Текст книги "Письма Непокорного. Том 1 (СИ)"
Автор книги: Мишель Сатпрем
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
Моё сердце словно "вечный жид".
Может быть, как говорит Тристрам, единственная вещь, способная "выстоять" перед этой тревогой, и есть эта "определённая форма творения"?? Всё ещё требуется творец... И я вспоминаю свою дорогую и замечательную матушку, когда-то, уже очень давно, писавшую мне в письме: "Многодетная семья – тоже форма Приключения". Конечно, это лишь поиск СВОЕГО Приключения, но именно Приключение избавляет от ДЕКОРАЦИИ, о которой я только что говорил. Проблема целиком остаётся внутренней. И здесь я согласен с Мальро и его "Переломом в Христианстве"... Наша неизбежность, наша судьба живёт только в нас.
(Я не могу удержаться, чтобы не процитировать вам ещё один пассаж из Noyers de l'Altenburg, где один из персонажей Мальро восклицает: «Если ментальные структуры исчезают без следа как Плезиозавры; если сменяющие друг друга цивилизации нужны только для того, чтобы швырять человека в бездонную бочку небытия; если человеческое приключение может поддерживаться лишь ценой беспощадной метаморфозы, то абсолютно неважно, что люди проносят сквозь века свои понятия и методы: ибо человек есть случайность, и мир по сути своей создан из забвения»).
Но мы уплыли в полнейшую метафизику, и смысл моих речей не в том, чтобы отвечать на то, что осталось без ответа – впрочем, моё грядущее "небытие" не слишком меня впечатляет. То, что сейчас меня больше волнует, так это нынешнее беспокойство, неспособность оценить Счастье сегодняшнего дня... Подруга, бывают моменты, когда мне кажется, что двери концлагеря так и не открылись передо мной шесть лет тому назад, и что я ещё не вышел оттуда. О! это не фигура речи... Я не могу "выпутаться", как говорят. Без сомнения, нужно, чтобы я вышел из "я". А ещё я думаю о своей матери, которая так часто говорила мне о "самопожертвовании"... Но я ничего другого и не прошу, кроме как отдать себя, хоть самому чёрту! но ничего не поделаешь, мы застряли в своей шкуре... И если Приключение более невозможно, то что остаётся? Сделать из себя врача или машинистку, или заниматься любовью, стать управляющим или отцом семейства... поймите, ничего из этого меня не удовлетворяет. Я чувствую, что всё это – не моё. По-видимому, нужно дойти до самой сердцевины этого беспокойства, исчерпать его, дойти до величайшей НИЩЕТЫ.
Отправиться в Алмору, чтобы медитировать в гималайском Ашраме???... Но я пока не решился на такую крайность. В глубине меня ещё есть вера в действие, которая пока не исчерпала себя. Но что хорошего, если эта жадность к действию должна будет замаскироваться под службу "бюрократа" или бизнесмена?
Я только что говорил вам о "тревоге". И я начал вам писать именно потому, что чувствовал, как она приходит, и чтобы отвлечься – утопил её в чернилах!... Я думал о Пондичерри, о Z, о том, как я жил там, и я восстаю против этой тревоги, как будто всё Настоящее не способно жить нигде, кроме своей противоположности, и никогда в истинном настоящем. Почему я не могу принять радость от того, чтобы просто БЫТЬ ЗДЕСЬ? Почему я – только лишь моё прошлое? Мне не хватает космической философии этих Индусов. "Психология" меня убивает. Думаю, то, что меня мучает больше всего, когда я смотрю на эти мгновенно перечёркнутые судьбы – Х, Жилле и т. д. – так это ощущение НЕЗАВИСИМОСТИ Мира от моего отношения, словно ощущение отказа, непоправимости, когда я осознаю свою собственную свободу посредством свободы других, продолжающих переживать их собственную судьбу – без меня. Конечно, чувства не имеют значимости!... Вы понимаете, как это тревожно – чувствовать, что эпохи и существа утекают сквозь пальцы, словно песок на забастовках в Бретани. И ты не можешь ничего УДЕРЖАТЬ. (Сартр прав, когда говорит, что мы "осуждены на то, чтобы быть свободными")... Да, единственно возможное спасение от этого великого потопа времени, это, без сомнения, искусство, художественное творчество... В сущности, мы пытаемся – нашей дружбой, нашими страстями, нашими "отношениями" и созданием тысяч связей – удержать, ПРИКЛЕИТЬ других к нашей собственной неизбежности – как утопающие, которые хватаются за всё, что видят или что плавает на поверхности – с идеей "умереть в каждом"!!... Всегда возвращаешься к этому чувству одинокой непоправимости, где и ожидает вас тревога, словно паук в глубине своей паутины... Хотя для меня имеет значение Шринагар и его земной Рай, имеют значение эти Красоты и эти "удовольствия", если они разделены с кем-то, если не должно оставаться ТОЛЬКО МОИХ воспоминаний...
