Текст книги "Письма Непокорного. Том 1 (СИ)"
Автор книги: Мишель Сатпрем
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
В этом одна из причин, почему я нуждаюсь в тебе, чтобы поверить в то, что ещё существует чудо, что есть другие уровни жизни, о которых мы с тобой упоминали в Нарканде у маленькой лампы. Но может быть, ты тоже больше ни во что не веришь... И я временами думаю, не сделать ли из тебя тоже что-то вроде романтичного бродяги, каким я стал!... Но что действительно могло бы заполнить всю эту пустоту сердца? Скажи мне. Какая любовь, какая вера, какая надежда?
Я таскался в Форталеза, а потом в Баия в поисках места преподавателя французского языка, но колледжи закрыты, а семьи на каникулах до начала марта. Места камердинеров зарезервированы только для негров. С моим словарным запасом португальского в несколько слов я хотел устроиться на рыболовные суда, но это работа-для-негров. В один прекрасный день я взял грузовик и уехал внутрь страны в надежде стать управляющим какой-нибудь "Фазенды" (большое владение с фермами и плантациями). Я видел множество Фазенд... Что касается работы на плантации, негр сделает лучше ту работу, которую я не сделал бы и за 150 франков в день. Повсюду огромные территории, очень богатые какао, кофе, скотом на продажу. Нужно найти крупный капитал, и это большая удача, если он окупится за пять или семь лет...
Через несколько дней я собираюсь снова отправиться в путь, но у меня нет ясного представления, куда идти, что делать. Полагаю, что на свои последние несколько "крузейро" я возьму грузовик до Рио, где попытаюсь реализовать свой последний шанс. Если ничего не найду, постучусь в дверь Уотсона. Я ни техник, ни негр, ни португалец, ни капиталист. Не знаю, гожусь ли я хотя бы для того, чтобы быть ничтожеством. В конце концов, просто сделаю вид, что ничего не случилось, и буду биться до конца. Вот такие новости.
Старина, ещё раз желаю, чтобы мы встретились в этом году. Желаю вам с Маник быть счастливыми. Если я и ощущаю пустоту в сердце, я всё же буду цепляться до конца, как распоследний дьявол.
Обнимаю тебя по-братски.
Б.
Не знаю, какой адрес тебе дать, если отправлюсь в Рио.
U
Сальватерра (Sauve-terre! [Спаси-Землю])
6 февраля [1952]
Клари
Дорогая подруга, после Гвианы пришлось изрядно побродяжничать в Бразилии: Белем, где я безуспешно искал место управляющего плантацией на берегах Амазонки, а затем долгое путешествие: Ресифи, Пернамбуку, Натал, наконец, Сальвадор – старые дома XVI века, все покрытые розовой черепицей, спускающиеся ступеньками до Баия бланка с её огромными пляжами, её парусами... Я пытался найти там работу на паруснике, но это «работа для негров», так что никакой возможности. У меня всегда была мечта иметь достаточно средств для покупки парусника. Я долга шатался в Сальвадоре, затем однажды взял грузовик и отправился в Штат Баия. Бродил по огромным фермерским зонам, полным зарослей, колючек, лужаек, где одетые в кожу «vaqueiros» в перчатках ловят диких быков с помощью лассо, как в американских фильмах; там я искал работу на одной из больших «Фазенд», но мне отвечали, что негры делают эту работу лучше. У меня были некоторые трудности с моим весьма слабым португальским. Затем я покинул фермерские области, отправившись в регион плантаций в холмистой местности, изрезанной закованными в искусственные берега rios*. В маленьком придорожном «hospedaria» меня свалила какая-то болезнь, возможно, тяжёлый приступ малярии (?) и именно там по фантастической случайности два более-менее бразильских француза имели грех найти меня и отвезти на Фазенду своих друзей в Маракасе (с плантациями кофе), затем к себе за сотню километров на плантации какао. Пишу вам это письмо из далёкого маленького Ранчо, где я постигаю секреты кофе, маниоки и какао – совершая длительные ежедневные поездки верхом на лошади, я обрёл загар, мозоли на руках и громадное одиночество. У меня была возможность получить ссуду для покупки небольшой плантации какао (riachБo das pedras), но я не чувствую в себе душу «домовладельца» и мужества, чтобы остаться здесь на два или три года. Полагаю, что этот жизненный опыт плантатора дал мне всё, что мог дать. Я стремлюсь быть среди людей и через несколько дней уезжаю в Рио. У меня едва хватило денег на то, чтобы оплатить место в грузовике и продержаться несколько недель, этого хватит, чтобы вернуться. Срок моей визы скоро закончится, но в этой милой стране полицейские не очень любопытны, и я надеюсь на удачу. Таковы внешние события.
