Текст книги "Письма Непокорного. Том 1 (СИ)"
Автор книги: Мишель Сатпрем
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Обнимаю, матушка.
Б.
U
До востребования
КАНКАН (Французская Гвинея)
Конакри (Гвинея) 1.2.53
Бернару д'Онсие
Дорогой старина Бернар, я надеялся получить от тебя новости, прибывая в Дакар. Возможно, это абсурдно, но ты словно точка незыблемости посреди моих скитаний, и жар твоей дружбы ценен для меня – я по-прежнему чрезвычайно одинок.
Перед отъездом из Рио я узнал через Уотсона, что твои дела пошли на поправку, и твои тяготы, наконец, будут оплачены; меня это обрадовало, тем более, что такой поворот ситуации поможет тебе избежать нового переселения, которое было бы нелегким делом: я с тревогой представлял твою высадку в Бразилии без Маник и без маленькой лампы. (Ты получил два или три моих последних письма из Бразилии?)
Что касается меня, я обрёл свободу, суровую трудную свободу в полном одиночестве, но я ощущаю своё сердце полным сил; временами дороги Африки дарят мне великие радости. Хочу верить, что состояние напряжения и обнажённости, в котором я живу, однажды принесёт свои плоды.
В Дакаре у меня были довольно трудные дни, все сахарские рудниковые Компании, в которые я обращался, по очереди захлопывали двери у меня перед носом. В конечном счёте я оказался почти без единого су. Исчерпав все возможности, я случайно встретил оранского* еврея, предложившего мне отправиться внутрь Африки, по пути продавая словари Ларусса. Я поехал. С каждой проданной книги я получаю немного денег. Вопреки моим опасениям, на Ларуссе почти можно прокормиться. Сейчас я в Конакри. Через несколько дней у меня появятся средства продолжить свой путь в направлении Канкана.
Следуя от деревни к деревне, от города к городу, я надеюсь достичь границы Сахары, Агадеса, примерно в 3500 километрах от Дакара. Я утвердил себе целью Агадес, потому что знаю, что там существует горнодобывающая Компания, осуществляющая разведочные работы в Сахаре и в частности в Аире*. Я надеюсь устроиться там как изыскатель. Рассчитываю прибыть в Агадес через три месяца, если словари будут хорошо продаваться. Вот такие дела.
Иногда я задаюсь вопросом, может ли наша дружба помочь тебе понять меня. Возможно, ты строго осудишь меня, как и все остальные? Возможно, ты подумаешь, что я к тому же ещё и неудачник. Однако, я хотел бы сказать тебе о той внутренней силе, которую я в себе ощущаю, о том огне, который меня сжигает. В мире, полном мелких и великих предательств, я пытаюсь остаться верным самому себе, этому внутреннему центру, не запятнанному никакими компромиссами. Я стараюсь жить на пике самого себя. Никогда ещё я не пребывал в таком остром НАПРЯЖЕНИИ.
В своих скитаниях я часто думаю о тебе и временами немного опечален отсутствием новостей.
Обнимаю моего старого Бернара.
Б.
U
До востребования
АБИДЖАН
Берег Слоновой Кости
Абиджан (Берег Слоновой Кости) 16 марта 53
Бернару д'Онсие
Мой старина Бернар, мне доставило истинное удовольствие чтение твоего письма, проследовавшего за мной от Канкана до Абиджана; я нуждался в дружеском письме... Я действительно миновал тот возраст, когда играют в «непонятого» – но слишком мало людей, которые меня понимают, и моё одиночество всё глубже. Чем больше я странствую, тем больше ощущаю потребность писать, ну или, наконец, передать ту вещь, которая упрямо бьётся в глубинах меня; мне не хватает свободного времени, чтобы возобновить труд над книгой, начатой в Рио... О, не «успеха» я ищу, но мне так хотелось бы свидетельствовать о той силе, том качестве, той ценности, которые я в себе ощущаю; и моя жизнь – это не «литература», применённая на практике, как ты пишешь, но отчаянное утверждение единственных оставшихся ценностей в нашем мире, который отказывается от своих убеждений. Эта книга, если я её напишу, определённо, не будет иметь никакой другой ценности, кроме силы, качества своего свидетельства. Начиная с лагерей я прошёл долгий путь, ведущий от смерти к воскрешению – именно об этом я хотел бы сказать, раскрыть небеса над их муравейниками.