И возможно, что в конце концов мне недостаёт только моего наркотика. Подруга, я извиняюсь за столь длинное письмо, которое развернулось в роман. В этой путанице я попытался высказать вам то, что я чувствовал, ибо вам я могу говорить всё. К счастью, вы находитесь там... Получили ли вы моё последнее письмо из Дели, где я попросил вас подыскать мне работу? Если вы не позовёте меня в Карачи, я буду вынужден застрять в Посольстве на должности воспитателя сына Посла и первого слуги жены Посла, и мне это совсем не улыбается. Пишите мне всегда на адрес д'Онсие.
Передавайте привет Максу, которого я в своих письмах всегда ассоциирую с вами. Обнимаю вас.
Ваш
Б.
U
Дели, 4 июня [1949]
Клари
Подруга, вы, должно быть, удивлены моим молчанием и тем, что я не ответил на ваше письмо – с предложением этого M.F. – но позже вы должны были получить моё письмо из Шринагара. И в самом деле, только на днях, возвратившись в Дели, я нашел у себя ваше письмо с просьбой дать ответ не позднее 19 мая... Без сомнений, судьбе было угодно, чтобы это дело не сложилось.
Таким образом, я снова нахожусь в Дели, в той же точке – но в конце концов, не находимся ли мы всегда в одной и той же точке? Обстоятельства меняются, но внутреннее существо продолжает существовать; обеспокоенное, взбудораженное, завлекаемое теми же пропастями.
Как мне вас отблагодарить – тебя и Макса – за вашу дружбу и заботливость? Вы просто ангел, коли так заботитесь обо мне, но ни за какие деньги я не хочу – если приеду в Карачи – быть вашей обузой. Я стараюсь жить только на свои собственные средства.
............
Я намерен оставаться в Дели до 15 или 20 июня, а потом отправиться в Алмору, о которой я вам уже рассказывал, чтобы писать "свою" книгу, ожидая либо должности в Дели, либо каких-то вестей от вас, если вы считаете, что это возможно.
Такова моя актуальная "ситуация" в материальном плане. В плане моральном всё не слишком блестяще. Я ощущаю себя пребывающим в дрейфе изгоем без корней – перекати-поле. Можно сказать, что меня больше ничего не держит, и что я плыву наугад меж двух вод, как мёртвая водоросль. Вы – единственная надёжная опора, которая мне осталась посреди этого запустения. Я отлично понимаю, что вы и сама можете быть в достаточной степени перекати-поле, но ваше присутствие было бы для меня весьма благотворным.
Однако, с меня достаточно "перекати-поле", поездок, одиночества и отчуждённости от семьи... Я, конечно, ни о чём не жалею, я лишь ожидал найти в себе необходимую силу, достаточно мощное обоснование, чтобы продолжать... Этой веской причины для того, чтобы "продолжать" мне и не хватает. И даже в своей неуравновешенности я не нашёл равновесия... Всё утекает сквозь пальцы, и я словно песчинка, затерянная среди нескольких мгновений на краю четвертичного Периода. Изо всех сил я взываю к своему "Приключению", которое не приходит. Возможно, в Алморе я найду лучшее Приключение на Земле. Полагаю, что я создан для того, чтобы писать.