Подруга, есть все эти волнения сердца и тела, долгие дни, когда тонешь в физическом труде, как во сне – кажется, что в конечном итоге мы всегда дремлем в своих деяниях – и есть долгие прозрачные ночи, когда я ПРОБУЖДАЮСЬ, лёжа здесь, на этой циновке перед дверью и устремив взгляд в небо; именно здесь всё начинается, и я постигаю свой дневной опыт, дневную активность как игру без последствий, в которой я принимал столь малое участие, как будто я только и делал, что соглашался, оставаясь далеко позади, над этим. Подруга, настоящая игра происходит в другом месте, я ощущаю её с тревогой, с тоской – это не метафизическая тоска, а болезненная очевидность другой области сознания, иного сознания, более обширного, но остающегося запечатанным в глубинах меня, как будто я предчувствую самого себя, пребываю на границе другого себя. Но что дадут эти пять минут прозрения на несколько часов сомнамбулизма и эти пятьдесят восемь килограмм мяса, которые заставляют спать три четверти жизни. Подруга, я так долго верил, что теперь уже не знаю, продолжать ли ещё мне верить в ценность этих "опытов" – как некогда мой прежний Гварнеро, я стремился исчерпать все роли, сыграть во все игры, но Гварнеро разгадал меня раньше, чем я сам; он знал об истинной пьесе, играемой в одиночестве за кулисами. Мне кажется, что все эти собранные в кучу опыты всегда возвращаются к одному и тому же; ни на одну секунду я не чувствую себя хозяином своего прошлого, и со мной всегда всё случается, как будто я всегда нов, девственно чист, что-то вроде мгновенного нуля. Мне кажется, что позади меня вместо Прошлого – великая чёрная Дыра, и ничего, за что можно было бы ухватиться, ничего, что позволило бы мне поверить, что я смогу продвинуться. Каждый момент всё рождается и умирает. И это сознание такой ничтожности, такого хрупкого равновесия на грани, где мы умираем и рождаемся; именно это сознание и есть та узкая дверь, ведущая к осознанию себя – но там, там неизведанные тропы, и туда надо идти; и я воспринимаю все мои так называемые опыты-эксперименты как игры, отвлекающие меня от основной Работы – мне кажется, что разворачивание всей этой активности, все эти путешествия – это просто уловки, отвлекающие от главного. Колея действий, слов, автоматизма, в которой мы увязаем изо дня в день. И однако, должно быть завоёвано нечто иное в нас самих, достигнуто то сверх-сознание, о котором интуиция даёт нам некие смутные проблески. Подруга, эпоха Приключений больше не имеет смысла; смысл нашей эпохи – внутреннее приключение. Индия, индийцы... Завтра я могу оказаться в Перу, послезавтра в Мексике как преподаватель английского языка, мойщик машин, учёный, фермер, и когда я обрету сто профессий, что дальше, что потом? Мне кажется, что желание или намерение "действовать" не обретя предварительно это иное глубинное сознание – это значит ставить телегу впереди лошади. И я полагаю, для обретения этой новой области самих себя сначала нужно идти по пути созерцания (я имею ввиду большую стирку всей нашей ментальной автоматики, потерю привычки к "я", которое функционирует только через ассоциации мыслей, слов, воспоминаний. Приобретение нового ритма через дисциплину тела и мыслей – что-то вроде нового дыхательного ритма, который даст мышлению новое дыхание, освобождая глубинные источники существа, очищая наше подсознательное. Подруга, мне кажется, что мы день за днём сидим в наших подвалах, игнорируя наше внутреннее небо). Понимаете, речь идёт не о приобретении заслуг перед мифическим "потусторонним", а о новой силе существа, освобождающей здесь и СЕЙЧАС. Hic et nunc*. Я думаю о том, что когда-то писал мне А.