Тем временем я заканчиваю долгий маршрут, ведущий от Конакри до Абиджана, пересекая всю Верхнюю Гвинею и Берег Слоновой Кости. Я путешествовал наудачу, пересаживаясь на грузовики с арахисом или кофе, с врачами или плантаторами; заходил в деревни, затерянные в лесах на границе с Либерией, спал в негритянских караван-сараях и объедался бананами – а также продавал Ларусса! Часто меня принимали за сумасшедшего, но я слышал печальные звуки там-тамов и видел чёрные племена, ещё не тронутые грязью цивилизации. Потом я заболел где-то в захолустье Берега Слоновой Кости. Не знаю, что это было, но всё увенчал мощный кризис малярии, полностью меня опустошивший (физически, морально и финансово). Тогда я спустился в Абиджан, дабы "восстановиться", во всех отношениях. Теперь всё в порядке, и примерно через десять дней я собираюсь в Дагомею: в Котону и Порто-Ново. Я снова поднимусь через всю Дагомею к Ниамей-Гао, чтобы, наконец, найти пустыню, "если Бог захочет". Неприятность в том, что я прибуду туда в самый скверный сезон, и я спрашиваю себя, не стоит ли мне переждать и прийти к лучшей форме, чтобы идти дальше. Тем не менее, начиная с Гвианы, я начинаю ощущать физический износ, и хочется провести два-три месяца в каком-нибудь тихом уголке Бретани. В конце концов, увидим... Как бы то ни было, в следующем ноябре-декабря я твёрдо решил, если позволят финансы, сбежать в Индию. Я слишком долго откладываю этот решающий для меня этап, и если я покинул Уотсона, то это потому, что я не представляю себе иного "будущего", кроме как в Индии. Если там я смогу быть полезным для тебя, то тем лучше, и для меня будет большой радостью снова увидеться с тобой и познакомиться с Маник – но полагаю, что я продолжу свой путь дальше, сначала к Брюстеру, затем в Гималаи, где я, возможно, получу так необходимую мне "инициацию".
В твоём письме ты пишешь, что я мог бы быть тебе полезным, чтобы разработать твои заметки по традиционным вопросам. Ты думаешь, мне нравится "вытягивать" из тебя то, о чём ты позволяешь себе умалчивать! Возможно, мир и отрекается от своих убеждений, но есть несколько человек, подобных мне, которые могут тебя понять и которых ты не должен отвергать по причине слабости, вялости или разочарования; и ты это ЗНАЕШЬ. Для меня было бы великой радостью провести с тобой некоторое время, ведь есть столько вопросов, которые нужно решить и которые меня интригуют. – Но временами в какой-нибудь из вечеров у меня просто кружится голова при взгляде на весь этот путь, который всё ещё отделяет меня от Индии; она так далеко, и предстоит продать ещё несколько сотен килограммов Ларусса, прежде чем преодолеть Суэц!...
Кроме всего прочего, я получил очень трогательное письмо от Уотсона. Это письмо глубоко тронуло меня не столько его предложениями, сколько выражением его отцовской дружбы. Конечно, я теряю "великолепный" шанс, но мне кажется, что я не найду Покоя, пока не возвращусь в Индию... От имени себя и своего брата Уотсон пишет, что в Бразилии меня всегда примут, если вдруг я захочу поймать шанс, предложенный мне, и он подчёркивает: "This business will continue long after my brother and I have passed off the scene". Уотсон предлагает увеличить мою зарплату в три раза "to begin with, and satisfactory upward adjustment within each year". Наконец, вместо квартиры в захолустье, как раньше, он предлагает мне перебраться в Рио... Всё это соблазнительно, и я весьма тронут дружбой Е.У. Но что делать??? Как ответить? Полагаешь ли ты, что для удовлетворения материального благосостояния я смогу отказаться от всего того, что мне дорого, от единственных ценностей, которые держат меня в жизни??? – Бывают вечера усталости и отвращения, когда я чувствую себя готовым отступить; бывают дни, когда я чувствую себя изношенным и полностью опустошённым – но разве это повод отречься от самого себя?... В то же время мне хотелось бы понежиться на солнышке несколько недель на пляжах Бретани. Возможно, тогда я видел бы более ясно и был более уверен в своих силах.