Между тем, здесь я возвратился к своей трубке и обретаемому через неё ночному покою. Для меня это действительно один из элементов равновесия – равновесия сурка – в ожидании великого Пробуждения... или вечного сна.
Стоит изнуряющая жара (...).
Обнимаю вас, подруга, со всей своей братской любовью. Пишите. Мне так нужно ощущать ваше присутствие где-то в Индии.
Б.
U
c/o Farl H. Brewster
Snow View Estate
Almora
U.P.
Алмора, 4 июля [1949]
Клари
Моя дорогая подруга, я только что получил ваше письмо от 21 июня, которое мне переслали из Дели. Я весьма взволнован той новостью, что вы отправляетесь в Париж в таком состоянии. Я весьма озабочен и угнетён вашим недугом. Бог мой, мне кажется, вы так далеко, и возникает ощущение, что с нашей последней встречи прошли годы. Я так хотел бы снова увидеть вас, можно даже ничего не говорить, вы бы всё поняли по едва заметной улыбке. С вами всё становится таким простым и таким живительным. Конечно, вы не воспринимаете возможную смерть со страхом. Конечно, труднее жить, чем умирать, но во всей этой тёмной истории вы, скажем так, забываете обо мне... а я не согласен с тем, что больше вас не увижу. Даже если вы не дорожите жизнью, то я дорожу вами, да, я дорожу вами по многим причинам, и лучшие части моей души ценят вас, негодница... Но не буду более углубляться в столь тёмные предзнаменования. По крайней мере, я хотел бы сказать вам, как велико моё желание увидеться с вами до вашей поездки. Такое возможно? Это принесло бы столько радости, ведь столько осталось несказанным в наших взглядах без слов. Кто меня поймёт, кроме вас? кому я смогу довериться?! Без сомнений, своей матери, но это совсем другое дело. (...)
Как видите, это письмо пришло из Алморы, куда я прибыл уже около трёх недель назад. Я должен был покинуть Дели, где я был болен, болен от жары и различных злоупотреблений. Перед отъездом из Понди – фактически, за несколько часов до моего отъезда – Мать Ашрама посоветовала мне отправиться в Алмору, как я вам уже и писал. Этот последний совет в последний час был для меня важным знаком судьбы. Вместо ожидаемого йогина я нашёл восхитительного живописца. Однако, позвольте описать некоторые детали, которые помогут вам понять меня: Алмора находится на высоте около двух тысяч метров в Гималаях; оставив деревню Алмора и прошагав около 2 часов по тропе, я забрался на вершину одинокой горы вдали от всякого жилища, и там нашёл старый дом, наполовину в руинах, весь окружённый розовыми лаврами и мимозами: Snow-View Estate, обиталище Брюстера. Snow-View – очень подходящее название, поскольку оттуда видна огромная гряда ледника и Нанда-Деви* высотой 27000 футов, это более 8000 метров... Но каково же было моё удивление, когда, войдя в этот старый дом, я нашёл чудесную просторную студию, заставленную тысячами книг, низкую тахту и множество разноцветных подушек. Наконец, повсюду на стенах картины Италии, произведения Брюстера. В углу – высеченный Брюстером огромный улыбающийся Будда. Словом, изысканный беспорядок из книг, подушек и картин. Почти везде подсвечники и тибетские сочинения. К счастью, никакого электричества.
Брюстер – очаровательный старичок 70 лет, живущий в Snow-View уже около двадцати лет, американец, но в нём столько же американского, сколько и во мне. Творческая натура до мозга костей: художник и скульптор, близкий друг Д.Г.Лоуренса*. Он годами жил в Италии, затем около тридцати лет назад приехал в Индию и бродил от монастыря к монастырю на Цейлоне, в Индии и в Гималаях. Сначала был буддистом, затем учеником Рамакришны, и наконец, учеником Шри Ауробиндо. Но никаких мистических вывихов: любит жизнь и её краски, иногда медитирует, читает с равным восхищением Платона и Пифагора, французскую поэзию и труды на санскрите. Удивительно образованный человек.
