выполнить; и неважно, какое это действие, рождено оно случаем, желанием, встречей или мимолётной идеей.
Таким образом, внутренняя логика, как и логика событий, привели меня к мысли о том, что Ашрам является способом добиться этого. Я не считаю Ашрам ни "прибежищем", ни "финалом", но лишь этапом, который должен быть отмечен завоеванием своей внутренней правды и своих жизненных сил, вступлением во владение нашей внутренней реальностью, и тогда, только тогда, после, мы можем надеяться возвратиться в мир, чтобы утвердить свою внутреннюю правду и действовать там, где должны, тогда, когда нужно, и так, как требуется... Конечно, риск велик, мы рискуем потерять себя и окаменеть в Боге – если можно так сказать; в некотором роде утонуть в космосе... Но риск стоит того. Рискнуть собой, всем целиком, полностью поставить себя на кон, – есть ли игра, более достойная быть сыгранной, чем эта?
Всё упирается в то, чтобы принять решение и идти до конца. Таким образом, если только не подвернётся внеочередное экстраординарное приключение, я решил 22 сентября сесть на борт "Феликс Руссель", который в первые дни октября доставит меня в Коломбо и затем в Пондичерри. Возможно, прежде чем совершить это великое погружение в неизвестное в стенах Ашрама, я совершу тур в Алмору через Дели. Я так хочу снова увидеться с тобой и поболтать.
............
Мужайся, старина Бернар. Обнимаю тебя со всей своей дружбой и признательностью.
Б.
U
Сен-Пьер, 13 августа [1950]
Клари
Дорогая подруга, я ещё дальше от вас; прибыл сегодня утром к себе в Бретань, уже успел поплавать и испытать добрую сильную волну, и уже исчерпал свою радость. Что мне всё это... Здесь я остаюсь таким же, каким и был, нет средства убежать, мы осуждены самими собой и не можем быть ничем, кроме как самими собой.