Пиши мне, старина. П.Р. из Абиджана перешлёт письмо, я надеюсь.
Обнимаю вас с Маник.
Б.
U
Ломе (Того) апрель [1953]
Бернару д'Онсие
Дорогой Бернар, твоё последнее письмо глубоко меня опечалило – вероятно, ты всё ещё видишь «литературщину» в этой боли, я не настаиваю. В сравнении с тоном всего твоего письма, это меньший из упрёков и твоих слишком поспешных суждений, делающих из меня лицемера. Во всём твоём письме чувствуется раздражение, довольно частые бесполезные оскорбления, желание давать пощёчины. Почему? И потом, потеря друга всегда вызывает боль в сердце, и ты, возможно, кое-что понимаешь в этом.
Я ждал, прежде чем ответить тебе, потому что хотел выразиться ясно, или по крайней мере попытаться это сделать – несмотря на твои насмешки. Главным образом, мне не хотелось, чтобы наша дружба закончилась подобным недоразумением. Заверяю тебя, это в последний раз, когда я тебе "надоедаю"...
Тебе нелегко переварить тот факт, что я покинул Уотсона. Для тебя единственным правдоподобным мотивом такого решения было моё желание удивить, "эпатировать" тебя: я не вижу ничего эпатирующего в решении, которое не имеет смысла само по себе, но лишь несёт в себе нечто для будущего. (В том же духе я уволился из Колониальной Школы и покинул Бюро Рудников в Кайенне. И доллары Уотсона ничего здесь не меняют). Наконец, признай, что моя "публика" была бы гораздо менее многочисленной, если бы я отказался от шанса разбогатеть только лишь для того, чтобы произвести на тебя впечатление... У меня не так много друзей, за исключением Брюстера и Ашрама. Если бы Уотсон не был твоим другом, а я не был твоим, я бы однозначно не держал тебя в курсе всех этих дел. И вероятно, я не сказал бы тебе ни слова об этом деле, если бы не был так одинок.
Есть ещё одна вещь, которой ты не знаешь и которую, возможно, теперь поймёшь лучше, – что в каждом своём письме я обращался не к собственному "зеркалу", но к другу, чьей страстности и пыла мне недостаёт. Ты не представляешь, до какой степени я нуждался в этом друге. В действительности, уезжая из Бразилии, я покидал не столько Уотсона, сколько женщину, это единственная женщина, которую я полюбил за всю свою жизнь, её имя Иза. Не хочу впадать в литературщину, говоря о ней – могу лишь сказать, что это больно. Думаю, ты понимаешь, что моей целью в последних письмах было найти ободрение и немного дружбы от тебя, но никак не желание "блефовать", пускать пыль в глаза. "Блеф" обошёлся бы мне слишком дорого.
Сколько раз, разъезжая по Африке, я готов был отказаться от всего, написать Изе, что я возвращаюсь, а Уотсону – что я принимаю его предложения. Сделать это было намного проще (и я никогда не считал, что разбогатеть – это "стыдно"!) Бернар, как ты мог подумать, что я вкалывал, продавая эти проклятые Ларуссы, лишь ради того, чтобы тебя удивить! Бог мой, мне нужна была не публика, а лишь немного понимания и дружбы в трудный период.
Это письмо не для того, чтобы потеряться в горечи или ненужных сожалениях, – но чтобы расставить вещи по местам и разъяснить тебе цель, которую я преследую, ибо последние шесть лет наша дружба отмечена лишь недопониманием.