Здешняя жизнь проста: подъём с восходом в половине шестого, ледяная ванна, строго вегетарианский режим, долгие прогулки в лесу по вечерам до шести часов. И наконец, прослушивание музыки. У Брюстера великолепная коллекция дисков, и это чудесно – слушать ночью при свечах прелюдии Баха, квартеты Бетховена, Моцарта и Дебюсси. И тогда вся студия пробуждается, словно на тайный праздник, тени оживают, книги становятся позолоченными с тибетской бронзой, а Будда более таинственным, чем когда-либо. С чудесного портрета, висящего в углу, улыбается жена Брюстера – умершая с десяток лет тому назад. Трудно выразить эту атмосферу, тонкую, как цветочная пыльца, готовая развеяться от малейшего дыхания. Вы знаете, эта атмосфера замка "Grand Meaulnes", тревожная и чарующая, принадлежащая, кажется, другому миру, тонкая, как старинный гобелен. Я снова с потрясением открыл для себя этот восхитительный квартет фа-мажор Бетховена: если бы мне предложили выбрать музыкальное произведение для прослушивания перед смертью, это была бы третья часть этого квартета, абсолютная величественная полнота, за пределами печали и радости. Нужно, чтобы вы послушали его (опус 135).
Но я сделал ещё одно важное открытие всей моей жизни, по крайней мере, такое у меня предчувствие: живопись. Однажды я внезапно почувствовал себя охваченным желанием рисовать, глянув на читающего Брюстера, сидящего на полу посреди своих разноцветных подушек перед окном, через которое видна освещённая терраса с розовыми лаврами на фоне далёких гор. Брюстер дал мне всё необходимое для живописи, и так появился мой "первый холст". Потом я написал второй: студия Брюстера ночью, освещённая свечами. Кажется – по мнению Брюстера – эти две попытки были "весьма поразительны" (извиняюсь, что хвалю себя). Короче, живопись захватила меня, и я работаю как сумасшедший с 7 утра до 6 вечера. Дни слишком коротки, но на этот раз я, без сомнения, ощущаю себя почти счастливым, ибо нашёл "средство выражения".
В этот момент я совершаю новое открытие мира, в прямом смысле слова; я начинаю понимать и осознавать формы, особенно цвета, а также удивительную сложность отношений цветовых качеств между ними. Это невероятно увлекательно, взгляд пробуждается и обнаруживает бесконечность вещей, до этого не замечаемую, я очарован цветами и линиями. Я пишу чистыми цветами, и их немного: красный, голубой, оранжевый, жёлтый и белый, это всё, но какие чудесные и тонкие сочетания. Я обнаружил, что зелёного, чёрного, коричневого и белого не существует, но есть единая синхронная вибрация из бесконечного числа как будто раздельных тонких оттенков. Это завораживает.
Фактически, я нахожу в живописи нечто более удовлетворяющее, чем в литературе: я не могу удержаться от того, чтобы считать, что в любой литературе присутствует нечто искусственное, тонкий обман, ряженая извращённость, переодевание подлинного Я, из-за того, что это выражено и помещено на пустую станицу. Конечно, также можно сказать и о картине, что она искусственная, и что это тоже переодевание реального видения Природы, но по крайней мере определённые строгие правила принуждают вас к истине. Объясню, что имеется ввиду: все цвета, все цветовые интерпретации данного сюжета возможны, НО все эти цвета, какими бы они ни были, обязательно должны быть пропорциональны друг с другом по интенсивности; например, если я пишу стены студии в слишком светлых тонах, то никогда не смогу найти достаточно интенсивный цвет для изображения свечей, освещающих эти стены. В этом вся суть проблемы живописи и в этом всё правило: найти точное соотношение качеств.