Жид, защищая "непокорность": "Они, – писал он, – эти непокорные, они соль земли и уполномоченные Бога, ибо я склонен думать, что Бог пока ещё не проявлен, но мы должны его ДОСТИЧЬ". Именно эту внутреннюю божественность, это новое господство над бытием нужно обрести. Да, непокорность, но непокорность нашему собственному автоматизму, нашим полностью оформившимся мыслям. Как вы полагаете, какая игра, какая попытка может быть достойнее этого усилия человека к тому, чтобы ВЗВАЛИТЬ НА СЕБЯ новое, с головы до пят? Всё указывает нам путь к этой новой Трансцендентности. Не кажется ли вам симптоматичным, что наша эпоха является эпохой "Иностранного" – мы иностранцы в отношении самих себя, этого подлинного "я", которым мы, безусловно, являемся; но вместо того, чтобы скукоживаться от тоски, застывать в нелепостях и абсурде, мне кажется, было бы гораздо плодотворнее приложить усилие в направлении нас самих, разрушить эти фальшивые границы существа, не так ли? Если эволюция имеет смысл, то она настолько же физического порядка, насколько и духовного – подсознательная у этого человечества и сверхсознательная в грядущем... Но очищать себя от ядов – процесс долгий и трудный: попробуйте заставить замолчать разум! Вот что пишет Шри Ауробиндо: "The limitations of the body are a mould; soul and mind have to pour themselves into them, break them and constantly remoulds them in wider limits till the formula of agreement is found between this finite and THEIR OWN INFINITY."
Подруга, одна попытка искренности с самим собой заставляет меня думать, что именно небрежность к собственным поверхностным склонностям гонит меня за так называемыми приключениями. Мне кажется, здесь я по-прежнему только и делаю, что имитирую себя, скатываюсь в романтическое удовольствие ДРАМАТИЗИРОВАТЬ – я делаю из себя театр. Подлинное действие в другом. Безусловно, уход из Колониальной Школы был актом символическим, знаком и приближением к глубинной истине, которую я предчувствую; но с тех пор вся моя жизнь, кажется, повторяет те же стереотипные жесты, и я больше не продвигаюсь от знака к вещи, которую он знаменует. Все мои "отъезды", увольнения, лишения стали самоцелью, заслоняющей всё остальное – ибо, в конце концов, мои "увольнения" имели целью сохранить внутри меня место для иной вещи... Как невропаты фиксируют свой невроз сокращением одних и тех же мышц в одной и той же гримасе, так и я заморозил – мне так кажется – свою внутреннюю истину под маской "отъездов" и "увольнений" закрепощённого странника. Безусловно, я стал свободным человеком, и я имею право на этот титул, но хотелось бы знать: свободным ДЛЯ ЧЕГО.
Дорогая подруга, простите за это длинное письмо, но вы столь близки моему сердцу, моя незаменимая подруга, что мне хотелось бы поговорить с вами об этом. Я часто вспоминаю вас, вашу улыбку. Поддержите нашу дружбу.
Был бы рад получить от вас книгу Абеллио, о которой вы писали. Обнимаю вас, подруга, со всей любовью, которая вам известна.
Б.
U
Сатпрем, наконец, отправился в Рио-де-Жанейро
(Другой фрагмент
из Дневника Сатпрема)
Рио, 18 февраля 52
Наконец-то, думаю, «Боги со мной» – по крайней мере, чтобы решить непосредственную проблему «есть-спать». Я начал это утро с того, что заставил себя пойти по адресу работодателя, искавшего бухгалтера для работы на скотоводческой фазенде. Прибыв в восемь утра, обнаружил там ещё шесть или семь ожидающих негров. Я тоже прождал полтора часа, а затем – не знаю, усталость ли была причиной? – я подумал, что у меня почти не было шансов против этих крепких бразильцев. Так хотелось проскользнуть мимо них незамеченным! но я снова был иностранцем, на которого смотрели удивлённо и с недоверием. Решительно, мне незачем иметь вид «ковбоя»; и после долгого ожидания я вывалился в простор. Затем отправился в Консульство Франции, откуда меня послали в Торговую Палату: долгие допросы на предмет моих...