Именно в Индии, вначале в Ашраме Понди, затем у Брюстера, я обнаружил это внутреннее божественное Присутствие – извини за литературщину – которое наполнило мою жизнь, в то время как не оставалось больше ничего после Бухенвальда. Трудно описать этот довольно ошеломляющий опыт, ибо это подобно тому, как будто разрывается завеса, словно заново обретаешь своё детство. Ты понимаешь, всё умерло во мне, а затем вдруг этот Свет – потом уже я прошёл немало всяческих туннелей, но воспоминание об этом Свете остаётся; это отпечаток, раскрытие, которое невозможно забыть. Мне кажется, что больше НИЧЕГО в жизни не имеет смысла, кроме поисков Этого. Именно для «этого» (извиняюсь за столь неясный словарь, но в этой области немного литературы) я покинул Изу и Уотсона.
В Индии, уйдя от Барона, я хотел возвратиться в Ашрам, но мне посоветовали пойти в Алмору и увидеться с Брюстером, которого я тогда не знал. У Брюстера, а затем в близлежащем ашраме я получил другие опыты и колебался между Ашрамом в Понди и Ашрамом в Миртоле. В конечном счёте я получил письмо из Понди, в котором мне перед принятием окончательного решения рекомендовали "очиститься", "исчерпать некоторое количество противоречивых тенденций" в себе и возвратиться во Францию. На протяжении пяти лет я "исчерпал" немало вещей... На дорогах Гвианы и Бразилии я научился познавать свои собственные силы, я испытывал себя различными способами и доказал себе, что способен достичь материального успеха (если я возвращусь в ашрам, это не будет выражением комплекса неполноценности). Наиболее тягостным был опыт с Изой и Уотсоном, словно одновременно всё накинулось на меня с целью задержать – я боялся уступить и хотел испытать себя, сделав шаг назад, оставшись один в Африке, прежде чем окончательно возвратиться в Индию (или отказаться от всего и присоединиться к Изе и Уотсону). Я хотел уйти в пустыню – остатки романтизма; вместо этого я продаю Ларусса – это наиболее худшая из пустынь. Вот.
Если бы не колебания во мне самом, я никогда не стал бы рассказывать тебе о том, что я оставил – но я не "сверхчеловек", я люблю Изу и я также хотел бы приятной жизни, которую мне предлагает Уотсон. Бывают вечера, когда думать об этом совсем не смешно... Если я буду писать в таком же тоне, ты подумаешь, будто я собираюсь играть в корнелевских героев* (или, за неимением их, в "пророков для прыщавых девственниц, которые..." и т.д.) – там, внутри, нет ничего от Корнеля. Будь мы все в одной пьесе, это было бы проще – но в нас самих есть несколько планов существования, не всегда согласующихся друг с другом. Мне кажется, что если бы я отказался от Индии, то потерял бы единственный шанс достичь этого высочайшего плана, которого я коснулся. Впрочем, теперь я даже и не знаю, является ли это вопросом "выбора" – мне кажется, что, скорее, кто-то или что-то в наших глубинах выбирает за нас. Я покинул Бразилию так, как бросаются в воду – нелегко всегда иметь мужество для своих решений...
Ты мне пишешь, что я "бунтую против любого порядка". Прежде я бунтовал, и этот бунт мне помог. Если сейчас я не подчиняюсь никакому из социальных законов – в Колониальной Школе или у Уотсона – то лишь потому, что я хочу найти единственный закон, которому я принадлежу, тот закон, который я предчувствовал в детстве и в обнажённости концлагерей, тот закон, который я обнаружил в Индии. И я буду искать в Индии не вольной жизни, но дисциплины, Йоги и учителя, который поможет мне познать себя.
Сожалею, что сказал тебе о своей болезни. Ибо получаю в-ответ: "Истощая своё тело, ты не удивишь этим ни меня, ни тем более себя. В результате ты просто заболеешь и подумаешь о том, чтобы взять отпуск в своей дорогой Бретани". К чему столько сарказма? От этого кризиса лихорадки я лежал пластом и ощущал в себе весь пройденный путь, начиная с Кайенны. Это очень просто. И если я написал тебе об этом, то потому, что чувствовал себя действительно совершенно беспомощным – иногда трудно стремиться к тому, к чему мы стремимся, и держаться любой ценой. Безусловно, мне не хватает смирения – и временами меня обучают смирению через мои Ларуссы. Ты прекрасно знаешь, я не святой! (да ну, правда?!)