И напротив, мне кажется, что в литературе "позволено всё", и говоря это я думаю о фразе Мальро в его Орешниках Альтенбурга: «Всякая Идея всегда рождалась от ДРУГОЙ Идеи, и никогда от ФАКТА». Как видите, я хочу сказать, что Идеи – написанные – связываются одна с другой, как в музыкальной конструкции, и конструкция продолжается в бесконечность, одна Идея «подталкивает» другую, как одна определённая мелодия вызывает другую гармонию, как прелюдия предваряет фугу. Получается досадный произвол, измышление, выдумывание самого себя и вопреки себе, по мере того, как мы пытаемся описывать. В конце «книги» мы реально сконструировали в воображении новую личность, сильно отличающуюся от той, которая была в изначальной точке отправления. Впрочем, это проблема, о которой я вам часто говорил и которую выразил образом «актёра», играющего все роли, но в конечном счёте замечающего, что он представлял из себя не более, чем «одно лишь внимательное отсутствие», пустоту, заполненную другими или его собственным воображением. В конце концов, можно сказать, как я часто предполагал, что Мир и Реальность – наше собственное измышление, не имеющее иного существования или Реальности, чем та, которую им предоставляет наше Воображение, но это едва ли приемлемо.
Я не уверен, что вы будете во всём согласны со мной в суждениях о литературе, но не поделитесь ли вы своими возражениями?? В глубине души я сражён экстравагантностью нашей западной литературы, называемой "литературой по психологии". Чем иным может являться эта пресловутая литературная психология наших книг, если не психологией ненормальности? Как будто литература игнорирует глубокие и простые стремления человеческого существа. Лишь стремление оригинальничать, в итоге плетущее обман, если не абсурд. Есть ли там хоть какое-то правило, которое, как в живописи, ограничивает вас человеческой Реальностью? Возможно, у человека нет границ, без сомнений, но куда приведёт нас эта психиатрическая литература? Такова, впрочем, проблема, которую я хотел поставить перед "Гварнеро" при написании "своей книги" об актёре.
Короче, я тут произнёс перед вами настоящую пламенную речь о живописи против литературы – что, в сущности, довольно абсурдно. Но как видите, я полон решимости и покорён живописью. Я даже подумываю о том, чтобы полностью посвятить себя этому, но найдётся ли меценат? Ибо по моим представлениям, любое искусство возможно только тогда, когда ему посвящают всё время и отдают всю энергию. Я мечтаю отправиться в Италию и там воодушевлённо работать. В сущности, это некое предчувствие той творческой необходимости – писать или рисовать – которой я всегда дистанцировался от социальных "должностей" и функций.
Помимо этого я погружён в индийскую философию и особенно в книги Шри Ауробиндо – учеником которого я стал решительно и окончательно.
... Да, я прочёл Тошноту и действительно узнал себя там. В этом тревожном поведении, которое выражает одна из частей моего «духа», нет «самолюбования», там есть лишь конкретная жажда искренности и правды, и отчаяние по поводу моих ограничений. Именно поэтому – опиум. (Излишне говорить, что я оставил все мои трубки в Дели и уже три недели не ощущаю даже потребности в курении).
Кроме того, я остаюсь здесь до конца июля, а затем снова спущусь – увы – в Дели, чтобы быть "воспитателем" сына Посла. По-видимому, я возвращусь во Францию в марте следующего года. Поспешите написать мне сюда, если у вас есть время. Я озабочен вашим состоянием. Жму руку Максу. Обнимаю вас со всей своей признательностью.
Б.
U
c/o The Ambassador for France
16, Hardinge Avenue
New Delhi
Нью-Дели, 31 июля [1949]
Клари
Подруга, предполагаю, что вы в Лондоне под ножами хирургов, так как я ничего не получил от вас после вашего последнего письма из Карачи, и я обеспокоен; не тревожьте, дайте знать, выкарабкались вы, наконец, из всего этого??! Побыстрее напишите мне или скажите Максу, чтобы черкнул пару строк, дабы успокоить меня, пожалуйста. Я не молюсь за вас! конечно же, но вы должны обязательно выпутаться, иначе... иначе вы – маленькая балда.