(На обороте этой страницы были приклеены вырезанные Сатпремом объявления о приёме на работу на португальском языке самой разной тематики: гид по туризму, дворецкий, работа в золотом руднике...)
U
Рио-де-Жанейро, 27.2.52
Бернару д'Онсие
Дорогой Бернар,
Не знаю, получил ли ты письма, посланные из Белема, Сальвадора и два письма, которые я послал из глубинки штата Баия, пробыв месяц на плантации? Я и вправду слишком затянул с новостями, уже более двух месяцев...
Около десяти дней назад я, наконец, прибыл в Рио после чудесной, но изнурительной восьмидневной поездки через Штат Баия и Минас Жерайс*, с полдюжины раз пересаживаясь с одного грузовика на другой. Рио – великолепный город с его громадными гранитными пиками, полого спускающимися к морю, но это столь театрально – обратная сторона декорации довольно жалкая. Бразилия, с её пропастью между богатством и оскорбительной роскошью и ужасной нищетой, гораздо больше тяготеет к Востоку, чем к Америке.
Я провёл несколько томительных дней за просмотром объявлений, не имея возможности заплатить за молоко и хлеб, и тут у меня появился шанс найти вакансию сотрудника внешней службы в A.F.P.: две ежедневных передачи новостей из Бразилии во Францию. Этого едва хватает на то, чтобы жрать и спать, но я рад, что нашёл это место, и собираюсь продержаться здесь до момента, когда удастся поймать шанс. Мне весьма нравится это своего рода ежедневное хождение по лезвию бритвы, но я веду ужасно одинокую жизнь между примерно двадцатью бразильскими ежедневниками (о, неизмеримая глупость прессы!), своей комнатой и "Leiteria", где я оттопыриваюсь, как могу. Иногда чувствуешь себя несколько подавленным равнодушием окружающего мира... И я часто повторяю то, что ты говорил сам себе: "Жить только для себя – неинтересно". Что делать, Бернар, с этим обилием Любви, которую мы носим в сердце, ужасно бесполезной? столь бесполезной. Чтобы быть ВЫНОСИМОЙ, эта жизнь должна быть прожита только в творческом акте, при условии превращения её в произведение искусства или произведение любви – или в великое действие. Но эпоха великих действий умерла под бременем чиновников и диктаторов. И осталась только невозможная любовь, которая сжигает, изнуряет сама себя. Ах, Бернар, если бы я был поэтом! Мне кажется, что тогда я смог бы избавиться от этого избытка подавляемой жизни, от этого внутреннего напряжения, терзающего меня. К счастью, у меня осталась твоя дружба.
Я увиделся с Уотсоном прямо перед его поездкой на месяц по делам. Я и не надеялся встретить человека настолько симпатичного, настолько приветливого со мной. И я был очень тронут тем, как он долго рассказывал о тебе. Это человек, проявляющий в отношении тебя истинную дружбу – и восхищение; именно так! Наконец-то я нашёл того, кто знает тебе истинную цену. Уотсон восхищается тому, как ты можешь приспособиться к любой ситуации, наилучшей и наихудшей, всегда оставаясь выше происходящих событий – я передаю его слова. Как и я, он горячо желает, чтобы твои упорство и терпение дали свои результаты. (...)
Вот такие новости, старина Бернар. Поскорее сообщи мне о своих новостях. Как идут – или летят – твои дела с экспериментальными самолётами? А Маник? А твои отношения с лампой Аладдина?
Но когда же мы встретимся?
Обнимаю вас с Маник, старина.
Б.
U
(Две уцелевших страницы из Дневника Сатпрема)
... телеграфные линии, не имеющие ничего общего с другим Бернаром, которого я воспринимал как подлинного себя, часть меня; и этого Бернара я воспринимал как самую высокую точку сигнальной мачты, маяка, воздвигнутого посередине потока, и я испытывал своего рода головокружение, глядя на этот яростный поток, разделяющийся надвое у подножия моего маяка, как будто я готов был кувыркнуться вперёд; нужно было, чтобы я постоянно карабкался всё выше, и я чувствовал себя полностью сжавшимся, словно крошечное острие где-то между глаз. Всё это было ужасно утомительно, словно смотришь на слишком яркий свет (Всё написанное – совершеннейшая тарабарщина).