В-общем, мне надоело извиняться за то, что я написал то или это, и давать разъяснения, в то время как я пытался по-братски рассказать тебе о том, что я чувствовал, чем жил, о чём думал.
Бесспорно, ты будешь полагать, что я написал это письмо только лишь для того, чтобы принять букет цветов после своего циркового номера, ну или на худой конец пару ответных строк, типа "как же я ошибался, я и не знал, что ты такой великий святой, столь благородный характером!" Уверяю, я не держу тебя за идиота, и тем более за зеркало – но если ты будешь кукситься, как в своём последнем письме, остаётся лишь опустить руки.
Я не буду опускать руки, я буду цепляться изо всех сил и попытаюсь в-одиночку распутать свою маленькую проблему. Если тебе это интересно, ты обязательно об этом узнаешь тем или иным способом, как только я возвращусь в Индию или в Бразилию. Может быть, позже мы сумеем лучше понять друг друга?
Б.
P.S. Я собираюсь написать Уотсону и ответить на его последние предложения, пригласив его этим летом во Францию для принятия окончательных обязательств в отношении него.
U
Фрагмент Дневника
(Разговор с Т., приятелем-евреем, который вовлёк меня в приключение с Ларуссом)
Ломе (Того), 10 апреля 53
Он говорит: "...видишь ли, я хочу воздержаться от того, чтобы слишком много думать. Как только я прекращаю работать, это вгоняет меня в хандру; ощущение, что пребываешь в пустоте... Моя мать, она боится, когда видит, что я слишком много думаю... Однако, я не могу сказать, что у меня есть причины для хандры: сегодня мы хорошо поработали, уже несколько дней мы хорошо работаем... но когда думаешь об этом: сегодня сто тысяч франков КФА* оборота; завтра пятьдесят тысяч; послезавтра ничего, а потом ещё сто тысяч; какая разница? Это ничего не меняет...
Видишь ли, когда я об этом думаю... Допустим, ты достиг всех своих целей; я могу купить холодильник своей матери, оплатить квартиру и свой драндулет... Что это меняет? Ты доволен тем, что получил удовольствие. А потом?... Что это меняет?...
То, что происходит со мной сегодня вечером, это не хандра, нет, таким образом я чувствую вещи... Бывают дни, когда я говорю, что типы, совершающие самоубийство, не являются трусами. Но и это тоже, что это меняет?...
Видишь ли, должно существовать нечто позади... Верующие, у них есть шанс... Жизнь, это нечто, что нам навязали; мы не выбирали...
Меня спасает то, что я могу жить, так сказать, по-скотски. Я читаю что-нибудь – и забываю. Я спариваюсь, я иду в кино, я веду дела, так что я не думаю...
Мою мать пугает, когда я думаю... Именно поэтому мне иногда хочется вернуться в Палестину... Понимаешь, я бы создал спортивную команду, из молодых; я бы нашёл себе занятие, занимаясь другими – но всё это, по сути, не меняет ничего, это слишком пустое, это не самодостаточно... Когда достигаешь всех своих целей, это ничего не меняет, всё начинается заново.
Верующие, у них есть шанс. Должны быть какие-то вещи позади, за завесой..."
U
Котону (Дагомея)
26 апреля [1953]
Клари
Подруга, не слова были нужны мне в течение этих долгих месяцев, проведённых в Африке – поэтому я уничтожил некоторые из писем, которые начал писать вам. Мне нужны были ваша привязанность, ваше Присутствие. Совершенно естественно, что именно к вам я обращался, ибо вы, бесспорно, единственная, кто может меня понять. Мне вас не хватает, подруга.
Должен рассказать вам о четырёх последних месяцах: по прибытии в Дакар я всякими способами пытался устроиться в Горнодобывающую Компанию, проводящую изыскания в Сахаре; везде я сталкивался с тем, что "штат заполнен". В конечном счёте, оставшись без денег, я встретил алжирского еврея, предложившего мне отправиться внутрь Африки представителем "иditions Larousse"... чтобы продавать словари (!)