4 августа. Продолжу, наконец, это столь надолго прерванное письмо. Надо бы рассказать вам о моей жизни в Дели:
Меня устроили в резиденции Посла и назначили воспитателем. Сразу опишу вам своего воспитанника: развитый не по годам мальчишка 9 лет, перед которым преклоняется всё Посольство – в том числе и родители, конечно же. Никогда в своей жизни я не встречал столь испорченного мальчика (я тонко чувствую гниль), такого тираничного и бессердечного, рассматривающего большую часть людей как своих слуг, стоящих ниже его мелкой персоны. Он не любит индийцев также, как не любит кур, как не любит всех тех, кто хоть чуть-чуть ниже ранга Посла. И конечно же, все "крупные персоны" Посольства с улыбкой оказывают ему знаки внимания и крайне вежливо относятся к его грубостям. За исключением этого, мой воспитанник весьма умён, я редко видел мальчика с таким критическим умом и столь явно склонного к Наукам. В данный момент я "на хорошем счету", поскольку обучаю его плавать и нырять.
Что касается моей жизни, собственно говоря, она весьма светская: это смесь дворецкого в большом доме и воспитателя, как я уже говорил. С 9 до 13.30 я развлекаю Ж.-Ф. (он сейчас в отпуске), то есть мы лепим из пластилина или играем в "шашки", в железную дорогу и во всё, что можно себе представить. Должен сказать, что проводить время в играх с ребёнком – это более утомительно, чем работать в бюро... С 14.30 до 15.30 обед, большую часть времени с гостями, для обеда это неподходящие часы. Начиная с 17.30 я должен снова развлекать моего подопечного до 19 вечера, затем заняться приготовлением коктейль-вечеринки или официального ужина. Если мне повезёт, всё заканчивается к 23 ч. По вечерам, когда Посол с женой ужинают снаружи, я должен оставаться на ужин с моим воспитанником, который не выносит одиночества, и укладывать его в постель в 22.15. Вот такая программа.
............
Излишне говорить вам, что завести здесь друзей невозможно – люди слишком любезные. (...)
Вы только не подумайте, что я ехидничаю или жалуюсь. Я принимаю эту "игру", как и все остальные; неприятность в том, что она мне неприятна.
Давайте поговорим о чём-нибудь другом. Я должен многое вам рассказать со времени вашего последнего письма из Карачи, письма, которое мне очень дорого. Да, я полагаю, что мы "сблизились", как вы писали, и я совершенно согласен с вашим определением мудрости: "Мудрость это не смирение, но лишь способ ставить задачи через то, что мы умеем делать лучше всего". Как и вы, я отказался от бесполезных вопросов, от классических бунтов, и я пытаюсь двигаться вперёд, используя то, что я могу делать лучше всего. В Алморе Брюстер говорил мне: "Лучший советник – это любовь". И действительно, то, что я любил больше всего, это Искусство – будь то литература или живопись. Я знаю, что не создан для социальной, административной или коммерческой жизни. Так что я пытаюсь организовать свою жизнь вокруг наиболее важной внутренней необходимости: Искусства – и я попытаюсь принять со всей возможной беспристрастностью те неудобства, которые повлечёт за собой отказ от социальной должности; неудобства, которые в данное время выражаются в обязанности быть воспитателем. Я лишь надеюсь, что моя нынешняя жизнь не поглотит меня настолько, чтобы лишить любой творческой деятельности...
Вчера я получил письмо от своей матери, которая пишет, что перечитала все мои письма за пятнадцать лет (!!...) и сделала следующий комментарий, который я вам здесь приведу: "Ты прошёл через все возможные состояния души: порывы, падения, энтузиазм, отчаяние, мужество, бунт; полагаю, что за каждым твоим письмом стояли разные люди. Удивительным образом ты исследуешь самые разные пути, но сразу же возвращаешься назад из опасения завязнуть, увлечься. Ревностное оберегание своей независимости делает безрезультатными проявления всей твоей воли и аннулирует все твои радости". Это настолько правдиво. Во мне самом столько противоречивых персонажей, что мне зачастую трудно понять, какой из них является моей сущностью – ибо все они "правдивы", как анархист, так и участник Сопротивления, как артист, так и мистик, как отчаявшийся, так и маленький гуляка. Нужно либо всех примирить... либо всё уничтожить. И без сомнения, эта потребность в творчестве, властвующая над всеми другими, она и является для меня лучшим средством направить эти разные и противоречивые энергии, единственным средством их примирить, единственным средством дать каждому из "моих персонажей" шанс жить и расцветать.