Рио, 25 марта 52
Если бы я внимал своим склонностям, если бы я позволил себе идти простым путём – не обязательно лёгким, но соответствующим моему характеру, – я сел бы на самолёт да Кайенны и возвратился бы в джунгли. Эта жизнь в Рио вызывает у меня ужас... но определённо, это также означает, что я должен дойти до конца этого отвращения, этой жизни только ради того, чтобы поесть и оплатить отель. Пишу это лишь для того, чтобы гарантированно защитить себя – в некотором роде – от секундной слабости, которая заставила бы меня сесть на самолёт до Кайенны.
Рио, 26 марта
"Keep firm faith in the victory of the Light and face with calm equanimity the resistance of Matter and human personality to their own Transformation.
It is not a hope but a certitude that the complete transformation of the nature will take place".
Шри Ауробиндо
Рио, 28 марта
Временами эта уверенность, что никогда больше не будешь одинок, а это внутреннее Присутствие – словно другое тело в моём собственном теле, которое мы...
U
Рио-де-Жанейро, 12 апреля [1952]
Клари
Подруга, несколько беглых строк, просто чтобы сообщить новости. Вот уже месяц, как я начал писать эту пресловутую книгу, идею которой вынашивал в течение многих лет. Я совсем об этом не думал, и вдруг «это» меня захватило без всякой подготовки с моей стороны. Но какая работа... Я пишу каждый вечер и часть ночи – дело движется очень медленно, но уверенно. Мне уже неважно, будет она интересной или посредственной – это ЕСТЬ, и оно приходит ко мне. Долгое время меня останавливала необходимость построения «персонажа», а потом вдруг я сказал себе, что это абсурдно, потому что я хочу описать свою историю, а не историю персонажа. И я начал с середины, как в воду бросился. В книге меня зовут Бернар, а вас Клари, и всё очень просто. Позже я посмотрю, как немного «загримировать» всё это. Постепенно вещи прояснились, и теперь я чётко вижу план – медленная эволюция; и мне даже вдруг показалось, что я и сам прояснился. У меня нет великого намерения разъяснять вам историю «своей книги», которую вы уже знаете: это история борьбы между двумя элементами, дневным и ночным, начиная с ночи концлагерей и чёрного ангела опиума, и немало других вещей; и заканчивая этим светом в сердце, который я нашёл в Гвиане, на дорогах Бразилии, в море, в моей Бретани и со Шри Ауробиндо...
Я не знаю, возможно, это моё последнее письмо. Знаете ли вы, что мне удалось – после череды тревожных дней в Рио – устроиться здесь в A.F.P.? Каждый день я делаю по два выпуска для Франции. Это поглощающая работа с восьми утра до шести вечера. Я должен прочесть всю португальскую прессу, и тогда, три месяца назад, это было подвигом, ибо я не знал языка. Эта работа абсурдна, и моя жизнь здесь – настоящий парадокс. Но это также и аскеза в великом одиночестве между агентством и моим номером в отеле... Я едва зарабатываю на то, чтобы не умереть с голоду. (...) Это ещё не та "карьера", которую я "избрал" и которой хочу для себя (!) – не более, чем я хотел бы стать "писателем". Как только у меня скопится немного денег, я сбегу к другому небу. Жизнь у меня напряжённая, изнурительная, но я ощущаю себя свободным и предчувствую, что грядёт множество событий. Пишите. Расскажите о Париже.
Обнимаю вас
Б.
U
Рио, 12 апреля [1952]
Бернару д'Онсие
Дорогой Бернар, пару слов в спешке между двумя пресс-релизами. Я долго не сообщал тебе новостей, но я весь в этой безумной, утомительной работе. Пока нет времени, чтобы заняться тем небольшим опросом, о котором ты просишь. Я работаю семь дней в неделю с восьми утра до шести вечера, если не позже... и мне лучше пойти лично в заинтересованное в этом Министерство для получения нужных сведений. Всё, что я знаю, это то, что здесь очень строгий «контроль». В конце концов, как только смогу, я посмотрю.