Уже четыре месяца я живу как бродяга и прошёл примерно четыре тысячи километров через Верхнюю Гвинею, Берег Слоновой Кости, Того и теперь Дагомею, шагая от деревни к деревне и от города к городу, продавая свои словари. Я повидал африканцев и белых всякого рода и встречал самый разный приём... Путешествовал на грузовиках с арахисом и какао в сопровождении плантаторов или командированных чиновников; ночевал в самых невероятных караван-сараях и конечно же продавал свои словари. Какая публика! Вначале я полагал, что мне едва хватит на жизнь и на то, чтобы ещё один день продолжать свой путь – на самом деле, я даже кое-что заработал! На днях я собираюсь подняться через всю Дагомею до Ниамеи в Нигере и надеюсь немного изведать Сахару. Но подлинная Сахара – это наше посредственное, всем удовлетворённое человечество. Я никогда не был настолько одинок и настолько свободен; истинная свобода – это сурово.
Вот очертания моей жизни на протяжении четырёх месяцев. Я надеюсь возвратиться во Францию в начале июля, чтобы отдохнуть несколько месяцев, ибо начинаю чувствовать усталость от более чем двухлетнего бродяжничества от Гвианы до Африки без всякой осторожности.
Подруга, я встретил столько этих мелких администраторов, одним из которых я мог бы стать – даже несколько таких, кого я знал раньше, к примеру, X, бывший судья из Пондичерри; они приняли меня за безумца и неудачника. На протяжении четырёх месяцев я узнал об "отречении" (простите за высокопарное слово) тех, кто был мне дорог: упрёки и неодобрение моей матери, молчание моего брата Франсуа, Ашрам; довольно оскорбительное письмо Бернара д'Онсие, который осуждает и не может простить меня за то, что я отказался от "блестящего положения", предложенного мне Уотсоном в Бразилии. Это одно из свойств моей натуры, настраивать против себя всех тех, кто обо мне судит. Вместе с теми, кто меня судит, я на протяжении нескольких месяцев спрашиваю себя: что если я не в "Поисках Неуловимого", что если я не живу "в литературе", что если мои скитания – не "бегство", но движение вперёд, что если всё это не "бешеный эгоизм", если все мои увольнения не "театральность" или, ещё хуже, "комедия, чтобы эпатировать самого себя". Как только пытаешься выйти из "нормальной жизни", кажется, что сразу же наталкиваешься на других, провоцируешь их, они тут же начинают классифицировать тебя, снабжать этикетками с их маленькими грязными заголовками и их приземлёнными "объяснениями".
Подруга, я пишу всё это не для того, чтобы пожаловаться, ибо я принимаю последствия своих действий – пишу только для того, чтобы поделиться, призвать вас в свидетели. Уже многие месяцы я шагаю в ночи, я потерял это "состояние милости", которое прежде ощущал в себе, и вместе со всеми другими, порицающими меня, задаю себе вопрос – нет ли чего-то "ложного" в моей жизни, в моих поисках. Возможно, это просто физическая усталость, но я больше не уверен в себе, я сомневаюсь в своих поисках, я осуждаю себя, как осуждают меня другие. Подруга, никогда я не был так одинок. Какая тёмная ночь... Подруга, а вы как считаете? Вы меня осуждаете? Вы...