"Ревностное оберегание своей независимости", о которой говорила моя мать, не что иное как страх быть лишённым одной из этих энергий, возможно, одного из предчувствий моей истинной судьбы, которая до сих пор не проявила себя, когда я отказался от работы в колониальной Администрации. Я не хочу сказать, что моя истинная судьба уже ясно проявила себя во мне в полном объёме, хотя я всё более и более отчётливо ощущаю, что вся моя жизнь организовывается на основе определённой творческой потребности. Но возможно, что всё это лишь "веские причины", изобретённые "задним числом" для того, чтобы оправдать то, что может показаться социальным крахом. Короче, поскольку речь идёт об "обязательстве", я не чувствую себя способным вести иную жизнь, чем жизнь живописца или писателя – а возможно, ещё и в некотором роде мистика. Я всегда был во власти идеи загнать себя в самое сердце тупика, поставить себя в столь безвыходную ситуацию, оказаться настолько беспомощным и покинутым, что я не смог бы сделать ничего другого, кроме как собрать всего себя, чтобы выделить лучшее. Таким образом, речь идёт не о настоящем "тупике", но об "узких вратах", о которых говорит А.Жид и которые ведут к новой заре...
Недавно я читал Profundis Оскара Уайльда и должен процитировать вам этот пассаж, неплохо выражающий то, что я чувствую: «It is tragic how few people ever possess their soul before they die. Nothing is more rare in any man than an act of his own. It is quite true. Their thoughts are someone else's opinion, their lives a mimicry, their passions a quotation... A man whose desire is to be something SEPARATE from himself, to be a member of Parliament, or a successful grocer, or a prominent solicitor, or a judge, or something equally tedious, invariably succeeds in being what he wants to be. That is his punishment. Those who want a mask, have to wear it... But people whose desire is solely for self-realization never know where they are going...» ["Печально, как мало людей когда-либо владеют своей душой, прежде чем к ним придёт смерть. Нет ничего более редкого среди людей, чем самостоятельный поступок. И это именно так. Мысли большинства из них – это чьи-то чужие мнения, их жизнь – подражание, их страсти взяты взаймы... Человек, желание которого состоит в том, чтобы быть чем-то ОТДЕЛЁННЫМ от себя самого, быть членом Парламента или успешным лавочником, выдающимся стряпчим, судьёй или чем-то столь же скучным, неизменно добивается того, чего хочет. В этом его наказание. Тем, кто хотел иметь маску, приходится носить её... Но люди, желанием которых является исключительно самореализация, никогда не знают, куда они идут"]. Я не знаю, куда я иду, но я знаю, что не могу ходить в маске – особенно в этой стране, здесь слишком жарко!...
В следующий раз я напишу вам длинное письмо по поводу Шри Ауробиндо, которого вы поняли шиворот-навыворот – я извиняюсь – но чья философия является противоположностью "религии" и "системы", это прогрессивный рост, а не застой. Мы ещё об этом поговорим.
Здесь у меня нет времени, чтобы писать картины, чем я весьма огорчён. В какие-то моменты мне кажется, что я полностью покинут и словно изъеден тысячами паразитов, сожран другими людьми, и требуются долгие часы пребывания в моей комнате, чтобы стереть с лица "вежливую и благожелательную улыбку", которую я весь день обязан был носить на своём лице...
Пишите, подруга, вы всегда нужны мне, и я весьма обеспокоен вашим здоровьем. Обнимаю вас сильнее, чем когда-либо
Ваш
Б.