Моя жизнь здесь наполнена под завязку, и тем более, что эта пресловутая "книга", о которой я грезил уже несколько лет, почти готова. Без всяких стараний с моей стороны это захватило меня, и вот уже месяц это продолжается – я пишу часть ночи, вкалывая как негр, и медленно, но верно дело движется. Я не задаюсь вопросом, будет ли она хорошей или посредственной – всё, что мне нужно, это писать, и я чувствую себя лучше, избавляясь от этой тяжести.
Жизнь, которую я веду здесь – настоящий парадокс между этими абсурдными газетами и моей книжкой. Я никогда не был настолько одинок и в такой аскезе. Думаю, что действительно заслуживаю имени свободного человека, а этого так мало в нашем безумном мире.
Кроме того, моё финансовое положение всё так же "размыто"... хотя я получил удовлетворение (чисто моральное), когда заместитель Директора этой конторы предложил мне занять его место, когда он уйдёт через четыре-пять месяцев. Вот такую я соорудил себе "карьеру". Так что теперь я ко всему прочему сделал ещё и "карьеру". Всегда можно сбежать. Как только у меня будет немного денег, я попытаюсь реализовать другое приключение.
Да, старина, я уверен, что для тебя эти пять лет упорства и терпения в Индии не будут напрасными. Верю в твою победу. И для меня будет великой радостью вновь увидеться с тобой... Кажется, с тех пор, как мы расстались, я живу в странном туннеле и в безграничном одиночестве. Если наградой за это окажется моя книга, я даже буду доволен, но какая работа...
Ты хочешь, чтобы Маник стала твоей женой. Конечно, это было очевидно, и я очень рад, что она станет твоим ангелом-хранителем... Чёртов старый Бернар, ты всё тот же любитель парадоксов, и мне так импонирует твой свободной стиль бытия.
Обнимаю вас с Маник.
Б.
P.S. Один или два раза виделся с Уотсоном, он всё так же приветлив и находится сейчас в отъезде.
U
Рио, 10 июня [1952]
Бернару д'Онсие
Дорогой Бернар, я обеспокоен твоим долгим молчанием, продолжающимся почти три месяца. С тобой я всегда готов ко всему, но твоё молчание заставляет меня волноваться. Где ты? Твои дела, наконец, идут в гору? Как продвигаются продажи аппаратов? Черкни пару слов.
Что касается меня, я планирую покинуть Рио в конце июля. Уотсон предлагает мне работу в своём деле, и я уже сыт по горло этой дурацкой журналистикой. Собираюсь отправиться в захолустье в глубине Бразилии, в "Минас Жерайс", где мне предстоит после прохождения "инициации" собрать слюду по разным шахтам. Для начала "Уотсон-старший" предлагает мне столько же, сколько я получаю в A.F.P., то есть не так много, но жизнь в глубинке дешевле, и похоже, что моё жалованье будет стремительно увеличиваться. Идея Уотсона в том, чтобы я "поднялся" на его деле и был способен вести слюдяной бизнес, когда он покинет Бразилию (Уотсон-старший уже в возрасте). Разумеется, я не оставляю ему никаких иллюзий насчёт стабильности моего положения – короче, он всегда готов принять меня, а там увидим. Я доволен тем, что меняю окружение, тем, что веду активную жизнь. Абсолютное одиночество, в котором я пребывал в Рио, начинало меня угнетать. Когда я добуду достаточно слюды – и немного денег – то оставлю Бразилию и отправлюсь куда-нибудь ещё... Впрочем, почему бы не возвратиться в Индию? Уверен, что там я найду работу, и это единственная страна, к которой я привязан; ну и наконец, там есть ты. Что думаешь об этом? (Не может быть и речи о том, чтобы садиться тебе на шею; в Индии я буду действовать также, как действовал в Гвиане и Бразилии, и не собираюсь причинять неудобства кому бы то ни было).