Я прибыл к решающему повороту в моей жизни, ибо в ближайшие месяцы надлежит решить, стоить ли мне окончательно возвратиться в Индию. В норме я должен был бы возвратиться в Индию в конце этого года. Целый пласт моего существа, без сомнения, лучший, требует этого возвращения и знает, что не будет мне Покоя, пока я не доведу до конца этот внутренний опыт, начатый более пяти лет назад в Индии. Но есть и другой пласт существа, пребывающий в ночи... Да, я прибыл к решающему повороту, и кажется, что всё объединяется против меня, дабы задержать и заставить повернуть назад: я вам не рассказывал, что незадолго до моего отъезда из Бразилии я встретил женщину, Изу, и решил, что люблю её? Надо сказать пару слов об Изе: это воинствующая коммунистка, несколько раз побывавшая в бразильских тюрьмах, ибо в Бразилии коммунизм – "государственное преступление". Эта миниатюрная женщина, молчаливая и страстная, младшая дочь итальянского эмигранта, организатора фонда забастовок, профсоюзов, тайных собраний, который проводит часть своего времени с другой стороны большого театрального декора Рио, занимаясь помощью бедным семьям и социальным просвещением рабочих. Изе 27 лет и её семья избавилась от неё в 16 лет, отдав в руки бразильского адвоката, который сделал ей двух детей. Адвокат этот только и занимается тем, что кутит в Париже или Рио, и Иза отделилась от него (разводы в Бразилии запрещены). На время раздельного проживания супругов суды запретили Изе жить с детьми под предлогом того, что она принадлежала к коммунистам и могла бы дать детям дурное воспитание. У неё два сына, старшему должно исполниться шесть лет, и она может видеться с ними два воскресенья в месяц. Кроме того, Иза состоит в Театральной Консерватории Рио, и у неё множество талантов... Я познакомился с Изой незадолго до отъезда из Бразилии и провёл с ней чудесные дни. Однако, я покинул её и уехал в Африку, потому что хотел быть свободным, возвращаясь в Индию. Если я вообще способен любить, то Изу я люблю, или полагаю, что люблю.
Иза этим летом хочет присоединиться ко мне во Франции, дабы напоследок провести вместе несколько счастливых месяцев до моего отъезда в Индию. Я не знаю, подруга, я не знаю, хватит ли у меня мужества снова всё оставить, и вместе с осуждающими меня я задаюсь вопросом, не живу ли я в "литературщине", не в погоне ли я за "Неуловимым". Да, кажется, всё объединилось, чтобы тянуть меня назад, и недавно я снова получил письмо этого американца Уотсона, у которого я работал в Бразилии. Он стар, не имеет детей и управляет одним из самых крупных слюдяных бизнесов в Бразилии с филиалами в Нью-Йорке и Лондоне. В письме Уотсон предлагает мне вернуться в Рио, обещая сразу же дать оклад, который я имел прежде, и ясно говорит, что я унаследую его дело, когда он "сыграет в ящик"...
Подруга, я чувствую себя оставленным всеми, кто мне помогал, и ощущаю себя бродягой, бредущим в ночи по дорогам Африки. Голос нашёптывает мне: "Сдайся, откажись, возвратись в Бразилию, где ты найдёшь Изу, нормальную, богатую жизнь – жизнь общепринятую".
Подруга, почему это "состояние милости", в котором я пребывал раньше, покинуло меня именно в тот момент, когда мне нужны все мои силы? Если я потерял это "состояние милости", значит ли это, что другие правы? Не должен ли я довериться себе, довериться Бернару в его лучшие моменты, наперекор нынешней темноте, в которой я пребываю, и наперекор суждениям других? Или как, или позволить умереть всему этому прошлому, всему тому, что было смыслом моего существования начиная с концлагерей?
Подруга, хочу процитировать вам два пассажа из последних писем моей матери: "Когда ты закончишь шляться. Мне кажется, ты скорее, бежишь от самого себя, чем ищешь. Эта жизнь кочевника без своего угла – чудесное оправдание, обучение, оставляющее за дверью ценности, которые, похоже игнорируются. Нужно пользоваться всем этим богатством, чтобы делиться им с другими; это не означает возврата в рамки или формулы, это означает принимать жизнь и людей, и любить их... достаточно просто любить; это, возможно, труднее – но это более утешительно. Любовь – это Покой". Далее моя мать пишет: "...Я думаю, что мы реализуемся лучше, когда принадлежим многим другим; это наилучший способ доработать свои формулы, очистить идеи. Это не отказ или отречение: отказываемся лишь от гордости или от эгоизма".
Подруга, неужели гордость и эгоизм влекут меня в Индию???