U
Дели, 12 сентября [1949]
Клари
Дорогая подруга. Я пришёл побеседовать с вами, дабы забыть о своём молчании и о грузе нереализованной Радости в моём сердце. А ведь надо ещё отыскать слова, чтобы выразить всю эту тяжесть, но я устал от слов; надо бы просто посмотреть на вас и выразить всё в молчании. Надо бы забыть об этом бессвязном образе себя путём некоего чудесного самопожертвования. Надо бы отыскать суть каждой вещи через её ежесекундный образ. Но я в очередной раз сошёл с пути. Нет больше ни гавани, ни оазиса после долгих скитаний под солнцем, ни вечерней прохлады. Со всех сторон меня окружает моя пустыня и море, в котором больше нет никаких направлений – ни на Север, ни на Запад – но лишь затерянная необъятность, в которой заблудился мой след и исчез мой кильватер. Подруга, надо бы мне иметь звезду, которая рассказала бы, где прячется моя Любовь, но я не знаю более, что я должен себе самому.
Вы даже не подозреваете, в каком я разочаровании. Но у меня больше нет мужества в словах. Эти написаны лишь для того, чтобы позвать вас на помощь, ибо сам я больше ничего не значу.
Подруга, нужно, чтобы что-то произошло, дабы вывести меня из меня самого. Нужно, чтобы я пришёл к самореализации под страхом смерти, и к самоотдаче. Нужно, чтобы мир был спасён ликом, который озарил бы все другие лики, и я должен найти тот камень, из которого будет высечен этот лик всех ликов.
Но что мы можем против безмолвия, когда больше нет Любви, когда больше нет ничего, кроме безграничной пустыни, где гаснет наш пыл в бессмысленном беге по кругу. Пусть меня посетят толика вашей свежести и мгновение вашего взгляда, который даёт мне направление.
Б.
U
Дели, 22 октября [1949]
Клари
Подруга, это письмо застанет вас по возвращении из Европы. Как бы я хотел оказаться там, чтобы обнять вас прямо на аэродроме! Вызвав острую ревность Макса!
Но тон моего письма не столь легкомысленный. Нужна ваша помощь, подруга. Нужен ваш совет.
Ваше последнее парижское письмо, в котором вы приглашали меня возвратиться во Францию, заставило меня задуматься. Я, наконец, понял несколько вещей, о которых расскажу позже, и решил возвратиться в Париж – если Макс или вы сможете выручить меня и одолжить деньги на билет в качестве "палубного пассажира" (если только я не смогу найти работу на борту какого-либо грузового судна).
Подруга, мне очень нелегко затрагивать при вас эти "вопросы о деньгах". Я говорю вам об этом искренне и просто и думаю, что вы также просто мне ответите, если это вас затруднит или побеспокоит. Я очень дорожу тем, что вы всегда отвечали мне с полной искренностью, без стеснения.
Тем не менее, я написал Беку – это агент "Морских перевозок" в Мадрасе и мой друг – попросив у него, если это возможно, найти "ультра-экономичный" способ переправить меня во Францию из Карачи (порта, наиболее близкого к Дели и, следовательно, наименее дорогого с точки зрения финансов). Я также сказал Беку, что решил – видя свою ситуацию – путешествовать как "палубный пассажир" и был бы не прочь оплатить свою поездку какой-нибудь работой: "стюардом" или кем-то ещё. Словом, я планирую отчалить, самое позднее, в январе. Ожидаю ответа от Бека.
Я планирую январь как дату отъезда потому, что требуется отработать необходимые сроки перед тем, как покинуть Посла (две недели), и потому, что я обязательно хочу провести месяц в Алморе перед тем, как окончательно покинуть Индию. Мне дорого это пребывание в Алморе по трём причинам, главной из которых является полная дезинтоксикация. Нужно поднакопить немного здоровья, прежде чем атаковать Париж, а я в данный момент в плохом состоянии. К тому же, я дорожу полученным в Алморе опытом, как "подтверждением" моего вкуса к живописи через ожесточённую работу рядом с Брюстером. Наконец, я хочу возвратиться в Алмору из-за дружбы с Брюстером и по поводу его "плана Ашрама". Этот человек обладает удивительным знанием о жизни, и мне нужны его советы и даже, признаюсь, его посвящение в духовные вещи, интересующие нас обоих.