Кроме того, я продолжает понемногу писать эту книгу, она занимает все мои вечера – это лучше, ибо мало забавного пребывать в одиночестве в своей комнате.
Бернар, мне не терпится узнать твои новости. Бывают моменты, когда я спрашиваю себя, какого чёрта я делаю на этой земле и стоит ли вообще продолжать.
Обнимаю вас, Бернар и Маник.
Б.
P.S. Определённо, Уотсон – совершенно чудесный человек, и я весьма тронут проявлениями его дружбы, которой я обязан тебе.
U
(В-ответ на раздражённое письмо Бернара д'Онсие, который замечает, что Сатпрем столько медлит с анкетой о маке).
Рио, 6 июля [1952]
Бернару д'Онсие
Дорогой мой Бернар,
получил два твоих последних письма, которые меня ранили – не столько их содержание, сколько дух...
1. Я ждал ответа от С., который казался мне единственным, кто здесь способен заниматься вопросом культивирования мака. Он не ответил и не ответит. К сожалению, у меня здесь нет ни одного друга или даже "знакомого", кому я мог бы поручить это довольно специфическое дело.
Касательно меня, я ждал конца июля, чтобы посетить различные Министерства и попытаться договориться насчёт себя. Каждый день в часы работы Министерств я занят в агентстве. И свободен только в воскресенье. Не может быть и речи о том, чтобы отлучиться с работы: пресса поступает в течение всего дня, и я должен сделать два своих выпуска. Уже несколько дней я с надеждой уповаю на небольшой перерыв между работой во Франс Пресс и отъездом в глушь, чтобы постучать в двери Министерства, и совсем не уверен, что смогу внятно объясниться: я читаю и понимаю португальский, но не могу говорить на нём. Мои разговоры ограничиваются репликами официантам в кафе. Вопрос, требующий решения в конце июля, требует и ясного, точного языка... Итак, в конце июля, скорее всего, ты сможешь отнести меня «к числу твоих многочисленных друзей, чьи уверения в преданности никогда не подкрепляются делами» – хотя я никогда не выражал «уверений в преданности», это не мой жанр, я довольствуюсь тем, что либо люблю, либо не люблю человека.
2. По поводу Уотсона, если я принял его предложение, это означает, что я намерен получить безоговорочный опыт. У меня нет привычки делать вещи наполовину или использовать людей. Я пошёл в Гвианское Бюро Рудников ничего не зная о бокситах, а когда я увольнялся, мне предлагали возглавить изучение рынка сбыта с контрактом изыскателя. Когда я увольнялся из A.F.P., заместитель директора – намереваясь уйти в отставку – предложил мне своё место. Итого, я делаю вещи так, как они должны быть сделаны, и всё, что я предпринимал до настоящего времени, я завершал с честью. Так что я не ожидал от тебя указания "серьёзнее отнестись к работе" – как ты пишешь.
Кроме того, если я принял предложение Уотсона, это означает, что я всё обдумал: я не собирался хвататься за дело, не предупредив его, в вежливой форме, что если бы эта работа меня не заинтересовала, я бы уехал, и что я ни при каких условиях не захотел бы взваливать на себя обязательство, если у меня нет уверенности, что я его выполню. У меня нет привычки обманывать людей, даже в своих интересах. Эта откровенность в отношении обоих Уотсонов оставляет нетронутой мою свободу (и кроме того, их симпатии). Осталось разобраться между нами, что я собираюсь "увидеть", чему научиться, что осознать. Поглядим позже, понравится мне это или нет. Касательно того, чтобы "заслужить" доверие Уотсонов, как ты пишешь, – это излишне; полагаю, что уже заслужил их доверие.
Я был удивлён и огорчён твоим письмом. "...ибо мне кажется, что ты нашёл время для того, чтобы использовать золотую жилу Уотсона". Рискую показаться самонадеянным, но именно Уотсон давал мне новый импульс, и неоднократно. Я никогда не просил у него работы. Это против моего темперамента – "использовать" людей как бы то ни было. И также против моего темперамента использовать дружбу "в интересах". (...)
Есть ещё и другие моменты, где я не согласен с тобой, но эти более серьёзные, чем остальные.