Но когда мы достигнем всех наших человеческих целей, найдём любимую женщину, удовлетворённую жизнь, что это изменит? Всё повторится снова и снова, ибо, кажется, всегда будет оставаться толика жажды и голода. Подруга, мне кажется, что никакой цели невозможно достичь по-настоящему, пока мы не свяжем себя с единственной внутренней целью, единственным внутренним божественным, которое мы должны откопать в себе, обрести в себе... Разве Христос не говорил: "Оставь всё и следуй за мной"? Мне кажется, что нужно оставить всё, чтобы обрести своё подлинное Существо, а не это издёрганное, разделённое, противоречивое существо, которым мы являемся ныне. Ибо как можно претендовать на то, чтобы "дать" что-то другим, когда мы сами – лишь изменчивая, внешняя, неопределённая сущность. Подруга, не требуется ли СНАЧАЛА в полной тишине достичь сердца своего существа? Мне кажется, что сначала мы должны превзойти это стерильное сознание, заставляющее нас бегать по кругу. Нужно иметь мужество окунуться в нашу великую внутреннюю тишину и позволить пробудиться этому Существу из глубин, проблески которого я пережил в Индии... Подруга, мне кажется, что я выжил в Маутхаузене и Бухенвальде только для того, чтобы испытать это высшее открытие. Неужели это гордость? Неужели литературщина? Неужели эгоизм? Подруга, мне нужно услышать ваш ответ. Вы можете внести доверие и покой в мой нынешний беспорядок, ибо всё во мне расшатано.
Прошу прощения за это затянутое письмо, в котором я пишу только о себе. Я предпочёл бы побыть в молчании рядом с вами, и уверен, что ваше молчаливое Присутствие помогло бы мне... Где вы, Подруга?
Пишите мне в Париж, потому что здесь я живу слишком бродячей жизнью, чтобы дерзнуть дать вам адрес. В Париже я буду в конце июня. Тогда придётся окончательно решить, уезжать ли мне в Индию или возвращаться в Бразилию...
Обнимаю вас со всей признательностью, о которой вы и так знаете.
Б.
U
Зиндер (Нигер) 23 мая [1953]
Бернару д'Онсие
Бернар, несмотря на нашу ссору я осмеливаюсь просить тебя оказать мне услугу; речь вот о чём:
На случай, если я возвращусь в Индию в течение нескольких месяцев, согласился бы ты дать мне "рекомендацию" перед индийскими властями, как ты это сделал два года назад, до моего отъезда в Гвиану? Я знаю, что получение визы долго и хлопотно, поэтому ты можешь мне помочь, если желаешь – именно поэтому я берусь за это прямо сейчас, до того, как решил, возвращаюсь ли я в Индию или в Бразилию.
Даю слово чести, что не "сяду тебе на шею" в случае возвращения в Индию. Речь идёт о простой формальности для получения визы. Впрочем, до настоящего времени я давал тебе достаточно доказательств, что могу выкарабкаться самостоятельно, где бы ни находился – в Гвиане, в Бразилии или в Африке (вспомни, что в Рио я встретился с Уотсоном только после того, как наладил свои дела в A.F.P.)
............
Я достаточно утомлён физически за эти два с половиной беспощадных года в Гвиане, в Бразилии, в Африке. Отдохнув во Франции, я смогу видеть более ясно и сделаю окончательный выбор. (...) Эта моя потребность в Индии слишком глубинная: но иногда трудно дойти до конца своего внутреннего стремления. Я никогда не сожалел о том, что ушёл из администрации Колоний, и мне думается, не должен ли я доказать то же самое в отношении Уотсона. Кажется, что в жизни повторяются одни и те же ситуации, всегда те же под различными масками, и каждая из этих ситуаций всегда указывает в том же направлении, каждый раз пытается заставить прочитать одно и же послание. Решение, которое каждый раз приходится принимать в каждой из этих ситуаций, должно помочь нам лучше осознать наш СМЫСЛ. Возможно, в этом и состоит настоящее мужество: принять этот "смысл", принять самого себя, даже если наши очевидные интересы противоречат выбору, который мы делаем. Я так хотел бы, чтобы ты понял всё то, что я чувствую в своих глубинах (...)