Если "Приключение" состоит в том, чтобы ждать "фортуны десять лет", как ты мне пишешь по поводу Уотсона; если оно состоит в том, чтобы "жениться на богатстве Бразилии"... это не по мне. Если работа мне нравится и если девушка мне нравится, очень хорошо. В противном случае я совершенно определённо не собираюсь подыхать со скуки в течение десяти лет; даже ради фортуны и состояния.
В заключение, ты пишешь, что я имею целью заделаться "поэтом или хвастливым фарфароном"... возможно, я "глупый осёл", имбецил, и к сожалению не поэт, но за мной числится достаточно актов истинного мужества, чтобы не нуждаться в попытках стать "фарфароном". Приключение, свобода – это не вопрос "большой удачи и крупного состояния". Свобода в другом – я был свободным человеком в лагерях. В Гвиане, хоть и без гроша, я познал Приключение.
Когда ты пишешь мне, что надо "спуститься на землю и твёрдо встать на ноги*" – я отвечаю тебе,что не собираюсь твёрдо вставать на что бы то ни было.
Конечно, на время Х, когда я буду с Уотсоном, ты можешь положиться на меня, и если я смогу привезти тебя в Бразилию, то сделаю это с радостью (без уверений в преданности) – но не думаю, что для этого тебе нужен буду я. В конце июля попробую разобраться с Министерствами по поводу этого дела с культивированием мака. В следующий раз напишу тебе о Бразилии и расскажу, какие у тебя могут быть шансы преуспеть в том, что я о тебе знаю (но не думаю, что это будет как-то связано с культивированием). Надеюсь, у меня будет возможность показать тебе, что моя дружба бескорыстна.
Конечно, я также огорчён – огорчением чисто платоническим! – узнав, что твоё дело лопнуло... Послезавтра я ужинаю с Уотсоном и исполню твоё поручение.
Твой друг
Б.
U
(Вероятно, последнее письмо Бернара д'Онсие привело Сатпрема в отчаяние, так как он в некотором роде ставил в абсолют как дружбу с ним, так и его действия. Нижеследующее письмо обращено к другому отчаявшемуся, который хотел застрелить Сатпрема из револьвера в один из вечеров 1950 перед его отъездом в Гвиану, потому что Сатпрем противопоставлял отчаянию жизнь и приключение).
Рио, июль [1952]
Жаку
Жак
... Я помню только, что вы мне брат по боли. Я пребываю в том моменте, когда находишься на пределе боли, на пределе всего, когда мы бьёмся только для того, чтобы отсрочить момент – я не знаю чего, малодушия или надежды. О, не волнуйтесь, Жак, я не собираюсь кончать со всем этим. Мне предстоит прожить ещё немало дней. То, что я пережил в концлагерях, длилось дольше.
Однажды вы мне писали "любовь это акт отчаяния духа" – но когда не остаётся больше ничего, никаких актов духа, чтобы утвердить эту жгучую вещь, которая стучит и стучит в глубинах "я"? Если всё стало пустынным вокруг тебя и в тебе, то что остаётся для утверждения этого непримиримого пламени, этой своего рода бесполезной любви, бесполезной жизни, бессмысленного насилия? В тот самый момент, когда становишься одним отчаянным ДА, кажется, что исчезает это Нет, которое требуется для противопоставления, и всё вроде бы примиряется – нечто, наконец, утвердилось.
Когда я вышел из лагерей, то был полностью опустошён. Вы понимаете, рождаешься в двадцать лет в пустом мире. Среди всего этого разгрома осталось только воспоминание о необычайной РАДОСТИ, испытанной однажды, когда я, полумёртвый, был лишён всего. Как вам рассказать об этой Радости? Это было рождение другого мира; небытие, а потом внезапно эта непостижимая радость, как будто я находился в центре вещей, в их сердце, это было бесконечное господство, ясность, переполняющая сила... Мне казалось, что я вышел из лагерей только для того, чтобы осуществить эту радость, найти её и установить в себе. Мне казалось, что я обнаружил живое, лучистое сердце существования сквозь всю его жестокость и абсурдность – как будто человек живёт и экспериментирует только для того, чтобы однажды прийти к ЭТОМУ.
